Текст книги "Ставрос. Падение Константинополя (СИ)"

Автор книги: MadameD

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 78 страниц)

– Побереги себя, – увещевал ее Марк.

Феофано усмехалась в ответ.

– Ты думаешь, я готовлю себя к еще одной такой же битве? Нет, спартанец, прошли те времена! Я упражняюсь затем, чтобы помнить… мы еще что-то значим в глазах Бога! Титаны жили на земле когда-то, но это не мы, мой дорогой.

Марк обнимал ее, понимая, что слова не нужны, что он не найдет нужных слов, – и Феофано прижималась к нему, как к мужу. Иногда плакала в его объятиях от боли, телесной и душевной.

Никакой турецкой угрозы пока не брезжило – и дела войску не находилось: немало людей оставили лагерь, уехав к своим семьям. Многие византийские воины, даже те, кто служил в армии постоянно, перебивались мелкими работами, которыми раньше – и теперь – занимались чужеземные пленники и рабы; и нередко жили хуже рабов. Те воины, кого Феофано набрала в армию из мирных греков, тоже оставили ее ради жен и детей, и Феофано их не удерживала. Царица знала, что даже Константинополь не может выставлять сейчас против врага достаточно обученных солдат: когда придет час, на стены выйдут все, кто способен держать оружие.

И Феофано знала, что сделала для греков главное – разбудила в них гордость, может быть, давно угасшую; послужила им образцом красоты и доблести, который, может быть, воссияет перед их глазами в смертный час!

Она вернулась в дом Льва Аммония, где пока было безопасно находиться, вместе с отрядом солдат, который еще могла прокормить на своей земле, с овдовевшим братом и, конечно, Марком – этот верный воин, друг и бывший возлюбленный стал ей нужен как воздух: не всякий муж так нужен жене.

Может быть, они так любили друг друга и нуждались один в другом именно потому, что не могли соединиться? Как часто любовь поддерживают надежды и мечты, а брак рушит ее! Как часто мужчина может восхищаться женщиной и склонять перед нею голову, лишь пока не обретет над нею власть мужа, – вот почему столько правительниц, прославившихся в истории, не имели мужей или лишились их…

И они оба понимали это теперь.

Несколько раз Феофано даже удерживала Марка у себя на ночь: сейчас, когда ее некому было утешать в постели. Но это случалось лишь потому, что она могла приказывать ему, а не он ей. Императрица засыпала в крепких мужских объятиях, а ее временный обладатель подолгу не мог уснуть – и спрашивал себя: не мог ли на его месте, волею случая, оказаться кто-нибудь другой?

И отвечал сам себе: мог бы. Царицы забывают преданных воинов так же, как мужья пренебрегают преданными женами… Но таких цариц, как Феофано, куда меньше, чем себялюбивых мужей: и пусть даже он заменим, Феофано ему не заменит никакая другая женщина.

– А ты не боишься, что будет ребенок? – спросил он ее в первую ночь – как когда-то в Константинополе.

– Ничего не будет, – ответила Феофано. – У меня по-прежнему нет кровей, тебе ли этого не знать!

Марк это знал, проведя у ее ложа столько дней и ночей, – сделавшись царицей, Феофано перестала быть обыкновенной женщиной.

Она продолжала поиски своей филэ, тоска ее и страх за подругу не утихали, и не могли бы утихнуть. Но она искала Феодору больше для себя, чем для Феодоры, – чтобы помнить, что Метаксия Калокир еще что-то значит в глазах Бога. Про себя Марк думал, что едва ли эти две женщины еще смогут соединиться при жизни: брачные цепи никогда уже не свяжут одну из них, но вторую едва ли отпустят.

И он наслаждался тем счастьем, какое еще мог иметь, – лишь истинно зрелые люди, на самом деле, могут быть счастливы настоящей минутой, а не надеждами. Греки созрели душой намного раньше османов – и, как взрослые, уступят место нетерпеливым и жадным детям.

Феодора долго дожидалась своего хозяина – ей некогда было скучать, потому что работа для рук никогда не переводилась; но в душе словно зазияла дыра… такая пустота, которую может оставить лишь мужчина, ворвавшийся в женскую жизнь, овладевший женщиной и так же стремительно покинувший ее. Почему-то она не боялась голодной смерти, даже если бы Валент погиб: ее воины наловчились охотиться так же, как он, и могли бы, приди такая нужда, долго держаться вместе с хозяйкой в этом прибежище. Но она не смогла бы тут – зачахла бы: изведав большой мир, узнав Фому, Феофано, Константинополь, московитка не выдержала бы дикой жизни и не смогла бы приучать к ней своих детей.

Она жаждала любви, познания, творения, свободы – всего того, что в изобилии предлагается мужчинам и что получают лишь немногие женщины, как дорогой подарок судьбы! Немногим женщинам позволяется желать; им позволяется лишь быть желанными.

Иногда Феодоре даже хотелось, чтобы пришли турки и покончили с этой неизвестностью. Нет, она не боялась за детей – она приказала бы своим воинам убить их, а потом и себя: как поступали уже многие женщины, окруженные врагами. Но потом Феодора понимала, что это мысли, порожденные отчаянием и страхом… страхом, в котором жили все греки в черные годы: стоило задуматься о смерти, как она сознавала, насколько хочет жить – и чтобы ее дети жили!

Когда пошла третья неделя со дня отъезда Валента, Феодора приказала Леониду и Теоклу, самым верным людям, все желание и счастье которых заключалось друг в друге, разведать – нет ли пути отсюда. Попытаться договориться с разноязыкими азиатами, приносившими им лепешки, свежий сыр и молоко из селений внизу, представлялось бесполезным: без Валента пленнице было очень трудно определить, кто из азиатов понимает по-гречески, и эти стрелки и скалолазы как будто теряли способность к человеческой речи, когда видели женщину своего господина. Это была не столько преданность – сколько враждебность и объединение против женщины, свойственные диким людям.

Они, пожалуй, сами убили бы ее и ее детей еще до прихода врагов – не потому, что ненавидели, и не потому, что хотели для себя; а только потому, что не пожелали бы отдать или отпустить!

Но ее греки, драгоценные товарищи и помощники, всегда готовы были рискнуть жизнью ради свободы, своей и своей госпожи. И когда она почувствовала в себе такую готовность, Леонид и Теокл согласились без колебаний.

– Только не следует идти нам вдвоем – могут что-нибудь заподозрить, – предупредил Леонид.

Феодора улыбнулась. Теперь, когда терять осталось так мало, и страх почти прошел.

– Почему не следует? Всегда можно сказать, что вы ходили охотиться. Заподозрят, если уйдет кто-нибудь один, ведь вы никогда не разлучаетесь!

Она позавидовала в эту минуту воинам, стоявшим перед ней в обнимку, – точно какой-нибудь олимпиец со своим земным избранником; или два бога-олимпийца. Темноволосый Леонид промолчал в ответ на ее слова; зато светлокудрый Теокл притянул друга ближе и просиял улыбкой:

– Мы спустимся в деревню, госпожа, и попытаемся расспросить местных!

– Едва ли они знают много, – возразила Феодора, – они, наверное, никогда не покидают своих гор, ведь здесь есть все, что нужно для жизни!

У нее даже озноб пробежал по спине от этой мысли. И Валент тоже понимает, что здесь есть все, нужное для жизни. Какое будущее готовит он ей и своему ребенку – и позволит ли им еще раз увидеть Константинополь, даже подвластный туркам?

– И вы можете возбудить подозрения, – заключила хозяйка. – Ведь азиаты наблюдают отовсюду, пусть вы их и не видите! Слава богу, что хотя бы нашу речь понимают с трудом! Постарайтесь просто отойти от дома подальше – как будто преследуете козу…

Она запнулась, до сих пор с трудом представляя себе, как загоняют зверя, хотя столько раз жарила и подавала своему хозяину козье мясо и оленину.

– Мы найдемся, – выручил ее Теокл, дружески похлопав госпожу по плечу.

И два храбреца, не откладывая дела, ушли.

Феодора дожидалась их день и другой – а на третий Леонид явился один: он явился бегом, весь в грязи, в порванной и окровавленной одежде, едва живой от усталости. Едва остановившись при виде хозяйки, воин присел, задыхаясь.

Феодора бросилась к нему.

– Леонид!.. Что ты делаешь – нельзя так сразу останавливаться после бега, ты умрешь!

Она почти силой подняла его на ноги и заставила пройтись; воин так навалился на нее, что чуть не уронил.

Потом оттолкнул госпожу и стал прохаживаться один, тяжело дыша, с серым лицом. Он силился что-то сказать. И наконец произнес:

– Теокл… Он ранен, я пришел сказать! Я перевязал его и нес сколько мог на спине, но дальше обессилел! Нужно забрать его, госпожа!

Феодора села на каменистую землю, вырывая редкие пучки травы.

– Ранен? Кто ранил его?..

– Не знаю! Случайная стрела, попала ему в бок! – ответил Леонид.

Он посмотрел в лицо госпожи с таким видом, что никаких слов больше не потребовалось. Феодора схватилась за голову.

– Они не дадут нам уйти…

Леонид молча покачал головой.

Потом умоляюще прибавил:

– Нужно забрать его как можно скорее… Пожалуйста, госпожа, поскорее!

Феодора немного овладела собой.

– Пойду позову на помощь Валентовых воинов, уж они-то наверняка тут все горы носом перерыли!

Она побежала к дому, и разыскала у полуразрушенной стены, среди цветущего вереска, троих черных раскосых людей, которые сидели на корточках и о чем-то разговаривали на своем непонятном и невнятном языке. За спинами у них были наборные турецкие луки и колчаны со стрелами. Когда пленница подошла, разговор замолк, и азиаты обернулись.

Феодора испугалась, увидев их пустые глаза. С таким же выражением, с каким смотрели на чужую женщину, они могли бы изрешетить ее стрелами – и ничего при этом не почувствовать!

– Помогите мне… Прошу вас, – сказала она, почти умоляя. – Один из моих воинов ранен, нужно принести его сюда!

Несколько мгновений воины Валента не двигались и не отвечали – Феодора уже испугалась, что ее не поняли. Потом один из них кивнул и встал; остальные – следом.

Феодора повернулась и пошла вперед, показывая дорогу. Сердце ее бешено колотилось.

Она подвела азиатов к Леониду, и они ушли все вместе. Ей подумалось, что Леонид может тоже не вернуться – и с кого она тогда спросит?..

Но Леонид вернулся; и с ним, уложив на носилки, сооруженные из плащей, принесли бледного окровавленного Теокла. Тот был в сознании и даже пытался улыбаться.

Феодора бросилась к раненому со слезами; она клялась себе, что никогда больше не отпустит своих людей от себя, тем более – на такое рискованное дело!

Конечно, она нарушит эту клятву, и ее люди тоже не согласятся. Если им дадут время…

Феодора сама выхаживала Теокла, вместе с Леонидом, – и оба были очень благодарны ей. Феодора недоумевала – почему дочери Валента не пытаются бунтовать, как она? Но поразмыслив, перестала удивляться. Прежде всего, потому, что они – женщины, а Валент им отец; и у них нет в подчинении никаких людей, хотя они и гораздо знатнее ее, боярской холопки. Но девицы – всегда заложницы в отцовском доме, что здесь, что на Руси…

И они, конечно, надеются, что отец устроит их судьбу. Согласятся и на турок – что еще им остается?

Теокл поправился быстро: рана у него была глубокая, но неопасная. Когда он стал выходить из дому и снова взял в руки оружие, вернулся хозяин.

Валент Аммоний, подъезжающий к дому, показался Феодоре чужим и мрачным… в первые мгновения, когда московитка узнала его, он испугал ее так, точно она опять увидела его во главе тысячи азиатов, грозивших ей и ее детям смертью. Но когда она подбежала ближе, вместе с Мардонием, Валент посмотрел на них и широко улыбнулся.

Улыбка совершенно преобразила его лицо.

Он махнул рукой сыну, и мальчик радостно подбежал: отец подхватил его в седло и расцеловал. Потом уже, спустив на землю сына, позвал русскую жену.

Феодора ответила на крепкое объятие и поцелуй – но так, что Валент отстранил ее от себя и впился в нее взглядом:

– Какая холодная встреча! Ты мне не рада?

– Тебя так долго не было, что я отвыкла, – сказала Феодора, прижимаясь к нему.

Валент нахмурил четкие черные брови.

– Едем домой – приготовишь мне поесть с дороги и ванну! Успеешь привыкнуть!

Феодора кивнула; ее царапнула обида и страх. Валент не вспомнил о том, что обещал ей привезти; ничего не сказал о том, чем занимался, с кем виделся! Но, может быть, расскажет позже.

Валент и в самом деле оттаял после сытной еды и купания – он просто очень устал, и не желал разговаривать, как всякий усталый мужчина; но когда он отдохнул и повеселел, сразу же приказал Феодоре принести свои седельные сумки, из которых вытряхнул прямо на вытертый ковер груду свитков.

– Это тебе! Развлекайся – надолго хватит!

Феодора засмеялась, всплеснув руками.

– Ты что, ограбил кого-нибудь? Так много!

Новый муж смеялся в ответ, ничуть не оскорбившись таким предположением. Подмигнул ей.

– Ограбил кого следует, женушка!

Феодора перестала улыбаться и молча собрала свитки, перевязав их бечевкой: ей пришлось сделать это несколько раз, связывая книги по десять штук. Теперь она не сомневалась, что Валент ради нее пошел на крупную кражу. Хотя – так ли это важно? Может, и лучше, что книги будут сохраняться у нее, а не достанутся ученому турку – для бахвальства или неученому – в костер!

Главное, чтобы Валент никого не убил…

Когда она закончила с книгами, муж вдруг позвал ее из дома.

– Поедем прогуляемся!

Феодора не решилась перечить, хотя было уже поздно; наверное, у Валента нашлась какая-то причина этого потребовать. Она приказала оседлать Тессу и свежую лошадь для мужа.

Они поскакали по тропке, по которой уже не раз прогуливались верхом при свете дня; сейчас Феодоре было боязно, но и восхитительно… наедине с этим ужасным и восхитительным человеком, которому могло взбрести в голову что угодно!

Они остановились, когда дом скрылся позади, на лужайке, стиснутой между двумя склонами. Здесь, кажется, даже не выпасали коз – травяное ложе было слишком мало, а пробираться к нему было неудобно…

Они спешились, стреножили лошадей, а потом Валент сразу же увлек жену на траву. Она опрокинулась на спину, увидев над головой звезды – близкие, огромные. И больше ничего не успела увидеть.

Валент любил ее молча, долго, с такою же жадностью и наслаждением, с каким насыщался после долгой дороги. И ей не нужно было ничего говорить, и не нужно сдерживать себя: они сливались точно Адам и Ева в раю, первые на свете и безгрешные люди! Нет, не люди: счастливые бессмертные – в них сейчас не осталось ничего христианского, и вокруг них тоже: только дикая жизнь, которая в конце концов торжествовала над всеми людьми и их измышлениями, все человеческие грешки зарастали травой.

Потом они долго лежали рядом на расстеленных плащах, глядя в небо. Валент улыбался – он был совершенно счастлив. Можно ли было сомневаться, что жена принадлежит ему всецело, – услышав ее крики, увидев содрогания! Когда она начнет притворяться, он сразу поймет…

С первой женой он понял быстро, хотя был и куда моложе. Но первую он не любил – и понял, что значит любовь, только теперь!

И, конечно, не может быть и речи о том, чтобы отпустить эту женщину, даже если она охладеет к нему. Женщины остывают быстро, это верно: но чтобы он утратил пыл, нужно очень постараться. И она – мать его ребенка, его собственность, выкуп за кровь брата… нет, он скорее убьет ее, чем позволит сбежать!

Валент ощущал эту спокойную уверенность, когда тронул жену за подбородок, заставив повернуть голову. Она улыбалась ему умиротворенной улыбкой; и была, несомненно, так же счастлива.

Но под этим счастьем бродили мысли, точно отбившиеся от стада козы, – когда азиаты доложат хозяину о ее попытке к бегству; и что будет, когда это произойдет. А, да что бы ни было!

Феодора рассмеялась и поцеловала его.

– Тебе хорошо? – спросил Валент.

– Очень хорошо, – искренне ответила пленница.

========== Глава 85 ==========

К лету Феофано уже почти отвыкла – и отдохнула от своей роли; если не считать ее яростных телесных упражнений. Те влиятельные люди – греки, европейцы, даже османы, которые были на ее стороне, – казалось, забыли царицу амазонок: впрочем, она не удивлялась этому. Метаксия Калокир долго была искусным политиком – тогда, когда в империи еще сохранялось мнимое спокойствие и такие же книжные люди, стратеги, как она, могли направлять судьбу Византии: эти женские войны продолжались столетиями. Но потрясения, которые империя переживала сейчас, крушение всего и передел мира, требовали мужчин и героев!

Валент был прав… во многом: но Феофано тоже утвердила свою правду, оставив о себе кровавую и славную память – ее деяния еще долго будут изумлять людей. И ее, скорее всего, будут бранить. Удивительно!

Нет, ничего удивительного, – ведь историю пишут мужчины.

“Я думаю так, точно я уже умерла, – насмешливо размышляла патрикия. – Но я живу именно сейчас… и надеюсь, что когда умру, буду способна думать об этом! Иначе ничего на свете не имеет значения!”

А в июле ее вдруг посетил неожиданный гость – гость, напомнивший ей о том, что ее не забудут: что слишком многим она прочертила по сердцу кровавые борозды, заставляла восхищаться – и заставляла людей жить ее жизнью, а не своей.

Этого гостя Феофано видела в лицо в первый раз, но заочно знала его давно: и поняла, кто перед нею, сразу, так же, как и он.

Высокий широкоплечий кареглазый грек с буйными черными волосами, сколотыми бронзовой заколкой, и в пестром платье спрыгнул с коня и пошел навстречу ей, покачиваясь, – походкой человека, привыкшего повелевать кораблем в шторм. Он не улыбался – смотрел своими карими глазами пытливо и изумленно, точно спрашивал хозяйку о каком-то горьком потрясении своей жизни…

Феофано печально улыбнулась и протянула Леонарду Флатанелосу руку. Он учтиво поклонился и коснулся губами ее пальцев.

При этом он не сводил с Феофано своих карих обличающих глаз – Феофано не выдержала этого и отвернулась.

– Я не люблю, когда мне целуют руки, – сухо сказала она вместо приветствия. – Я твой товарищ, а не дама, комес Флатанелос!

Комес печально рассмеялся.

– Ты не товарищ – ты моя царица, – сказал он: словно бы сомневаясь сейчас, что женщина вообще может быть товарищем.

Феофано молча покачала головой, словно бы винясь в своих преступлениях – и отметая их; потом повернулась, сделав комесу знак. Они уже многое сказали друг другу этим приветствием; и ей не терпелось узнать остальное, без долгих предисловий.

Гость проследовал за Феофано, и она, входя в дом, послала позаботиться о его лошади кстати попавшегося навстречу конюха. Введя Леонарда в прохладную полутемную гостиную, Феофано усадила его, молясь, чтобы брат или Марк сейчас не вошли; и, хлопнув в ладоши, распорядилась о вине. Какую бы неприязнь комес ни питал к ней, промочить горло, да еще в такую жару, он не откажется.

Когда принесли кувшин вина и кубки, Феофано сама налила ему и себе. Подняла свой кубок – и комес, с небольшой улыбкой, пристукнул о ее кубок своим. Он мог затаить на нее великую обиду – но не был мелочен.

Они выпили: комес выпил с удовольствием. Потом сказал:

– Славное вино… Это с твоих виноградников?

– Из погребов моего покойного мужа… Старые запасы, – досадливо ответила Феофано. – У меня уже давно нет времени делать вино, а Лев знал в нем толк…

Она покраснела, хмурясь еще больше под пытливым взглядом прославленного морехода.

– Я слышал, что твое родовое имение – Калокиров – разорено турками? – спросил Леонард наконец.

– Да, – бросила патрикия, вздрогнув; она, казалось, привыкла думать о случившемся спокойно, но напоминание из уст этого гостя было как удар хлыста.

Комес дотронулся до ее обнаженного локтя теплой сильной рукой, заставив еще раз содрогнуться.

– Мне очень жаль, – прошептал Леонард.

Его голос и прикосновение покоряли, чаровали – и Феофано с трудом освободилась из-под власти этого странного человека. Иной, нежели та грубая, яркая власть, которую имели над ней братья Аммонии.

– Как ты узнал, где найти меня… и кто я такая? – резко спросила она.

– Это было не так трудно, царица, – усмехнулся мореход.

Феофано рассмеялась, поняв, какую глупость сморозила: она была польщена и досадовала на свою славу, которая следует за людьми по пятам даже тогда, когда они совсем не хотят ее.

Потом комес сказал:

– Я узнал и другое, Феофано.

Феофано быстро повернулась к нему – и они посмотрели друг другу в глаза. Комес кивнул и усмехнулся с какой-то горькой гадливостью.

– Я не виновата! – быстро сказала Феофано, выставляя руку в отвращающем жесте. – Никто не думал, что так получится! Кто больше меня мучается…

– Я знаю, что ты мучаешься, – тихо ответил Леонард.

Он опустил голову – конечно, такое нельзя было простить или забыть, кто бы сколько ни мучился. Это можно было только… пережить, искупив, – при своей ли жизни? Разве когда-нибудь кровавые счеты между знатными семьями кончались скоро – чаще всего они длились столько же, сколько жили враждующие роды… Такова человеческая природа!

Комес откинулся на спинку кресла и глубоко вздохнул.

– Что бы я только ни отдал, лишь бы только попасть домой на полгода раньше, – прошептал он, возведя глаза кверху и запустив руки в пышные волосы. – Боже святый! Я каждый день, каждый час боюсь, что она может погибнуть! Это настоящий безумец!

– Такой же, как ты, – рассмеялась Феофано. – Думаю, он ее не тронет… еще долго, если моя Феодора не возбудит в нем ревность. А тогда нельзя поручиться за жизнь никого из его домашних – Валент в гневе и вправду бывает настоящим зверем, как и оба его брата! Удивительно, что у такого отца родились такие тихие и хилые сыновья!

Леонард стукнул кулаком по столу.

– Уж не поэтому ли он похитил ее – желает крепкого потомства!..

Феофано вдруг склонилась к комесу через стол, изумленно подняв брови, – крупный твердый рот дрогнул:

– Так ты говорил с ним… и все еще жив? Могу вообразить ваш разговор!..

– Он чуть не заколол меня, подкараулив ночью с кинжалом на Августейоне, – хладнокровно сказал Леонард, – но почему-то передумал резать. Благородство крови не позволило! – усмехнулся он.

Феофано выпрямилась.

– Пожалуй, – серьезно сказала она. – Это, в своем роде, очень честный предатель! Ты слышал о том, что произошло во время сражения с Ибрахимом-пашой?

Леонард покачал головой; и тогда Феофано быстро пересказала ему то, что так хорошо еще помнила. Леонард был изумлен – но не слишком. Должно быть, подвердилось его предположение о характере Валента.

– Но с таким человеком она как на пороховой бочке, – сказал моряк. – Надеюсь, что с ней все будет благополучно!

Он сжал кулаки и покачал головой – как будто все еще не верил, что не сумел предупредить Валента, защитить свою подругу… Феофано мягко улыбнулась.

– А может, тебе отступиться от нее? Кто знает – может, она счастлива? – спросила патрикия.

– Нет! – вырвалось у Леонарда.

Он на самом деле напоминал Валента куда больше, чем ему казалось самому. И, пожалуй, в свое время гремел такими же деяниями. Два героя Византии!

– Но пока… ты ничего не сможешь сделать, да и только навредишь самому себе, не говоря о ней, – сказала Феофано. – Мне думается, Валент увез ее куда-то в Азию, в Каппадокию, и спрятал в горах – пока все не кончится! А там…

– Да, – сказал Леонард.

Он побледнел, карие глаза потемнели и застыли – он прекрасно понимал, чего можно ждать. Закрыл лицо руками.

– Я бы пожелал ему смерти, немедленной, – прошептал комес. – Но это невозможно – никому из нас нельзя избавиться от него! Какая насмешка, василисса!

– О, это наверняка устроил мой покойный муж, – сказала Феофано; она мрачно посмеивалась. – Хотя – не слишком ли тонка и хитроумна для него подобная месть?

Леонард вскинул глаза – Феофано и шутила, и была очень серьезна.

– Ты думаешь, мертвые могут так мстить живым? – спросил он.

– Почему бы и нет? – отозвалась Феофано. – Я прожила долгую жизнь, но, двигаясь к смерти, поняла только одно: смерть слишком великое событие, чтобы охватить ее нашим ничтожным разумом!

Они помолчали, словно ощутив, как давят стены этого дома. В самом ли деле они давили – так, что грудь спирало; или обоим собеседникам, слишком развитым и чутким, лишь представлялось?

И тут послышались чьи-то шаги; шаги замерли на пороге. Феофано спокойно повернулась.

– Брат, – произнесла она, – это комес Флатанелос! Подойди и поприветствуй его!

В самом деле – что такое патрикий Нотарас рядом с Валентом?

Фома медленно подошел. Волосы у него отросли почти до плеч; он несколько расплылся, несмотря на свое горе, – и комес, оглядывая соперника с головы до ног, подумал, что именно таким и должен был сделаться муж Феодоры, от которого он столь долго страстно мечтал освободить ее!

Что ж, такие страстные желания боги исполняют…

Комес встал и протянул патрикию руку. Фома, с иронической улыбкой, пожал его руку: вялым, коротким пожатием сибарита-римлянина, который во всем разочаровался – и во всем, что повидал, и во всем, чего еще не видел в этой жизни!

– Рад наконец видеть вас в моем доме, – сказал он. – Моя “Клеопатра” все еще дожидается своего хозяина в Золотом Роге – но едва ли мы еще когда-нибудь прокатимся на хеландии вместе!

– Как знать, – серьезно сказал комес.

Оба сели.

Фома надолго замолчал, устремив взгляд в пол. Комес несколько раз открывал рот – но понял, что все, сказанное им, будет неуместно и даже оскорбительно. Феофано вполголоса приказала принести вина также и брату – хотя патрикий и без этого слишком налегал на вино в последние месяцы…

Потом Фома вдруг поднял голову и скользнул по фигуре комеса взглядом, с каким-то странным детским любопытством.

– Я думал, что это у вас борода, как раньше, – сказал он, – а вы ее сбрили, и это только щетина!

Комес усмехнулся.

– Ну да, сбрил – по-европейски, – ответил он, касаясь своего подбородка. – В католических странах не любят бород, хотя европейцы очень неопрятны… Но они много внимания уделяют внешности и манерам, не заботясь в действительности о своем теле – о том, что спрятано под одеждами!

Оба поморщились. Но патрикий даже не видел ничего из того, что перевидал, перенюхал и перещупал комес! Фоме Нотарасу все приносили готовым, чтобы он обогатил свой тонкий разум!

А потом вдруг Фома сказал:

– Я хотел посоветоваться с вами… Вы, конечно, объездили весь свет, пока мы сидели здесь…

– Сидели! Нет, вы не сидели, – усмехнулся Леонард.

Кто-то, может, и сидел – но не след всех мерить по себе…

– Что вам угодно знать? – спросил он: почему-то с этим человеком и хотелось перейти на “ты”, как со старым знакомым и невольным союзником, – и никак невозможно было перескочить. Фома Нотарас был самый большой римлянин из них троих! И, вероятно, – намного легче мог бы сделаться европейцем!

– Я хотел поговорить с вами… о Священной Римской империи, – прошептал Фома, косясь на сестру: как будто даже ей не следовало присутствовать при такой беседе. Феофано, конечно, никуда не двинулась – только едва заметно презрительно улыбнулась.

“Ищет пути к отступлению!” – подумал и комес.

Что ж, едва ли Фому Нотараса можно было в этом упрекать…

Феофано поднялась.

– Кажется, вы хотите поговорить наедине! – сказала она, бросив взгляд на брата. От этого взгляда он чуть не вжал голову в плечи. – Не буду мешать!

Она стремительно вышла.

Оставшись вдвоем, два бывших соперника долго смотрели друг другу в глаза – комес со спокойным пониманием, в котором даже не было презрения; а Фома стыдясь, то и дело опуская взгляд и снова поднимая.

– Я никогда бы не бросил здесь моей жены и детей, пока еще есть надежда, – прошептал он: наполовину догадываясь, наполовину зная, что привело Леонарда Флатанелоса в дом сестры. – Но с каждым днем…

Леонард кивнул.

– Конечно, – сказал он. Фома отвернулся, не вынеся спокойного, доброжелательного взгляда комеса. – Я расскажу вам все, что знаю, патрикий, – закончил Леонард.

Фома, страдая, вдруг схватил его за руку.

– Прошу вас… давайте говорить друг другу “ты”, как братья! Теперь мы все братья, что бы нас ни разделяло!

Сделать такой шаг было комесу труднее всего – даже с Валентом легко получалось “ты”, но не с этим мужем Феодоры, который не сумел ее устеречь.

Леонард кивнул.

– Хорошо, согласен. Задавай свои вопросы.

Он надеялся, что сможет отвечать достаточно пространно, чтобы успеть привыкнуть к новому обращению с патрикием.

Они говорили долго, увлеченно – патрикий расспрашивал жадно и, казалось, добился того, чего хотел. И только поговорив о Европе и ее священных союзах, завели речь о Константинополе.

Леонард сказал, что намерен вернуться в Город как можно быстрее, – Феофано приглашала было его погостить, но сразу же отступилась, когда комес отказался. Ему нельзя было задерживаться ни дня, каждый мог стать решающим!

Хозяйку Леонард с собой не звал, понимая всю опасность такого путешествия для царицы амазонок, – и теперь ее появление в Городе наделало бы слишком много шуму.

Прощаясь, Леонард пристально посмотрел на патрикия – его он, разумеется, тоже не звал; но одного взгляда Фоме было достаточно, чтобы стиснуть зубы от неизбывного стыда.

Комес крепко пожал руки обоим – Феофано горячо стиснула его пальцы в ответ, а Фома, казалось, спешил выдернуть свою руку – и быстрым шагом покинул гостиную. Леонард Флатанелос просил его не провожать.

========== Глава 85 ==========

К лету Феофано уже почти отвыкла – и отдохнула от своей роли; если не считать ее яростных телесных упражнений. Те влиятельные люди – греки, европейцы, даже османы, которые были на ее стороне, – казалось, забыли царицу амазонок: впрочем, она не удивлялась этому. Метаксия Калокир долго была искусным политиком – тогда, когда в империи еще сохранялось мнимое спокойствие и такие же книжные люди, стратеги, как она, могли направлять судьбу Византии: эти женские войны продолжались столетиями. Но потрясения, которые империя переживала сейчас, крушение всего и передел мира, требовали мужчин и героев!

Валент был прав… во многом: но Феофано тоже утвердила свою правду, оставив о себе кровавую и славную память – ее деяния еще долго будут изумлять людей. И ее, скорее всего, будут бранить. Удивительно!

Нет, ничего удивительного, – ведь историю пишут мужчины.

“Я думаю так, точно я уже умерла, – насмешливо размышляла патрикия. – Но я живу именно сейчас… и надеюсь, что когда умру, буду способна думать об этом! Иначе ничего на свете не имеет значения!”

А в июле ее вдруг посетил неожиданный гость – гость, напомнивший ей о том, что ее не забудут: что слишком многим она прочертила по сердцу кровавые борозды, заставляла восхищаться – и заставляла людей жить ее жизнью, а не своей.

Этого гостя Феофано видела в лицо в первый раз, но заочно знала его давно: и поняла, кто перед нею, сразу, так же, как и он.

Высокий широкоплечий кареглазый грек с буйными черными волосами, сколотыми бронзовой заколкой, и в пестром платье спрыгнул с коня и пошел навстречу ей, покачиваясь, – походкой человека, привыкшего повелевать кораблем в шторм. Он не улыбался – смотрел своими карими глазами пытливо и изумленно, точно спрашивал хозяйку о каком-то горьком потрясении своей жизни…