Текст книги "Ставрос. Падение Константинополя (СИ)"

Автор книги: MadameD

сообщить о нарушении

Текущая страница: 59 (всего у книги 78 страниц)

Утром ее разбудил Леонард – собственной особой. Феодора даже испугалась, увидев его; она вскрикнула спросонья и села. Комес улыбнулся, но в глазах уже появилась тревога, свойственная ему только на земле, где опять предстояло бороться с бесчестными и завистливыми людьми.

– Надень это, любимая. Сейчас, как только встанешь и умоешься, – торопливо сказал он.

На протянутых руках критянина лежало синее платье – красивое и дорогое, но все же женское платье, до пят, с широкими и длинными рукавами, которые, конечно, ниспадали до кончиков пальцев; без пояса, с квадратным вырезом, отделанным багряным атласным кантом.

“Под такое платье можно надеть сорочку – с рукавами поуже и покороче…Конечно, эти платья так и носят”.

Словно отвечая ее мыслям, Леонард подал ей и белую льняную сорочку, с присборенной круглой горловиной и такими же присборенными вокруг запястий рукавами.

– Ты боишься, как бы венецианцы не узнали амазонок? – спросила Феодора, невольно улыбнувшись.

– Да, – ответил Леонард без тени улыбки. – Тебе я купил одежду на глазок, вместе со свадебным нарядом… извини, что не предупредил, – сказал он. – Это по венецианской моде – она гораздо удобнее, чем дамская мода в остальной Европе и Италии! Здесь видна и Турция, и Греция!

Феодора вздохнула.

– И мне придется снять мое ожерелье.

Леонард кивнул. Потом посмотрел на Феофано, которая, так и не встав с постели при его появлении, с усмешкой глядела на комеса, подперев голову рукой.

– И Феофано тоже просила у меня обнову, в счет своего долга: твоя государыня не принимает от меня подарков! – грустно усмехнулся Леонард.

Феодора кивнула, поджав губы: что ж, следовало ожидать, что эти двое греков ее не предупредят.

– Благодарю тебя, – сказала она, потупившись. – Выйди, пожалуйста, мы приведем себя в порядок!

Леонард поклонился жене и Феофано и оставил их.

Одевшись, Феодора обнаружила, что рукава у платья привязные, и в проймах, как и в вырезе, видно нижнюю рубашку. Платье Феофано, из другой шелковой материи, тоже было широким и длинным, но совсем темным, как у старшей синьоры – то есть старшей над старшими; и без всяких разрезов.

Они обе причесались по-гречески, скрутив волосы простым узлом на затылке. Смочили волосы и шею духами – больше возможностей для туалета у них сейчас не было, а умываясь, они только ополаскивались из кувшина водой. “И дети так долго уже не мылись как следует, – подумала Феодора. – Когда наконец мы сможем принять ванну?”

Ей вдруг стало все равно, в каком городе и в каком окружении она окажется, – только бы поскорее позаботиться о себе и детях!

Потом они наскоро поели и долго сосредоточенно собирали свои вещи. К счастью, за ночь ничего не пропало. Уложив книги, одежду, немногие мелочи, приобретенные в пути, в плотные сумки, подруги вышли – Феофано, оглядевшись, стала громко скликать остальных.

Все собрались вокруг нее, как стадо вокруг пастыря. Феофано и Феодора первыми направились наверх; подождав у лестницы, приняли детей.

Комес подошел к ним через несколько минут.

– Как вы быстро! – с улыбкой сказал он. Оглядел людей зоркими глазами. – Все здесь? Превосходно!

Взял за руку жену и помолчал немного; все его подопечные не сводили с героя глаз.

– Если нам ничего не помешает, берег покажется менее, чем через час. Не теряйтесь, – предупредил Леонард. – Лучше все пройдите в беседку, места хватит!

– Да, – сказала Феодора.

Он улыбнулся ей.

– Еще немного терпения, любимая. Уже совсем скоро… но сейчас я должен идти.

Кивнул жене и широким шагом враскачку ушел.

А Феодору охватило предчувствие, что именно сейчас беда и случится: слишком гладок был их путь до сих пор.

Все направились в беседку и расселись где пришлось – на скамьях ли, на подушках ли, или просто на голых досках; беглецы так устали, что не замечали уже ничего вокруг, думая только о земле, ждавшей их впереди.

Феофано, усевшись немного в стороне от всех, время от времени бдительно оглядывала их, хотя тоже казалась утомленной. Гречанка заметила, что таким же неустающим взглядом посматривает на товарищей и Евдокия Хрисанфовна.

Против ожиданий Феодоры, ничего не случилось – комес пришел спустя совсем короткое время и громко объявил, чтобы остальные вставали и выходили на палубу. Берег уже виден! Они доплыли еще быстрее, чем он рассчитывал!

“И Валент даст о себе знать быстрее, чем мы рассчитывали… И ведь Леонард дал слово каторжникам отпустить их! Когда-то он снова сможет выйти в море?”

Феофано стояла, приобняв Феодору за плечи, и они вдвоем смотрели на приближающийся итальянский Царьград – как когда-то вдвоем прощались с Царьградом изначальным. Комес опять подошел к ним. Но заговорил он только со старшей, как будто это была особенная минута, предназначенная только для царицы.

– Божественная Феофано, – сказал Леонард Флатанелос. – Добро пожаловать в Венецию!

Он улыбался с ласковой насмешкой над их положением, но в его обращении к лакедемонянке не было никакой насмешки. Феофано склонила голову.

– Благодарю тебя, критянин.

А Феодора подумала, глядя на них обоих, что этим двоим никогда не сделаться римлянами… так же, как Фома Нотарас был римлянином всегда.

* Парисатида – дочь персидского царя Артаксеркса III, третья жена Александра Македонского, после бактрийской княжны Роксаны и дочери побежденного Дария III Статиры. Статира была убита Роксаной; великую царицу через четырнадцать лет после гибели Александра казнил один из военачальников и преемников царя, Кассандр, а судьба Парисатиды неизвестна.

* Диадохи – др.-греч. “преемники”: военачальники Александра.

========== Глава 128 ==========

Они долго еще оставались на палубе “Эрато”, даже когда галера причалила и была пришвартована, – сбившись вместе, беглецы как-то обессмыслились, словно потеряв свое значение каждый в отдельности; или поглупели, превратившись в толпу, которая шагу не может ступить без слова вождя. А таким вождем сейчас был один Леонард, который один все здесь знал. Даже самые смелые и сильные мужчины отряда ничего не могли бы поделать без флотоводца.

Конечно, хорошо знали Венецию люди с “Киприды” и экипаж “Эрато”: но главою их, который вел переговоры с самыми высокими итальянскими господами, решая все судьбы, тоже был Леонард. И поэтому отряд двинулся в путь только тогда, когда комес посадил на лошадь свою жену и вручил поводья Артемидору: Софии тоже пришлось идти пешком, разделяя участь мужа, и она весьма недовольно посматривала с земли на скифскую полонянку.

Правда, возмущение ее скоро уступило место страху; София жалась к мужу, женщины и дети отряда жались к мужчинам. Феодора и Феофано, – две амазонки, – единственные из всех женщин ехали верхами, точно принцессы. Феофано, как и московитке, пришлось сесть боком, потому что многие видели их и их посадку; ее коня вел под уздцы Марк.

Это был не мусульманский город, и верховые мужчины, окруженные богато одетыми, но пешими женщинами, вызвали бы изумление. Леонард и без этого негласного рыцарского правила не мог изменить себе – так же, как на Крите, не мог малодушничать, пряча и унижая своих знаменитых спутниц: к тому же, Феофано и Феодора, как и мужчины, взяли к себе на седло детей.

“Но ведь, конечно, здесь немало блестящих женщин – таких, которые не стыдятся выставляться, знатных женщин и куртизанок, – думала Феодора. – Чем мы особенные? Может быть, мне вовсе не о чем беспокоиться?”

Пока, наверное, беспокоиться было не о чем: но ведь они собирались остановиться в Венеции не на один день и не на два! Скоро многие венецианцы начнут говорить о гостях города – особенно те, кому нечем больше заняться!

Тут Александр, которого она везла, посадив перед собой и придерживая одной рукой, вдруг заплакал – Феодора ощутила с испугом, что он весь горит, и не от жары.

У мальчика началась лихорадка. Счастье, если это просто дорожная усталость; ведь могло быть что угодно!

“Я с ним никуда больше не поеду и не побегу”, – подумала Феодора.

Сколько лет еще пройдет, прежде чем ее дети научатся жить сами! Сколько раз они могут до этого погибнуть!

И как легко могут погибнуть, только вступив в жизнь взрослых… Такую жизнь…

– Леонард! Долго еще? – окликнула она мужа со своей лошади. Может быть, ей не стоило привлекать внимание: но московитка не могла дольше терпеть.

Критянин, обернувшийся к ней с тревогой со спины своего белого ахалтекинца, так же громко ответил:

– Нет, недолго! Свернем вот в эту улицу, и будет наш дом! Я выбирал дом ближе к морю!

Потом он вдруг пришпорил коня и быстро подъехал к Феодоре. Тихо спросил, заглянув ей в лицо:

– Что случилось?

Феодора показала ребенка – он продолжал хныкать. Леонарду сквозь шум толпы этого не было слышно.

– Может быть, он болен! Он, как и Фома, слаб здоровьем…

– Не так уж Фома и слаб, – заметил красавец комес, улыбнувшись почти неприятно.

Потом взгляд его стал озабоченным и сочувственным: благороднейший критянин твердо вознамерился стать отцом этому чужому младенцу, сыну врага и соперника. Хотя Александр Нотарас почти наверняка унаследовал не только наружность, но и характер своего родителя…

Они завернули в улицу, в которой было гораздо тише, чем в порту и в приморских кварталах. Похоже на итальянский квартал в Константинополе, подумал Микитка, который шагал пешком, держа за руку Мардония. Совсем как там!

Феодора спешилась первая; она прижала к себе своего несчастного ребенка. Потом она встревожилась за остальных детей. Здоровы ли сыновья Евдокии Хрисанфовны? Нужно будет сразу о них позаботиться…

Ведь это единственные русские дети во всем их отряде, неожиданно поняла Феодора. Ее собственные дети – не русы, а греки, все трое; даже все четверо, считая и оставшегося в Византии Льва! Ведь принадлежность к роду считается по отцу!

Вот почему женщин даже в войнах редко убивают – они становятся собственностью вражеского племени, увеличивая его численность и обновляя его кровь… Даже если победители добры…

Но Евдокия Хрисанфовна просто устарела для того, чтобы достаться грекам в жены или наложницы: и поэтому осталась русской женой и матерью русских детей… И кто из них двоих счастливее, и кто правее?

Подошел Леонард: он отлучался, чтобы поговорить со слугами в доме.

– Все хорошо, я предупредил слуг… Идем быстрее, – велел он жене. – Сразу займешься ребенком, а потом вы сможете вымыться.

Феодора улыбнулась: Александр отяжелел у нее на руках, видимо, заснув или впав в лихорадочное забытье.

– Спасибо, Леонард.

Они первыми быстро направились к белому особняку по посыпанной песком дорожке, среди цветущих розовых кустов и апельсиновых деревьев. Магдалина следовала за ними, ведя за руки старших детей. Кормилица широко улыбалась, несмотря на болезнь Александра, а старшие дети московитки и улыбались, и морщились сразу. В этом итальянском саду чудесно пахло – слишком сильно для больных, для пленников с севера!

Вард и Анастасия всегда были больше дети своей матери, чем Фомы Нотараса…

Их встретил в передней слуга-итальянец, который напомнил бы Микитке старого Витторио, а Феодоре никого не напомнил, только показался подозрительным и брюзгливым. Однако он низко поклонился комесу и его спутнице, ни о чем не спросив женщину, и показал в сторону лестницы, наверх. Итальянец сказал, что там уже ждет горячая вода и служанка. Феодора нахмурилась. Есть ли здесь все, что им нужно после такой долгой дороги?

Неприхотливые старшие дети ничего не сказали; а Александр по-прежнему бесчувственно лежал на руках у матери. Впрочем, казалось, что он действительно спит.

Феодора решила не будить его – а выкупать, когда проснется.

Она подозвала Магдалину, не доверяя чужой служанке, – еще не хватало, доверять детей чужой итальянке! Лучше уж своя, какая бы ни была…

Сначала они, от банной духоты сбросив верхние платья и оставшись только в нижних рубашках, вымыли Анастасию: Вард рыцарски уступил очередь сестренке. А потом, хотя до тех пор не смущался женщин, вдруг заявил матери и няньке, что хочет выкупаться сам.

– Пусть сам, – сказала Феодора Магдалине: и обрадованная, и взволнованная таким своеволием.

У Анастасии они не нашли ни блох, ни вшей, хотя насекомые могли бы завестись за дорогу; у здорового и опрятного мальчика, наверное, тоже не было. И если найдет, он скажет.

Когда Вард вымылся, проснулся Александр. Пощупав лобик ребенка, Феодора с облегчением убедилась, что лихорадка прошла: ее дети никогда не болели серьезно, наверное, им просто повезло.

Для малыша пришлось нагреть еще воды. Феодора приказала согреть побольше: здешняя итальянская служанка мало говорила, но была понятливой и расторопной.

Потом, наконец, Феодора смогла вымыться сама. Феофано поднялась к ней как раз к этому времени: что она делала до тех пор, лакедемонянка не сказала.

Оставшись вдвоем, они помогли друг другу мыться, как в прежние дни. Феодора хотела уйти, как только закончит и будет не нужна царице; но оказалось, что она ей слишком нужна. Феофано не дала ей одеться, опрокинув назад в медную ванну, где детей купали по очереди, а они с Феофано мылись вдвоем!

– Сейчас нельзя, – московитка попыталась уклониться, но оскользнулась, подняв тучу брызг, и чуть не ушла под воду. Гречанка схватила ее и удержала, до боли сжав ее плечи.

– Нет… это потом нам будет нельзя, – прошептала она, задыхаясь. – И долго. Я чувствую…

Феодора закрыла глаза, когда любовница прижала ее к краю ванны, целуя ненасытным ртом и лаская, над водой и под водой. Мысль о том, что Леонард и остальные могут догадаться о таком бесстыдстве, подстегнула чувства московитки, и она совсем скоро содрогнулась в руках подруги, откинув голову и вцепившись в бортики ванны.

Она открыла глаза – Феофано улыбалась в полумраке: в купальне не было окон, и освещалась она единственным светильником. Черные мокрые волосы Феофано блестели, будто умащенные маслом, глаза горели, как у менады.

Феодора встала из остывшей воды, глядя на госпожу, – в целом мире не осталось никого, кроме них двоих, как когда-то давно.

– Теперь позволь мне, – прошептала она пересохшими губами.

– Я уже почти готова, – так же шепотом ответила Феофано: ноздри ее прямого носа вздрогнули, губы приоткрылись, кроваво-красные, точно она омочила их кровью в священном безумии. – Мне достаточно смотреть на тебя и ласкать тебя.

“Так мне мог бы сказать мужчина”, – подумала Феодора, почти ужаснувшись.

Она притянула разгоряченную и сильную, как мужчина, подругу в объятия. Они слишком хорошо знали друг друга, и Феодора знала, какие ласки предпочитает ее императрица; та действительно была почти готова, и скоро забилась в руках московитки, как та – в ее.

Потом амазонки вытерлись и оделись, склонив головы и не глядя одна на другую; им не было стыдно, потому что они знали, что заслуживают своей любви и предназначены друг для друга, как никто в целом мире. Но сейчас время их любви прошло. Феодора приехала в дом своего мужа.

Когда они покинули купальню, рядом никого не было – как тогда, когда они провели вдвоем ночь накануне похода против Ибрахима-паши.

Леонард нашелся нескоро – он, как оказалось, мылся с товарищами в другой половине дома. Комес посмотрел в глаза жене, и она сразу же покраснела.

Леонард ничего не сказал.

Он поцеловал Феодору и произнес, посмотрев на Феофано:

– Сейчас мы будем обедать.

Феофано спокойно улыбнулась и кивнула: гречанка никак не изменилась в лице. Она протянула комесу руку, и он поцеловал ее.

Они поели внизу в столовой все вместе, как не ели еще никогда, будто семья, в которой все только что нашли друг друга: и София, и Артемидор, и Евдокия Хрисанфовна со своим мужем и детьми, и Марк, любимый воин Феофано, – все были тут.

Настроение за столом было какое-то удивительное и радостное. Будто бы только что началась новая жизнь, в которой счастьем было уже то, что они просто живут! Счастьем был каждый миг этой подаренной жизни!

“А ведь так и есть”, – подумала Феодора. Какие уж тут упреки, какая ревность!

Но это пока…

После трапезы все спокойно, по-семейному разошлись: все товарищи и семьи по своим углам, помогать друг другу устраиваться.

Леонард помогал жене, ни о чем ее не спрашивая, – она сначала стыдилась на него смотреть, а потом все стало как прежде. Только для этого ей пришлось забыть о Феофано. Как говорила сама царица, в любви всегда есть место только двоим.

К ночи Феодора приготовилась тщательно – она ждала, что здесь пройдет ее брачная ночь, которой у нее с Леонардом так и не было. Леонард и в самом деле пришел в ее спальню и лег к ней на ее широкую кровать при свете свечей; но он сразу заснул.

Феодора долго не спала, глядя на него; потом она долго думала. Московитка не плакала – только думала; потом уснула сама.

На другой день она увидела Феофано лишь с утра: царица улыбнулась ей и поздоровалась, но потом пропала на целый день. Марка тоже нигде не было. Лакедемоняне чем-то занимались вдвоем в этом огромном доме или снаружи; комес, если и знал, им не препятствовал. Напряжение борьбы, готовность к схватке оставили всех – беглецами овладела апатия, как после изматывающего боя. Все было так же, как тогда, когда Феодора и Фома принимали у себя Валента, приехавшего вместе с Феофано из мистрийского лагеря…

Феодора отдыхала, бродила по дому, лениво разбирала свои вещи и читала; комеса она увидела только за обедом, и он предложил ей прогуляться. Она охотно согласилась – лишь попросив взять с собой старших детей.

Прогулка удалась – они с удовольствием покатались верхом по саду; потом Феодора с мужем читали вместе, ту самую книгу, которую царица отобрала у Мардония. Леонард сделал несколько замечаний, которые заставили московитку посмотреть на него с еще большим уважением. Он был таким же прекрасным знатоком истории, как и Феофано; и, возможно, знал многое ей неизвестное.

Они поужинали вдвоем – а потом наконец провели вместе брачную ночь. Леонарду понадобилось больше усилий, чем Феофано, чтобы дать удовлетворение жене, – но он не отступился, пока этого не случилось.

Феодора порою чувствовала, что может сойти с ума от такого раздвоения чувств. Как же ощущает себя Феофано?..

Когда Леонард прижал ее к себе, засыпая, она прошептала:

– Не сердись на меня.

– Ты же знаешь, что я не способен на тебя сердиться, – ответил муж.

Он все знал. Ему казалось, что он все понимает! Но мужчина мог быть с двумя любовницами сразу – и мог оставаться при этом спокойным; а женщина? Женщине нужно особенное устройство души, чтобы жить в такой любви!

“Они нужны мне оба, – думала Феодора. – Но Леонард нужен мне временно, хотя я люблю его; а моя царица – постоянно… И он это понимает…”

Да, Леонард и это понимал!

А на другой день случилось то, что потрясло для основания душу Феодоры и всю ее жизнь. Хотя казалось, что больше потрясений, чем те, что уже произошли, с нею быть не может.

Феофано пришла к ней утром, когда Феодора одна в своей спальне причесывалась. Царица подошла к ней сзади и ловко выхватила из ее руки гребень; Феодора ахнула и повернулась.

Феофано улыбалась – но в глазах ее было что-то странное. Что-то новое и чужое.

Феодора встала с табурета, на котором сидела перед зеркалом.

– Что случилось, дорогая госпожа?..

– Я беременна, – ответила Феофано шепотом.

Феодора чуть не упала. Как висельник, у которого из-под ног выбили опору.

– Что ты говоришь?..

– Я беременна, – шепотом повторила лакедемонянка: в глазах ее были слезы. – Это я теперь знаю достоверно.

Феодора села назад на табурет и уронила руки на колени. Плечи ее опустились.

– Давно?

– Уже третий месяц, – сказала Феофано. Усмехнулась. – Как оказалось, я еще способна к этому!

Феодора с ужасом вздохнула.

– Так ты все это время…

Феофано теперь засмеялась.

– Ты забыла, что моя родина – Лакедемон? Среди нас место лишь сильным, славянка!

Она потянулась, выгнувшись дугой, и Феодоре сразу же показалось, что она видит округлившийся под платьем живот. Но, конечно, такого не могло быть: беременность еще не скоро преобразит стройное и крепкое тело.

– Если мой ребенок выдержал то, что мы пережили, значит, он достоин жить! – сказала царица.

Феофано улыбнулась, и ее выражение смягчилось: эта нежность не имела более отношения к Феодоре. Нет, конечно, – такого не могло быть: они делили все, и всю жизнь свою, и детей… А теперь будут нужны друг другу еще больше!

– Кто его отец? – спросила Феодора.

Конечно, она уже знала это.

– Тот, кто более всего достоин им быть, – сказала Феофано.

Она посмотрела в глаза Феодоре, и они крепко обнялись.

– Он знает? – прошептала московитка.

– Да, – шепотом ответила Феофано. Она всхлипнула. – Ему, конечно, не быть моим мужем… у меня уже никогда не будет мужа… но мой спартанец счастлив, и я счастлива за него.

Тут обе услышали шаги, и сразу же узнали их.

Феодора обернулась к мужу.

– Леонард, у Феофано будет ребенок, – сказала она. Московитка не успела подумать, можно ли это говорить, не рассердится ли госпожа. Но та и не думала сердиться, зная наперед, какие слова сорвутся с уст ее филэ.

Леонард на несколько мгновений застыл, переводя взгляд с одной женщины на другую, – потом медленно поднял руку и провел пальцами по своим волосам, по заколкам.

– Это чудесно, – сказал комес.

========== Глава 129 ==========

– Я откровенен с вами, потому что я лучшего мнения о вас, друзья, – сказал Леонард.

Он обвел глазами своих товарищей – ближе всех сидели две женщины, священные для него, – его талисман; и тут же присутствовали Артемидор с женой, Марк, начальники воинов и матросов с обоих кораблей. Были здесь и старшие из московитов, муж и жена, – они заслужили такое право; и Микитка с Мардонием пробрались на совещание, хотя юношей не звали.

Артемидор переглянулся с женой, потом встал со скамьи и ответил первым:

– Мы все понимаем, господин. Слово есть слово.

Старший помощник комеса помрачнел, но не роптал, хотя как никто понимал, сколько теряет на таком деле вместе со своим начальником. И понимал, что очень скоро им, возможно, придется нищенствовать… или ввязаться в новое рискованное предприятие, чтобы раздобыть на всех приличествующие им средства. Теперь, когда их жизни и так висят на волоске!

София поджала губы и только сверкала черными глазами. Ей были безразличны судьбы каторжников, и она не так уж высоко ставила данное им слово: сколько раз благородным грекам приходилось лгать, чтобы сохранить жизнь и высокое положение! И сколько раз, вероятней всего, сами преступники нарушали свои слова! Валентова дочь понимала это лучше кого-либо другого.

И что будут делать в чужом городе эти жалкие люди, ни к чему уже больше не способные, кроме как надрываться на галерах: люди, давно потерявшие и человеческий облик, и человеческие понятия? Разве для них самих не было бы лучше поскорее окончить свой век? Разве они станут и смогут жить честно?

Скорее всего, освободившись, Леонардовы гребцы ударятся в такой же разбой, как тот, за который уже угодили на каторгу.

Люди комеса, исподлобья поглядывавшие на Леонарда и друг на друга, наверное, подумывали то же самое – и каждый прикидывал в уме огромные убытки, которые они потерпят от благородства своего начальника. Но никто, подобно Софии, так и не высказался.

Леонард встал.

– Что ж, хорошо! Тогда я сейчас же отправлюсь на галеры и раскую наших гребцов, которые подарили нам свободу. Иначе… мы никогда уже не сможем прямо смотреть в глаза друг другу, – прибавил он, обведя товарищей взглядом своих обличающих карих глаз, которого никто не мог выдержать.

Леонард сделал знак Артемидору, и тот, не простившись с женой, вышел вместе с комесом. Остальные остались в обеденном зале – начальников было не так много; они знали, что для освобождения каторжников командиру потребуется немало людей, но Леонард возьмет для этого простых матросов и воинов, которые всегда жили бедно и не останутся в таком убытке, как их старшие.

Но матросы и воины смогут найти себе дело, если поступок комеса надолго прикует их к земле, – и даже довольно быстро подрядятся к другому начальнику, буде пожелают уйти от Леонарда. А каторжники не смогут…

Что ж, и Византия кишмя кишела такими несчастными, которых империя перемолола в своих жерновах и выбросила, еще когда была греческой! Ничто из того, что происходило сейчас, не было для беглецов внове.

Феофано и Феодора сидели рядом, держась за руки, – и говорили между собой только пожатиями пальцев. Им было не нужно слов. Но остальным, возможно, слова требовались: Феофано своим безошибочным чутьем василиссы уловила в воздухе изгарный запах мятежа.

– Комес великодушен, – громко сказала царица в тишине; мужчины и немногочисленные женщины изумленно посмотрели на нее. Феофано сильно сжала руку подруги и, встав со скамьи, увлекла за собою и ее: теперь амазонки словно держали речь вдвоем.

– Комес великодушен, и комес прав! – повторила царица, обводя всех взглядом. – Ведь Леонард дал преступникам обещание еще на Проте! И теперь, нарушь он свое слово, они могли бы отказаться подчиняться, и стали бы не только бесполезны для нас, но и опасны!

Феофано сделала паузу. Насмешка мелькнула в ее глазах и улыбке, когда она обозрела угрюмых мужчин.

– Человека нельзя бить бесконечно – наступит время, когда это перестанет действовать, – произнесла самозваная императрица.

И такое заключение подействовало на собравшихся сильнее, чем слова Феофано о благородстве Леонарда.

“Комес прав… Леонард прав”, – поползло по залу. Феофано коротко засмеялась; потом, с силой обхватив свою безмолвную московитку за плечи, опять села с ней на место.

Еще некоторое время в зале было тихо, как будто все обдумывали их общее положение, – а потом царица, не вставая с места, опять громко сказала:

– Мне кажется, друзья, сейчас нам лучше разойтись. Кто хочет, может подождать комеса снаружи! Мы ведь не приговор ему выносим – что мы будем сидеть здесь, точно обвинители! – усмехнулась она.

Евдокия Хрисанфовна первая послушалась предложения Феофано; она встала со скамьи, с силой потянув за собой мужа. Микитка вскочил следом за матерью и отчимом, с вызовом оглядев людей Леонарда; Мардоний последовал примеру друга. Когда поднялись московиты, начали вставать и другие.

Беглецы разошлись – некоторые и в самом деле отправились в переднюю и наружу, в сад, встречать комеса; а прочие ушли заниматься каждый своим. Феофано, Феодора и Марк вышли втроем; и уже за дверью Феофано погладила своего лаконца по щеке и, улыбнувшись, взглядом попросила уйти.

Марк молча поклонился и удалился – как тогда, когда Феофано еще не носила его ребенка.

Хотя разве этот ребенок изменил многое? Царицам, конечно, не раз случалось рожать детей от своих фаворитов!

“Будь Феофано законной императрицей, а не самозваной…”

Когда подруги остались вдвоем, Феодора наконец зашептала с упреком:

– Зачем ты сказала так – про обвинителей? Теперь каждый в душе вооружится против Леонарда прежде, чем он придет!

– Было бы гораздо хуже, если бы они остались дожидаться твоего мужа всем скопом, – возразила царица. – Я-то знаю, как быстро меняется настроение толпы – и насколько толпа глупее и беспощаднее, чем каждый в отдельности!

Феофано сжала руки своей филэ и прошептала ей в лицо, прислонившись лбом ко лбу:

– Поверь мне, кто желал вооружиться против Леонарда внутри себя, уже сделал это… Перемен в душе не остановить, моя дорогая. Мы можем только мирить их и усмирять, пока это в наших силах!

– Так всегда делала Византия, – сказала Феодора грустно и восхищенно.

Феофано погладила ее по щеке, как только что ласкала Марка, и ушла – может, следом за своим лаконцем, а может, по собственным делам, которых не знал даже он. А Феодоре вдруг подумалось, что ее комес может и не вернуться…

Насколько толпа каторжников может оказаться глупее и беспощаднее толпы господ, которых всего только немного ущемили по сравнению с привычною жизнью! Или разницы нет?

Феодора ушла в свою супружескую спальню и, опустившись на колени, долго молилась. Она клала земные поклоны, исполняя давно забытый ею православный обряд… “преклоняя колени сердца своего”, как учило лучшее и мудрейшее на свете греко-русское христианство. Потом московитка встала, утерев слезы, и, усевшись в жесткое ореховое кресло, устремила взгляд на икону Спасителя, которую комес сберег в плавании и повесил в углу в первый же день.

Феодора посмотрела в глаза Христу, потом потупилась и сжала руки в кулаки. Она подумала о Леонарде, потом о Феофано… и ощутила, как накаляется ее сердце пламенем веры и любви, и святой, и грешной: всякая любовь оправдывала себя только тем, сколько в ней было любви!

“Вот единственная правда, которая остается у любого человека и любого народа, – подумала Феодора. – С тех пор, как всякий человек стал Христовым… Но истинный Христос страшен, как истинная любовь!”

Леонард застал ее все еще сидящей в кресле, глубоко погруженной в раздумья. Он улыбнулся, стоя на пороге, – ему так нравилось наблюдать, как трудится мысль и чувство Феодоры, когда она думала, что предоставлена сама себе!

Потом он тихо подошел и, опустившись перед креслом жены на колени, взял ее руки в свои и поднес их к губам.

Феодора вздрогнула и слегка вскрикнула, ощутив касание горячих губ и гладкой горячей щеки; бороду в Венеции Леонард сбрил опять, и Феодора так и не смогла заключить, каким он ей больше нравится…

– Что, мой дорогой? – тихо спросила она.

Леонард улыбнулся и уткнулся в ее ладони лицом, как будто пил из чаши, в которую сложились руки мраморной богини.

– Как я люблю, когда ты ласкаешь меня словами, – проговорил он, не отнимая губ от ее ладоней. – Ты это делаешь гораздо реже, чем я!

Феодора встрепенулась, отняв руки.

– Но я тебя…

– Любишь, конечно! Но не хочешь лишний раз поощрять мужчину, который и так слишком горяч, – печально улыбнулся героический комес. – Я понимаю.

Они оба одновременно встали и обнялись.

– Все? – шепотом спросила Феодора, гладя могучую спину мужа и глядя через его плечо.

– Все, – шепотом подтвердил Леонард.

Потом она опять села в кресло, а Леонард на табурет, по правую руку от жены. Он накрыл ее руку, лежавшую на полированном скошенном подлокотнике, своей ладонью.

– Нам пришлось обнажить оружие – мы боялись их, несмотря на наше слово и наше число, – усмехнулся комес, не глядя на нее. – Это был очень опасный… момент, как говорят латиняне. Но взяться за оружие не пришлось, слава богу. Мы распустили наших гребцов прямо там, в порту.

Он посмотрел на жену.

– Теперь уже дело венецианцев бояться за свои кошельки и жизни!

Феодора прикрыла глаза.

– А я и не догадалась, – прошептала она. – Ты выпустил каторжников здесь не только потому, что обещал… но и затем, чтобы они пощипали итальянцев, как говорят у нас на Руси!

Леонард сильно сжал ее руку.