Текст книги "Ставрос. Падение Константинополя (СИ)"

Автор книги: MadameD

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 78 страниц)

– Нисколько, только зад… прости, госпожа, замерзли! – широко улыбнувшись, закончил Теокл. Феодора фыркнула; но с души свалился камень. Охранители ничего не поняли.

Завтра ей предстоит новый урок – и она будет по-настоящему учиться… будет честна перед всеми.

* Капитана.

========== Глава 48 ==========

Феодора теперь ходила на верфь каждый день, точно в школу; и со своим сообщником ни разу больше не встретилась, как и не почувствовала опасности для себя. У нее развилась чуткость к опасности – почти звериная, свойственная всем воинам и высоким людям, а также матерям…

Но во взглядах комеса, который иногда приходил на верфь в то же время, что и она, угрозы не было: была опасность другого рода. Феодора знала о пылкости греков и влюбчивости моряков – но Флатанелосу русская пленница запала в душу… и он много думал о ней.

Однако Феодора была замужем; а значит, ему говорить с нею не о чем, кроме как об их общем деле. Но Никифор Флатанелос опять пропал надолго – снаряжался более тщательно; или не желал нападать зимой? Или, соединив свои силы с силами султана, – как поступил бы на его месте самый умный предатель, – выжидал, когда Мехмед сломит сопротивление греков, чтобы сорвать самые сочные плоды?

Но такие предатели-ромеи, прилеплявшиеся к блистательному Мехмеду и увеличивавшие его могущество, – как мухи, увязающие в меду, – исчислялись сотнями; а Флатанелос желал быть единственным в своем роде. Доместик схол желал стать императором Византии – пусть и последним. А значит, утоляя жажду первенства, он будет поступать неразумно.

Но пока он выжидал новой возможности. Тем временем Феодора изрядно поднаторела в науке кораблестроения, отяжелела… к тому же, вода была еще холодная, и о том, чтобы учиться плавать, не могло идти и речи. Ей еще и родить скоро – Феодора была уверена, что родится девочка. Потому что она слишком много перенесла во второй раз – ни один мальчик бы не выдержал…

Вард уже ходил – няньки, попеременно с матерью, водили его под руки; а лепет его делался осмысленным. Гордая Феодора была уверена, что сын очень умен и будет расти не по дням, а по часам. А когда станет тепло, а она разродится, она будет брать Варда купаться вместе с мужем, которому тоже это полезно – и очень нужно!

Хотя в такой битве, как та, что описал комес, едва ли спасется даже сильный пловец: корабли, погружаясь на дно, увлекают за собой все, что на них находится, особенно тяжело оснащенные боевые суда. Кроме того, воины в морском бою надевают прочные панцири: одной из тактик, применявшейся ромеями – и турками, перенимавшими их навыки, – был обстрел вражеского судна из луков. Лучниками же славились и греки, и османы.

Вскоре после переговоров с Флатанелосом Феодора получила письмо от Феофано. Ей передали послание прямо на палубе “Клеопатры”: чумазый мальчишка-грек сунул ей длинный тугой свиток и тут же убежал.

Феодора прочла письмо, сидя в пустой каюте кентарха, – и сердце ее сжималось, щеки пылали от стыда и радости. Так не написал бы ни один мужчина своей возлюбленной: мужчины слишком другие… Так не написала бы ни одна женщина своему возлюбленному: женщины знают, насколько мужчины другие… Так могла написать только женщина своей возлюбленной: лишь в таком блаженном, почти сказочном месте, где существует владычество благородных жен, подобное спартанской общине. Такое место некогда существовало – и ныне осталось только в памяти греков, как и древние воинские общины.*

Феофано написала ей на русском языке, и совершенно правильно – но музыка ее речи звучала как музыка другого народа: Феофано обращалась с языком ее родины с греческим, александрийским изяществом. Императрица сердечно благодарила ее за службу, храбрость и верность, говоря, что Феодора оказала ей неоценимую услугу. Императрица говорила, что ее люди следили за каждым шагом ее подопечной, – точно посланные волей ревнивого мужа! – и однажды спасли Феодору от опасности, которой не разглядела охрана, приставленная патрикием.

Это было не тогда, когда Феодора падала на землю вместе с мужем, вообразив, что в них стреляют; и не тогда, когда она встречалась с комесом Флатанелосом на борту “Клеопатры”. На Феодору покушались в городе, когда она гуляла вдвоем с мужем и не чуяла ничего…

Сердце Феодоры царапнуло чувство, схожее с тем, каким на нее веяло от Фомы: Феофано так же ревновала ее теперь, хотя и куда лучше скрывала это.

Однако мужская любовь и ревность пронзает; женская же окутывает, облекает, иначе овладевая предметом страсти. Фома Нотарас тоже ревновал ее по-женски…

Феофано писала, что готова покрыть ее всю поцелуями и всю обласкать: то, что всегда делали друг с другом женщины, и оставался лишь один шаг до падения – или полного слияния.

Феодоре даже казалось, что они с Феофано видели один и тот же сон. Но кто может знать, как сплетаются души во снах – точно морские цветы, точно водоросли в этом бескрайнем море страстей?

В заключение Феофано желала, чтобы у Феодоры в этот раз родилась дочь. Императрица прибавляла – Феодора так и видела ее усмешку! – что наследник у ее брата уже есть, а значит, от заботы о жене и потомстве он не отвертится, сколько бы дочек супруга ему следом ни родила. Императрица обещала научить Феодору по-женски предохраняться от беременности – а не только по-мужски, как делали Нотарасы до сих пор.

Феофано прислала Феодоре и подарок, который ее подопечная сжимала в руке, читая письмо, – ожерелье из радужных морских раковин, вперемежку с жемчугом и кораллами: такого было уже давно не достать в Константинополе, несмотря на то, что море лизало стопы Города. В этом даре тоже была насмешка… и угроза: конечно, Феофано проследит, чтобы подруга носила ожерелье; и проследит, как подруга отобьет атаки мужа.

Феодора застегнула ожерелье поверх своего нательного креста – так, что оно совершенно закрыло его; впрочем, крест почти всегда был скрыт под одеждой. С этим подарком на шее она и вернулась домой. Муж заметил ожерелье сразу же, как они встретились, – Фома был заворожен его радужно-жемчужной красотой и даже не сразу взревновал…

– Откуда это? – наконец спросил патрикий.

Феодора улыбнулась, погладив драгоценность.

– Это подарил мне друг… человек, который любит меня, – ответила она – и прямо посмотрела на мужа. Фома замер, пытаясь понять ее ответ, – бледные щеки тронул румянец.

Наконец патрикий улыбнулся и сказал:

– Должно быть, твой друг тебя очень любит. Это роскошный подарок – и какая работа!

Но больше они об этом не заговаривали; и носить ожерелье муж Феодоре не запретил. Что он понял про себя – между ними не прозвучало. Вот преимущество отношений людей благородного воспитания!

Но как раз такие люди мстят с утонченной жестокостью – и не сразу…

Однако теперь между супругами Нотарас опять воцарилось утраченное, казалось, согласие: комес остался позади, и ожидалось прибавление семейства, которому радовались все. Феодора не боялась. Она знала, что родит легко и в этот раз – если только не случится большой беды до тех пор.

Однако Всевышний миловал. В конце зимы Феодора услышала, что комес Флатанелос пропал в морях – отплыл куда-то на переговоры или торг по приказанию Константина; или же самовольно. Великий василевс предоставлял своим флотоводцам большую свободу в таких делах, за которыми не мог следить: и на горе себе, и на счастье.

Феодоре очень хотелось в это верить; и по вечерам, молясь за семью, за василиссу Феофано, за Русь и Византию, свою вторую мать, она всегда прибавляла молитву за Леонарда Флатанелоса и успех его предприятия. За то, чтобы его сердце выдержало все опасности и искушения: искушения опаснее всего!

О комесе ничего не слыхать было всю весну: впрочем, плавания всегда были трудны и длительны, гостить в других землях приходилось подолгу – как повезет с погодой, подмогой, переговорами; а в империи даже василевсы порою отсутствовали в столице по месяцам и годам. Константин не казался встревоженным – вернее сказать, встревоженным только этим… У государя было слишком много забот.

Но к лету и Феодоре стало не до того. Она родила второе дитя – еще быстрее и легче, чем Варда: казалось, что муж был втайне даже недоволен силой своей жены, а также новым своим ребенком. Феодора действительно родила дочь.

Но всякое подспудное недовольство Фома скрыл – и радовался он долго и искренне: и дочери Анастасии, и благополучному разрешению Феодоры. Особенно последнему.

Анастасия получилась светлоглазой – с серыми,отцовскими, глазами: с глазами Феофано. Волосы же были темные, как у матери: дочка унаследовала материнскую, русскую пригожесть. Феодора казалась даже больше гречанкой, чем Анастасия, – хотя дочь, как и Вард, вырастет самой настоящей гречанкой.

Продержится ли Константинополь до тех пор, пока дети не вырастут? Но ведь держался как-то столь долго, изъеденный столькими язвами: за счет труда бесчисленных рабов и титанических усилий отдельных, последних своих героев.

Через неделю после рождения Анастасии, когда Феодора кормила дочь – она будет питать ее сама, сколько сможет! – молодой матери принесли букет цветов: лилий и нарциссов. Феодора с радостью приняла подарок, не сомневаясь, от кого он.

Муж вскоре вошел в комнату и, нахмурившись, сунул нос в сильно пахнущие лилии, цветы женственности.

Спросил, неприятно улыбнувшись одними губами:

– От тайного поклонника?

– От него самого, – весело сказала жена.

Фома резко поднял голову – и наткнулся на ее взгляд. Больше патрикий ничего не прибавил: он знал, что Феодоре можно верить как мужчине.

Через месяц после рождения дочери – супруги все еще не разделяли ложе, но Феодора уже вполне оправилась, даже фигура стала почти прежней, – мать предложила начать купать малышку и, разумеется, Варда в море. А заодно и самим попробовать.

– Когда еще, если не теперь? – сказала она.

Муж поломался, но скоро уступил: он давно ждал этой просьбы, да и сам хотел. Только состояние Феодоры все не позволяло.

Но патрикий сказал, что сначала они всей семьей покатаются по морю на хеландии – на новенькой “Клеопатре”, чуде византийского кораблестроения с русскою прочностью. Обвыкнут, осмотрятся – а там можно перейти и к урокам. В учителях плавания у патрикия недостатка не будет.

Конечно, жена согласилась. Прогулка получилась радостной, даже праздничной: “Клеопатра” была увита гирляндами цветов, как те суда, на которых когда-то великая царица встречала Антония. На хеландии зажгли огни – и встречали чету Нотарасов рукоплесканиями. Феодора смеялась, сама счастливая как дитя; муж был так же весел.

Особенно Феодора радовалась тому, что на “Клеопатре”, по ее особенному пожеланию, гребли свободные люди, а не каторжники. Орест говорил ей, что в бою свободные гребцы полезнее всего, хотя в них большой недостаток: это очень тяжелый труд.

Нотарасы сидели на палубе под навесом и наслаждались солнечным днем и приветливым морем. Казалось, этот день позаимствован из древнего безмятежного прошлого. Патрикий приказал принести вина, и они пили и смеялись; пили здоровье хозяев, и супруги были счастливы.

Как вдруг на горизонте показался белый парус – предостерегающий крик матроса всполошил всех: веселье тут же сменилось испугом. Феодора, схватив дочь, попятилась назад, к мосткам, – хотя они были далеко от берега.

Но испуг продлился недолго: это оказался византийский дромон, длинный боевой корабль, – корабль императорского флота! А вскоре его узнали, и послышались крики радости.

– Флатанелос! Наш герой возвратился целым и невредимым! Слава небесам!

Комес вернулся!..

Феодора не знала, радоваться или ужасаться: но поняла, что скоро ее тревоги разрешатся. Дромон, на борту которого было вырезано название – “Константин Победоносный”, остановился напротив “Клеопатры”. Он поприветствовал “Клеопатру” огненным салютом: все ахнули, но тут же захлопали искусству комеса, который сейчас был и кентархом.

А потом с корабля…. нет, не спустили шлюпку: Леонард Флатанелос, одетый в легкое шелковое платье, сам стрелой бросился в воду и быстро подплыл к хеландии.

Он взобрался на борт под восторженное аханье и смех. Одежда облепила его могучую статную фигуру; он улыбался и махал всем рукой.

Увидев Феодору, комес низко поклонился, прижав руку к сердцу; хозяйка невольно закраснелась.

– Как я счастлив видеть вас! И счастлив, что мое прибытие совпало с вашим праздником! – сказал Леонард Флатанелос.

Его тут же усадили за стол, налили вина; его наперебой расспрашивали, а комес только смеялся и отмахивался от вопросов.

– Порадуйтесь за империю – а докладывать я буду только государю. Потом и вы все услышите, – сказал он.

И впервые за улыбкой героя Феодоре почудилась боль, натужность; такая же натужность сквозила и в гостеприимстве Фомы. Бедняга! Ему придется терпеть всю прогулку!

Вскоре, однако, хозяина закружили и заняли другие гости, а комеса оставили в покое: и Феодора смогла уединиться с ним. У нее на руках была дочь, но это не мешало им говорить.

– Что вы мне скажете? – сурово вопросила московитка.

Флатанелос опустил глаза.

– Это долгий разговор, и он не предназначен для чужих ушей. И ваш муж скоро вернется, – ответил комес.

Феодора заставила себя перемолчать – а потом улыбнуться.

– Мы всей семьей хотели учиться плавать… я сейчас, глядя на вас, пожелала, чтобы вы стали нашим учителем!

Флатанелос засмеялся.

– Я бы с радостью согласился, но патрикию это не понравится.

После долгого молчания он тихо прибавил:

– Я знаю, неприлично говорить такое замужней женщине… но вы стали еще прекраснее, чем были, госпожа Нотарас. Материнство идет вам на пользу.

– Материнство всегда на пользу, если рожаешь от любимого человека, – весело ответила Феодора.

Тут оба поняли, как далеко зашли, – и запнулись, смутились.

Феодора сказала:

– Мне… или вам нужно сейчас уйти. Но потом мы обязательно должны поговорить!

Комес кивнул очень серьезно.

– Как можно скорее.

* На острове Лесбос.

========== Глава 50 ==========

До самого конца прогулки муж не говорил с Феодорой и избегал ее; Вард был с нянькой, а хозяйка сидела на палубе и мрачно покачивала дочь. Праздник был безнадежно испорчен.

Комес распрощался с патрикием спустя небольшое время: “Константин Победоносный” плыл за “Клеопатрой” след в след, и герой вернулся на свой дромон таким же образом, каким покинул его. Конечно, с Феодорой он больше не заговорил – и даже не переглянулся.

Когда они сошли на берег – и остались одни, не считая собственной прислуги и охраны, – патрикий тут же сорвался на крик:

– Это он за тобой ухаживает? Я так и знал, все это время!..

Феодора отшатнулась, прижимая к себе дочку, которая испугалась и заплакала; такого она не ожидала даже от мужа, не отличавшегося стойкостью. Но ведь она знала, что патрикий очень чувствителен и по-женски несдержан…

Жена сухо сказала:

– Сейчас же перестань! Ты позоришь нас обоих перед слугами – и ты ошибаешься!

Фома мрачно посмотрел на нее.

– Тогда кто же подарил тебе это?

Его палец уперся в ожерелье, обнимавшее шею московитки.

Феодора отступила и поцеловала дочку, которая по-прежнему хныкала.

– У меня пропадет молоко от твоих криков, – сказала она. – Ожерелье подарил мне друг, тебе неизвестный; но я тебе не изменяла и не намерена! Комес здесь ни при чем!

Она подняла глаза, и ее вдруг охватили нежность и жалость, сменившие гнев, – Фома смотрел на нее с такой детской надеждой: как на мать, вершительницу и госпожу своей судьбы, единственную женщину, которой он вверил свое сердце. Феодора улыбнулась, вспомнив, как любит этого человека.

– Это правда, дорогой, – сказала она. – Я тебе верна.

Патрикий улыбнулся – и, приблизившись к ней, обнял жену вместе с дочерью. Теперь он плакал.

– Господи, я так страдал! Я думал…

– Ты думал, что я бессердечная и неблагодарная тварь? – прошептала Феодора. Она утерла его слезы. – Плохо же ты думаешь о своей жене, своей возлюбленной!

– Я исправлюсь, – сказал Фома. – Я заглажу свою вину, я сделаю для тебя все, что ты пожелаешь!

Он заглянул ей в глаза, и Феодора в этот миг почувствовала себя совершенно счастливой и защищенной от всех ударов судьбы – его любовью, любовью Феофано… а прежде всего, своей собственной силой. Как хорошо быть сильной, не ведать страха!

– Я желаю сейчас только мира между нами… а еще научиться плавать с тобой, – сказала она.

Фома закивал.

– Мы завтра же вернемся сюда и начнем!

Потом он стал озабоченным.

– Можно ли это нашей дочери? Она еще такая маленькая!

Феодора улыбнулась.

– Я слышала, что в древности вы были в воде как рыбы, – сказала она. – Вы дружили с водой, почитали ее и любили! А тех, кто любит море, оно благодарит здоровьем и силой.

Патрикий покачал головой.

– Мне кажется, что ты стала даже больше гречанкой, чем я!

“Мне тоже так порою кажется”, – мрачно подумала жена.

Они вернулись домой, и Феодора тут же легла отдохнуть вместе с Анастасией, сославшись на усталость. Патрикий удалился на цыпочках – и, кажется, продолжил предаваться покаянию.

Феодора гладила темную маленькую головку и мрачно думала:

“Когда же он встретится со мной – и как? Теперь мне никуда не уйти одной, нельзя даже заговорить с ним на людях! А ведь это так важно!”

Она приподнялась и кликнула мужа. Фома тут же явился – сама предупредительность и тревога.

– Что тебе, любовь моя?

– Фома, ты видишь, как это нужно… Позволь мне выходить в море на нашей “Клеопатре”! – сказала она. – Может быть, тебе придется отослать меня и детей прочь в случае опасности, если долг велит тебе остаться; я должна испытать хеландию и приучить к ней детей, пока есть время.

Патрикий улыбнулся, в восторге от этой мысли.

– Ты прекрасно придумала!

Феодора улыбнулась. Есть предлог ходить в Золотой Рог и дальше; а комес очень умный и наблюдательный человек. Другой бы просто не уцелел в морях, плавая с царскими поручениями.

На другой день они все вместе отправились в бухту, и с собой взяли, кроме Теокла и Леонида, еще и третьего воина: все трое были хорошими пловцами, но третий, самый старший и опытный, умел обращаться с людьми обоего пола и разного возраста – и уже учил пловцов. Нужен такой наставник, который не даст пострадать никому из учеников.

И, к тому же, не приходилось опасаться, что этот суровый пожилой человек приглянется госпоже.

Учитель, которого звали Никанором, начал с того, что, сбросив с себя все, кроме набедренной повязки, дважды проплыл перед супругами, рассекая воду руками и ногами, – но совсем не так часто и сильно, как ожидала Феодора. Потом Никанор встал: вода стекала по блестящему лысеющему черепу.

– Не нужно много усилий – и лишней борьбы, – сказал он. – Иначе ты быстро выдохнешься. Пловец должен рассчитывать усилия надолго – так же, как бегун. В жизни оба эти умения часто нужны при длительных испытаниях.

Он посмотрел на Феодору, как будто учил ее одну: московитка серьезно кивнула.

Никанор нагнулся и зачерпнул воды; она вылилась между пальцев тяжело, точно масло.

– Морская вода плотнее речной, – продолжил он. – И если море спокойное, оно помогает держаться: волны выносят тебя, как кони… Но так же, как кони, могут сбросить. Слушай и чувствуй море, и оно станет тебе другом.

– Ты, госпожа!

Пожилой воин неожиданно наставил палец на Феодору: он выбрал ее первую из семьи. Феодора улыбнулась, хотя ощутила жар стыда и страха: она была уверена, что Никанор начнет урок именно с нее.

– Сними платье и войди в воду, – приказал наставник.

Феодора быстро взглянула на мужа… тот стоял неподвижно, как статуя, и боролся с собой. Феодора хмыкнула и стала раздеваться. В конце концов, патрикий знал, на что они все идут!

Она сняла гиматий, тунику, нижнюю сорочку, сбросила сандалии и осталась только в нагрудной и набедренной повязках. Талия была еще полновата – но Феодора знала, что хороша. А море сделает ее еще лучше. Красота идет изнутри, и у женщины тоже!

Однако Никанор, казалось, не смотрел на нее как на женщину – смотрел так же, как на любого человека, мужчину, которого начал бы обучать. Когда Феодора подбрела к нему, он отдалился и поманил ее; пожилой воин улыбался. Они брели все дальше, пока вода не достигла пояса Никанора и почти самой груди Феодоры. Она ощутила, как плотная теплая вода покачивает ее, облекает всю и проникает везде; это было восхитительное чувство, подобное любви. Море обладало ею сейчас.

Никанор сильно хлопнул в ладоши, и она вздрогнула и посмотрела на него.

– Прекрасно! – сказал воин.

А потом вдруг подошел к ней и положил руку на живот. Феодора даже не успела ахнуть.

– Ложись на воду! – приказал учитель и кивнул вперед.

Фома все это видел – но сейчас Феодора приказала себе забыть о муже. Она закрыла глаза и, оттолкнувшись от песчаного дна, простерлась на воде, вытянув руки и ноги: это оказалось куда легче, чем представлялось вначале. Побарахтавшись немного, она встала, смеясь; волосы облепили ее лицо, повязки – тело, и ей казалось, что большего счастья быть не может. Никанор похлопал.

– Очень хорошо! Теперь ложись снова – а я пойду вперед и буду тебя поддерживать; греби руками и ногами, будто плывешь. Потом я покажу тебе, как двигаться правильно.

Спустя некоторое время учитель и ученица наконец вспомнили о господине; он стоял, опустив голову и ковыряя сандалией песок, и, казалось, едва сдерживал себя. Но тут Феодора придумала, как его ублаготворить.

– Пусть мой муж поддерживает меня, пока я плыву!

Никанор кивнул: в глазах загорелись понимающие огоньки.

– Прекрасно придумано!

Он сделал знак Фоме Нотарасу.

– Снимай одежду и иди сюда, господин!

Патрикий дернулся, точно ему не понравилось слышать это “ты”; сжав губы, он стал сбрасывать с себя платье. Его тело казалось белым, как будто никогда не видело солнца; патрикий был изящен и строен, но выглядел гораздо слабее пожилого Никанора: несомненно, и был.

– В воде все весит меньше – море делает работу за тебя, – сказал учитель, почувствовав сомнения хозяина.

Фома подошел к жене, и она обняла его; и это вдруг представилось первым любовным свиданием. Феодора поцеловала мужа.

Он вдруг ожил, загорелся; она кивнула.

– Держи меня, как Никанор, и слушайся его!

Фома положил ей руку на живот и погладил; она засмеялась.

– Не балуйся! Держи меня – слышишь!

Ей вдруг стало страшно, что муж уронит ее; что ж, остается довериться ему и себе. Держаться самой. Феодора прыгнула, распластавшись на воде.

Ладонь Фомы дрогнула, и она на мгновение испугалась и сильно заработала руками и ногами; но тут же муж обрел уверенность и медленно пошел вперед, следуя указке Никанора.

Потом учитель занялся с одним господином, а Феодора позвала нянек и приказала Магдалине подать ей дочку. Итальянка застыла на мгновение, как будто испугалась этого; госпожа рассердилась.

– Чего ждешь! Давай ребенка!

И она взяла Анастасию и несколько раз окунула в воду, будто крестила. Да это и было крещение. Мать улыбалась.

– Скоро мы будем плавать вместе, – приговаривала она.

Потом она вышла и стала вытираться; громко окликнула мужа, привлекая его внимание, и сказала, что сейчас передаст ему Варда. Патрикий с улыбкой кивнул: отцу это понравилось.

Когда они шли домой, все были довольны – патрикий счастлив совершенно; а на душе у Феодоры сгущались тучи. Она думала, что так и не встретилась с комесом. Но при муже, в воде, заговорить с ним было бы совершенно невозможно – даже встретиться глазами, окажись он здесь…

Дома она спросит мужа, когда ей будет позволено выходить в море на “Клеопатре”: пусть сам прокатится с ней сначала, чтобы перестать сомневаться. Но сейчас с такой просьбой лучше повременить.

Феодора вдруг обняла патрикия и поцеловала.

– Я очень тебя люблю!

Это было искренне: она очень любила всех, кто ей содействовал. Фома растроганно и счастливо улыбнулся.

– Спасибо, моя дорогая.

И прибавил:

– Ты прекрасно учишься!

– И ты, – великодушно ответила жена.

На другой день они опять занимались плаванием; и только вечером Феодора напомнила мужу об обещании. Тот кивнул.

– Хорошо, завтра я сам провожу тебя на берег и сделаю распоряжения, чтобы команда тебя слушалась.

Он снисходительно улыбнулся. Феодора потупилась.

– Благодарю.

Еще до того, как патрикий препоручил ее кентарху “Клеопатры”, Феодора успела подумать, как безрассудна была ее мысль: ведь вся команда увидит, с кем встречается госпожа, и это еще хуже, чем ходить к комесу на верфь.

Но бухта велика, людей и укрытий там много – она непременно что-нибудь придумает!

Когда “Клеопатра” отвалила от берега, а Феодора послала мужу воздушный поцелуй, ее охватила безнадежность.

“Ничего не выйдет, – подумала она, устало облокотившись о борт. – Я глупа, глупа… и я женщина!”

И вдруг она услышала плеск позади; ахнула и тут же зажала губу зубами. Комес Флатанелос взбирался на борт; сильная рука схватилась за ограждение, мелькнули сильные ноги, и он оказался рядом с ней. Он тяжело дышал, вода сбегала на палубу с его обнаженного торса и холщовых штанов: Леонард Флатанелос был одет рыбаком или матросом.

– Вы как Посейдон… морской дьявол! – сказала Феодора.Она быстро огляделась; потом прошептала:

– Вы плыли за кораблем от самого берега? Вы сошли с ума!..

– Так же, как вы, – возразил улыбающийся комес.

Он плюхнулся на палубу; приказал:

– Садитесь рядом, здесь нас долго не увидят! А если придут, я успею скрыться!

Феодора быстро села.

– Говорите! – прошептала она.

– Тот корабль, на котором я приплыл, – мой “Константин Победоносный”, – единственный, который уцелел из моей флотилии, – быстро заговорил комес. – Я вел еще три галеры – итальянских судна, и на переговоры с Генуей и Венецией: о морском подкреплении. Это был приказ василевса. Но про себя я думал и о другом…

Он мрачно улыбнулся сообщнице.

– Папа обещал нам поддержку во имя святого христианского дела. Он много обещает братьям-христианам. А на пути назад на нас напали пираты и потопили две мои галеры; третью же взяли на абордаж и захватили моих людей в плен. Я не смог выручить их – иначе пропал бы с ними…

Феодора поморщилась. Это было по-гречески, по-ромейски. Но, конечно, комес сделал правильно: он лучше знал, как поступать!

– Мне кажется, дорогая госпожа Феодора, что Ватикан хочет дать нам погибнуть с как можно меньшими потерями для себя, и с большими выгодами, – наконец вздохнул комес.

– А Никифора вы не встречали? – спросила Феодора.

– Встречал, и он ушел от меня! Я гнался за ним, – вдруг сказал комес, страшно засверкав глазами; он сжал кулаки. – Но не догнал. Это было близ Венеции.

Флатанелос повесил голову и замолчал.

Потом вдруг спросил:

– Вы видели когда-нибудь турчанок?

– Нет… – сказала Феодора.

Комес усмехнулся.

– Они бы вам совсем не понравились. Все они подлые, льстивые рабыни; многие обучены разжигать вожделение, но меня от них воротит. Я хочу видеть в женщине душу – и когда смотрел в их глаза, единственное, что позволено видеть мужчине, видел там мрак.

Феодора изумилась.

– Как это?

– Они обучены угождать мужчинам, и совсем не знают себя, – усмехнулся грек. – Они обучены угождать своему телу, и не умеют воспитывать и закалять его. Женщины османов мне противны. Слово “ислам” означает “покорность” – вы знали?

Она покачала головой.

– Мы же отстаиваем свободу, – продолжил Флатанелос, раздувая ноздри. – Я знаю, как жестока и лукава Феофано, но она куда честнее и прямее турецких принцесс. Я видел, как вы купались, как старый воин учил вас плавать…

Комес улыбнулся.

– Католики видят в женщине дьявола – впрочем, это вы знаете, – продолжил он с ненавистью. – Мусульмане – служанку и утеху. Я же могу говорить с красивой женщиной и видеть в ней друга… Я готов умереть только за то, чтобы вы и Феофано могли и дальше плавать в море и ходить с открытым лицом! Народ гибнет тогда, когда скрывает лицо женщины – своей души!

– Вы истинный герой! – сказала глубоко взволнованная Феодора.

Комес пожал ей руку.

– А вы удивительно смелая женщина, – сказал он.

Он помрачнел.

– Подозреваю, что мой брат может прийти на тех венецианских галерах, которые пришлет нам папа, и попытаться овладеть Константинополем вместе с католиками. Я бы посоветовал вам не плавать больше в море.

– И не подумаю прекратить, – сказала Феодора.

Комес засмеялся.

– Я знал, что вы так скажете!

Потом вдруг встал.

– Мне пора, а не то меня заметят, – я должен был остеречь вас: и очень хотел вас увидеть, – прибавил он с улыбкой. – Кроме вас, о такой опасности знает только император. Но он верит нашим католическим братьям!

– Ему ничего больше не остается, – сказала Феодора.

Комес мрачно кивнул.

– Мне пора, госпожа.

Он пожал ей руку, потом подошел к борту и, взобравшись на него, прыгнул: казалось, грек вовсе не соразмеряет своих сил с опасностью. Феодора улыбалась, глядя, как он удаляется от корабля, – сильный, неутомимый. Потом пошла туда, где была команда.

– Поворачивай! – приказала она. – Править к берегу!

========== Глава 51 ==========

Феодора не знала, как сказать – как остеречь мужа насчет намерений Никифора Флатанелоса: она не сомневалась, что комес угадал. Уж кому, как не ему, знать своего родича!

Но если она представит слова комеса как подслушанный разговор, как домыслы кого-нибудь из придворных – патрикий не поверит; и ее истории, и этой угрозе. Он опять будет винить ее в измене – и они рассорятся вконец. Нет – нужно молчать: тем более, что знает император. Но ведь у него связаны руки…

Как ни поступи – все кажется ошибкой.

“Увидеться бы сейчас с Феофано! – подумала московитка. – Где-то теперь мой друг? Жива ли еще?”

Но царица сама подаст о себе весть, когда сочтет нужным. Если только жива.

Феодора со вздохом ступила на пристань; ее еще пошатывало, от таких известий и после качки. Она обернулась на пожилого богатыря-кентарха, с длинной бородой и буйными седеющими волосами, перехваченными повязкой, и помахала ему рукой; мореход с улыбкой поклонился, прижав руку к сердцу. У этого сердце верное: ему не нужно лукавить; и рука опытная. Может, еще и вывезет ее и детей – а мужа?..

“Бойтесь данайцев, дары приносящих…* И ничего нельзя сделать”, – подумала Феодора. Она остановилась на горячем песке и поклонилась всему белому городу, пылающему на закатном солнце: его высоким стенам, выдержавшим многие сотни лет; золотым куполам церквей; покинутому императорами Буколеону – дворцу быка и льва; садам, открытым для всех; фонтанам, у которых, как тысячелетия назад, встречались смеющиеся женщины с открытыми загорелыми лицами. Несмотря на бедность, простые гречанки весело толковали о своих мужьях и домашних делах.

Феодора почувствовала, что, как и комес Флатанелос, готова скорее умереть, чем увидеть, как эти лица занавесят покрывала, а открытые улыбки, предназначенные всему миру, навсегда исчезнут с них.

Феодора не сразу поняла, что Леонид и Теокл стоят позади нее, ожидая приказаний.