Текст книги "Ставрос. Падение Константинополя (СИ)"

Автор книги: MadameD

сообщить о нарушении

Текущая страница: 54 (всего у книги 78 страниц)

Леонард опустил голову.

– Их не нашли, – тихо ответил он. – И этого лаконца, Марка, – тоже.

Феодора закрыла лицо руками.

– А гребцы? – прошептала она. Ее разум отказывался сразу воспринять последние слова Леонарда; и она защищалась от такого осознания новыми вопросами.

– Я приказал Артемидору и Христофору расковать тех, кого они успеют, – отозвался Леонард, словно бы рассеянно. – Они успели сбить цепи с трети гребцов, ведь вы знаете, что на каждом весле сидело по пять человек. Но что сталось с освобожденными и остальными – не знаю.

А Феодора подумала, что такой поступок, хотя его и требовало христианское сердце, был еще и очень опасен… каторжники могли взбунтоваться, воспользовавшись подобной прекрасной возможностью. Эти люди могли забыть об обещании Леонарда отпустить их или не поверить ему – хотя свобода для них здесь, в турецких владениях и на пустынном острове, едва ли могла сравниться со свободой в католической Италии. Уж не пали ли их жертвами царица и патрикий Нотарас?

– Нет, не может быть, – прошептала Феодора; она даже рукой отмела такую мысль. Леонард печально усмехнулся.

– Все может быть, любимая, – сказал он: подразумевать он тоже мог все, что угодно.

Потом посмотрел ей в глаза.

– Я счастлив уже тем, что вы сейчас со мной, – сказал комес.

И, несмотря на все, что с ней стряслось, несмотря на величайший страх, – потерять самых любимых людей, – Феодора тоже на миг ощутила счастье. Леонард прижал ее к себе и поцеловал в лоб.

– Идите к своим, – сказал он. – Или вас отнести? На берег набросало кусков дерева с корабля, и там как раз развели костер.

Он показал в сторону – и Феодора в самом деле увидела костер, который, видимо, только что разгорелся; вокруг собрались люди, при виде которых сердце ее радостно взыграло. Леонард улыбнулся, когда она улыбнулась.

– Я сама дойду, – сказала Феодора, надеясь, что в сумерках не видно, как она покраснела. – А вы ведь хотели еще чем-то заняться, правда?

Леонард кивнул, скрестив руки на груди.

– Да, мы с моими людьми обыщем остров еще раз – нужно как следует убедиться, что вашего мужа и Феофано здесь нет. И трое моих матросов тоже пропали. Хотя они могут быть на соседних островах*.

Он нахмурился.

– Вся моя команда – превосходные пловцы, и нам очень повезло с кораблекрушением… если можно так сказать, – усмехнулся комес. – Нас разбило у самого Прота и вынесло на берег; сейчас море теплое, и после крушения галеры осталось много обломков, на которых было даже легче выплыть, чем на самом тяжелогруженом корабле. Очень может быть, что ваш муж и подруга живы, только потерялись. Так же, как и каторжники, которых мы освободили.

Феодора взялась за горло, как патрикий Нотарас, когда его схватила тошнота во время качки, – горло у нее сжималось.

– Метаксия хорошо плавает, она мне говорила…

Леонард кивнул и улыбнулся.

– Значит, надейтесь.

Он показал на костер.

– Идите, обогрейтесь и поешьте. Мы кое-что спасли из провизии и наловили рыбы.

“Как же долго я была без чувств!” – изумилась Феодора.

Комес ушел, все еще немного прихрамывая, – но все таким же быстрым упругим шагом несокрушимо сильного человека.

Феодора встала, придерживая ребенка, – у нее зазвенело в ушах от усталости; Магдалина схватила хозяйку под руку. Вместе с детьми они пошли к костру; и Феодора с новой радостью узнала Евдокию Хрисанфовну, уже хозяйничавшую у подвешенного над огнем котелка, ее мужа и детей… Микитку с Валентовым сыном… Евдокия Хрисанфовна первая заметила ее и улыбнулась, выпрямившись.

– Живая пришла, воительница, – сказала она. С теплотой и без всякого порицания. Хотя, конечно, прекрасно знала, что Феодора любовница гречанки, которая столько сделала ей и ее сыну…

Может, теперь уже бывшая любовница?..

– Милости просим к огоньку, – сказала Евдокия Хрисанфовна. – Сынок, дай место госпоже Феодоре!

Микитка подвинулся, и Феодора села, обняв своего малыша и придвинув его к теплу.

– Сейчас похлебка поспеет, – сказала ключница. – А пока вот выпей винца, согрейся.

Она протянула Феодоре баклагу; та взяла, поблагодарив, – и наконец подняла глаза на Евдокию Хрисанфовну. Взгляды их встретились… и в серых глазах ключницы было очень, очень много.

Но Феодора могла сказать ей не меньше. И они помирились и примирились друг с другом, не сказав ни слова.

Когда все поели, Феодора отодвинулась от остальных и от их тихих разговоров – костерок приугас, и Феодора задумалась о том, когда же прибудут корабли, которых Леонард Флатанелос хотел дождаться здесь. Но такие планы он строил, когда у него была галера! А теперь – что у них осталось?

Утлая лодчонка – или две? Сейчас это неважно; если за ними не придут корабли, они почти наверняка обречены.

– Метаксия, – прошептала московитка, и ощутила, что вот-вот разрыдается. Как ей хотелось сейчас защиты, любви своей подруги; ее язвительности и ума, всей царицы Феофано!..

Мысль о том, что лакедемонянка могла погибнуть, – что во всем мире враждебных женщин она утратила единственную любящую, – заставила Феодору почти корчиться от боли на холодной каменистой земле. Костер догорел, и люди устроились спать, завернувшись в плащи и одеяла; Феодора, уже не сознавая ничего, простерлась ничком и зарыдала, срывая ногти о камни.

Наконец она обессилела и затихла, свернувшись калачиком.

Мелькнула мысль о младшем сыне, Александре, а потом и о Фоме; Феодора вяло перевернулась на бок, найдя взглядом Магдалину. Итальянка чем-то занималась с ее младенцем: наверное, накормила его. Александра уже прикармливали пищей взрослых.

Феодора опять свернулась, закутавшись в плащ, и попыталась заснуть; как вдруг услышала шаги.

Шел Леонард, и он был не один. С ним было двое мужчин, Артемидор и неизвестный Феодоре матрос; и еще…

Феодора вскочила и бросилась к своей царице. Феофано с радостным воплем схватила ее и закружила, а потом крепко поцеловала в губы. Им сейчас не было дела ни до каких приличий. Их спутникам, видимо, – тоже; все мужчины счастливо улыбались.

– Марк! – ахнула Феодора, оторвавшись от подруги.

Лаконец засмеялся и, выхватив московитку из рук Феофано, подбросил ее высоко в воздух; а потом бережно поставил на ноги и обнял.

– Это чудо, что мы все живы, – сказал он.

Феодора с нежностью поцеловала его, уколовшись его бородой.

Потом посмотрела на Феофано. Та теперь была очень серьезна, совсем как Леонард, и стояла скрестив руки на груди.

Феодора медленно приблизилась, засматривая ей в лицо.

– Фома?.. – спросила она.

Феофано качнула головой.

– Мы не нашли его, – ответила царица. – Мы с Марком выплыли со стороны северной оконечности Прота, севернее вас, и сразу же начали искать остальных; но не обнаружили никаких следов моего брата. А потом столкнулись с комесом.

– Он может быть жив, – сказал Леонард после общего долгого молчания.

Феодора закусила губу.

– Не нужно, Леонард… только не лгите!

К глазам опять подступили слезы, слезы горя… но не было ли это горе и облегчением?

“Но ведь Фома вправду может быть жив, как и каторжники! Они не могли утонуть все! Сейчас уже совсем ночь, никакого огня не хватит осмотреть весь остров… И вокруг еще восемь островов, где столько заливов, ущелий, где кипарисовые рощи!”

– Уж не укрылся ли Фома в монастыре? – пробормотала она с усмешкой. – Он временами бывал так богомолен…

– Мы спрашивали в монастыре, – сказал комес серьезно. – Монахи нам сказали, что у них никто не просил приюта.

“А правду ли сказали?”

Феодора, чтобы отвлечься от таких мыслей, посмотрела на Феофано.

– Идите поешьте, там в котелке осталась похлебка… и сухари.

Феофано погладила ее по щеке.

– Спасибо, дорогая, мы уже поужинали. Сейчас пойдем спать.

Она сделала знак Марку, и они ушли вдвоем; и Феодора увидела, что осталась с комесом наедине. Артемидор и другой спутник Леонарда Флатанелоса говорили в стороне о чем-то своем.

– Леонард, давайте отойдем от них, – попросила московитка. – Я хочу сейчас посидеть с вами!

Комес взглянул на нее как-то непонятно – непонятным и жарким взглядом.

– Идемте.

Он приобнял Феодору за плечи, и они отошли подальше, за скалы. Они сели на песок и долго молчали.

– Леонард, вы ждали кораблей сегодня? – наконец нарушила молчание московитка.

– Да, – ответил он. – Но их могло задержать что угодно… Может быть, пережидали шторм.

– Может быть, – согласилась Феодора.

Разговор опять прервался.

– А если не дождетесь? Мы спасемся отсюда?

– Попытаемся всеми силами, – ответил Леонард. – Надежда всегда есть, дорогая.

Феодора прижалась к его плечу; они взялись за руки. Комес стал поглаживать ее пальцы, потом ладонь; Феодора ощутила жар, разгорающийся на щеках и в кончиках грудей. Она вдруг быстро отодвинулась от критянина и показала наверх, на огоньки монастыря, прославленного своими суровыми порядками и неприступностью, – со стороны моря скалы обрывались отвесно.

– Мне кажется, что мой муж сейчас наблюдает за нами оттуда, – сказала она.

Комес нахмурился.

– Что за мысли! Оттуда ничего не разглядеть на берегу!

Феодора покачала головой; она вдруг начала смеяться.

– Вы не понимаете, Леонард… Все вокруг думают, что мы с вами любовники, или ждут этого от нас… ваша команда, мои слуги, мои русские люди… даже мой муж ждет этого от нас, и он больше всех! Мне кажется, – она икнула от смеха, – что Фома мог притвориться мертвым, только чтобы посмотреть, что мы станем без него делать!

Это было настолько похоже на Фому Нотараса, что Феодора осеклась. Ей стало жутко.

Комес опять привлек ее к себе и приподнял лицо за подбородок.

– А что думает Феофано? – серьезно спросил он.

– Она знает точно, что мы не любовники, – так же серьезно ответила Феодора. – Метаксия одна знает меня так же хорошо, как ты.

Леонард покачал головой, словно что-то отрицая или отрекаясь, – а потом наклонился и приник к ее губам. Он поглаживал ее шею под спутанными волосами. Потом комес перехватил ее одной рукой за плечи, а другой стал ласкать и сжимать ноющие груди. Феодора всхлипнула; любовь этого человека накатывала как шторм, от которого не было спасения. Леонард уложил ее на спину, и она вцепилась в камень рядом, сдерживая стоны. Любовь греков ласкала и полировала ее изнутри, как море и борьба совершенствовали снаружи…

Ощущая жаркую тяжесть любовника, Феодора не чувствовала себя раздавленной и побежденной; это была цельность, которой ей так давно не хватало, борьба, которой она так давно жаждала. И даже обладая ею всецело, Леонард приподнимался над нею, забыв о своей раненой ноге; он даже сейчас берег ее, он служил ей.

Комес зажал подруге рот, чтобы она, вскрикивая, не разбудила остальных. Потом закутал в плащ их обоих, спасая от ночного холода.

Они долго лежали так, прижимаясь друг к другу. Наконец Леонард сказал:

– Нужно вернуться к костру.

Феодора закрыла глаза и приникла головой к его груди.

– Они все поймут.

– Они уже поняли, любимая, – серьезно ответил критянин.

Феодора подняла на него глаза – комес смотрел на нее, и в глазах его было безмерное, невыразимое словами счастье. Он склонился к ее лицу и еще раз поцеловал ее; а потом встал и потянул возлюбленную следом.

– Оденься и пойдем назад.

Ему словно не терпелось показать свое торжество остальным. Феодора вдруг нахмурилась. Как по-мужски!

Когда они вернулись к своим товарищам, то обнаружили, что Артемидор и его собеседник все еще не спят; не спала и Феофано. Старший помощник посмотрел на любовников и улыбнулся своему командиру. Феофано не улыбалась – она пристально глядела на свою филэ, и глаза ее блестели.

Комес скоро заснул, по-настоящему заснул; и тогда Феодора смогла подсесть к царице.

– Кто еще знает? – шепотом спросила московитка.

– Все… если и не все, завтра узнают остальные, – тихо ответила лакедемонянка.

Феодора встрепенулась.

– Метаксия, послушай…

Феофано накрыла пальцами ее губы и улыбнулась.

– Что бы ни говорили и ни думали о тебе мужчины… что бы ни замышлял твой теперешний любовник, – она подчеркнула это “теперешний”, – я буду любить тебя всегда. Все хорошо, моя дорогая.

Феодора блаженно прижалась к подруге. Та погладила ее по голове и прошептала:

– Но помни, что мой брат может быть жив… а мое сердце говорит мне, что он жив наверняка.

Феодора крепко уснула рядом с комесом; по другую сторону от нее лежали Мардоний и Микитка, приткнувшиеся друг к другу так же тесно. Под утро московитка, пока остальные еще не очнулись, проснулась и заплакала о своем муже; и Леонард утешал ее.

* Остров Прот входит в архипелаг Аладар в Мраморном море, прежде Принцевы острова, названные подобным образом как известное место ссылки особ византийских императорских фамилий.

========== Глава 118 ==========

Утром Феодора осталась со своими детьми: у нее опять пошло молоко, и она этому очень обрадовалась. Может быть, любовь комеса помогла…

Леонард велел ей оставаться на месте, и велел самым сильным воинам отряда стеречь женщин – и, прежде всего, свою возлюбленную. Все люди комеса радовались его долгожданной победе – и охотно взялись стеречь его счастье.

Теперь следовало опасаться освобожденных каторжников: благородство комеса легко могло обернуться против него. Хотя, если они оказались на соседних островах, их положение было хуже, чем у их хозяев: обе лодки остались у Леонарда с его командой, и каторжники попросту сделались пленниками без надежды на скорое возвращение к людям. Если они не погибнут от голода в ближайшие дни, все равно участь их будет незавидной.

Сам Леонард с несколькими матросами с утра опять отправился на поиски пропавших – он долго совещался со своей командой, стоит ли взять лодку и сплавать на соседние острова. Наконец решили, что осмотрят два ближайших острова: когда прибудут другие корабли, комес, как начальник всех троих судов, прикажет экипажам присоединиться к поискам. Это их долг. Ну а если галеры не приплывут, придется изменять все планы: тогда и пропавшие, и спасшиеся окажутся в одинаковом положении.

Леонард на прощание поцеловал Феодору на глазах у товарищей, поцелуем мужа; и Феодора ответила. Остальные видели это – и если не все одобрили, то все приняли.

Критянин посмотрел Феодоре в глаза – взглядом счастливейшего обладателя и дарителя: взглядом он обещал ей весь мир. Потом он ушел, оставив женщин под охраной своих людей, в обществе друг друга.

Евдокия Хрисанфовна не разговаривала с Феодорой – но, так же, как не одобряла, и не судила ее. Эти две русские женщины, прежде волновавшиеся одними чаяниями и глядевшие на все одними глазами, теперь, пережив византийский плен, как будто навеки стали принадлежать разным мирам, которые более не могли соприкоснуться. А старший сын Евдокии Хрисанфовны, русский евнух, принадлежал обоим этим мирам и примирял их в своем сердце – а также словом и делом…

Пока они дожидались кораблей, Микитка в стороне от других разговаривал с сыном Валента и успокаивал его. Мардоний страдал тихо, но глубоко: он очень боялся за своего брата… и мучился поступками отца. И за отца он тоже боялся.

– Не тронет их никто, – убежденно говорил Микитка, гладя приятеля по худому плечу. – Таких, как твой отец, раз два и обчелся, что у нас, что у турок… храбрецы – они люди все больше простые, – высказал русский евнух свое давнее соображение. – А Валент и вояка добрый, и ловкий человек, и благородный господин! А пока он жив, и твоему брату ничего не будет.

Мардоний покосился на него черными Валентовыми глазами.

– Как ты говоришь о моем отце… будто он нам не враг!

– Враг, – вздохнул Микитка. – А враг не человек, что ли?

Они оба посмотрели на Софию, которая, ни на кого не глядя, расчесывала свою угольно-черную косу, свалявшуюся с ночи.

– А ей как будто все равно, – заметил Мардоний: почти с отвращением.

Микитка улыбнулся.

– Это потому, что она женщина. Женщине первое дело – себя сохранить, – сказал он. – Хорошо, что хоть не плачет, держится!

Евнух прибавил:

– Ты не вскидывайся на Софию… она же сестра твоя, семья: больше ведь никого не осталось!

Мардоний угрюмо кивнул.

– Правда, никого.

Потом юный македонец поднялся и, пересилив себя, пошел к сестре. София, прервав свой туалет, удивленно взглянула на брата; но потом улыбнулась ему, и вскоре они уже разговаривали. Микитка улыбнулся тоже, радуясь, что отвлек обоих.

Самый большой страх, потерять корабли, висел над ними с ночи. И эта туча не рассеивалась – а, клубясь, росла и чернела: если предположить, что корабли комеса задержал паша, он мог узнать, куда направлялся Леонард Флатанелос, – и тогда сюда придут не союзники комеса, а корабли паши. И все смерти, все геройство беглецов окажутся напрасными.

Микитка подумал о тех книгах, которые Дарий подарил брату на прощанье, – Мардоний спас их, потому что все время носил при себе! Микитке, который сделался таким же книгочеем, как его греческие учителя, не терпелось узнать, насколько эти сокровища пострадали в воде, и заглянуть в них; но сейчас было совсем не до того.

Московит уткнулся лицом в ладони и подумал о Фоме Нотарасе. Человеке, который так им мешал и без которого никто из них не мог обойтись, потому что он очень много места занимал у всех в мыслях, пусть и нелестных… Каждый нужен на своем месте: а Фому Нотараса мало ценили и почти презирали, потому что он был не на своем. Или же такие люди подобрались вокруг него.

Не всем же быть героями! Патрикий Нотарас – такой умник, которому именно от ума не хватает храбрости.

“Господи, хоть бы он живой остался, – подумал русский евнух, которого переполнила горечь и благодарность к своему наставнику. – Но ему нельзя быть с нами: у нас его опять запинают, хотя он лучше многих… Что за собачья жизнь!”

Микитка встал и прошелся по берегу, чтобы размять ноги, – он посматривал по сторонам и наверх: на песочно-желтые скалы, на кипарисы, на монастырь, – и его не покидало чувство, что за ними наблюдают из всех этих укрытий.

“Блажь, – подумал Микитка, – боюсь, вот и кажется… Остальным, наверное, так же мерещится”.

Он перекрестился, потом вернулся к товарищам и сел – несколько поодаль, обхватив колени руками и поставив на них подбородок. Ветер шевелил длинные русые волосы евнуха; и он отметил, что ветер переменился: теперь дует от острова. Хорошо будет уплыть, но причаливать трудно.

Микитка вздохнул и помолился за комеса. Больше он все равно ничего не мог сделать: и только подумал, что не следовало Леонарду уходить на поиски сейчас, когда эти галерники, разбойники, могут рыскать где угодно. Сколько их было на корабле – две сотни, больше? А сколько Леонард освободил?

Вот придут другие корабли с воинами, тогда и можно будет это воинство уряжать… да ведь и на них, конечно, галерники гребут? А если они стакнутся между собой – беглые и новые?

Микитка подумал, что если бы на Руси начали строить галеры, то сажали бы на весла только вольных: русский человек к тяжкому труду привычен, и вольный труд, а тем паче такой нужный, ему не каторга.

Леонард вернулся через два часа: солнце взошло высоко, чайки кричали под ясным небом, а никаких кораблей на горизонте не появлялось. У комеса был озабоченный и задумчивый вид – странный вид; и он опять прихрамывал, хотя с утра ходил как здоровый.

Феодора вскочила и первая бросилась к нему; но, подбежав к комесу на глазах у товарищей, застыдилась и остановилась. Леонард улыбнулся ей и обнял; он только погладил свою подругу по спине и плечам, но всем захотелось отвернуться – столько чувства было в этом объятии.

– Ну, что? – спросила московитка, заглянув ему в глаза.

Комес вздохнул.

– Твоего мужа нет, – сказал Леонард. – Мы совсем никого не нашли…

Он взглянул на нее, и его карие глаза сказали еще больше.

– Что еще? – резко спросила Феофано, стоявшая поодаль плечом к плечу со своим Марком.

– Пропала одна лодка, – ответил Леонард обеим амазонкам. – Я велел за ней присматривать, конечно, но вы же видите, что у нас не хватает глаз! Ни глаз, ни рук!

Он развел своими сильными руками.

Феодора и Феофано, побледнев, посмотрели друг на друга с одинаковой мыслью. Фома! Это мог быть Фома!

Ну а если каторжники?

Нет, едва ли: разбойники передрались бы за такое средство спасения, решая, кому уплывать… или нет? Лодку вполне могли захватить те, кто раньше до нее добрался, только и всего.

Но беглецам сделалось ясно, что на Проте есть один человек или несколько, которые скрываются от них. Или же были до недавнего времени – и исчезли с опасными намерениями!

– Боже мой, а вдруг кто-нибудь поплыл выдавать нас в Константинополь? – ахнула Феодора, высказав то, что пришло на ум каждому. – Ведь от Прота можно доплыть на лодке, верно? И ветер как раз дует от нас к Городу! Леонард, вы… ты можешь положиться на всех своих матросов?

– Конечно, – убежденно ответил комес.

Но в присутствии этих матросов он и не мог ответить иначе.

Все долго молчали.

Потом Леонард сказал с улыбкой:

– Одно утешение у нас есть, друзья. Мы теперь знаем точно, что на Проте каторжников нет – и едва ли можно в скором времени ожидать нападения с других островов. Те, кто взял нашу лодку, вряд ли собираются вернуться сюда; а больше до нас добраться не на чем. Если не добудут лодку в каком-нибудь рыбацком поселке на Принкипосе или Халки*… но даже если и так, украдут с другою целью!

– Фома, – прошептала Феодора, думая о своем. Вдруг ее осенило подозрение… а потом ей представилась такая ясная картина похищения лодки, словно она видела случившееся своими глазами.

– Леонард, те трое твоих матросов тоже так и не нашлись? – спросила московитка предводителя.

Комес медленно покачал курчавой черной головой, глядя на нее; потом в его глазах появилось понимание.

– Ты думаешь, что твой муж мог… но каким образом? Чем он мог соблазнить их?

Феодора улыбнулась.

– Ты недооцениваешь Фому Нотараса, милый. Ты не знаешь, какой это политик!

Леонард немного покраснел, но ничего не сказал: было слишком много оснований поверить, что хотя бы частично предположения его возлюбленной верны.

Потом они поели все вместе; а после Леонард велел своим матросам нырять и высматривать затонувший груз своего судна. Что именно он вез, комес во всеуслышание не говорил. Вскоре предводитель присоединился к своим людям, но ненадолго: требовалось руководить работами с берега и на берегу, и раненая нога наконец дала о себе знать.

Почувствовав необходимость в отдыхе, Леонард пригласил с собой подругу.

Они ушли вдвоем, не оборачиваясь: и кто бы ни смотрел им вслед, молча отвернулся, словно так и следовало. Так и следовало в самом деле – право комеса на Феодору Константинопольскую чувствовали все, хотя и не все могли это право складно объяснить…

Любовники удалились в уединенное место, за кипарисы, растущие на всхолмье. Там сели рядом… и комес сразу же взял Феодору на колени. Она ахнула, изумившись, какое мощное желание возбуждал в ней этот человек. Ведь она отдалась ему только вчера!

“Так же было с Валентом…”

– Твоя нога, – задыхаясь под поцелуями любовника, пробормотала московитка.

– Забудь о ней… – прошептал критянин.

Прижимая к себе ее голову, он страстно целовал ее; а другой рукой ласкал, проникнув между ее бедер, под штаны. Она оседлала его, и Леонард так и взял ее; Феодора содрогалась от восторга, сидя у него на коленях, как древняя царица морского народа на живом троне.

Потом они еще долго не могли успокоиться, пылко целуясь и ласкаясь, – наконец Феодора оттолкнула комеса и первая придала себе строгость.

– Так нельзя! – сказала она, поправляя одежду. – Леонард, ты со мной голову потеряешь, а тебе никак нельзя!..

Леонард улыбнулся.

– Ты меня только вдохновляла и укрепляла все эти годы, дорогая.

– Но тогда я не была твоей, – хмурясь, возразила Феодора. – Иметь женщину в руках – это совсем другое дело!

Карие глаза сияли.

– Совсем другое, – согласился комес, откинув влажные волосы с ее щеки.

Потом Леонард Флатанелос посерьезнел и, отодвинувшись от Феодоры, взял за руку. Он вглядывался ей в глаза со всей душой и вниманием, как умел только он.

– Ты сейчас хотела что-то сказать мне? Пока нас не слышат?

Феодора кивнула. Она стала заплетать волосы в косу.

– Леонард, я опасаюсь, что среди нас есть предатели… или один предатель. Кто-то должен был выдать нас Валенту и городской страже! А никто, кроме наших, не знал часа отплытия… и где пришвартован твой корабль!

Она помолчала – комес все так же пристально смотрел на нее.

– И если лодку украл Фома, значит, предатель не бежал… а сейчас с нами на острове.

– Предатель мог быть среди матросов, если они уплыли с твоим мужем, – заметил Леонард. – Если ты не веришь, что твой муж сам… хотя нет, это слишком для него, пожалуй. Скорее всего, Фома Нотарас просто бежал от нас, желая показать характер, хотя один Бог ведает, к чему это приведет…

Он сдвинул брови.

– Как бы то ни было, не вижу, чем изменник может повредить нам сейчас, даже если ты права. Ты же знаешь, что вторую лодку я приказал оттащить далеко на берег, в кусты, и ее охраняют мои люди вместе с вашими.

Леонард помолчал, опять притянув подругу на колени, спиной к себе, и сцепив горячие сильные руки замком на ее талии.

– Даже если ты права, это вряд ли ухудшит наше положение сейчас. Подождем еще этот день… а потом, если корабли не придут, придется все перерешать.

Но корабли пришли: обе галеры комеса Флатанелоса, на каждой из которых, не считая кентархов – командиров судов и их помощников-надсмотрщиков было по восемьдесят воинов и матросов и гребло по две сотни каторжников. Вторая галера приплыла через час после первой.

После бурной радости, быстрых расспросов, объятий и поздравлений комес сразу же взял под свое командование экипажи обоих судов, приказав им осмотреть архипелаг. Не все подчинились приказу охотно; но никто его не оспорил, узнав, что ищут патрикия Нотараса.

Искали до самого вечера этого дня и весь последующий день; и наконец выловили в леске на острове Антигоне десять человек каторжников, которые уцелели – и, как ни удивительно, попросились назад на галеру. Обычно за побег приговаривали к смерти… но эти люди не бежали, и их комес не тронул бы. Каторжные католики видели это, поняли, что с Принцевых островов им никуда не деться… и знали, что могут попасть в Италию только гребцами на галерах Флатанелоса; а в благородство комеса найденные преступники поверили искренне.

Фому Нотараса и пропавших матросов так не нашли.

За прошедшие часы Леонард как следует расспросил экипажи о том, что делается в Стамбуле; вместе они обсуждали и оценивали опасность. Их как будто бы не выследили до Прота; и с Прота некому было подать сигнал врагу.

Они провели на острове еще одну ночь, а наутро комес приказал поднять паруса.

* Названия Принцевых островов: Принкипос – самый крупный, Халки – второй по величине.

========== Глава 119 ==========

“Но у меня есть другие достоинства – честолюбие, в совершенстве в нас оно становится добродетелью… находчивость, отвага, пусть не на поле брани, но отвага бывает разной! Верность – своей семье… и… тебе! Но моих добродетелей ты не заметил!”

(Фильм “Гладиатор”. Коммод – своему отцу Марку Аврелию.)

Фома Нотарас в самом деле не погиб.

Хотя он выглядел больным до самого крушения, в действительности ему полегчало раньше. Сестра подумала о нем, спасаясь, и жена тоже; но, конечно, они предпочли спасать детей и себя самое. И так и следовало… разумеется, ведь Фома Нотарас мужчина!

Хотя помнила ли его жена, что он мужчина и муж ей, когда прыгала в море в обнимку со своим поклонником? Фома успел увидеть это; а потом остался один, совсем один.

Он привык к одиночеству… к любви, приправленной презрением. Уже то, что он вынужден был плыть на корабле, названном именем его жены, – и все вели себя так, точно иначе и быть не могло! А этот наглец, Флатанелос, приплыл сюда на “Василиссе Феодоре”, нисколько не заботясь о том, что может выдать всех таким императорским именем!

И сейчас, когда буря угрожала разметать корабль в щепы, патрикий Нотарас вдруг понял, как действовать, чтобы заставить всех этих людей по-настоящему считаться с собой. В первый раз за его жизнь они все будут считаться с ним, негодовать или бояться – но никакого больше презрения!

Фома улыбнулся, выпрямившись навстречу ветру: он понял, что не погибнет.

Он вернулся в венецианскую беседку и прибрал немало ценностей, забытых его родственниками. “Василиссу Феодору” заливало, и темный плащ патрикия промок и тяжело обвис; плавал Фома не слишком хорошо, но он твердо знал, что не погибнет. Выбравшись снова на палубу, патрикий присел около бочек с каким-то вином или, может быть, фруктами и вцепился в канаты, все еще связывавшие их; теперь низкий борт галеры загородил ему обзор, и Фома перестал понимать, куда несет корабль. Но он и так знал, слышал!

– Галера треснется о скалы и развалится, – пробормотал Фома: он уже видел, как от судна отлетают куски; смыло в море обе мачты. – Но меня она успеет донести до места!

Может быть, еще кто-то на корабле спасался так же, как он; патрикию было не видно. Он сидел за бочками, продрогнув и промокнув до костей в своем плаще; корабль мотало, “Василисса Феодора” уседала все глубже – но держалась на плаву. А потом вдруг резко накренилась вправо, и все, что ни оставалось на палубе, поехало прямо на Фому. Фома вскрикнул и выпустил канат; тот лопнул, и бочки покатились на патрикия. Тот едва успел увернуться. Одна бочка, ударившись о борт, расселась, и из нее посыпались апельсины, оранжевые, как рясы кардиналов…

Фома взмахнул руками и вывалился за борт.

Уйди он сразу ко дну, неизвестно, выплыл ли бы; но, ударившись об воду, Фома вместе с этим ударился о что-то деревянное, и вцепился в этот предмет обеими руками. Это была разломанная бочка, и она оказалась достаточно велика и прочна, чтобы патрикий мог держаться за нее, не окуная головы в воду; он подгребал ногами, с ликованием помилованного видя совсем близко берег Прота. Но потом бочка все-таки вывернулась у него из рук, и Фома ушел под воду; он сумел выплыть, яростно и неумело биясь, и продержался на поверхности несколько мгновений. Его накрыло снова; и притопило так, что патрикий задохнулся бы, если бы не ударился наконец о берег.

Полумертвый от такого испытания, он, дергаясь и стеная, пополз вперед, ничего не видя и не слыша; и, в отличие от Феодоры, полз не делая остановок, как краб, пока не лишился чувств.

Очнувшись – он не знал, сколько прошло времени, – патрикий Нотарас обнаружил, что по-прежнему один. Все тело болело, и шевельнуться было так тяжело, точно он лежал на самом дне.

Но над ним было небо, пусть и свинцовое от туч; море все еще шумно плескалось за спиной, но достать его уже не могло. Сделав над собой большое усилие, патрикий сел и, встряхнув головой, осмотрелся.

Он увидел вокруг только желтые скалы и море; потом, окинув взглядом пустынный берег, заметил разбросанные там и сям куски дерева, останки галеры Флатанелоса. На миг его охватил ужас: а что, если он единственный, кто спасся?..