Текст книги "Ставрос. Падение Константинополя (СИ)"

Автор книги: MadameD

сообщить о нарушении

Текущая страница: 73 (всего у книги 78 страниц)

Феодора кивнула. Она понимала, что скоро наступит время, когда кто-нибудь из них не выдержит таких опасных, почти преступных встреч, сопровождающихся только пустыми разговорами: настоящее содержание у бесед родителей может появиться только тогда, когда они вместе растят свое дитя, деля радости и горести. И сам ребенок рос и умнел, требуя объяснений! Христианская заповедь, нарушенная ими всеми, мучительно била по ним всем.

Патрикий позволил бывшей жене обнять и поцеловать сына на прощанье; ей было очень неловко, и ребенку тоже. Феодора пожала слабую детскую ручку и, посмотрев ромею в глаза, поклонилась.

Он кивнул в ответ, не двигаясь с места.

Отчего-то Феодора ждала, что патрикий выйдет первым, избавив ее от стыда… но потом поняла, как это глупо: ведь снаружи ждала ее охрана! Разве смогут Филипп и другие спокойно выпустить похитителя ее сына, даже если прежде этот человек был им господином?

А ждут ли они там все еще?..

Феодора схватилась за кинжал и выдернула его из ножен; потом быстро перешла комнату и распахнула дверь. Выступила наружу – никого….

Московитка уже уверилась, что ее люди схвачены и сейчас враги будут хватать ее; и тут в кустах зашуршало. Она повернулась на каблуках, взвизгнув и занеся оружие; и в следующий миг ее поймали за вооруженную руку, держа с надежностью тисков.

Филипп!..

– Господи, как ты меня напугал… Где все? – воскликнула московитка.

– Все тут, едем скорее! – ответил старый македонец.

Он подсадил ее на лошадь, потом мужчины сели в седла, и все четверо ускакали.

Феодора, трясясь на спине быстроногого Борея и невольно бросая взгляды через плечо, думала, что долго так продолжаться не может… зная патрикия, она будет подозревать ловушку при каждой встрече, как и ее воины. И много ли дадут малышу Александру свидания с испуганной, ожесточенной женщиной?

Конечно, все это патрикий Нотарас предвидел и просчитал.

Вернувшись домой, Феодора долго плакала в одиночестве… а потом пошла и выговорилась Микитке, который по-прежнему жил с ними, при своей матери и отчиме. Микитка был не то на положении слуги, не то на положении родича: назвать приживальщиком увечного юношу, которого все в доме любили и который всем помогал и словом, и делом ни у кого бы язык не повернулся. Этот… не то полумужчина, не то ангел был Феодоре в доме самая родная душа после мужа.

Евнух выслушал хозяйку вдумчиво, как слушал каждого, кто с ним говорил, – он соглашался с нею во всем: Микитка тоже думал, что Фома Нотарас предвидел, как подействует на Феодору встреча с ним и с похищенным сыном.

– Он, госпожа, до смерти Леонарда тянет, – сказал евнух. – Исподтишка не убьет, хотя раньше мог бы сгоряча… но сейчас за душу свою боится. Фома Нотарас нашего господина в море с разбойной грамотой услал, чтобы тот не вернулся… а если вернется, патрикий расхрабрится и вызовет его драться…

– Почему же раньше не вызвал? – воскликнула хозяйка.

– Раньше трусил, – ответил евнух спокойно. – И теперь трусит… но к тому времени, как комес вернется, если это случится, всем нам уже будет невмочь! Фома выйдет против Леонарда, только чтобы кончить дело…

Микитка грустно усмехнулся. Он тоже любил и помнил патрикия Нотараса.

– Патрикий Леонарда затем и спровадил, чтобы успеть раскачаться!

Феодора несколько мгновений молчала – а потом быстро обняла Микитку и расцеловала в обе щеки.

– Спасибо, Микитушка… ангел ты светлый. С тобой поговорить – как причаститься, даже лучше…

Микитка улыбнулся и перекрестил ее – красиво, как священник.

– Тебе спасибо за все, матушка боярыня. Бог тебя любит… Он и Фому любит, – евнух покачал русой головой. – Только б ему недолго, сердешному.

Феодора ушла с улыбкой, думая об этом создании, лишенном всех похотей, пусть и насильно… в старшем сыне Евдокии Хрисанфовны с годами оставалось все меньше земного. На душе у хозяйки было легко, несмотря на то, что Микитка предсказал ей и Фоме Нотарасу. Почему-то, пока ключницын сын и любимый друг Мардония Аммония жил под ее крышей, московитке верилось: все, что ни делается, к лучшему.

Следующее приглашение Фома Нотарас прислал бывшей жене через две недели; они встретились в том же месте. Потом просто прислал ей письмо… они оба понимали, что избегать этих встреч будет лучше для всех. Пока Фома Нотарас держит их сына, да и саму Феодору, на таком положении, лучше мальчику совсем не знать своей матери.

Потом пошли только письма – все реже и реже: Феодора плакала, но тоска ее уменьшалась, даже по собственном сыне. Материнские чувства тоже могут ослабнуть, если не питать их.

А потом ее ум заняли другие тревоги: Леонард в самом деле задерживался. Он обещал вернуться через три месяца – через полгода самое большее; эти три месяца прошли. Рафаэла Моро благополучно родила мальчика, к великой радости своей семьи; Феодора же страдала и боялась за своего критянина все больше. Подходил срок рожать Софии, которая тоже не находила себе места… беглецы знали, кто их главный заступник перед всем Римом. Хотя здесь у них появились сильные друзья, без Леонарда Флатанелоса грекам было никак нельзя… без него почти прекратились их светские встречи. Феодора одна ездила в Неаполь, повидаться с Мардонием и с Вардом, – ее любимый старший сын делал быстрые успехи, но ему передалась жестокая тревога и тоска матери.

Прошли назначенные полгода, и София, как и Рафаэла, родила мальчика – одна, без мужа. Леонард Флатанелос со всей своей командой так и не появился.

========== Глава 160 ==========

Феодора быстрым шагом вышла из комнаты Анны и прикрыла дверь: болезненные крики и стоны сразу приглушились, но совсем отгородиться от них было нельзя. Московитка мало что сейчас могла сделать… только помолиться за бедную Дариеву жену, которая во второй раз разрешилась от бремени довольно легко, а в третий опять мучилась, будто с первенцем, родившейся в Византии Елизаветой.

Стоявший в коридоре Дарий быстро подступил к московитке и схватил ее за плечи:

– Как она там?..

Теперь это был такой сильный молодой мужчина, что Феодора поморщилась от его захвата; она сбросила с плеч ладони македонца, и тогда Дарий просто схватил ее за руку, не сознавая того. Оба прислушались – за дверью все ненадолго стихло.

– Иди туда, если хочешь… помоги ей хоть молитвой, – сказала московитка, кивнув в сторону кровати, на которой металась Анна.

Дарий прикрыл глаза, перекрестился… потом открыл дверь и шагнул внутрь. И сразу же крики начались снова.

Феодора быстро вошла следом за Дарием; она села у постели роженицы с другой стороны. В спальне уже с ночи, когда все началось, бессменно находилась Кассандра, которая не могла помочь жене племянника ничем, кроме утешительных слов и поглаживаний по голове и рукам, – жена Дионисия всех пятерых дочерей родила легко и не знала этого проклятия Евы. Она сейчас прикладывала к вискам и лбу Анны мокрое полотенце, и это немного освежало роженицу и облегчало ее муки.

Кончилась передышка, новая минута молчания, и Анна опять громко застонала: Дарий уткнулся лицом в ладони. Тогда Феодора предложила поступить с Анной, как делали гречанкам и египтянкам времени Клеопатры Александрийской: вставить между зубов деревяшку, чтобы она не прикусила язык и не мучила себя и других звуками своего страдания. Дарий сразу согласился, услышав такое предложение; и его тетка была не против. Роженица же сейчас мало что понимала, и подчинилась тому, что с ней сделали, как и всему остальному.

Прошло еще три часа общих мучений – и наконец Анна произвела на свет мальчика, темноволосого, но светлее, чем старшие Аммонии. Сын Рафаэлы тоже был светлее – но больше в рыжину, как мать-итальянка.

Дарий, сидевший рядом с женой, казался таким же измученным, как роженица; он улыбался через силу, как и она. Анна крепко заснула, даже не прижав сына к груди.

Ему дали имя Тиверий – как было давно постановлено в семье, на случай долгожданного рождения наследника. Дионисий, придя к племяннику, радовался, очень благодарил Феодору и поздравлял всех.

Анна, как было предписано обычаем, не вставала с постели несколько дней; Феодора все это время была рядом, ухаживая за ребенком и матерью вместе с другими женщинами. Потом гречанка немного оправилась и начала передвигаться по дому, морщась от боли, похожая на тень. А к вечеру третьего дня после того, как Анна встала, у нее вдруг началось сильное кровотечение.

Не помогли ни возвращение в постель, ни кровоостанавливающие отвары, ни молитвы – на другой день Анна скончалась.

Дарий чуть не сошел с ума – это была первая для него смерть дорогого человека после возвращения в Италию: первая большая потеря для всех греков, которые только-только, казалось, восстановили силы после бегства. Дарий Аммоний, как и его дядя, никогда не питал большой склонности к мужчинам и не водил с ними такой любовной дружбы, как его младший брат с русским евнухом и молодым итальянцем, – и жена Анна была самым близким другом старшего Валентова сына.

Анну похоронили без панихиды – где здесь было взять греческого священника? В окрестностях не найти было ни одной православной церкви… а приглашать читать молитвы католического служителя всем грекам, без всяких взаимных объяснений, казалось оскорбительно.

Феодора вспоминала, как крестили Энея и Леонида, – оба мальчика были крещены католиками, и, слава богу, не достигли еще того возраста, когда их могли призвать к серьезной религиозной обязанности.

О религиозной обязанности новорожденного сына Аммониев пока еще никто не думал – Дарий, весь черный от горя, стоял в стороне от могилы, держа малыша Тиверия на руках, и слушал, как с сухим стуком сыплются на гроб комья земли. Близко смотреть на то, как погребают жену, он был не в силах.

Кассандра подошла к племяннику и осторожно коснулась его плеча. Ощутив робкую ласку, Дарий быстро повернулся к тетке – и, сверху вниз посмотрев в ее скорбное лицо, вдруг рассмеялся.

– Я только сейчас подумал… как хорошо, что все мои дети еще так малы. Я не смог бы объяснять им это, – старший Валентов сын кивнул в сторону могилы жены. – А потом, как мы будем потом?..

“Тебе только двадцать лет”, – хотела сказать Кассандра; и промолчала. Дарий не хотел сейчас никаких напоминаний о своем отце и о том, как Валент поступал с собственными многочисленными женщинами и детьми. Но долго ли Дарий Аммоний, со своей кровью, выдержит вдовство?

А может быть, и выдержит. Дух в этом юноше всегда был сильнее тела, и слишком ненавистна ему была память отуреченного отца.

И даже будь это не так – много ли найдется в Италии достойных девиц или вдов, которые согласятся вступить в семью Аммониев… теперь? Кто из девиц или вдов согласится стать матерью детям Дария от гречанки, и многих ли жен Дарий сочтет достойными себя, памяти Анны и всего, что они пережили с нею?

Кассандра погладила племянника по закаменевшему плечу и, низко склонив голову под темным покрывалом, удалилась.

У дома ей встретилась Феодора – и женщины, не говоря друг другу ни слова, обнялись.

Кассандра посмотрела в лицо московитке влажными голубыми глазами, похожими на голубые озерца – особенно с темной подводкой.

– Уезжай домой, тебе больше нечего здесь делать. Твои дети ждут.

– Да, – эхом откликнулась московитка. – Скоро уеду… конечно, вы справитесь без меня.

Кассандра ободряюще кивнула и потрепала ее по щеке сильной маленькой рукой. Потом, обняв жену комеса за плечи, увела ее в дом.

Там они сели рядом. Дионисия еще не было – он оставался с племянником; и женщины могли поговорить наедине.

– Девушки ведь все еще при вас, – печально сказала московитка. Дионисий так и не нашел дочерям женихов в Неаполе: старый горец совсем не так легко сходился с итальянцами, как канувший в Лету Леонард.

Кассандра кивнула.

– Кира и Ксения при нас, и моложе они не становятся, – усмехнулась гречанка. – Но это ничего. Пусть пока помогают с детьми Дария, побудут им матерями… А я была бы рада моих дочерей и насовсем оставить при доме, чем выдавать за итальянцев!

Она поправила свои медные косы, уложенные вокруг головы.

– Ведь ты понимаешь, госпожа Феодора, что отдать своих девушек католикам – совсем не то, что взять к себе католичку! Это значит навсегда потерять своих детей, и умножить число своих врагов!

Феодора пожала плечами.

– А что же делать?.. Вот если вернется Леонард…

Кассандра посмотрела на нее с изумлением; и московитка вдруг поняла, что говорит “если вернется”, а не “когда вернется”, и не замечает этого.

У Феодоры перехватило горло; она сдавленно извинилась перед Кассандрой и убежала, прикрывшись рукавом. Женщины могли плакать вволю по любому поводу, и никто не спрашивал их, почему; теперь Феодора и не хотела ничьего участия. Она плакала, спрятавшись от всех, пока не охрипла.

Леонард отсутствовал уже больше года – и хотя он, бывало, не появлялся в Византии годами при жизни своих императоров, теперь эта отлучка почти без сомнений означала смерть или рабство. Конечно, его могли задержать обстоятельства… море, холода, болезнь, внезапное разорение… но людей, грозивших ему смертью, было гораздо больше, чем обстоятельств.

Была осень 1459 года от Рождества Христова: минуло одиннадцать лет с того года, как девушка из Руси приплыла в Византию вместе с другими пленниками. Почти половину всей своей жизни она провела вдали от родины… и, должно быть, уже не увидит ни Москвы, ни Московии. Феодора думала об этом, пока жила с комесом Флатанелосом, – а потом поняла, что возвращаться к щурам и пращурам нужно не ей, русской женщине, приросшей всем сердцем к другой отчизне, а ее детям. Мужчинам.

Своих женщин, ставших чужими, почти все земли и народы отторгают… а вернувшихся мужчин могут принять, и мужчины даже способны утвердить на земле предков новый, лучший закон, привезенный из-за моря.

Мужи для того и созданы – утверждать новые законы, которые творятся жизнью всех людей сообща…

Но теперь – какая у ее детей надежда, кто поплывет ради нее в Московию? Кто поможет ее детям встать на ноги здесь, в Италии?

Феодора умылась холодной водой и вышла ко всем – помогать готовить поминки. Никто в доме Дионисия сейчас не спросит ее о покрасневших глазах.

Увидев снова несчастного Дария, Феодора устыдилась себя и того, что мало узнала Анну за время знакомства, – и меньше, чем следовало бы, сожалела о смерти Дариевой жены. Русская полонянка проводила на тот свет товарища по несчастью… а вернее, товарку; но не больше.

А впрочем, каждому хватает своего.

Когда тихо, по-семейному, справили поминки по усопшей, Феодора засобиралась домой, в имение. Проводить дорогую гостью вызвался сам хозяин – Дионисий, которого она из Аммониев больше всего почитала и который сильнее всего волновал ее. Может быть, потому, что слишком напоминал московитке Валента… как Мардоний, но тот был еще слишком молод.

Феодора поехала верхом, в своем полумужском платье, – рядом с Дионисием, как и рядом с Леонардом, всегда чувствовала, словно так и следует.

Они довольно долго скакали рядом в молчании – отделившись от остальных спутников, людей Дионисия и всегдашних охранителей московитки. Феодора иногда посматривала на этого почти седого, но по-прежнему могучего горца – у нее щемило сердце, и она отворачивалась, как ни хотелось что-нибудь сказать ему.

Македонец на полдороге неожиданно заговорил первым:

– Кажется, скоро готовится новый поход против турок… Мардоний мне говорил, что слышал об этом в Неаполе.

Феодора от изумления придержала Борея:

– Новый поход? Куда?

– В Турцию, моя госпожа, – рассмеялся старший Аммоний, блеснув зубами под все еще черными усами. – А может быть, и в Константинополь. Это ведь теперь тоже Турция!

Феодора устрашилась вида старого военачальника при этих словах. Она припомнила, что Дионисий, сколько ни просидел сиднем, в свое время славился своим боевым искусством не меньше Валента. Да ведь не так долго Дионисий и сидел! А силу настоящего мужа и воина не просидишь и не пропьешь!

– А кто пойдет? Сфорца? – спросила Феодора.

– Может быть, и сам герцог, – согласился македонец. – Но он, несомненно, выделит большую силу, и итальянцы соберут тех, кто годен… а у них много славных солдат! Если возьмут, и я пойду с ними!

Феодора зажмурилась, сдерживая слезы: значит, скоро они лишатся еще одного столпа своей жизни, одного из своих отцов… А после того, как ушел Леонард со своими мужчинами, им уже жилось туго…

– Почему ты сейчас говоришь мне это? – прошептала она.

И вдруг ее осенило.

– Леонард! Вы можете узнать что-нибудь о Леонарде! – ахнула московитка.

Дионисий кивнул.

– Очень может быть, – сказал он. – Сейчас новости о важных людях распространяются как пожар в степи… между нами и турками огонь долго не погаснет, – пробормотал военачальник, подкрутив черный ус. – Может быть, Леонард Флатанелос жив и в плену у турок, а за него хотят выкуп: это случается часто…

– А Мардоний? – спросила Феодора, сдерживая невольную радость.

– Он пока останется здесь – может быть, понадобится брату, – ответил Дионисий. – И уж точно понадобится всем женщинам нашей семьи больше, чем мне! Женщин у нас слишком много!

Дионисий нахмурил четкие черные брови и прибавил:

– У Мардония и здесь будут случаи повоевать, а для турок он еще зелен!

Они помолчали некоторое время, труся бок о бок, – так близко, что почти соприкасались ногами и чувствовали, как пахнет разгоряченный конь соседа. Потом Дионисий прибавил:

– Может быть, я возьму с собой Дария. Он лучший воин, чем Мардоний, и успел испытать себя в бою!

“И, может быть, Дарий теперь будет сам искать смерти, как и следует воину”, – подумала московитка. Она кивнула, кусая губы: из глаз закапали слезы, измочив горячим руки, сжимавшие поводья. Иногда Феодора надевала любимые в Европе перчатки из тонкой кожи, чтобы защищать руки во время катанья на лошади, – но чаще пренебрегала этим, как и македонцы.

Наконец пришло время прощаться. Они подъехали совсем близко к владениям Феодоры, где она теперь была полной хозяйкой; но если бы кто-нибудь в имении завидел Дионисия, его бы пригласили в дом, и потребовалось бы все объяснять. А этого обоим товарищам сейчас хотелось меньше всего.

Дионисий спешился и ссадил Феодору; он обнял ее. Зажмурившись, московитка на миг представила, что это Валент опять прижимает ее к груди, и всхлипнула. Дионисий поцеловал московитку в голову, покрытую темным платком – от дорожной пыли и ради приличия.

– До свидания, госпожа.

Горец сумрачно улыбнулся.

– Если я соберусь выступать, ты узнаешь об этом заранее, и мы обязательно простимся.

Феодора кивнула, схватив обеими руками большую узловатую руку. Эта рука могла бы раздавить ей горло почти без усилия – но ощущать такого человека другом было восхитительно. Только бы Леонард вернулся к ней, своей жене, сохранив такую же мощь!

Фома Нотарас уже очень долго молчал, даже о сыне молчал… как скоро он узнает о готовящемся новом походе, и как поступит?

Дионисий ускакал, вместе со своими двоими людьми. Филипп и его товарищи подъехали к своей госпоже, глядя вслед Дионисию с таким же выражением, как она. Феодора спросила себя, сколько ее воины услышали из всего разговора.

Потом московитка опять вскочила в седло и молча тронула пятками бока коня; она никогда не носила шпор, и Борей слушался малейших движений ног любимой и любящей его хозяйки. Воины, ничего не говоря, поскакали следом.

========== Глава 161 ==========

Герцог Сфорца и в самом деле собрался выступать во главе итальянской армии – Дионисия он брал в числе своих военачальников. Несомненно, эти двое мужей, хотя и не сдружились, успели сплотиться крепче, чем мужчины братались словами, мыслью и каждодневными делами: соединило македонца и итальянца сознание великого общего дела, общего мужества и правды.

Дионисий вскоре после похорон Анны и объяснения с московиткой уехал в Неаполь – готовиться, смотреть солдат и обсуждать со своим итальянским покровителем и родственником военные планы. Как его отъезд приняла жена – Феодора не знала; наверное, так же, как сама она отпускала Леонарда.

Италия была теплая и небольшая страна – сравнить только с русскими землями! – и собирать войско, как и ополчение, было недолгим делом: тем более, что эта кампания готовилась давно, только греки о ней не знали. Всю зиму должны были идти учения и снаряжение пехоты, кавалерии и флота – и в конце зимы, в начале весны, армия собиралась выдвигаться.

Ударить хотели по соседней с Македонией и Болгарией и давно подвластной туркам Фракии, сразу по двум направлениям. По Городу, Стамбулу, располагавшемуся в восточной ее части, – напав с моря и с суши, – и на запад. Хотели дойти до Эдирне, прежде Адрианополя – до сих пор главной столицы османской империи, захваченной турками у ромеев сто лет назад: в Эдирне прежде того и после того жило много славян.

Почему это время представлялось герцогу наиболее удачным – Феодора не знала. Может быть, в Константинополе сейчас происходило что-то, что отвлекло на себя внимание султана. Может быть, что-то рассердило и отвлекло османов со стороны ближайших своих южноевропейских соседей, которых турки сильнее всего стремились покорить и которые дрались за веру и свободу всего отчаяннее: Венгрии и Валахии. Одна из этих стран-союзниц была католической, другая столь же сурово православной, но обе были населены потомками самых диких кочевников.

Султан Мехмед был жесток, но капризен и переменчив, как средиземноморские ветры, и мысль повелителя правоверных все время перекидывалась с одних врагов на других – врагов ислама было очень много, и они все множились!

Дионисий вернулся к семье в канун Рождества, которое македонцы отпраздновали по-гречески: с молитвами, песнями и трапезой в домашнем кругу, избегая храма. Пока, пока – им прощалось это: сильнее всего католики прижимали тех из христиан, кто уклонялся от религиозной обязанности, принадлежа к собственной их конфессии. А таких среди греков пока еще было меньшинство.

Мардоний, перешедший в католичество перед венчанием с дочерью Моро, приехал к семье вместе с женой только после Рождества, отпраздновав его по римскому обычаю. После смерти Анны брат Дария приезжал к дяде один, оставив жену с ее итальянцами, – в такое время не годилось звать в дом никого, кто был им чужд. Рафаэла, конечно, вознегодовала бы, что в доме Дионисия так пренебрегают христианским обычаем… деревня прощала своим жителям много больше, чем город, законодатель и цензор государственной религиозности. Мардоний сколько мог поддержал любимого брата в его горе… и осенью, и теперь: когда тоска Дария по жене немного утихла, как давняя боль, которой нельзя избыть, но можно забыть.

Во второй свой приезд Мардоний услышал, что Дарий пойдет с дядей в поход… старшие мужчины оставляли Мардония за себя, беречь женщин и детей. Конечно, молодой македонец понимал, что это больше слова, чем настоящая надежда на него, – но склонился перед волей родовичей почтительно и серьезно, намереваясь исполнить все, что в его силах, пока тех не будет.

Мардоний, сидя за столом с женой и семьей, переводил взгляд с дяди на брата, они были одинаково угрюмы и решительны… суждено ли им вернуться? И выплатят ли они Валентов долг, о котором все помнили неизбывно?

И удастся ли им спасти Леонарда Флатанелоса, в котором все так нуждались – и женщины, и мужчины?

Феодора Флатанелос отпраздновала Рождество дома, и сейчас была у Феофано… ее обязательно позовут, когда придет время прощаться, но пока это было только семейное дело, касавшееся одних Аммониев. Почти незаметно для себя греки опять образовали в Италии, как у себя дома, маленькие общины – маленькие полисы, в каждом из которых был свой уклад и своя нравственность, маленький собственный мир…

Когда все встали из-за стола, младшие Аммонии удалились от остальных – поговорить. Дарий уже мог говорить с родными как прежде, только тень какая-то осталась на нем… тень, которую все видели, даже когда он выходил на солнце.

Братья уселись рядом на ступенях портика, закутавшись в теплые плащи. Дарий и Мардоний казались такими разными, точно родились от разных отцов, хотя природное сходство их в лице никуда не исчезло. Мардоний, который стригся и гладко брился, как римлянин-католик, казался на много лет младше Дария, который сделался шире в плечах и оставался черноусым и чернобородым – как азиат, перс, сириец, турок… Волосы Дарий по-прежнему стягивал в хвост… отчего заметнее были тени и складки, изменявшие его лицо при любом разговоре и размышлении. После смерти жены ему стало еще свойственнее, чем раньше, углубляться в свои мысли.

Мардоний хотел первым заговорить с братом, но не получалось… как не очень-то получалось утешать его после смерти Анны: Мардоний не знал, как это – потерять жену, и страшился это понять. Он любил свою Рафаэлу, хотя любить жену так, как Дарий, все еще не научился.

Наконец Мардоний спросил:

– Ты хочешь воевать… правда?

Дарий улыбнулся младшему, и от этой улыбки показался еще печальнее.

– А ты как думаешь?

Мардоний до сих пор дрался только в шутку или в учебном бою: и теперь, когда Дарий шел в первый свой поход против врага, Мардоний понимал, что всерьез биться гораздо страшнее, чем он думал прежде. Даже тогда, когда тринадцатилетний Дарий привез Мардония в лагерь Феофано, это представлялось им наполовину игрой! Да они и играли!

Что думают об этом такие воины, как их отец и дядя? У дяди-героя не спросишь… стыдно.

Дарий глубоко вздохнул и привлек к себе младшего брата; он поцеловал его и негромко сказал:

– Я должен биться… а когда понимаешь, что должен, проходит и страх. Когда настанет твой черед, ты тоже поймешь, что значит защищать своих.

Мардоний усмехнулся.

– Ты хочешь там умереть, брат… ты не можешь без нее, – проговорил он совсем тихо. До сих пор он не осмеливался сказать этого вдовцу.

Дарий резко выпустил брата из объятий и отвернулся. Он застыл, думая о чем-то своем, – но не казался разгневанным.

Наконец он ответил:

– Я смогу без нее… наш век совсем не так долог, милый Мардоний. Я хочу… но даже если бы не хотел, я скоро буду там, где Анна. Однако сейчас важнее всего соблюсти свою честь – и мне, и тебе!

Мардоний вдруг схватил братнину руку и поцеловал ее.

– Я понял, кто лучшие люди на свете… это те, которые живут так, точно они уже умерли, как наш дядя и ты! – воскликнул молодой македонец. – Лучшие – те, которые живут только для других! Только такие воины – достойные воины!

– Рад, что ты это понял, – сказал слегка изумленный Дарий.

Он помолчал и прибавил:

– Хвали Дионисия… но не хвали меня прежде времени, не нужно. Я еще не заслужил таких слов.

Он встал, потом неловко улыбнулся брату, сжал его плечо под толстым плащом и первым ушел в дом. Мардоний же еще долго оставался на том же месте: младший Валентов сын сидел и раздумывал, пока не перестал в сумерках различать свою одежду, раскинутую на ступеньках.

Дионисий вскоре уехал в город опять; и Дарий отправился с ним.

Дионисий пригласил Феодору проститься, как и обещал. С нею пригласил и Феофано, которая очень давно не появлялась у Аммониев: должно быть, проснулась старая память… и Кассандра никогда не любила лакедемонянку, хотя и признавала вместе со всеми значение царицы амазонок.

Феофано приехала со своим мальчиком, которым она очень гордилась – и который уже начал понимать своим маленьким умом, что такое война. До сих пор Леонид редко покидал имение, крошечную Лаконию, которую Феофано с Марком воссоздали для него; и он никогда еще не бывал в городе. Как долго удастся его уберечь от римского смрада… не отравится ли мальчик насмерть, вдохнув этот смрад?

Феофано от всей души пожала руку хозяину, но обниматься не стала. Зато с подругой она обнялась и расцеловалась на глазах у всех.

– Когда-то я говорила сильные слова, воодушевляя свое войско… помнишь, мой гиппарх? – улыбаясь печально, но с наслаждением своим прошлым спросила лакедемонянка Дионисия. – Теперь сказать речь следовало бы тебе… как можно грекам без речей?

Она перестала улыбаться и склонила голову.

– Но мы лучше помолчим.

Все надолго замолчали – порою молчать можно о гораздо большем, чем говорить. Дарий держался рядом с дядей – немного позади, как тень его и подспорье. Мардоний, который, конечно, приехал, обнимал за плечи Рафаэлу; к юбкам итальянки льнул сын. Феофано держала под руку Феодору: амазонки, как всегда в такие минуты, тесно жались друг к другу.

Нарушил молчание хозяин – и, неожиданно для всех, он обратился к московитке:

– Я знаю, что твое имя тебе дали здесь… у себя на родине ты носила другое.

– Да, – сказала Феодора, изумленная этим вниманием, которое удивило и всех остальных. – Меня так назвал… патрикий, – она кашлянула, почему-то не в силах среди этого собрания назвать Фому Нотараса по имени и мужем.

Дионисий улыбнулся.

– Патрикий не ошибся. “Феодора” означает дар Бога… или богов, это древнее имя!

– Почему ты вспомнил обо мне сейчас? – спросила московитка. – Потому… что поедешь спасать моего мужа?

Дионисий обвел взглядом всех. Потом покачал головой.

– Да и нет… Потому, что ты стоишь среди нас – и совсем не похожа на нас, хотя жила у греков долгие годы! Ты всегда была другой! Русские люди себе не изменяют, и вас ни с кем не спутать!

Он помолчал.

– Всегда хотел сказать это… лучше сказать, пока не поздно.

Феодора заметила сердитый и ревнивый блеск в глазах Кассандры – и вдруг порадовалась, что Дионисий уезжает и хочет привезти назад Леонарда, ее мужа. Теперь даже слепому было бы ясно, что Дионисий к ней неравнодушен.

Может быть, Кассандра догадывалась об этом давно – хотя знала, что ее муж никогда не поступил бы подобно брату, умея любить то, что ему должно было любить. И Дионисий понимал, что из всех греков русской женщине подходит в пару только Леонард Флатанелос…

Сказав слово московитке и исчерпав то, что хотел сказать, Дионисий ушел, и жена с ним. Кассандра успела бросить на русскую пленницу сердитый взгляд. Феодора уже и сама досадовала на Дионисия.

Как безрассудны бывают мужчины в своих словах, думая только о собственных страстях и теперешней минуте!

Московитка посмотрела на Феофано, и та поняла подругу без слов; они ушли от всех, взяв с собой Леонида. У них всегда было о чем поговорить.

Когда сборы были окончены, проводить Дионисия и Дария вышел весь дом. Появились Дионисиевы дочери, которых едва видело солнце, – закутанные в многочисленные покрывала девицы, удивительно похожие на молодых персиянок, что древних, что теперешних, казалось, нисколько не повзрослели за эти годы: сестры робко жались друг к другу и робко улыбались всем. Как бы их не ждала участь Анны, если их все-таки выдадут замуж, мелькнуло в мыслях у Феодоры.

Дионисий по очереди обнял девушек, потом крепко пожал руку Феофано; они похлопали друг друга по плечам. К Феодоре македонец не приблизился и не заговорил – только слегка склонил голову, посмотрев ей в лицо.