Текст книги "Ставрос. Падение Константинополя (СИ)"

Автор книги: MadameD

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 78 страниц)

Феофано почти сразу вырвалась вперед; Дионисий держался на корпус позади, как и подобало первому военачальнику. Феодора некоторое время скакала рядом с ним, глядя только на Феофано; потом повернула к Дионисию голову – и увидела, что Аммоний тоже смотрит на нее. Он кивнул, встретив ее взгляд, и тут же отвернулся: нет, старший Аммоний не одобрял ее! Но и не собирался ее подводить только по этой причине. Он был куда надежнее брата.

Это был какой-то рок для них – встречать на своем пути надежных старших братьев при изменчивых младших! Как будто эти благородные семьи перенимали друг у друга судьбу и образцы поведения! А может, творили общую судьбу одной своей волей?..

Потом вдруг Дарий, ехавший по другую руку от Дионисия, пропустил дядю вперед и, обогнув его сзади, подъехал к Феодоре вплотную. Он схватил руку московитки и пожал ее прежде, чем та успела что-нибудь сказать. Феодора изумленно взглянула мальчику в глаза.

– Мой отец тоже… прежде, – шепнул тот едва слышно; потом вдруг сорвал с шеи золотую цепочку с подвеской и, поцеловав ее, вложил в руку Феодоре. Чуть улыбнувшись, он отъехал и опять занял свое место по правую руку от старшего Аммония.

Феодора на всем скаку поднесла к глазам подарок: какой-то странный амулет, о значении которого нужно будет спросить Феофано. Потом она надела украшение на шею и, подняв голову, с улыбкой махнула Дарию. Тот махнул в ответ – невзирая на то, что произошедшее совсем не понравилось его дяде.

И не очень-то хорошо со стороны Дария было выдавать обыкновения своего отца – хотя Феодора знала о них и раньше; как знала и то, что на Востоке к этому относятся иначе, чем даже в Греции. Султан Мехмед, как говаривали, имел такой же гарем мальчиков, как и женщин.

Но, по крайней мере, она знала теперь, что Дарий ее не предаст. А его диковинный подарок, быть может, однажды спасет ей жизнь!

“Но защитит ли меня этот амулет от твоего отца, юный Дарий? Или этого ты не знаешь?”

Таким, как сказал Дарий, Валент Аммоний был до нее – теперь он хочет ее!

И Феодоре очень захотелось сделаться такой амазонкой, какой она увидела себя во сне.

========== Глава 71 ==========

Когда они сделали первый привал и раскинули палатки, Феодора хотела помочь солдатам и слугам по хозяйству – но едва попыталась встать со своего войлока, почувствовала, что ноги ее не слушаются; она упала назад и склонила голову, стыдясь своего позора. Феодора устала гораздо больше, чем ей казалось во время скачки.

К горлу подкатывала тошнота. Она всхлипнула.

“Господи, избави, – думала московитка. – Только не сейчас!”

Ей казалось, что новый этот ребенок, который, может быть, зреет в ее чреве, сразу стеною отделил ее от товарищей, от госпожи, от общего дела… как всех женщин отделяют от важных дел дети: а сама она стала намного тяжелее для них, просто неподъемной. Что им всем делать с ней – с беременной, когда готовится, быть может, решающая битва с силами Ибрахима-паши?

Феодора подняла голову и увидела, что в другом углу Магдалина возится с ее малышкой: теперь итальянка почти полностью взяла Анастасию на свое попечение, и давно уже кормила ее вместо матери. Молоко так давно пропало… как теперь судить, что с ней?

Она увидела, как Вард, утомившийся долгой тряской и сидением на возу, радостно бегает от одного взрослого к другому. Феодора крикнула, вдруг охваченная ревностью:

– Вард! Сынок, иди сюда!

Мальчик тут же подбежал на своих крепких ногах. Он обхватил ее за шею, обдав горячим дыханием ее лицо.

– Мама, я тебя люблю! – воскликнул он.

– Мой маленький царевич, – растроганная Феодора расцеловала его и прижала к груди. Продолжал бы этот малыш так же любить ее, узнав, о чем его мать сейчас думает?

Она опять ощутила тошноту и горечь во рту.

– Ну, иди… Иди, поиграй, – она даже слегка оттолкнула ребенка от себя.

– Мама, я хочу есть, – пожаловался Вард; он потянул в рот палец. Феодора нахмурилась.

– Скоро, – сказала она, отнимая крепкую ручонку сына ото рта. Он уже сейчас был силач: не так-то легко было это сделать.

“Леонард Флатанелос был бы счастлив, имея такого сына… Он как будто в него уродился”, – неожиданно подумала московитка.

От костра, который развели снаружи, уже тянуло ароматным дымом; а ей вдруг стало еще хуже от запаха жаркого, хотя совсем недавно она умирала от голода!

Феодора легла и отвернулась к холщовой стенке палатки; она заплакала, беззвучно, чтобы никто не заметил и не встревожился за нее. Этого только сейчас не хватает!

Позади нее раздались шаги, которые не могли принадлежать мужу: слишком быстрые, бодрые и упругие.

Феофано склонилась над ней; Феодора ощутила на своем плече ее теплую сильную руку, а на щеке прикосновение жестких вьющихся волос и горячий шепот:

– Что ты лежишь? Устала? Сейчас мы будем есть!

Феодора села и повернулась к царице. Когда она подняла на нее глаза, то даже не пыталась ничего скрывать. Феодора положила руки на живот.

– Устала, моя василисса, – сказала московитка.

Феофано стояла над ней – высокая, крепкая, все еще в панцире и защитном поясе, словно выкованная из стали. Но когда Феодора посмотрела ей в лицо, то поняла, что царица не из стали, а из глины – такой же прах, как они все…

– Вот как? – наконец спросила Феофано.

Ее лицо заметно побледнело под загаром.

– Да, – ответила московитка.

– Значит, дальше поедешь в обозе, – сказала царица.

Она отвернулась, плечи опустились. Ее неподвижную фигуру позолотил огонь – Феофано стояла как статуя: но что сейчас творилось в душе этой статуи!

Феодоре больше всего на свете захотелось утешить госпожу; но было нечем.

Она утерла слезы и неловко встала сама; рядом с Феофано и ее мужами московитка показалась себе еще более неуклюжей и слабой, чем была. А ведь это только начало!

Феодора прошла мимо царицы к выходу, даже не пытаясь найти глазами мужа. Вдруг она возненавидела его так, как не ненавидела даже тогда, когда он взял ее силой в Большом дворце.

Хотя тогда она не испытывала к нему настоящей ненависти, правду сказать! Ненавидеть может тот, кто воспитал в себе страстную душу, много пережил и передумал, много сотворил, обрел и потерял – а она еще спала тогда и не знала ни себя, ни других: и не имела потому твердой почвы для ненависти. Сейчас же она просто задыхалась, одолеваемая своими страстями.

Московитка села к костру и опять почувствовала на своем плече руку царицы.

– Ничего, – сказала Феофано. – Бог даст, все наладится!

Эти слова были так дики в ее устах, что Феодора засмеялась. Она поняла, что это говорила не Феофано, – это говорила устами гречанки ее собственная душа: та часть ее, которую она сообщила Феофано вместе со своею любовью.

Она заставила себя поесть со всеми и даже улыбаться им; греческие и азиатские лица перед нею были как в тумане. Все они вдруг показались ей чужими, одна Феофано была своя, ближе, чем сестра…

Но Феофано не может принадлежать ей одной! Она даже не может заниматься подругой больше, чем остальными. И зачем только Феодора выдала ей себя – разве мало у василиссы забот?..

И у Феодоры дети: вот забота, которой никогда с себя не сложить.

Феодора первая встала от костра, не попрощавшись со своими товарищами, и пошла к детям, держась за живот: ее опять мутило. Даже грядущая война показалась ей незначительной – все ее существование сосредоточилось в ее чреве: страшная, неизбывная судьба женщины!

Она не знала, кто смотрит ей вслед, и ей было это почти безразлично.

Феодора проведала Анастасию, попыталась повозиться с Вардом, но чуткий мальчик понял, что с матерью что-то неладно; она оставила его прежде, чем он испугался.

Ей с мужем была приготовлена одна постель, как и следовало: Феодора легла первая, лицом к стенке палатки, и завернулась в шерстяное одеяло, более всего желая, чтобы муж ее не тронул и ни о чем не спросил.

Как это легко – сотворить ребенка! А потом муж утрется и отойдет: и все, все предстоит расхлебывать жене…

Она уже задремала, когда почувствовала, как подстилку придавило чужое теплое тело; Фома повздыхал позади нее, устраиваясь поудобнее, но так ни о чем и не спросил. Хоть одеяло не отнял.

Когда на другое утро они пустились в путь, вместо филэ василиссы Феофано, ее блестящей советницы и первой помощницы, в обозе ехала совсем другая женщина – обычная женщина, несчастная мать, которая не знает, что будет завтра, что стрясется через час! Наседка, дрожащая над детьми!

Феодора ненавидела свое положение – нет, она никогда не лицемерила сама перед собой, как и перед церковью, и перед своими господами: для политики она была слишком искренна. Скверного друга нашла себе Феофано!

Наконец к Феодоре, которая сидела на возу завернувшись в одеяло, подскакал муж: учуял что-то – или учуял давно, а только сейчас решился подступиться?

– Что с тобой? Ты сама не своя уже второй день! – воскликнул Фома Нотарас.

Феодора подняла глаза, и он даже отпрянул от ее взгляда вместе со своей лошадью.

– Не тронь меня, – приказала московитка мертвым голосом. – Уйди!..

Патрикий подчинился беспрекословно; поворачивая своего белого коня, он оглянулся на нее, бледный и растерянный, лицо нимбом осияли светлые волосы… Потом Фома скрылся, присоединившись к другим конникам. Феодоре ничуть не стало его жаль.

Потом она почувствовала запоздалую сильную вину за то, что забыла об общей для них опасности и отдалилась от Феофано… сейчас, когда этого никак нельзя! Кто еще поддержит царицу, кроме нее? Марк?

Он, конечно, глубоко предан ей, но слишком прост для такой женщины – и, как истинный лаконец, не годится для разговоров совсем…

Или Фома? Он мог бы – раньше, когда был ее любовником: но не теперь, когда любовницей Феофано стала его жена!

Когда они опять остановились на привал, к Феодоре тотчас подошла царица: она тоже устала, конечно, хотя ее закалка позволяла это хорошо скрывать. Но сама Феодора, хотя ехала на возу с удобством, устала куда больше этой всадницы.

Феофано пыталась разговорить ее, улыбалась, и Феодора со всем усердием пыталась отвечать на такую заботу. Ее усердие было слишком заметно, должно быть, потому что Феофано скоро помрачнела и, поцеловав ее, ушла, велев отдыхать.

Наверное, скоро Феофано отдалится от нее совсем – как тогда, когда только втянула Феодору в свои интриги при жизни старого Иоанна! Отдалиться так легко, а особенно гордой греческой аристократке, более того: теперь правительнице! Что Феодора будет делать тогда, потеряв ее – лучшего и умнейшего друга, который у нее когда-либо был?..

Плохо понимая, что делает, она закинула руки за голову, поправить спутанные волосы, и ощутила, как что-то холодное качнулось у нее на шее, как будто крест. Нет, ничего подобного. Амулет, подаренный юным персом.

Феодора вытащила золотую подвеску вместе с цепочкой и поднесла ее к глазам: странный знак – не то буква, не то звезда… Нет, что в нем проку!

Ей опять захотелось лечь, и она опять сделала это, безучастная ко всему прочему. Перед нею проходили воины Феофано, занимавшиеся своими делами, носившие вещи, разоружавшиеся… Вступил в полосу света, падавшего со стороны входа, и тут же скрылся Дионисий Аммоний: красивый черный бог. Потом около Феодоры появилась другая черная фигура.

Поняв, что этому человеку нужно ее, Феодора в испуге села; и гость тут же отпрянул. Не из страха, а из страха встревожить ее!

Ее сейчас совсем, совсем нельзя тревожить! Никаких разговоров о войне, о политике; даже планов на завтрашний день вместе с ней строить нельзя…

– Тише, – прошептал юный перс.

Его большие черные глаза смотрели на нее с тревожной нежностью, как глаза слуги гарема, с детства приученного подчинять все свои нужды нуждам прекрасных затворниц и их господина.

– Что тебе? – хмуро спросила Феодора.

– Выпей это, госпожа, – Дарий обнял ее за плечи, так ненавязчиво, что это ничуть не возмутило ее; а другой рукой он поднес к ее губам кубок.

– Это успокоительное питье, – прошептал он. – Ты сразу заснешь.

– Это царица прислала? – спросила Феодора.

– Да, – ответил Дарий.

Он замешкался с ответом совсем чуть-чуть; и Феодора поняла это, когда уже сделала глоток. А потом рука юноши с силой прижала к ее губам кубок, и в горло пролилось все остальное.

– Убийца, – прошептала Феодора; но питье, обжегшее горло, словно подкосило ее, и она упала на тюфяк. В глазах помутилось, потом желудок сразу же сжался, и она поняла, что перевернулась на живот; а потом чья-то рука подхватила ее и приподняла, поддерживая снизу. Дарий?.. Но зачем ему?

Желудок вывернуло, но легче не стало; Феодора попыталась позвать на помощь, но язык не повиновался. Она упала на подстилку снова и с трудом перевернулась опять на спину. В глазах все двоилось и казалось несоразмерно огромным, как во дворце вавилонских царей. Феодора протянула руку – и наконец ощутила крепкое пожатие.

– Госпожа, – пробормотала она.

– Я здесь, здесь!

Феофано погладила ее по голове.

– Держись, дорогая! Уже недолго!

Феодора застонала. Недолго?.. Слава богу, отмучится!

А потом в животе что-то горячо скрутилось; потом отпустило… и она почувствовала, что истекает кровью. Боль наполнила всю нижнюю половину тела, ноги свело; и она подтянула колени к животу, замотала головой, борясь за жизнь, отталкивая от себя смерть!

Ее еще раз схватила судорога; а потом все прекратилось. Кровь еще бежала, но уже ослабевала. Больная ощутила руку царицы на своем лбу.

– Все… уже все, – сказала Феофано.

Феодора открыла глаза, попыталась приподняться; но Феофано силой удержала ее на постели.

– Не двигайся, тебе нельзя!

Феодора закрыла глаза; сил спорить не было, да и двигаться тоже. Липкая от крови одежда отвратительно облепила тело; вскоре она почувствовала, как с нее снимают платье, приподнимают ее, но когда из-под нее попытались выдернуть тюфяк, Феофано сердитым окриком остановила помощников. Ей нужно было оставаться в покое не меньше нескольких часов!

Феодора впала в забытье, и еще долго слышала вокруг себя голоса, ощущала прикосновения… а может, ей грезилось. Но только одно было настоящим – Феофано, которая сидела с ней и держала ее руку.

Когда московитка открыла глаза, царица улыбнулась: глаза у нее запали, но она выглядела такой же сильной, как прежде. Сильнее и живее, чем тогда, когда узнала о ребенке своей подруги!

– Бог тебя спас для меня, – сказала Феофано.

Она склонилась и поцеловала ее: черные волосы выскользнули из-под золотых лент, наискось переплетавших голову. Сейчас Феофано была одета женщиной, большой госпожой: и выглядела величественнее, чем тогда, когда на ней была броня.

– А где Дарий? – шепнула Феодора.

Феофано улыбнулась, и глаза ее сверкнули.

– Здесь, – сказала она.

Гречанка повернула голову, и Феодора, проследив за ней глазами, увидела в стороне тонкую фигуру – коленопреклоненную, с опущенной головой: Дарий Аммоний даже не думал бежать от правосудия!

Феодора попыталась приподняться, и царица уложила ее обратно.

– Кто еще здесь? – с трудом спросила московитка.

– Все, кто нужен, – ответила Феофано.

Она сложила руки на груди и словно окаменела; на губах зазмеилась улыбка.

– Мальчик хотел оказать тебе услугу, – сказала гречанка. – Правда, Дарий? Посмотри-ка на меня!

Медленно Дарий поднял голову – в свете единственной лампы стало видно, что он бледен, губы посерели.

– Да, моя василисса, – наконец ответил юноша. – Я видел, что госпожа… Я знал, что этот ребенок чрезмерно отяготит всех, и госпожа совсем не хотела его! От него следовало избавиться, пока не поздно, но госпожа не сделала бы этого: тогда я сам помог ребенку вернуться туда, откуда он явился! Пусть эта вина будет на мне, а не на госпоже!..

Феофано издала смешок в наступившей могильной тишине; и тогда Дарий уткнулся лбом в пол. Он так и застыл перед своей повелительницей, не смея просить пощады.

– Ты поступил по древней восточной справедливости, – наконец сказала императрица. – И по этой же восточной справедливости и будешь судим: пусть твою участь решит женщина, которую ты отравил! Что ты скажешь, любовь моя?

Она взяла Феодору за руку.

– Я не знаю, как его судить, – прошептала потрясенная больная.

– Дарий – дитя Востока, – сказала Феофано, не спуская глаз с юноши, который все еще лежал перед ними обеими, не поднимая головы. – Но Востока древнего, а не мусульманского! Ты знаешь, почему, Феодора?

– Потому что у магометан женщины не решают участь мужчин, – прошептала Феодора.

– Верно, – убийственно спокойно сказала царица. – Но мы не магометане – не так ли, Дарий?

Дарий замотал головой, не поднимая ее.

– Стало быть, все решит слово Феодоры, – заключила Феофано, поворачиваясь к больной. – Каково будет твое решение? – спросила она.

Феодора усмехнулась. Ей показалось, что она все еще в бреду: нет, ей точно это снится!

– Какое тут может быть наказание? Не высечь же! Тут только казнить… или помиловать!

– Как скажешь, так и будет, – ответила Феофано.

И Феодора поняла: если она скажет – казнить, Дарий умрет.

– Но ведь Дионисий вступится, – прошептала она.

– Не вступится, – ответила царица.

Феодора протянула руку к юноше.

– Дарий… посмотри на меня!

Он наконец выпрямился и устремил на нее взгляд своих нежных испуганных глаз.

– Я тебя не прощаю, потому что я тебя не судила… сам по себе посуди, что ты сделал! Сейчас можешь идти, я тебя не казню!

Дарий кивнул, попытался улыбнуться; потом неловко встал и хотел скользнуть в темноту, к выходу, но тут же в той стороне послышалась возня. Дарий слабо вскрикнул, забился, а потом затих в чьих-то сильных руках. Марк!

– Пусть мальчик пока далеко не убегает, – сказала Феофано, сухо рассмеявшись: а Феодора тут же прокляла свою глупость. Конечно, Дарий мог быть настоящим отравителем – точно так же, как и благодетелем!..

Феофано опять погладила ее по голове и улыбнулась.

– Теперь все хорошо, дорогая. Отдыхай.

Все было – чем дальше, тем хуже; но сейчас они обе испытывали великое облегчение.

– А я ведь и вправду почти благодарна ему, – наконец хрипло сказала Феодора. Прокашлялась.

Феофано кивнула.

– Я понимаю, дорогая.

“Поэтому он все еще и жив”, – подумала Феодора: вдруг осознав, что если бы она умерла, Дарий отправился бы следом, чьим бы сыном ни был.

Она нащупала на груди забытый амулет и подумала вдруг: Дарий, наверное, надеялся, что эта вещь охранит ее!

Феодора слабо улыбнулась и пожала пальцы василиссы.

– Теперь я понимаю, почему азиатские царства стояли тысячи лет, – прошептала она. – Если у них были тысячи таких слуг, как Дарий!

– Он, конечно, никакой не христианин, как и его отец и дядья, – откликнулась Феофано, хмуря брови. – Но и на мусульманина наш юный Аммоний не похож… Однако зороастризм, учение его предков, было очень близко к христианству, и, пожалуй, куда здоровее и жизнеспособнее христианства в его теперешнем виде! Это-то и скверно!

Она усмехнулась. Взяла амулет, подаренный Феодоре Дарием, и рассмотрела, проведя по нему ногтем.

– Пусть мальчика очень крепко стерегут. Он умен и смел – и очень себе на уме, – заключила Феофано, блестя глазами.

========== Глава 72 ==========

Когда Феодора еще раз проснулась, она увидела подле себя мужа – он не спал, сидел и смотрел на нее. Она тут же закрыла глаза снова, пока патрикий не понял, что жена очнулась; со вздохом повернулась к Фоме спиной, словно бы во сне. И тогда московитка вдруг почувствовала, как он наклонился и поцеловал ее; и ее щеке стало мокро – Фома плакал!

Ей пришлось напрячь всю волю, чтобы тотчас не повернуться к мужу и не разрыдаться вместе с ним; но никак нельзя. Иначе это не кончится! Фома может обезуметь, как Метаксия, – Феодора видела сама, что в гневе он бывает так же страшен, – и потребовать крови Дария, взбунтоваться против сестры…

Феодора почувствовала, что муж лег: далеко от нее, но достаточно близко, чтобы не упускать из виду. Она улыбнулась; потом наконец позволила себе закрыть глаза и расслабить тело.

Только сейчас она почувствовала, что тело все еще болит, как будто она оправлялась от родов. Если до завтра не пройдет – что делать?

Утром она смогла сесть сама, и, оглядевшись, обнаружила около себя Фому. Светловолосые люди дольше казались молодыми – но только сейчас Феодора увидела, как патрикий постарел за последние несколько месяцев.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил муж; он был отрешен – затем, чтобы держать себя в руках, поняла Феодора.

– Жива, – она попыталась улыбнуться, радуясь усилиям Фомы сохранять свое достоинство.

Патрикий кивнул и осторожно, словно лаская чужую женщину, пригладил ее волосы. Позади их ходили мужчины – показывался и Дионисий; Дария было не видать, но, наверное, его отделили от всех и теперь стерегли, как приказала василисса.

– Я принес тебе поесть, – сказал патрикий. – Сестра… Сестра собирает всех, мы скоро тронемся, – прибавил он, угадав, что непременно захочет знать супруга.

– Спасибо, – ответила Феодора, опустив глаза; на этом силы кончились. Она едва держала ложку, но когда муж хотел накормить ее с ложки, отказалась.

Однако на воз он отнес ее на руках – и от своего имени и от имени сестры велел лечь. Феофано так и не подошла; но когда Феодора высунулась наружу, отчего боль вернулась с новой силой, увидела, что Фома и царица разговаривают немного поодаль, изредка бросая обеспокоенные взгляды в ее сторону.

Перед тем, как сесть на коня, Феофано приблизилась: и, быстро осмотрев подругу, улыбнулась и погладила ее по щеке.

– Все хорошо? – спросила царица.

– Да, – ответила Феодора.

Обе понимали, что это ложь; и обе обрадовались, что все еще способны так бодро лгать друг другу.

Феофано молча кивнула и скрылась; потом раздались ее окрики – конники вскакивали на лошадей, слуги на возы; немногочисленная пехота строилась. Пехота, как и обозы, и женщины с детьми, очень замедляла передвижение. Феодора задалась было вопросом – когда подойдет большое войско; но тут же отказалась от размышлений. На них тоже уходят силы, нужные на выздоровление!

Она легла и, завернувшись в одеяло, порадовалась, что еще тепло. Пошевелив губами, пробормотала молитву, забыв о всякой философии: пусть Господь задержит врагов как можно дольше, пока Феофано не соберет силы!

Феодоре пришлось провести еще целый день лежа – на тряском возу, считая все рытвины и ухабы на скверных дорогах империи. Муж к ней подъезжал еще несколько раз – спрашивал, каково ей; Феодора улыбалась и отвечала односложно и одинаково.

Потом, когда они остановились, муж так же снял ее с воза, как посадил; Феодора вывернулась из его рук – и чуть не упала. Однако заставила себя шагать самой, несмотря на боль и слабость, – знала, что если не начнет теперь же, тело отвыкнет от усилий и предаст ее, предаст всех в самую неподходящую минуту!

Когда муж принес ей еду, Феодора попросила его позвать Феофано.

Фома кивнул.

– Позову. Но если она свободна, сама подойдет.

Это несчастье, казалось, уничтожило даже ревность; но когда все начнет налаживаться, тотчас найдутся силы и на такую роскошь. Без ревности людям не обойтись так же, как без соли!

Фома наконец ушел; и вскоре появилась Феофано – в вышитой шерстяной рубашке и шароварах с высоко затянутым алым кушаком. Феодора с изумлением поняла, что царица одета совершенно по-турецки. Гречанку в ней можно было узнать только по лицу; да еще по прическе – волосы она стянула шнурком высоко на затылке, распустив по спине.

Феофано приблизилась к ней и села рядом; от нее пахнуло потом, свежим здоровым запахом телесных упражнений. Ее рубашка прилипла к телу на спине и под высокой грудью.

– Как ты себя чувствуешь? – повторила царственная подруга вопрос мужа.

– Жива, но проку от меня мало, – усмехнулась Феодора. – Как там Дарий?

– На возу, – сказала Феофано. Улыбнулась. – Он, как и ты, не может встать уже второй день.

– Ах, – Феодора догадалась и в волнении поднесла руку к губам. – Но он не болен?

Феофано пожала плечами.

– Жить будет, – ответила она с явственным сарказмом. – Но это для него полезный урок, во всех отношениях!

Феодора помолчала, прикрыв глаза, – ей ни на минуту нельзя забывать, что за женщина перед ней, пусть даже это и ее филэ! Тем более нельзя!

Она нащупала холодную золотую звезду у себя на шее, как раньше привычно хваталась за крест.

– Что это такое? – спросила она, показывая свой амулет.

– Здесь есть солнце, как видишь, – Феофано провела пальцем по острым золотым лучам. – И в него как будто бы вписана буква… а! Как любопытно!

Феофано улыбнулась какому-то своему открытию.

– Погляди-ка, дорогая, – солнце заслонила львиная морда, грива растрепалась ореолом, и между прямых лучей извиваются пряди, похожие на змей… А вот тут, вверху, лучами выставились бычьи рога.

– Ты видела такое когда-нибудь? – спросила московитка. Феофано качнула головой.

– Никогда. Хотя языческие амулеты могут иметь тысячи лиц и форм, точно так же, как у христианина охранительный знак один.

Она усмехнулась.

– Я сразу вспомнила покинутый дворец быка и льва в Константинополе – Буколеон! Как много мы взяли на востоке, у персов, у египтян… в том числе и пристрастие к таким многозначным украшениям! А новые язычники сейчас забавляются старыми богами, используя наследие предков, прежде всего, для тайного сообщения и обозначения своих…

Она нахмурилась и очертила пальцем солнечный круг, останавливаясь в нескольких местах.

– А вот тут, по ободу, – посажены крошечные изумруды и рубины, напротив каждого луча… Изумительная работа!

Царица прервалась и взглянула на подругу сияющими глазами.

– Глупый мальчишка отдал тебе фамильную драгоценность! Может быть, она и не так стара, как выглядит, в наше время любят подделывать под старину, – но стоит великих денег, много больше своего веса золотом!

Феодора усмехнулась, невольно прикрыв амулет ладонью, словно защищая от посягательств.

– Так вот за что Дионисий выпорол племянника – это главное его преступление!

– Пожалуй, – ответила гречанка: она улыбалась шутке подруги, но глаза были очень серьезны.

– Однако теперь эта вещь принадлежит тебе, владей! – произнесла она. – Аммоний не может потребовать ее назад! Ты заплатила Дионисию ее полную цену!

Потом она положила Феодоре руку на колено; та пошевельнулась от неловкости, но сразу вслед за этим ощутила желание, которое Феофано всегда пробуждала в ней, как бы Феодора себя ни чувствовала. Сколько же страсти в этой женщине!

– А крест свой ты носишь? Я на тебе его что-то давно не примечала, – сказала императрица.

Феодора покраснела: поняв, когда Феофано могла приметить, чего не хватает у нее на шее, под платьем.

– Нет, – честно ответила московитка. – Я не могу носить крест вместе с… этим, – она показала пальцем в самую оскаленную львиную пасть. И тогда, когда мы… тогда тоже не могла.

Она покраснела еще сильней, глядя в глаза Феофано: царица подняла голову, выражение ее смуглого лица стало очаровательно-торжествующим.

– Ну конечно, моя честная Желань Браздовна, – сказала она.

Потом подумала и прибавила:

– Вот и при них тоже креста не выставляй.

– При Аммониях? Им-то когда увидеть, что у меня на шее! – воскликнула Феодора: но она уже чувствовала, что Феофано строит новые планы, неизвестные и опасные планы на нее…

– Думаю, что тебе не след дальше ехать с нами, – сказала Феофано. – Это тяжело и тебе, и остальным, и дальше будет только тяжелее – ты не успеешь оправиться, это я тебе говорю! Военную жизнь могут вынести только здоровые и крепкие люди; да и детям плохо подвергаться опасностям, которых можно избежать!

Феодора отшатнулась.

– Ты… отсылаешь нас? Куда?.. С кем?

– Дионисий предлагал нам гостеприимство, не так давно, – ответила царица. – Думаю, это обещание еще свежо; а нет, так я ему напомню… Как я сразу не подумала!

Феодора стиснула руки на коленях.

– Мне – и моим детям ехать в дом Дионисия? – воскликнула она, широко раскрыв глаза: точно госпожа предлагала ей самой положить голову в львиную пасть.

Феофано рассмеялась.

– Уверяю тебя, что его юные дочери не кусаются, – ответила она. – А жена уже потеряла свои зубы! Это славное и достойное семейство, я давно их знаю… и тебе если даже не обрадуются, смогут принять как должно. А тебя начинают любить многие, кто узнает поближе, – это свойство русов, подобных тебе…

Она прервалась.

– Да и если сказать серьезно – у Дионисия тебе сейчас будет безопаснее всего, намного безопаснее, чем с нашим войском и в моих владениях!

Феодора осторожно кивнула; она как будто бы понимала. Но царица наверняка имела еще и другие соображения, ей неизвестные.

Потом Феофано обняла ее за плечи.

– Ты очень помогла мне тогда, милая Феодора, – когда встречалась с Леонардом Флатанелосом…

Феодора тихо ахнула и попыталась высвободиться; но Феофано не пустила.

– Я не могу, – начала было Феодора: понимая, что это будет попранием всех законов чести и гостеприимства. Но посмотрела в огромные серые глаза с янтарными отблесками, нездешние глаза, – и замолчала.

Конечно, ни о каком попрании и речи сейчас быть не может: на войне законы свои, а византийские войны имеют особенные законы, для которых не существует еще русских слов.

– Если ты мне прикажешь, василисса, – сказала Феодора: она побледнела, но не запнулась, произнося это.

Феофано улыбнулась.

– Я знала, что ты поймешь меня. И знаю, что ты одна из всех никогда меня не подведешь, – сказала она. – Конечно, я тебе приказываю! Но не тревожься за себя и детей… вы будете в меньшей опасности, чем мы, как бы ни повернулось дело. С тобой поедут твои охранители и еще воины, которых я выделю, хотя большое войско еще не подошло… Дом Дионисия тоже крепко стерегут.

Она подумала.

– Ну как, согласна?

– Согласна. Но цари так не спрашивают, ведь ты приказала! – ответила Феодора со всей серьезностью.

Феофано с удовольствием поцеловала ее.

– Теперь я понимаю, почему так тебя люблю, – сказала она. – Но будь покойна: я не велю ничего, бесчестящего тебя.

Откинула назад волосы.

– Помни, что есть два способа войны, как и два способа правления, – мужской и женский, – задумчиво сказала патрикия Метаксия Калокир. – Мужские войны вспыхивают, сжигая все губительным и очистительным пламенем, и затихают; женские же не столь разрушительны, но не прекращаются никогда: сколько существует человечество. Однако женщин замечают намного меньше, чем мужчин. Это и плохо, и хорошо – все при большом желании можно обратить в свое преимущество!

Она сощурила глаза.

– И помни главное, любовь моя, – что потерять душу легче, чем что бы то ни было другое. Особенно нам, женщинам!

Феодора склонила голову.

– Пиши мне, – попросила она.

– Именно так мы и будем разговаривать. Ты будешь узнавать решительные новости первая, – ласково ответила Феофано.

========== Глава 73 ==========

Конечно, муж отпустил Феодору, – московитка не сомневалась, что это они уладили с Феофано до того, как императрица приступила к ней самой. И Дионисий был согласен, даже рад такому избавлению.