Текст книги "Ставрос. Падение Константинополя (СИ)"

Автор книги: MadameD

сообщить о нарушении

Текущая страница: 56 (всего у книги 78 страниц)

“Подумать только, – в благоговейном ужасе размышляла московитка. – Сколько людей жило на свете и умерло задолго до нас! Так давно, что голова кружится! И все они мыслили, любили, говорили и действовали… и где эти люди теперь?”

Феодора вгляделась в сине-зеленую гористую даль, в которой теперь уже различала развалины жилищ, задолго до Христа разрушенных землетрясениями, – и вдруг совсем странная и страшная мысль пришла ей в голову: а не могли ли души древних критян, морских владык, остаться пленниками своих дворцов до сего дня? Библия учит, что язычникам навеки закрыта дорога к Господу: а что, если это вправду так – и души минойцев до сих пор стенают на своем острове и перебирают, как листы зачитанной книги, страницы своей великолепной, но столь короткой человеческой жизни?

“Как мы можем знать, сколь долго тянется время для умерших, и как они чувствуют его – если способны к этому?”

Леонард тронул ее за плечо, и она чуть не вскрикнула.

– О чем ты задумалась?

– Ни о чем, – Феодора покачала растрепавшейся головой, – просто… этого всего слишком много для меня, и я так…

Она схватилась за голову и, опустившись на горячий песок, разрыдалась, сама от себя этого не ожидая.

Леонард сел рядом и молча ждал, пока ее чувства успокоятся; он не пытался ее утешить, зная по своему опыту с женщинами, что от этого подруга только пуще расплачется.

Феофано, спустившаяся по сходням вместе с Марком, все еще стояла у галеры, настороженно блуждая взглядом по острову: будто собственными глазами, а не воображением видела в нем логовище пиратов, живущих на отшибе от всей Греции, какими критяне прослыли еще с языческих времен.

Потом она быстро подошла к любовникам и склонилась над Феодорой.

– Комес Флатанелос, уведи ее с солнцепека, – сказала царица. – Ты все время забываешь, что Московия – не Крит, а ведь вы еще южнее нас! Ей сейчас станет совсем плохо!

Леонард озабоченно взглянул на лакедемонянку снизу вверх.

– Ты права.

Он бережно подхватил всхлипывающую Феодору под руку и поднял; потом увел в тень синеватых пихт, которые росли за скалами.

Утерев глаза и охладившись, она сразу же забеспокоилась о детях; но подошедшая Феофано уняла ее тревогу, показав, что Магдалина уже нашла всем троим другое укрытие.

Вскоре, когда все присоединились к ним, Леонард велел раскинуть на берегу палатки, которые нарочно взяли с собой его товарищи. Для него и его подруги поставили особую палатку, отдельно от всех, даже от детей – детей Фомы Нотараса…

Феодора сразу вспомнила, как провела первую ночь с Валентом. Эти двое славных греков повторяли друг друга в своем обхождении с нею, не подозревая о том!

Леонард принес ей воду с медом и уксусом, – от заразы, – горсть миндаля и сухие лепешки. Он извинился за скудость стола.

– Скоро мы пойдем в город, и закупим свежей еды, – сказал он. – И других припасов, которыми, может быть, не разживемся еще долго.

Он коснулся ее локтя.

– Тебе нужно что-нибудь? Одежда, может быть… или другое? Говори сейчас!

Феодора качнула головой.

– Одежду я предпочту выбирать сама… пока мне хватает того, что есть.

Она взглянула на свою линялую рубашку, которую позаимствовала из сундуков моряков, пришедших на “Эрато”.

Подняла глаза на Леонарда.

– Если можешь, достань мне масла, у меня кожа так сохнет… и мыла для волос. Мне и Феофано; и детям тоже нужно вымыть голову…

Леонард кивнул.

– Конечно.

Он улыбнулся.

– Я понимаю, что тебе хотелось бы пойти с нами, но здесь тебе и детям лучше не показываться в людных местах. Теперешний Крит совсем не похож на древний.

Феодора возмутилась:

– Чтобы я бросила детей на берегу – или потащила их в неведомо какие…

Она осеклась, поняв, что Леонард мог оскорбиться. Но комес только засмеялся.

– Ты права, любимая, лучше туда, где мы будем затовариваться, детей не таскать. И вообще – себя поменьше показывать. Это тоже турецкие гнездовья… и кого теперь тут только нет.

Леонард помрачнел.

– Самая память о древнем Крите вытоптана задолго до нас, и истинных греков-критян тоже осталось мало: они растворились среди других народов, как соль, брошенная в воду, – пробормотал он.

Они поели; потом Феодора захотела выкупаться в море. Комес последовал ее примеру – конечно, они купались отдельно друг от друга, и Феодора выбрала место, где никто не смог бы увидеть ее. Но потом вернулись в свою палатку.

В этот раз им было еще лучше, чем на Проте: но они были так долго врозь, что насытились друг другом наспех, как голодные глотают даже самую лучшую еду.

Потом комес, поцеловав возлюбленную во влажный лоб, клятвенно пообещал, что у них здесь еще будет время насладиться друг другом без спешки.

Феодора улыбнулась и кивнула, не отвечая; ей хотелось спать, в то время как Леонарду обладание ею только придало сил. Конечно, это бывало по-разному и у мужчин, и у женщин; и, несмотря ни на что, она была счастлива.

Когда комес со своими товарищами ушел, поручив остальным мужчинам охранять женщин и детей, московитка пошла к своим сыновьям и дочери и вздремнула вместе с ними в палатке. Она знала, что семья Евдокии Хрисанфовны тоже трудно переносит такой зной, хотя московиты долгие годы жили в Константинополе. Феодора положила себе проведать их после.

Леонард вернулся после обеда, очень довольный, – с богатой добычей, как сразу поняла Феодора: он не пешком пришел, а приехал на коне!

Она даже отступила от любовника, так и вспомнив Валента.

Артемидор и двое других товарищей комеса тоже ехали верхами, нагрузив своих коней; и еще одну лошадь комес вел в поводу.

Соловый ахалтекинец* Леонарда остался в Золотом Роге, как и Тесса Феодоры, и конь Феофано; и Феодора сразу поняла, кому предназначается гнедой конь, который рысил без седока.

Леонард с улыбкой спрыгнул с лошади и, подойдя к изумленной Феодоре, вручил ей поводья.

– У тебя никогда еще не было жеребца, я знаю, – сказал он. – Но он той же арабской породы, что и твоя Тесса, и той же масти! Молодой и резвый, но хорошо объезженный, будь покойна!

Похлопал коня по крупу.

– Назови его как сама желаешь.

Он даже не спросил, согласна ли Феодора принять такой подарок! Но ведь теперь Леонард имеет над ней все права мужа… хотя и не женат на ней.

Феодора погладила чутко вздрагивавшего коня.

– Пусть будет Борей, – сказала она.

Мысль дать коню русское имя мелькнула и погасла: ни к чему сейчас возмущать память о своем происхождении. Как будто не видно во всем ее поведении, в каждом слове, что она русская женщина, как бы ни выучилась всем греческим наукам!

– А зачем сейчас, Леонард? – спросила Феодора, улыбаясь против воли: все же она была очень рада подарку. – Зачем сейчас так нагружать корабли?

Леонард рассмеялся.

– Ты не знаешь, что значит нагружать, любимая!

Он прибавил:

– Кроме того, мы приобрели их очень выгодно. А для тебя я купил коня сейчас, потому что осматривать руины Кносса* мы поедем верхом!

Посмотрел ей в глаза серьезно, будто любимому младшему, которого учил жить:

– А ты как думала?

Феодора потупилась, зарумянившись от счастья. Она подумала, что Феофано осталась без лошади… но, конечно, царица купит себе лошадь сама, и по собственному выбору! Она госпожа и себе, и другим!

Феодора вооружилась – лук ее давным-давно погиб в морских волнах, а меча она отроду не носила; но кинжал оставался при ней. И голубые халцедоновые ножны к нему сохранились: подарок, приложенный к поясу амазонки, который спасла для Феодоры царица.

Московитка потуже подпоясала свои алые шаровары, а темно-русые волосы, по-гречески убранные в хвост, перехватила белой головной повязкой. Вид у нее теперь был диковатый и грозный – русская женщина, давным-давно позабывшая свое родство во имя защиты жизни!

Узнав о готовящейся прогулке к кносским развалинам, Феофано тут же пожелала сопровождать комеса и свою подругу. Коня она вытребовала себе у венецианцев, которые плыли с комесом на “Киприде”: те переплавляли лошадей от самого Стамбула.

Леонард хотел протестовать, но не сказал ни слова: зная, каким упрямством отличается знаменитая лакедемонянка, а особенно в делах любви ко всему греческому и к своей филэ.

Феофано, как и мужчины отряда, который комес брал с собой, вооружилась мечом. Своего лука она тоже лишилась… но в таких глухих местах едва ли можно было опасаться кого-нибудь, кроме змеи. Феодора очень сожалела, что нельзя взять с собой детей, а особенно Варда, который был очень любознателен. Но брать ребенка на такую вылазку комес воспретил строго-настрого – его могла погубить любая случайность, не говоря о том, что долгая конная прогулка вымотала бы силы мальчика.

Само путешествие оказалось совсем не таким долгим и трудным для хороших наездников – когда они достигли огромного дворца, тени удлинились, но солнце едва коснулось дальних гор. Впрочем, Феодора была готова к тому, что в Кноссе придется заночевать.

Близость Леонарда будоражила ее больше, чем когда-либо, – здесь, в окружении величественных камней, точно надгробий, посвященных великим язычникам: не убийцам по призванию, но славным и неустрашимым воинам по необходимости, когда нужно защищать свою родину. Таким, как этот критянин, сейчас сжимавший ее руку.

Леонард с восторгом показывал подруге орнаменты из черных и белых прямоугольников на карнизах дворца, настенные изображения пляшущих девушек с обнаженной грудью, игр с быком… в сумерках красные, белые и черные краски казались ярче, рисунки живее, но Феодора исподволь думала, что все равно это искусство не может выдержать никакого сравнения с современным греческим и итальянским. Леонард возвеличивает кносские памятники лишь потому, что любит их и знает их историю…

Искусство никогда не может быть само по себе – и не может быть самоценно, вдруг поняла Феодора. В творение художник должен вложить душу, и это никакое не иносказание! Почему икона, писанная истово верующим иноком, потрясает гораздо более картины равнодушного атеиста, даже если тот мастер?

Феодора прикрыла глаза, прислонившись к прохладному камню; она забыла о том, что может попортить фреску. Ей показалось, что ее обступили тени критских владык, безмолвно соглашаясь с нею. Призраки минойцев, заточенных здесь…

И вдруг Феодора почувствовала, что осталась наедине со своим возлюбленным: Феофано и другие их спутники удалились куда-то вглубь дворца, умышленно или нет, оставив их вдвоем.

Леонард посмотрел ей в глаза – и вдруг опустился перед нею на колени, блеснув своими заколками в черных пышных волосах; он обнял ноги подруги.

– Феодора, я подумал сейчас… и теперь серьезно предлагаю тебе выйти за меня здесь, на моей родине.

Феодора ахнула.

– Что ты!

Леонард поцеловал ее колено.

– В Ираклионе… в Кандии есть православные церкви, которые венецианцы несколько столетий назад превратили в католические, – но их греческий дух неистребим… и если мы сочетаемся браком здесь, наш союз будет благословен гораздо более, чем если в Италии пойдем в искони католический храм!

Феодора положила руки на его широкие плечи. Леонард тут же поднял голову, ожидая ее решения.

– Но ведь нас могут узнать!

– Нас могут узнать где угодно, – горячо прошептал любовник, гладя ее икры, потом поднимаясь к бедрам. – Но с нами Бог… а значит, нам нужно слушать свое сердце, что оно подсказывает в трудную минуту…

Феодора закрыла глаза и опустилась на колени напротив Леонарда, обнимая его и притягивая к себе. Этот человек совершенно лишал ее разума.

* Кандия – название, которое в средние века, во времена итальянского владычества над Византией, получила древняя столица Крита Ираклион: это название закрепилось за всем островом, известным как Кандия в Европе. Леонард и другие этнические греки в моем романе называют остров его исконным именем.

* Верховая порода лошадей, выведенная на территории современной Туркмении (Ахал-Теке) предположительно около 5000 лет назад. Для всех мастей ахалтекинских лошадей характерен яркий золотистый или серебристый оттенок шерсти.

* Кносс – древнейшая столица Крита, располагавшаяся у северного берега моря, южнее Ираклиона (Кандии).

========== Глава 122 ==========

Феодора проснулась и улыбнулась, ощутив прижимавшееся к ней теплое сильное тело, крепкие руки, обнимавшие ее; потом поморщилась – в плечо и бедро впились обломки известняка, от раскрошившихся напольных плит, и комки сухой земли, чувствительные даже сквозь шерстяной плащ.

Она пошевельнулась, и Леонард открыл глаза. Он улыбнулся.

– С добрым утром.

Феодора бегло улыбнулась ему и постаралась вывернуться из его рук, чтобы рассмотреть, не поздно ли; она вспомнила о детях. Но Леонард привлек к себе ее голову и поцеловал; и московитку опять захватило пережитое ночью чувство слабости и силы, единения с ветром, небом, землей… и с этим человеком, новым повелителем своей судьбы, чью судьба она сама решала, подобно великой богине. Валент тоже любил любить ее на земле, под звездами…

Феодора с усилием вырвалась из объятий критянина; она, пошатнувшись, встала. Попыталась поправить волосы, которые безнадежно спутались. Она посмотрела вдаль:

горы и купы деревьев уже четко выступили на розовом небе.

– Господи! Нужно ехать назад, и быстрее! – ахнула московитка.

Все ее существо теперь рвалось на берег, к кораблям – к детям.

Леонард, поднявшийся следом, схватил ее за руку: он гневался.

– Успокойся! Ничего с ними не случится, я оставил на берегу не меньше полусотни воинов!

Феодора притопнула ногой, хотела ответить резкостью… а потом вздохнула и улыбнулась.

– Ты прав.

Даже будь они сейчас с детьми – если бы грозила серьезная опасность, их маленький отряд ненамного увеличил бы общие силы.

Феодора поцеловала Леонарда сама.

– Пойдем найдем остальных.

Взяв за руку этого восхитительного и страшного человека, она ощутила, точно они одни в целом мире – первозданном мире, сотворенном только для них. Это был уже второй Адам – вторая проба: сочетавшийся с тою же Евой…

Они обогнули мощную черную колоннаду дворца, с красными капителями, и за углом столкнулись с Феофано. Царица амазанок вскинула руки и рассмеялась от неожиданности.

– Нашлись, пропащие!

В смехе ее Леонарду почудилось что-то неприятное. Он посмотрел лакедемонянке в глаза – это тоже был сильный зверь, вожак… и ревнивый любовник. Леонард порою не знал, в женском или мужском роде думать о Феофано.

Комес улыбнулся и подал царице руку.

– Хорошо ли вы спали?

Феофано подавила зевок, пожимая ему руку.

– Чудесно.

Она оглянулась на Марка, чей могучий силуэт возник у нее за спиной. Феодора усмехнулась. Продолжает ли бедный лаконец еще надеяться?

– Где остальные? – спросил комес.

– Вон там, встают… Я послала Христофора за водой к ручью, где царская гробница; а оставшимся велела ждать его и не мешать вам, – ответила Феофано; и комес нахмурился. – Сейчас умоемся, позавтракаем и поедем назад.

Леонард кивнул: прибавить было нечего. Феофано прекрасно распорядилась его людьми.

Царица ушла, вернувшись к мужчинам; комес и Феодора опять остались вдвоем. Феодора прижалась к критянину, взяв его под руку: она отчего-то была очень взволнована коротким разговором своих покровителей.

Леонард окликнул ее.

– Так ты согласна? – тихо повторил он вчерашний вопрос: теперь, при свете дня, ему представлялось, что ночное “да” он вырвал у нее ласками.

Феодора кивнула; она ничего не сказала. Улыбнулась извиняющейся улыбкой.

– Я пойду напою Борея…

– Я помогу тебе с конем, – тут же откликнулся Леонард. Они вместе отправились ухаживать за лошадьми, переговариваясь друг с другом только односложно. Отчего-то им было мучительно неловко – хотя они только что согласились сделать важнейший шаг друг к другу, после которого не разлучаются!

Они поели захваченного с собой хлеба и сыра, запивая чистой водой из ручья; потом в молчании поехали обратно в лагерь.

Без них на берегу ничего не случилось; и, узнав Феодору, к ней сразу бросились старшие дети. В темных глазах Варда светился вопрос, который вот-вот был готов вскочить на язык. В глазах Анастасии тоже: она, хоть и тихоня, была не глупее брата!

Феодора улыбнулась, краснея под взглядом детей.

– Идемте, – она взяла сына за руку и за плечо притянула к себе дочь. – Идемте, я кое-что вам скажу.

Разговор получился совсем коротким. Потом детей сразу увела Магдалина.

Наконец оставшись одна, Феодора расплакалась от облегчения.

Когда Феодора ушла объясняться с детьми в сторонке, Феофано и Леонард тоже остались вдвоем; они незаметно отошли от всех товарищей. Леонард увидел в серых глазах лакедемонянки приглашение к разговору; и безмолвно подчинился.

Когда они остановились на влажном песке, напротив “Киприды”, на которой не было видно ни одной живой души, Феофано повернулась к комесу.

– Комес Флатанелос, надеюсь, ты понимаешь, что мы никогда с тобой не помиримся?

Леонард видел совсем близко огромные глаза Феофано, чувствовал ее гармонию, силу… и видел ее седину, морщинки, которыми на лице царицы была начертана трудная повесть ее жизни. Когда Феофано приоткрыла яркий рот, среди ее белых зубов показался один, который начал крошиться.

– А разве мы ссорились, царица? – мягко спросил комес.

Глаза спартанки вспыхнули, она сделала шаг к нему:

– Не смей меня жалеть!

И прибавила, нагнув голову и понизив голос:

– Ты ведь понимаешь, о чем речь?

Леонард кивнул.

– Ты одолеваешь одного мужчину за другим, борясь за Елену, и они остаются позади – но женщина нет!.. Ты понял? – спросила Феофано.

Лакедемонянка точно ощетинилась: она была страшна в этот миг.

Леонард склонил голову.

– Я понимаю, почему ты зла на меня, – сказал он. – Я знаю, сколько ты отдала ей… ты для нее больше, чем мать, сестра, подруга… и любовник сразу, – грустно усмехнулся Леонард.

Он помолчал – Феофано неотрывно смотрела на него.

– Ты овладела ею тогда, когда она не хотела и не могла сопротивляться тебе, – в задумчивости продолжил комес. – Она не знала никого, кто мог бы сравниться с тобой. Ты вылепила ее по своему замыслу… своему образу, насколько этому поддается славянская натура. И Феодора всегда будет принадлежать тебе – даже теперь, когда она моя, она по-прежнему твоя!

Он печально улыбнулся Феофано.

– Я понимаю, что ты для нее никогда не останешься в прошлом!

Феофано кивнула.

– Рада, что ты это понимаешь.

Комес огляделся, потом сделал ей знак сесть; они опустились рядом на песок, теплый, но еще не горячий. Феофано поставила подбородок на руку, продолжая рассматривать критянина: тот готовился продолжать.

– Тебя знают очень многие… и многие, как я слышал, смеялись над тобой, говоря, что ты пытаешься сравняться с Александром, великим покорителем и объединителем народов, – сказал Леонард.

Он криво улыбнулся. – Говорили, будто то, что ты делаешь, – жалкая пародия империи на свое прошлое, женские потуги…

Лицо Феофано загорелось, она приподнялась и приоткрыла рот:

– Жалкие… женские потуги?..

Леонард поднял руку.

– Я лучше кого-либо другого понимаю, василисса, что ничего из того, что ты делала, не было жалким! – воскликнул он. – Это слово неприменимо к тебе! И я восхищался тобою всегда: а сейчас еще больше прежнего.

Феофано улыбнулась.

– Спасибо.

Леонард положил ей руку на плечо.

– Когда тебя сравнивали с Александром, мне совсем не хотелось смеяться, – вдруг произнес он. – Я, будучи образованным человеком, знакомым с его жизнеописанием, понимаю, что великий македонец вовсе не был так мужественен, как принято думать… я, как ты знаешь, госпожа, никогда не одобрял ни мужеложства, ни женоподобия в мужчинах, но это другое. Александр Великий сочетал в себе достоинства обоих полов. Так же, как ты. И ты столь же ненасытно, как он, жаждешь признания и восхищения – всегда и от всех!

Леонард взглянул в сторону, потом опять на Феофано, которая не произносила ни слова.

– Александр очень многое перенял от матери – безумной и мудрой эпирской* жрицы Олимпиады, которая, как мне представляется, тоже весьма напоминала характером тебя… Будь я суеверен, – неожиданно возвысив голос, продолжил Леонард Флатанелос, – я бы предположил, что тобою руководят какие-нибудь давно почившие деятели той эпохи: эпохи рождения и крушения греческой империи, если не душа кого-нибудь из них вселилась в тебя… История повторяется… и души влекутся к себе подобным. Мы ничего не можем знать… о том, что направляет нас!

Леонард очень взволновался: он уже забыл, что только что отрицал в себе суеверия.

Феофано склонила голову к плечу: она даже не улыбнулась, услышав такое предположение.

– А почему бы и нет?

Леонард качнул головой, будто пытаясь вернуть себе здравость рассуждений.

– Не будем говорить о том, что никому не ведомо… но я понимаю, что влечет друг к другу тебя и Феодору. Я понимаю, что вы значите одна для другой… вы вечно сменяющееся, но неизменное отражение друг друга, как в текучей воде; мерка сил, и мерка мужества, что необыкновенно важно для женщин. Я не буду препятствовать вам, – закончил комес, сжав руку в кулак.

Феофано придвинулась к нему.

– Ты не только лучший и благороднейший из известных мне мужчин… ты еще и умнейший! Нет, не так.

Она тронула его колено.

– Ты почти так же умен, как мой брат, Фома Нотарас.

Феофано рассмеялась, видя, какое лицо сделалось у комеса при упоминании патрикия. Она прибавила:

– Я могла бы отдать мою Феодору только такому, как ты.

– И даже мне ты ее не отдаешь, – усмехнулся критянин.

Феофано махнула на него рукой; на глазах у нее выступили слезы.

– Молчи уже!

Потом неловко встала, и Леонард тут же поднялся следом, сделавшись выше ее более, чем на полголовы. Но лакедемонянка казалась ростом с него. Феофано посмотрела ему в глаза.

– Ну же, обними меня! – вдруг приказала она.

Леонард крепко обнял лакедемонянку, и она стиснула его в ответ. Они покачнулись на песке, точно сцепившись в схватке, у обоих хрустнули кости.

– Я тебя люблю, негодяй, и всегда буду тебе благодарна, – пробормотала Феофано сквозь слезы.

Комес рассмеялся.

– Взаимно, Феофано.

Он похлопал ее по спине, потом она отстранилась, взяв комеса за руку.

– Так значит, вы будете венчаться сегодня?

Леонард кивнул с жаром.

– Мы все равно не можем отплыть раньше, чем через день, ты знаешь… А я так давно мечтал об этом! Нас не откроют, я думаю: здесь видали и слыхали всяких, – прибавил он. – И едва ли итальянские священники распознают ее выговор.

Феофано смотрела на него с усмешкой.

– Конечно, в Кандии навидались всяких невест… и едва ли итальянцы распознают ее выговор, ты прав, – сказала она. – Но не думаю, что они в придачу к этому будут и слепы. Сомневаюсь, что за столетия католического владычества здесь видели хотя бы одну невесту в штанах.

Леонард хлопнул себя по лбу.

– Ах, я…

Феофано улыбнулась.

– Я помогу тебе снять с нее мерку, а потом ты подберешь ей платье. Время еще есть, – закончила она. – И твоему вкусу я доверяю, комес Флатанелос.

* Эпир – округ на северо-западе Греции, историческая часть древней Эллады, к юго-западу от Македонии и к Западу от Фессалии.

========== Глава 123 ==========

Подвенечное платье-туника, в которое Феодора облачилась в палатке, под бдительным оком Феофано и вдали от глаз жениха, было желтого шелка, с серебряными и золотыми цветами, рассыпанными по юбке. Как будто она прилегла в нем на лугу, и полевые цветы осыпали ей колени. Узкие византийские рукава были почти сплошь златотканые, тяжелый пояс с каменьями подпоясывал наряд; под тунику полагалось надеть нижнюю белую рубашку с горловиной, отделанной розовым жемчугом.

Первым делом московитка примерила вышитые туфли желтой кожи, испугавшись, что те окажутся не впору; ведь это подарок не меньше коня! Такие траты!

“А и все равно – Леонард тоже не станет мне мужем по христианскому закону… Не могу же я назвать в церкви мое настоящее имя!”

“Нехристианское, скверное имя у тебя, Желанушка… и судьба твоя будет нехристианская”, – вспомнились ей слова Евдокии Хрисанфовны, которыми ключница напутствовала дворовую девушку, когда они познакомились в трюме греческого корабля, везшего их в полон. Напутствовала – а может, накаркала? У Евдокии-то Хрисанфовны воля к творению не меньше, чем у Метаксии Калокир! И способность скликать себе на подмогу силы, невидимые глазу…

– Что ты там бормочешь? – спросила Феофано.

Феодора подняла глаза – гречанка стояла у входа в палатку, скрестив руки на груди, и постукивала ногой.

– Ничего, – ответила она.

Потом отвернулась и все-таки объяснила:

– Вспоминаю Евдокию Хрисанфовну… Она мне напророчила нехристианскую судьбу, и все сбылось по ее слову! Я ведь и с Леонардом буду в блуде жить!

Феофано насмешливо улыбнулась.

– В самом деле, – сказала она. – Как зыбко то, что называется христианским законом! Разве ты не испытала этого в полной мере? Христианский закон, моя дорогая, – это общий закон нашей жизни, дорога, которой идут наши свободные народы плечом к плечу, сплотившись против общего врага! И твоя Евдокия Хрисанфовна, как мне представляется, прекрасно понимает это!

Феодора вздохнула.

– Пожалуй, что так… плечом к плечу.

Они опять говорили с царицей по-русски, и это опять было странно. Подняв ногу, Феодора повернула ее, пощупала сквозь туфлю, потом встала.

Феофано тут же двинулась к ней.

– Как тебе – все хорошо?

Феодора улыбнулась. Да, чудесно. Если забыть о том, что сегодня она станет двоемужницей… а то и троемужницей: да еще и мужа возьмет по латинскому обряду…

– Дай мне зеркало, госпожа, – попросила она.

Перед зеркалом Феодора поправила волосы, заплетенные в две косы и уложенные венцом вокруг головы. Удивительно – и русские женщины, беря мужа, начинали расчесывать волосы надвое: так же, как она много раз видела на греческой земле! Подобные обычаи, общие для греков и русов, порою как будто сбивали душу с толку… и Феодора каждый раз, словно в первый раз, чувствовала, что потеряла родину.

Феофано, едва заметно улыбаясь, покрыла ее голову тонким покрывалом, окутавшим всю фигуру.

– Вот настоящая невеста.

Феодора теперь с трудом различала себя в зеркале – складки шелка преломляли ее черты, тяжелую вышивку ее наряда; и ее опять изумила находчивость Феофано. Покрывало невесты не даст церковникам рассмотреть ее во время всей церемонии; и шелк заглушит голос. Лишь на несколько мгновений она поднимет вуаль, чтобы выпить из брачной чаши и поцеловать жениха.

Но комес Флатанелос, герой Византии – он ведь не только явит всем свое лицо, но и назовет свое имя!

Хотя что в этом такого – почему прославленный комес Флатанелос не может жениться, да еще и на своем Крите? Ходил же он здесь по рынку, наверняка собрав вокруг себя толпы зевак!

Но зеваки не знают его в лицо – а свое имя он назовет только в церкви… Однако, когда разные слухи просочатся через храмовые стены и смешаются, о том, что комес Флатанелос побывал здесь со своими кораблями и таинственной невестой, станет известно всей Кандии…

Феофано взяла ее под руку.

– Ну, готова?

Феодора кивнула. Готова. Она знала, что в церковь поедет верхом, – сев на лошадь боком и поставив ноги на особую дощечку, – и не поднимет своего покрова, пока не встанет перед алтарем. Только еще посмотрит напоследок на Леонарда, прямо сейчас… он и так-то загляденье, а в праздничном наряде еще краше станет! Кумушки в этом греко-итальянском городе все глаза проглядят… а сколько потом будут судачить…

Когда подруги показались из палатки, им захлопали. Феодора откинула покрывало и, обведя восторженных мужчин бодрым, счастливым взглядом, поклонилась им по-русски – достав рукой землю…

Греки и несколько итальянцев из комесовой свиты заулыбались удивленно, переглянулись – а потом торжественно поклонились московитке в ответ.

– Здравия и радости тебе и комесу, госпожа! Многая лета! – говорили ей со всех сторон.

“И ведь все понимают, – мучительно подумала Феодора, – что это против божия закона! Тем более, что немногим известно, как я венчалась с Фомой и как меня зовут взаправду…”

Хотя товарищи комеса – такие лихие люди, столько обычаев перевидавшие и примерившие на себя, что им все нипочем.

Тут подошел Леонард, которого встретил шквал рукоплесканий и поздравлений; Феодора взглянула на возлюбленного, и сердце замерло от его красоты. Леонард подобрал на себя наряд цветов родного моря, столь любимых на его Крите, – в голубом и лазури с головы до пят, в плаще, артистически присобранном на правом плече серебряной фибулой, с серебряными заколками в волосах, он казался царевичем морского царства. С нежностью и безграничным восхищением посмотрев на Феодору, он обнял ее и поцеловал; со всех сторон раздались новые крики восторга. Правда, жених и невеста были сдержанны друг с другом – оба отличались целомудрием души, не позволявшим обнажать свою любовь перед всеми.

Потом Феодоре подвели Борея; Артемидор, тоже принарядившийся и похорошевший, сияя улыбкой, подсадил невесту в седло и помог устроить ноги на дощечке. А потом вдруг, по примеру своего господина, схватил и поцеловал ее правую ногу, в самую туфлю!

Феодора ахнула, но только беспомощно взмахнула руками под вуалью; а разбитной помощник комеса засмеялся и подмигнул. Он поклонился ей, прижав руку к сердцу, а потом сам вскочил в седло, легко для своего крупного тела.

Составилась небольшая свита для молодых – все сильные мужчины, самые доверенные помощники. Но даже среди таких помощников может попасться предатель – и именно среди них, как показывает жизнь, и попадается…

“Кто-то же должен был выдать нас Валенту!” – в который раз подумала Феодора. Но она не узнает этого – и никто не узнает предателя, пока тот не нанесет удара снова. А тогда может оказаться слишком поздно.

Леонард вскочил на своего коня, – такого же ахалтекинца, но белого, и тоже очень заметного, – и процессия тронулась. Но не успели они проехать и нескольких шагов, как вдруг среди провожавших произошло движение: какой-то человек растолкал их и вырвался вперед. Женщина!

– София! – ахнула Феодора, откинув покрывало и во все глаза уставившись на старшую Валентову дочь.

София тяжело дышала, ее глаза горели черным пламенем.

– Ты!..

Она шагнула к Артемидору, который смотрел на нее ошеломленно и неподвижно, и указала на него пальцем.

– Ты что мне обещал?

– София!..

Артемидор спрыгнул с лошади: с него слетела обычная бесшабашность. Он подбежал к девушке и схватил ее за плечи.

Она вцепилась в него, как утопающая.

– Ты обещал, что женишься на мне, – тихо, но так же гневно выговорила дочь Валента; ее руки стиснули кожаный пояс моряка, будто когти.

Все так и ахнули. Леонард смотрел на обоих, будто громом пораженный. Конечно – увлекшись своею любовью, он, всегда такой наблюдательный, перестал замечать, что делается вокруг!

Феофано, стоявшая рядом с этой парой, не выказывала удивления – только гневно посмеивалась, как будто сбылись ее не самые радостные предчувствия.