Текст книги "Ставрос. Падение Константинополя (СИ)"

Автор книги: MadameD

сообщить о нарушении

Текущая страница: 67 (всего у книги 78 страниц)

– Я могла бы наизусть читать вам Коран, – смеясь, прибавила Агата-Алтын, – но Коран не предназначен для толкования, а только для бездумного заучивания! Я в моем курятнике совсем разучилась думать!

Лишь греческая поэзия порою волновала ее, а рыцарские легенды запада заставляли забыть свою собственную горькую судьбу. Агата часто читала эти понятные всем сказки в гостях у брата, почти не рассказывая о собственной жизни: ей мало что было рассказать. Обоих сыновей, рожденных от турка, у Агаты уже отняли. Она, нимало не стыдясь, призналась, что рада этому – и что была бы рада никогда более не видеть существа, вышедшие из ее чрева на погибель ее собратьям.

Муж после рождения детей больше к ней не прикасался и очень редко навещал: только для порядка. Другие женщины паши вначале возненавидели македонку, но вскоре остыли к ней: она не давала им никакого повода для ревности, больше всего мечтая, чтобы все враги оставили ее в покое. Вскоре Агата перестала вызывать подозрения – мало ли у турок таких отупелых пленниц женской половины!

Когда Дарий прислал ей новую записку, приглашение в гости, ни сама Агата ничего не заподозрила, ни ее хозяева. Как всегда, Агата-Алтын попросила у мужа разрешения покинуть дом и получила его; ей накрасили лицо, нарядили и усадили в закрытые носилки, которые сопровождали те же янычары. Эти люди тоже тупели, неся свою службу без перемен!

Дарий встретил старшую сестру как-то странно – крепко обнял, посмотрел в глаза, будто ожидал увидеть в них что-то новое. В душе у Агаты тотчас шевельнулись подозрения, которые взволновали все ее существо, когда она попыталась осмыслить их. Нет, она еще не утратила воли и соображения!

Проведя в гостиную, Дарий усадил ее на диван, угостил миндальным печеньем и подслащенной водой с розовым маслом… а Агата не могла смотреть на еду, захваченная своей догадкой.

– Брат, зачем ты позвал меня? – наконец спросила она.

Дарий посмотрел ей прямо в глаза.

– Ты бежишь сегодня ночью, – глухо и тихо, но непреклонно сказал он. – Вместе с моей женой и дочерью!

Агата схватилась за сердце: оно ослабело от слишком долгого бездействия.

– Сегодня ночью? – повторила она одними губами.

Ее изумило даже не то, что Дарий заговорил о побеге, – а то, что бежать надо так скоро, сейчас!

Дарий тотчас бросил посуду, которую расставлял на подносе; обойдя столик, македонец сел рядом с сестрой на диван и обнял ее за плечи. Агата прижалась к брату и, успокоившись от ощущения его силы, смогла выслушать то, что он ей рассказал.

К концу рассказа Агата ощутила себя живой, впервые за долгие годы, – предстояло столько опасностей, перемен, борьбы! Нет, дочь Валента еще не стряхнула с себя сонной одури гарема: но она проснется окончательно, когда предстоит действовать… или погибнет.

Агата приехала на два дня – не имея никаких домашних обязанностей, как и другие жены великого турка, она, случалось, проводила у брата по нескольку дней кряду.

Все складывалось так удачно, что просто не верилось. Агата покраснела под слоем жирных румян, чувствуя, что в конце концов что-нибудь должно пойти не так, как это случилось в день побега Софии!

“Софии повезло… но сколько для этого погибло людей!” – подумала младшая дочь Валента и Цецилии.

– Что мне нужно сделать сейчас? – спросила Агата: с суровой готовностью действовать.

– Сейчас – ступай помоги Анне, – ответил Дарий. – Она подберет тебе удобную одежду и другое, что понадобится в дороге… А потом постарайтесь поспать. Я вас подниму ночью, выспаться не удастся!

Агата подняла на брата карие насурьмленные глаза – и вдруг, схватив его тонкую, но сильную и мускулистую руку, прижала ее к губам.

– Да пребудет с тобою вечно милость и улыбка Аллаха, – пробормотала она. – Я не знаю, как…

– Ни улыбки, ни милости Аллаха мне не нужно, – ласково, но твердо прервал ее улыбающийся брат. – И ты без них тоже обойдешься.

Он поцеловал сестру в лоб. Агата улыбнулась в ответ, потом встала; поднимаясь, вытащила из ушей золотые сережки и зажала в кулаке.

– Это пригодится, – сказала она и торопливо ушла, помогать жене брата собираться в путь.

Женщины легли в одной комнате: Анна взяла к себе Елизавету, и с ними рядом легла нянька. Им придется взять всех слуг-христиан… турок, наверное, не тронут; если эти турки не разнюхают, что происходит, и не побегут выдавать своих господ. Градоначальник недаром был уверен в покорности Дария!

Но сын Валента принял все меры предосторожности. Он поднял женщин в самый глухой ночной час, и вывел наружу черным ходом: у дверей стерегли его греки. Анна и Агата были одеты одинаково – в турецкие платья и шаровары; головы и лица были закрыты.

Снаружи ждали кони – Анна немного умела ездить верхом, муж катал ее по саду на своей лошади; и Агата, когда-то всерьез учившаяся верховой езде, тоже вспомнила давние уроки. Анна села за спину к мужу, который взял на руки Елизавету; Агата – за спину к одному из воинов.

Они поскакали в Золотой Рог – Дарий так хорошо изучил эту дорогу, что мог бы узнать ее с закрытыми глазами. Стамбул дремал, точно зачарованный взмахом покрывала волшебницы; никто беглецов не заметил и не остановил.

В порту, укрывшись за деревянными складами, они спешились. Анна приняла у мужа дочь и огляделась.

– Где… – начала она.

– Там! – ответил македонец, ткнув пальцем в сторону берега, где Анна почти ничего не различала среди мачт, переплетенных канатами, и белых парусов, сейчас казавшихся черными.

Дарий кивнул жене и улыбнулся: он выглядел сейчас очень бравым, одетый в турецкое платье, кафтан и шаровары, свободно облекавшие его стройную мужественную фигуру, и препоясанный мечом. Волосы он подобрал в хвост – не то молодой горец, не то разбойник-степняк. Анна с замиранием сердца подумала, что, может быть, видит мужа в последний раз.

Дарий подошел к воде и, достав белый платок, несколько раз махнул им вверх-вниз. Анна, вглядевшись, увидела ответный сигнал на одной из галер. Потом там произошло движение, и на берег сбежали две фигуры: молодые мужчины в облегающих штанах и рубахах навыпуск.

– Все здесь? Поднимайтесь! – приказали им по-итальянски.

В глаза Анне бросился большой медный крест на шее у одного из матросов; и ее охватило облегчение.

Дарий подтолкнул жену с дочерью к сходням; и вдруг Анна со всею ясностью осознала, что, может быть, прощается с мужем навеки. Не помня себя, она пихнула ребенка в руки няньке и бросилась к Дарию; охватив его шею, стала безумно целовать.

Дарий несколько раз поцеловал жену, с силой прижал к себе; потом оттолкнул.

– Иди… Иди! – воскликнул он; в глазах и в голосе его были слезы.

Девочка на руках у няньки расплакалась – тревожный одинокий звук, предвестие несчастья. Анна схватила Елизавету и взбежала по мосткам, не оглядываясь; Агата последовала за ней. Но, в отличие от Анны, которая поспешила укрыться вместе с дочерью подальше, Агата осталась у борта, вглядываясь в Город, где претерпела столько несчастий.

Обрубили канаты; тяжело плеснула вода под ударами весел. Галера, скрипя, развернулась и медленно стала удаляться от берега – Агата, стоя на том же месте, вглядывалась в темноту до рези в глазах, стараясь различить брата, но ничего уже не могла увидеть: Дарий скрылся.

А потом дочь Валента увидела на берегу огни: она вскрикнула и неумело перекрестилась. Повторялась история Софии – чувство неизбежного охватило и зачаровало младшую жену паши…

В Золотой Рог следом за ними прискакал целый отряд – городская стража или, может быть, личная охрана великого турка; у них были страшные турецкие луки, которые Агата увидела в свете факелов. И они целились в корабль… готовились выпускать стрелы, обмотанные горящей паклей!

– Свинячья мадонна! – крикнули на корабле по-итальянски позади нее; тяжело забегали по палубам матросы, раздались команды, призывающие к боевой готовности. На Агату, вцепившуюся в канат у борта, никто уже не обращал внимания.

– Брат!.. – отчаянно крикнула Агата: будто Дарий сейчас мог прийти к ней на помощь, или же она – к нему.

И тут вокруг засвистели первые выстрелы с берега; Агата шатнулась назад, и стрела прошла мимо ее плеча. Жена паши заметалась, слишком поздно осознав опасность; и тут следующая стрела пробила ей грудь.

Захрипев, Валентова дочь тяжело упала на палубу. И тут к ней наконец бросились с разных сторон: ее тормошили, засыпали вопросами по-итальянски. Но Агата почти не понимала этого языка.

Мужчины молча всматривались в ее лицо, бессильные помочь; и увидели, что ужас и боль умирания в карих глазах вдруг сменились огромным облегчением.

Валентова дочь пробормотала что-то на языке родины и, дернувшись и скользнув рукой по пронзенной груди, затихла. Наступила тишина: только шумело море и постанывали в согласном усилии гребцы: корабль был уже недосягаем для выстрелов.

– Что она сказала? – воскликнул один из матросов, глядя на мертвую.

– “Элефтера”… “Я свободна”, – прозвучал позади него женский голос.

Вперед выступила Анна, с распущенными светлыми волосами, – одна, без дочери: жена Дария подняла взгляд с мертвой македонки на итальянцев. На белом, как мел, лице ее дрогнула улыбка.

– Мы не горим? – спросила жена Дария по-итальянски: с сильным акцентом, но правильно.

– Нет, госпожа, – у нас загорелся правый борт, но его почти сразу же залило, – ответили ей.

Анна кивнула, уже плохо слушая и мало понимая; она присела около Агаты. Нежным движением закрыла ей глаза, потом поцеловала в лоб.

– Нужно обернуть ее тканью и предать морю… она больше всего желала для себя такого погребения, – сдавленным голосом сказала Анна.

Агата как-то сама сказала ей это.

========== Глава 146 ==========

Дарий ретировался еще до того, как их настигла погоня, – и чуть не разминулся с отрядом паши. Именно сейчас он в первый раз пролил кровь, доказав свою мужественность, как этого требовал древний обычай его родины: схлестнулся на скаку с турком, который скакал в порт, чтобы присоединиться к главным силам. На узкой улице, облитой помоями, они неизбежно должны были столкнуться; и турок, при свете месяца узнав в Дарии македонца и изменника, с яростным криком набросился на молодого Аммония, рубя сплеча саблей. Он разрубил бы ему непокрытую голову, не будь Дарий так ловок: развернувшись, Валентов сын отразил удар и снес бритую усатую голову в тюрбане, сам не успев понять, что сделал.

Конь турка понес прочь бездыханное тело, запрокинувшееся в седле, с ногами все еще в стременах, – а молодой македонец несколько мгновений приходил в себя, глядя, как с окровавившегося меча стекают темные капли.

– Аллах! – прошептал он. – Что за дьявол происходит?..

И тут македонец понял, что случилось, – и чуть не поворотил коня, чтобы скакать в Золотой Рог на защиту близких, но вовремя опомнился. Сейчас он мог бы только погубить себя, а другим уже никак не поможет: если корабль Мелетия Гавроса ушел, он ушел! Скоро Дарий это узнает!

Но каким образом он узнает, что случилось с Анной и остальными, если на него самого сейчас началась облава?..

Дарий пришпорил коня и понесся назад во Влахерны – туда, где должен был встретиться с людьми Леонарда и дяди. Бог даст, они успеют скрыться, а потом разузнают, удалось ли бегство: уже назавтра об этом будут говорить на всех рынках и трубить на всех площадях Стамбула.

– За мою голову, верно, назначат большую награду… хотел бы я знать, сколько? – прошептал сам себе македонец, безумно рассмеявшись. – Дороже ли дает Мелетий за голову моего отца?..

Он осадил коня на пустой бедной улице, в условленном месте: никого не было. Только черные тени глинобитных домов, перекрестившись и удлинившись, все погрузили в кромешный мрак: свет молодой луны не достигал досюда.

Дарий перевел дыхание и ощутил, как его захлестывает ужас, с которым он, при всей своей отваге, не мог совладать – будто первая кровь, кровь убитого им первого мужчины в жуткий полночный час возопила об отмщении. “Как скоро воитель становится холодным убийцей, хотел бы я знать?” – подумал Дарий: и тут его конь с ржанием подался назад. На улице наконец появился другой человек!

Дарий склонился с седла, все еще с обнаженным мечом в руке.

– Кто?.. – тихо воскликнул он.

– Это ты, господин? Слава богу!

Подошедшего, казалось, нисколько не испугал меч в руке македонца. Он сделал Дарию знак.

– Сюда, наши уже ждут!

Дарий не помнил этого человека – но молча кивнул и слез с коня. Отряхнул с меча кровь, но та уже загустела на лезвии бурыми потеками; подавив дрожь, македонец убрал меч в ножны как был.

Неожиданно понимающе покосившись на Дария и его оружие, незнакомец отворил калитку в невысокой стене из кирпича-сырца, и Дарий шагнул внутрь, ведя коня в поводу. Он уже бывал в этом тайном месте, конечно же, – но днем и со знакомыми людьми…

Но ему недолго пришлось тревожиться: тропинка между терновых кустов вывела его к мазанке, где горел свет. Проходя мимо освещенного окна, его проводник махнул кому-то рукой: сразу за этим в глубине дома раздались шаги, и в дверях появился не кто иной, как Артемидор.

Рыжеватый пират в неизменной головной повязке широко улыбнулся Дарию и раскрыл руки: македонец не успел опомниться, как оказался в медвежьих объятиях.

– Сожри меня акула, ты жив! – воскликнул первый помощник комеса, похлопав молодого Аммония по плечам, потом по щеке. – Как остальные – бежали? Рассказывай!

Покрасневший горец понял, что сейчас не время оскорбляться.

– Я не знаю, что с остальными! – сказал он, покачав головой.

И тут Валентов сын забыл и гордость свою, и все прочее, кроме того, что враги настигли их и что он убил своего первого врага – первого турка. Всхлипнув, Дарий сел на траву перед домом и понурился. Склонив голову так, что она почти свесилась между колен, македонец быстрым полушепотом рассказал опустившемуся рядом Артемидору, что произошло в Золотом Роге.

Закончив рассказ, он извлек из ножен побуревший меч и, сорвав пучок травы, яростно принялся оттирать оружие.

Артемидор положил ему на плечо свою намозоленную руку, привычную и к кулачному, и к оружному бою.

– Ты храбрец, молодой господин, – сказал он серьезно и уважительно. – Но тебе сейчас нужно отдохнуть, иначе завтра может погубить все, что ты сделал сегодня.

Дарий вцепился себе в волосы.

– Могу ли я сейчас спать?..

Артемидор молча взял македонца под руку и, без усилия подняв его на ноги, увел в дом. Там уложил на тюфяк у стены: в комнате были еще люди, крепкие мужчины, которые сидели за грубо сколоченным столом, но Дарий уже ни на кого не смотрел. Вытянувшись на тощей постели, он мгновенно заснул.

Артемидор заботливо уложил ему на грудь свесившуюся руку, потом пригладил спутавшиеся черные волосы.

– Салага… славный мальчишка! – пробормотал первый помощник комеса. – Далеко пойдет, если останется жив!

Потом критянин встал и подошел к нетерпеливо ждавшим его товарищам; прижал палец к губам. Сел с ними за стол и, понизив голос, быстро пересказал то, что узнал от молодого Аммония. Артемидора слушали с жадным вниманием, не задавая вопросов: все и так было понятно, как и то, что может ждать заговорщиков назавтра.

Все станет известно только завтра!

Они еще немного посовещались – потом, потушив лампу, легли спать. Конечно, выставили часовых и у калитки, и в дверях дома; но едва ли их обнаружат, ведь Дария никто не видел, кроме убитого им человека!

Дарий спал – и ему снились Анна, Агата и дочь, слившиеся в одну женщину, греческую христианку, которую во что бы то ни стало нужно было вызволить от мусульман. Потом македонцу приснился страшный отец, отец-благодетель – и Дарий с криком проснулся и сел, в холодном поту; была еще ночь, и все вокруг еще спали.

Безмятежно спал рядом Артемидор, разбросав рыжевато-русые волосы и подложив могучую волосатую руку под голову, – македонец, посмотрев на товарища, припомнил план побега… да, они проберутся в порт и доплывут на лодке до Принкипоса, а там их ждет корабль Леонарда Флатанелоса: туда же подойдет с запада и второй корабль критянина, на котором Леонард доставит на Принцевы острова семью Дионисия Аммония. Комес строго воспретил Дарию впутываться во что-нибудь еще, кроме спасения своей собственной семьи. В военной обстановке для неопытного человека самоуправство было недопустимо!

На другой день Дарий и его товарищи узнали, что семье македонца удалось бежать, – об этом не трубили на площадях, Ибрахим-паша решил скрыть такое позорное для магометанства дело и собственный недосмотр; но от людей утаить случившегося было нельзя, и слухи в переполненном и жадном до всего скандального Стамбуле расползлись за считанные часы.

Эти новости Дарию принесли люди Мелетия. Молодой Аммоний не знал, как с ними разговаривать, – ведь Мелетий Гаврос вынес приговор его отцу, и Дарий отказался воспользоваться помощью киликийца сам, хотя и вручил ему в руки судьбу своей жены и сестры!

Поэтому македонец все выслушал молча; и хотя сердце взыграло от радости, что его семья спасена, Дарий так и не заставил себя поблагодарить вестников.

Он думал, что сейчас градоначальник может вынести приговор и его отцу… за сына. Как бы то ни было, Валент больше не сможет служить паше: он изменник, но не трус и не лизоблюд!

Вот его Ибрахим-паша и в самом деле может казнить публично, чтобы произвести впечатление на жителей Стамбула: потому что Валент Аммоний большой человек, в отличие от Дария… и это для тех, кто знал Валента Аммония, будет двойная измена: сперва императору, а потом и султану!

– Я этого не вынесу, – шептал Дарий, горя стыдом и ужасом: и ему даже представлялось, что для Валента похищение и смерть в безвестности будут лучшим исходом, чем вот такая публичная смерть, о которой, несомненно, долго еще будут говорить и в христианском мире, и в мусульманском!

Но Дарию медлить было нельзя – если он не хотел, чтобы его семья лишилась и его тоже: и заговорщики, как и было условлено, решили пересидеть в своем укрытии еще день, а на другую ночь пробраться в Золотой Рог и уплыть. Дарий подозревал, что этот день может оказаться роковым и для его отца.

Конечно, Валент далеко не глуп и полностью сознает свое положение при паше – и он покинет город немедленно, когда узнает о бегстве сына! Люди Мелетия тоже понимали все это и не сидели сложа руки!

Дарию вместе со своими сообщниками удалось пробраться в порт и уплыть. Чтобы задержать его, македонца требовалось узнать в лицо… но ведь Стамбул, хотя султан города и назывался цезарем – Кайзер-и-Рум, был не Первый и даже не Второй Рим, которые славились изображениями своих знатных людей! Мусульмане портретное искусство если не запрещали совсем, то никогда не поощряли.

Так что, хотя Дария, конечно, искали ревностно, он смог уйти. Но до того македонцу ничего не удалось узнать о Валенте – жив ли его отец, схвачен ли – и кем… Проклятое время, когда всякий человек, даже самый знатный, будто утлый челн в бурном море перемен!

Дарий, сидя в лодке с людьми Леонарда, понимал, что ему следовало бы грести вместе со всеми, – но не мог приняться ни за какое орудие и ни за какое дело: он сидел, закрыв лицо руками, и никто его не тревожил и ни к чему не принуждал. Дарий был благодарен за такое общее сочувствие. Скоро ему опять придется трудиться и сражаться, хочет он того или нет.

Когда Город загудел, как улей, взбудораженный новостью о бегстве одного из греческих приближенных паши со всей семьей, Валент Аммоний был на Августейоне. Этот главный форум Константинополя еще сохранил за собою свое имя, как и очень многие места и постройки новой столицы Мехмеда, – точно великолепные гробницы прошлого, доступные для посещения всем подданным нового закона: закона пророка!

Валент сразу понял, что бегство сына означает для него самого; но мысли у него спутались. Македонец не испугался за себя, нет – он оставался человеком львиной храбрости; но Валент понял, что опять в один миг рухнула вся его жизнь, как это случилось в день падения Константинополя!

Для чего ему осталось жить, что ему еще нужно?

Как скоро его схватят по приказу паши, если турок решит предать смерти самого Валента – а такое, наверное, случится?..

Валент пробирался по узкой глухой улице прочь от Августейона, сам не зная куда, – он не берегся и почти ни о чем не мог думать; и не успел ничего понять, когда получил умелый тупой удар по затылку.

Когда Валент очнулся, то увидел, что крепко связан по рукам и ногам и лежит в незнакомом месте – в бедной темной комнате, на охапке соломы; над ним склонилось чье-то довольное смуглое лицо, рот ощерился в неприятной улыбке. На Валента повеяло смрадом гнилых зубов и старого пота. Еще несколько человек обступили македонца с разных сторон.

– Вы не от паши, – пробормотал Валент: голова болела нестерпимо.

Похититель покачал головой, все так же улыбаясь.

– Нет, не от паши, – сказал он. – Тебе повезло, Валент-бей.

========== Глава 147 ==========

Феодора и Феофано жили ожиданием новостей – но обе в отсутствие мужчин упоенно занимались друг другом и своими детьми. Когда-то Феодора была неспособна полноценно размышлять и творить без Фомы, первого мужа и господина, без другого мужчины – сейчас же ее мысль и чувство били ключом. Она стала совсем… свободной, как говорила ее филэ.

Мелетий несколько раз присылал дому Флатанелосов приветы и маленькие подарки из Рима; а Мардоний получал письма от невесты. Рафаэла, хотя и много намечтала себе о любви, как настоящая восторженная юная итальянка, стала охладевать к Мардонию, так долго не видя его, – как и сам жених: их чувству нечем еще было питаться. И сейчас Мардоний страдал не столько потому, что его женитьба откладывалась, сколько тревожился из-за происков Констанции и других Моро. Пока македонец не связал себя неразрывно с могущественными покровителями, он со всеми своими товарищами был в большой опасности!

Но Моро не собирались отдавать Мардонию свою дочь, пока не будут окончательно уверены в нем: пока не вернется Леонард Флатанелос. А комеса все не было. И даже весточки от него нельзя было получить – люди Мелетия действовали сами по себе, подчиняясь целям своего господина.

В начале осени, – когда, по расчетам Леонарда, он должен был быть уже дома или на пути домой, – Мелетий Гаврос опять приехал на свою загородную виллу; и опять пригласил в гости амазонок. Теперь, на правах старого друга семьи, киликиец позвал их без сопровождающего. Феодора заподозрила, что Мелетий намеревается сообщить им известия, которых не следовало слышать Валентову сыну.

Предчувствие ее не обмануло.

Мелетий принял женщин в гостиной внизу, где велел разжечь жаровню: было довольно холодно, несмотря на время года. Занавески на окнах по приказу хозяина были приспущены, словно в знак траура, – и в слабом свете лицо киликийца казалось бледным и усталым. В глаза гостьям Мелетий не смотрел.

Проведя их в комнату, хозяин жестом указал на кресла.

– Вина? – спросил киликиец.

– Пожалуйста, – ответила Феодора за двоих. Они сегодня оставили подросших детей дома – и теперь московитка радовалась этому. Она догадывалась, что Мелетий хочет им сказать…

И вдруг Феодора заленедела от ужаса.

– Леонард? – воскликнула она.

Мелетий, наполнивший их кубки, поспешно покачал головой.

– Нет, о нем я ничего не знаю… до сих пор, – улыбнувшись небольшой извиняющейся улыбкой, ответил хозяин.

Он сел напротив и запахнул широкий халат, потуже затянув пояс с кистями.

– У меня для вас другие новости.

Феодора откинулась в кресле, ощущая огромное облегчение… двойное облегчение.

– Валент?..

Мелетий медленно склонил седую голову.

Феодора взялась за горло – рука повиновалась с трудом, будто чужая.

– Ты казнил его, – пробормотала московитка.

Мелетий усмехнулся мягко и сочувственно.

– Можно сказать и так, госпожа.

– Расскажи… я должна знать, как он умер, – глухо произнесла Феодора. Она ощутила, как в глазах и горле защипало; но все еще не плакала.

– Ты уверена, что хочешь это знать? – спросил Мелетий: теперь без тени улыбки.

Феодора посмотрела в его светлые безжалостные глаза – и медленно склонила голову.

Мелетий отвернулся. Провел пальцами по аккуратно подстриженной седой бородке.

– Валента четвертовали, – наконец ответил он. – Это значит, что его привязали к четырем галерам за руки и за ноги, приказав грести в разные стороны изо всех сил…

Феодора громко ахнула. Кубок в ее руке сам со стуком опустился на столик: вино только чудом не расплескалось. Феофано осталась сидеть так же царственно-неподвижно, огромные серые глаза лакедемонянки были прикованы к Мелетию, – и лицо ее выражало такое торжествующее блаженство, что Феодора не простила бы подруге этого, если бы могла видеть. Но все внимание московитки было тоже направлено на Мелетия.

– Это быстрая смерть, – прошептала она: комок в горле стал нестерпимым.

Мелетий кивнул, улыбаясь сочувственно, – что же он за человек?..

– Да, моя госпожа, это страшная, но быстрая смерть. И можно сказать, что почетная. Так магометане казнят христианских рыцарей.

И тут Феодора наконец разрыдалась, будто прорвало плотину. Она хватала ртом воздух, всхлипывала и стонала; стыдилась своей слабости перед лицом таких людей, как Мелетий и Феофано, но не могла остановиться.

Потом, наконец, судорожно вздохнув, московитка замолчала – и только тут заметила, что Мелетий подсел к ней, придвинув свое кресло. Он взял ее за руку.

– Все… все уже кончилось, дорогая госпожа.

Феодора кивнула и, утерев глаза, нашла в себе силы улыбнуться.

– На колу мучаются часами, я слышала…

– Бывает, что и днями, – заметил Мелетий. – Это зависит от способа посажения на кол… прошу простить меня, – спохватился он.

Феодора молчала, закрыв лицо локтем.

Мелетий долго смотрел на нее – потом произнес:

– Последние слова Валента Аммония были о тебе.

Феодора распрямилась; приподнялась в кресле, стиснув подлокотники:

– Правда?..

– Правда, – кивнул Мелетий. – Я сейчас передам их тебе в точности.

Он наморщил лоб, потер пальцами, подыскивая выражения, – как когда-то делал патрикий Нотарас, наслаждаясь фигурами речи.

– Валент знал, от чьих рук и за что принимает смерть… и он сказал, что ты принадлежала ему, – Мелетий понизил голос и улыбнулся, – и владела им до последнего часа. Сказал, что и после смерти вы с ним не разлучитесь.

– Он говорил мне это, когда я была его женой, – прошептала Феодора.

– Я знаю, что ты была его женой, – со своей небольшой улыбкой ответил Мелетий. – И он просил передать тебе, как своей супруге…

Ирония, прозвучавшая в голосе киликийца при последних словах, исчезла, когда он извлек прощальный привет Валента из подвесного кармана у себя на поясе.

– Возьми.

На ладони у хозяина был тяжелый золотой перстень с печаткой: лев, конечно же.

Феодора с огромной печалью, страхом и благоговением приняла драгоценность. Когда перстень оттянул ее руку, Мелетий сам сжал пальцы гостьи и похлопал по ее руке другой своей ладонью.

– Известная максима – ни о каком человеке нельзя судить прежде его смерти, – сказал новый римлянин, замечательно похожий на древних. – Валент Аммоний умер очень мужественно.

Феодора, крепче сжав холодный перстень, с негодованием подумала, как мог Мелетий спокойно носить такую вещь в кармане. Но вслух она поблагодарила.

– Валент был исполин, – сказала она.

– Пожалуй, – согласился Мелетий.

Некоторое время они молчали. Феодора, сделав несколько глотков вина, поставила кубок обратно на столик и сидела, кусая губы: желание заплакать опять разрасталось в горле и груди.

Мелетий вдруг опять нарушил молчание:

– Если мне будет позволено сказать, госпожа Феодора, твоя судьба удивительностью превосходит жизнь Клеопатры Египетской.

Римлянин опять улыбался, оглаживая подстриженную бородку.

– Весьма возможно, – хмуро ответила Феодора.

Она вдруг усмехнулась. – Жизнь становится все удивительней из века в век… увеличивается количество знаний, которыми обладают люди, и перемены совершаются все быстрее!

Русская амазонка совсем забыла, что дала себе слово не говорить с чужими о своей философии – только о чужой. Но Мелетий слушал спокойно и внимательно, кивал.

– Возможно, ты права, – сказал он. – Думаю, что последняя великая царица из династии, основанной Птолемеем, македонцем Александра, – женщина необыкновенной силы духа, блестящего образования и греческого воспитания, – могла бы пожелать жить в наше время… больше, чем в свое, будь у нее такая возможность!

Тут Феодора поняла, что они с Мелетием оба смотрят на Феофано.

“Истинно, истинно говорю тебе: если кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия”*, – неожиданно вспомнились московитке слова из Библии. Она перекрестилась.

“Господи”, – подумала Феодора. Она не знала, какие мысли в эту минуту бродят в голове киликийца, – но сама даже прикусила губу, чтобы ничего лишнего не вырвалось.

Василисса взглянула сначала на одного, потом на другого, – потом нахмурила тонкие начерненные брови, будто в досаде. Она быстро встала с места.

– Господин Мелетий, с твоего позволения, я удалюсь и уведу госпожу Феодору. Бедняжке нужно отдохнуть после таких новостей.

– Разумеется, – ответил хозяин. – Вас проводить, мои синьоры?

– Не нужно, – лакедемонянка покачала головой. – Мы сами найдем дорогу, если ты будешь так любезен, что предоставишь нам ту же комнату.

Мелетий склонил голову.

В спальне Феодора опять дала волю слезам – Феофано обнимала ее и ласкала, без сомнения, в душе ликуя, что это она утешает свою филэ в такую минуту. Кто еще имел на это право?

– Наконец Валент отмучился, – прошептала московитка.

– Наконец, – согласилась Феофано. Но обе думали – что это могло быть совсем не так… но Феодора, которая была его женой, не может отречься от Валента и после его смерти, как Феофано от Льва Аммония!

Когда Феодора затихла, Феофано губами осушила мокрые щеки подруги.

– Ложись, я тебя разотру, – сказала она. – Это поможет.

– Ты для меня всегда лучшее лекарство, – прошептала московитка.

Она легла на живот и блаженно закрыла глаза, ощущая, как теплые сильные руки обнажили ее, а потом принялись описывать круги по плечам и спине, иногда сжимая и разминая плоть. Потом Феофано налила себе на ладони душистого масла и принялась втирать его. Мелетий уже позаботился обо всех принадлежностях туалета для подруг.

Скоро скорбное выражение на лице московитки сменилось умиротворением: губы улыбнулись.

– Бедный Мардоний, – пробормотала она, уже засыпая. – Кто скажет ему?.. Должна я… но как могу?

Она опять всхлипнула.

Феофано склонилась к ее лицу.

– Если тебе тяжело, дорогая, я могу это сделать.

Феодора дернулась под ее руками; но Феофано уняла ее одним мягким, но властным движением.

– Нет, пожалуйста… не ты, Метаксия, – прошептала московитка. – Я сама: просто покажу ему кольцо, и он поймет.