Текст книги "Ставрос. Падение Константинополя (СИ)"

Автор книги: MadameD

сообщить о нарушении

Текущая страница: 63 (всего у книги 78 страниц)

* Новый Завет (Евангелие от Иоанна).

========== Глава 136 ==========

Когда гости уже собирали вещи, Мелетий отозвал Леонарда в сторону – для разговора, который оба давно предвосхищали. Атриум был пуст – снаружи, даже в крытом дворе, было жарко, и друзья устроились на бортике облицованного зеленым мрамором бассейна, из которого веяло прохладой: проточная вода, поступавшая по одной трубе, убегала в другую.

Леонард, сложив на груди обнаженные руки, – он снял верхнее платье, – внимательно смотрел на Мелетия. А тот долго глядел на героя, поглаживая подбородок, – и наконец усмехнулся и покивал: с полнейшим пониманием всего.

– Бедный мой Одиссей*, – сказал старый киликиец. – Ты наконец-то нашел дом после бесконечных странствий – и там тебя тоже поджидают враги? Или ты Гектор, которому досталась Елена вместо Андромахи? Царицу амазонок, – при этих словах Мелетий понизил голос, – ты уже привел под стены Трои царице на погибель.*

Леонард долго смотрел на Мелетия, лицо его не меняло выражения, – потом едва заметно кивнул.

– Да, – сказал красавец комес. – Я знал, что ты давно знаешь… и, пожалуй, был глупцом, рассчитывая скрыться хоть где-нибудь, – вдруг рассмеялся он. – Может ли Гектор прятаться как вор – и удастся ли это ему, даже если герой струсит?

Леонард отвернулся. Ветер, вдруг ударивший друзьям в спины, бросил черные блестящие кудри ему в лицо, отдув их с мощной шеи.

– Я все же надеюсь хоть сколько-нибудь еще прожить на свете, – сказал Леонард. – Продержаться достаточно… нет, просто надеюсь защищать мою Феодору и ее детей сколько смогу.

Мелетий кивнул, не сводя глаз с критянина: он, конечно, давно знал и то, что Леонард не отец детям Феодоры.

– А потом что? – спросил он. – Предположим, что ты… что будет с твоими женщинами и детьми, когда тебя убьют?

На мгновение Леонарду представилось, что Феодора и Феофано погибают страшной смертью; потом он представил их в руках Валента Аммония, и это показалось еще страшней.

А Фома Нотарас? Его слезливое письмо ничего не значило! Именно такие люди в Риме становились самыми страшными тиранами, когда им развязывали руки!

– Я не знаю, что будет с ними, – серьезно сказал Леонард. – Я не в силах об этом думать, – прошептал он, прикрыв глаза.

Мелетий улыбнулся и, наклонившись к другу, положил руку на его обнаженный локоть.

– Я все же думаю, что ты можешь еще прожить долго, – сказал он. – Главное – захотеть этого. Я ведь знаю, что истинные герои, вроде тебя, каждый день внутренне готовят себя к смерти, – покачал головой киликиец. – Потому они себя и выдают. У тебя, я давно заметил это… сильна воля к смерти, как у прирожденного воина.

Оба на некоторое время замолчали: Мелетий – оценивая положение, а Леонард просто с мрачной безысходностью. Потом опять заговорил хозяин дома.

– Конечно, сейчас ты опасаешься Констанции, – сказал Мелетий. – Но пока не бойся. Я почти уверен, что она не догадалась, хотя, конечно, с самого начала зачислила вас в еретики… Но моя супруга всегда была хуже осведомлена о делах Византии, чем я. Ты же знаешь, женщина всегда женщина.

Он посмотрел на Леонарда.

– Ее мысли больше всего занимает собственный дом.

Леонард безмолвно кивнул.

– Ты прав в том, что моя жена с самого начала крепко невзлюбила вас, и поняла, что вы скрываете правду о себе и самим своим существованием угрожаете святому престолу римской церкви… но, я думаю, Констанция еще долго не осмелится тронуть вас, хотя и желала бы, – усмехнулся Мелетий.

– Почему? – спросил Леонард напрямик.

– Потому что мать наша церковь – безжалостная и слепая мать, – вздохнул Мелетий: он перекрестился католическим крестом, посмотрев своими светлыми глазами в высокое синее небо. – Слава богу, что я так неблагонадежен! Даже несмотря на то, что род Моро стар, богат и поддерживает курию, всем в Ватикане известно, какой я плохой католик и каковы мои друзья. Нас, однако, не трогают, пока мы не возмущаем спокойствия… и пока Ватикану выгоднее дружить с нами, чем святой водой и огнем изгонять из нас дьявола. Ты ведь сам знаешь, какое это прибыльное дело, – еретиков, как и следовало ожидать, более всего обнаруживается среди состоятельных и влиятельных людей.

Мелетий посмотрел на критянина смеющимися глазами Эзопа*.

– Вы можете стать последней каплей, которая переполнит чашу терпения церковников, – сказал он. – К счастью, моя жена не настолько фанатична, чтобы разучиться трезво думать, что случается со многими папистами. Если Констанция донесет на вас в церковный суд, это погубит нас самих и наших детей, особенно потому, что мы богаты и оставили детям порядочное наследство, – вздохнул киликиец.

Леонард разволновался.

– Мелетий! На что я обрек тебя, – воскликнул он вполголоса. – Прости…

Мелетий вскинул руку.

– Ты этим оскорбляешь меня! – воскликнул он, сдвинув седые брови. – Ни слова больше!

Седовласый Мелетий выпрямился и, вдруг утратив мирный благолепный вид, стал словно бы сильнее и значительнее.

– Я сам себя обрек, – сказал киликиец с какой-то даже горделивостью. – И давно пора. Но мы еще повоюем!

Леонард встал.

– Однако, если этого не сделает Констанция, – произнес он, – это может сделать кто-нибудь другой!

– Из моего дома – никто, – быстро и убежденно ответил Мелетий. – Все мои слуги, родившиеся или долго жившие здесь, понимают, что значит Ватикан, лучше тебя! А со стороны… все-таки все мы были очень осторожны, особенно потому, что сразу поняли друг друга, – усмехнулся киликиец. – Нет, мой дорогой Одиссей… или Гектор, – закончил он. – Думаю, что ты вовремя приехал в Рим и вовремя его покинешь. И успеешь насладиться своей возлюбленной.

Он улыбнулся с легкой завистью человека, который сам не испытал подобного вулканического чувства – будучи попросту иначе устроен.

– Я искренне рад за вас. Мне еще не доводилось встречать женщин, подобных твоей московитке, – и не сомневаюсь, что Феофано гораздо…

Мелетий осекся.

Конечно, он подумал о том, что одно время повторялось всеми, до кого донесся слух из-за моря, – будто бы Феодора и Феофано диас, любовницы-соратницы, как в древнем Лакедемоне. И, узнав обеих даже немного, готов был поверить этой молве.

Леонард знал, что сам Мелетий имел куда менее невинные пристрастия, чем две подруги-амазонки, – к юношам. Мужеложство, имевшее совершенно итальянский характер: не любовь, порожденная суровыми военными буднями, а распущенность.

Их с Мелетием дружбе это, однако, никогда не мешало.

Мелетий неожиданно помрачнел: он спрятал руки в длинные рукава белой рубашки и скрестил их на груди – таким же движением, как Леонард; только у него это вышло как у черепахи, убирающейся под панцирь.

– Цецилия… она убита? – спросил он вдруг. – Ее дети знают?

Леонард долго молчал. Кто мог навести Мелетия на такую мысль? Он подозревал, что Мелетий встречался с…

– Может быть, и так, – наконец сказал критянин. – Мне неизвестно, как умерла Цецилия Гаврос.

Мелетий кивнул.

– Все равно что убита, – усмехнулся он. – Я догадался, что все семейство Аммониев перешло на сторону турок, кроме этих двоих, брата и сестры… София бежала из гарема, не так ли?

– Так, – ответил Леонард. – Но из Аммониев не все предатели.

И он коротко пересказал Мелетию то, что уже нечего было скрывать. Мелетий слушал очень внимательно, кивал; и, казалось, цепкий его ум с каждым словом Леонарда приобретает все больше зацепок, за которые может ухватиться.

Потом Мелетий спокойно встал и одернул свою длинную рубашку: на ней были вышиты серебром лики каких-то святых с нимбами.

– Я очень признателен тебе за этот рассказ… наконец-то ты утолил мое любопытство, великий путешественник и сказитель, – он покосился на Леонарда снизу вверх. – Я все эти недели ждал от тебя хотя бы малой правды о вас и о нашей империи.

Леонард улыбнулся.

– Прости, если можешь… мне следовало открыться сразу.

Мелетий отгородился от извинений рукой.

– Я все понимаю… понимаю, дорогой друг. Но теперь идем, нам нужно спешить. Констанция, конечно, уже увидела, что нас нет.

Он помешкал, стоя лицом к лицу с Леонардом, – может быть, им еще долго не представится случая поговорить по душам!

– И я никогда не забуду, чем обязан тебе, – наконец произнес киликиец. – Если бы не ты, я не нажил бы себе богатства и не женился на столь знатной госпоже, как Констанция, – улыбнулся Мелетий. – Ты ведь сам понимаешь, какая это…

Удача? Бесспорно, великая удача: даже если Констанция Моро после свадьбы оказалась такова, что Мелетию пришлось прятать от нее своих друзей… и мальчиков, которые появлялись в доме и исчезали. А может, и не исчезали, если были слугами дома, – продолжая служить хозяину и хранить молчание.

– Я тоже никогда не забуду, чем обязан тебе, – проникновенно сказал Леонард.

Мелетий ласково кивнул, погладив его по руке.

– Надеюсь, ты будешь так же охотно принимать меня, как я принимал тебя.

Леонард слегка нахмурился от этого жеста и этих слов – но лицо Мелетия уже было безразлично-любезным.

– Если ты не сможешь отселить детей Цецилии вместе с мужем старшей дочери в ближайший месяц, я буду рад… Ты ведь знаешь…

Леонард кивнул.

– Спасибо, мой друг.

Он шагнул в сторону, намереваясь вернуться в дом; но тут в отрешенном взгляде Мелетия опять появился блеск, и он, повернувшись к другу, живо произнес:

– А госпожа Метаксия Калокир…

Мелетий уже опять употреблял привычное, безопасное имя.

– Госпожа Метаксия пока поживет у нас, под моей опекой, – ответил Леонард.

Мелетий кивнул. А Леонард подумал, что этот киликиец слишком проницателен. Хотя разве сам он не отец троих детей, при всех своих пристрастиях?

Они вернулись в дом, где сразу столкнулись с Констанцией. Госпожа наградила Леонарда таким красноречивым взглядом, что он вспыхнул; и подумал – уж не закрались ли ей в голову совсем нечистые подозрения?

Но уж лучше даже такие подозрения, чем ей узнать правду…

– Мелетий, где вы пропадаете? Я тебя давно ищу, – нетерпеливо сказала госпожа дома, обратившись к мужу и обходя вниманием комеса. – Помоги мне с дорожными припасами для гостей.

– Позволь мне помочь, госпожа, – вступил тут Леонард. – Я рассчитаю все, что нам нужно: только самое необходимое.

Констанция взглянула на него своими серыми глазами с изумлением и возмущением, точно комес вмешался не в свое дело, – конечно, ведь это она была здесь богиней-жизнеподательницей и хозяйкой всех судеб!

Леонард низко поклонился.

– Я никогда не забуду вашей доброты, – сказал он, по-римски переходя на “вы”.

Констанция долго не отвечала, словно даже не услышала, – потом чуть улыбнулась, и взгляд немного потеплел и подобрел.

– Бог воздаст мне в Своей неизреченной милости, если я это заслужила, – сказала римлянка: и перекрестилась слева направо.

Леонард еще раз поклонился; а потом шагнул к хозяйке, по-прежнему безмолвно изъявляя готовность ее сопровождать. Констанция была все еще немного недовольна, но теперь не возразила. Они ушли вдвоем, оставив Мелетия в тягостных раздумьях – он смотрел им вслед, потирая подбородок и переминаясь с ноги на ногу.

– Бедный мой Гектор, – прошептал он наконец. Потом покачал головой и торопливо ушел, помогать людям комеса с лошадьми.

Спустя два часа наконец все было готово. Все были в сборе – проводить уезжающих вышли хозяева и дочь Юлия, которая как раз приехала из дома своего мужа навестить мать. Это была юная женщина, очень похожая на Констанцию, но приятнее ее лицом – может, потому, что в ней было больше греческой мягкости; и волосы были светло-каштановые и волнистые, как у Мелетия в молодости.

Сыновья Гавросов, младшие дети, учились вдали от дома – всем мужеским и всем латинским наукам…

Леонард на прощанье обнялся с Мелетием; хозяин поцеловал руки всем трем госпожам, последней – Софии.

– Если будет нужда, вполне рассчитывайте на меня, – прошептал он своей далекой византийской родственнице.

И София искренне улыбнулась киликийцу – такая улыбка на ее лице появлялась нечасто.

Феодора села в повозку после Феофано, которая теперь на солнце, на свету, постоянно куталась в шаль. Московитка посмотрела в окно, прежде чем задернуть занавеску, – и неожиданно встретилась взглядом с Констанцией: взгляд этот поразил ее в самое сердце.

Серые глаза римлянки были как у патрицианки в цирке – в тот миг, когда она указывает пальцем в землю, приказывая добить поверженного гладиатора. Если бы Феодора подобрала слова, то назвала бы такие глаза голыми – в них отражались все сладострастные палаческие чувства, которые domina дома Гавросов успешно скрывала все эти бесконечные недели.

Увидев, что Феодора заметила ее выражение, Констанция Моро едва заметно улыбнулась – точно так же, как улыбалась Леонарду в ответ на его благодарность.

Потом она отвернулась и, набросив на голову конец своей накидки из легкого газа, ушла в дом.

* Царь острова Итака, участник Троянской войны, прославившийся не только силой и отвагой, но и хитроумием. Был обречен на скитания по морям из-за противоборства с Посейдоном; но даже после благополучного возвращения домой, к верной жене Пенелопе, не обрел мира. Есть несколько версий его смерти, разных и трагических.

* Согласно Гомеру, под стены Трои сражаться за троянцев пришла также царица амазонок Пентесилея со своими воительницами: где и была убита.

* Полулегендарный греческий поэт-баснописец.

========== Глава 137 ==========

– Он нас расселит – и тебя к себе возьмет, конечно? – спросил Мардоний, когда они с Микиткой остались вдвоем в новом чужом доме.

Микитка отвернулся, пощупал резную дубовую панель на стене, погляделся в высокое посеребренное зеркало – зеркало отразило безбородого, как всегда… он каждый раз, как ни глупо, глупо надеялся, что увидит другого человека!

– Расселит, брат, и меня возьмет… так оно и лучше, ты ведь сам знаешь. Я пойду к своим, ты к своим!

Мардоний вдруг бросился к нему, схватил и обнял: уже с мужской силой и горячностью, а не юношеской.

– А ты мне разве не свой? – прошептал он. – Ты больше свой, чем все другие! Чем мой брат!

Он поцеловал московита несколько раз – в щеки, в губы; потом всхлипнул.

– Ну, будет… Будет, – Микитка с усилием, сам прослезившись, отстранил от себя сына Валента. Посмотрел ему в глаза и увидел, сколько в этом юноше отцовского, бесшабашно-македонского и страстного – даже больше, кажется, чем в старшем брате!

– Пора жизнь жить… И сестре твоей, и тебе, – сказал евнух. – Ты, глядишь, тоже скоро женишься… А я ведь у тебя всегда буду, никуда не денусь!

– Куда мне тут жениться! – сказал Мардоний.

Микитке не пришлось – и никогда уже не придется решать это для себя; а Валентов сын живо представил итальянских девиц, из которых придется выбирать. Его узкие губы дрогнули с выражением отцовской презрительной гордости.

– Да ведь тут наверняка есть гречанки, – сказал Микитка. – В Риме и Анцио, может, и мало… зато в Венеции куда больше! Ты подружи получше с господином Мелетием, он тебе живо кого-нибудь сосватает!

Они посмотрели друг на друга и рассмеялись.

– Не всегда же нас будут там караулить, – сказал евнух.

– Всегда, – вдруг сказал Мардоний с какой-то ненавистью – к отцу? Или, может, к тому, что жизнь так устроена?

– Пока Валент жив, он нас не забудет и в покое не оставит, я его знаю!

– Ладно Валент, – сказал Микитка.

Он быстро подошел к окну и раздернул занавески, выглянув во двор: будто опасался, что их могли услышать оттуда.

Микитка обернулся – солнце осветило его красивое и суровое лицо, от ветра затрепетали русые волосы надо лбом, перехваченным узким ремешком.

– Констанция еще хуже, она не забоится, хоть и жена! У нее римский бог… а знатные жены, когда крепко уверуют и крепко возьмут что-нибудь в голову, бывают куда опасней мужей, – сказал он. – Потому что знатные мужи все равно идут и убиваются – а знатных жен не трогают до самого последнего часу, пока совсем не припрет…

– Это у христиан, – сказал Мардоний.

Микитка поднял голову, сложив руки на груди.

– Пусть у христиан, у греков, у итальянцев, – согласился он. – А ты хочешь к туркам? Как отец хочешь быть?..

– Нет, – сказал Мардоний сурово. – Как отец – ни за что!

Юный македонец поправил черные волосы, собранные в хвост, будто у гордого коня, – теперь Мардоний уже мало походил на евнуха, как когда-то: в нем играло мужество… просыпались дремавшие в детстве задатки, может быть, совсем недобрые.

Тут вдруг раздался стук в дверь. Мардоний вздрогнул; потом торопливо пошел открывать.

На пороге стояла Феодора, одетая в белую тунику со свисающими рукавами и волочащимся по полу подолом; темно-русые волосы, заплетенные в косу, на голове придерживала серебряная сетка, на груди висело золотое ожерелье царицы Парисатиды.

Как долго можно таиться, подумал Мардоний. Мы тут уже давно как на ладони у всех шпионов!

Он отступил и поклонился, приглашая госпожу в комнату. Она улыбнулась и, шагнув внутрь, зашуршала чем-то, что держала под мышкой.

– Я вам вашу книгу принесла, – сказала она. – Забыла совсем!

– Оставь себе, госпожа, – быстро сказал Мардоний, решая и за себя, и за друга. – Оставь, она твоя!

В гостях у Гавросов они почти ничего не могли читать – Микитка, который вел себя и жил как простой слуга; и Мардоний, справедливо опасавшийся хозяйки, которая наверняка особенно пристально следила за Аммониями.

– Спасибо, – сказала Феодора. – Но ведь я ее вам не дарю. Даю на время, пока не дочитаете.

Она нахмурилась и покраснела, вспоминая поведение своей царицы. Потом улыбнулась, радуясь, что из драгоценнейших книг, которые они везли с собой, ни в Венеции, ни в Риме ни одна не пропала: в гостях у Гавросов Феодора и книги, и свои заметки убирала в сундук, запиравшийся на ключ.

Все книги, бывшие у них, Леонард Флатанелос с женой уговорились держать у себя – потому что не надеялись на юношей. Теперь только можно было разделиться и все разделить.

Феодора присела на сундук, в котором Мардоний и Микитка держали свои вещи.

– Давайте разберем, кому что, – сказала она, оглядывая друзей. – Ты ведь скоро уедешь, Мардоний.

Мардоний кивнул, не решаясь думать об этом будущем – когда он останется сам по себе, без своего друга, без могучего комеса, с беременной сестрой… И отчего Леонард Флатанелос так спешит избавиться от него? Может, затем, чтобы спутать планы противника – чтобы Валент подольше не узнал, где его дети?..

– А как же твой муж? А госпожа…. А Феофано? – спросил юноша.

Феодора улыбнулась.

– Они мне и поручили за всех разобрать… Леонард слишком занят сейчас, а царица отдыхает.

Феофано была сейчас с Марком. Мардоний, конечно, сразу понял; теперь уже о положении Феофано знали все.

Микитка подошел, готовясь помочь; Феодора не отказалась от помощи второго юноши-книжника. Микитка на удивление быстро научился разбираться в книгах и в истории не хуже образованного грека: может быть, торопился учиться… больше, больше, как сама Феодора.

Такие простые люди – простые русы, как Желань и Микитка, – всегда стремятся учиться сегодня, потому что завтра им могут не дать!

Феодора и Мардоний несколько раз сходили в гостиную, где все еще лежали неразобранные свитки и тома; спорили, но без злости, а с удовольствием ученых людей. Закончили разбирать спустя час, а может, и больше – никто не считал времени.

– Этого мало, конечно, – произнесла Феодора. – И позже пригласим Леонарда и Феофано, чтобы они свое слово сказали… А вы сейчас спускайтесь на ужин.

Она посмотрела на Мардония, потом на Микитку.

Русский евнух хотел было отказаться, напомнив, что он не ровня ей и Мардонию; что всяк должен знать свое место. Но потом подумал, что такая гордость может оскорбить Феодору и его друга.

“Хорошо будет, когда Мардоний уедет, – невольно подумал сын ключницы. – Никто меня больше не будет в господа тащить и с господами сажать! Леонард все понимает, а Мардоний никак не хочет!”

Но пока он только улыбнулся и поблагодарил. Феодора ушла; и друзья спустились через небольшое время.

Трапезная походила на обеденный зал в доме Гавросов – была полностью обставлена, как и другие комнаты; даже камчатные* скатерти и дорогую посуду хозяева оставили им. Новые хозяева знали, что предыдущие господа, родовитая итальянская семья, были вынуждены поспешно съехать… может быть, из-за гонений; и уступили им дом со всем добром вдвое дешевле, чем можно было ожидать.

И даже некоторые слуги остались – вместе с людьми, которых привезли с собой Леонард и его семья, составится приличная обслуга.

Конечно, все понимали, что это может выйти им боком – дурная слава, висящая над домом; как и слава семейства Гавросов. “Тут уж или сиди тихо и соси лапу – или живи как князь, но тогда уж по-княжески и выставляйся, и пируй широко, и дерись!” – подумал Микитка.

Интересно, сколько знают слуги дома о прежних своих хозяевах? И сколько они скажут, если их спросить?

Он посмотрел на Леонарда Флатанелоса, который смеялся, поднимая золотой кубок, как самый счастливый на свете человек. “Вот человек, у которого царствие Божие внутри”, – подумал евнух.

Из своей семьи он был за столом, вместе со старшими, один – конечно, Леонард и Феодора понимали, как Микитке это неловко; но ему придется потерпеть, пока здесь Мардоний Аммоний со своим упрямством. Комес сидел рядом с женой, по левую руку от него – Феофано; и София была тут, рядом с братом. Муж ее не появлялся. Артемидор такой человек, который унижения не потерпит.

Он не даст Софии вытащить себя в господа, потому что понимает, кто он такой… но и жену за собой вниз не утянет.

У них так и будет разлад всю жизнь, как у Мелетия с Констанцией, подумал Микитка.

После ужина все быстро разошлись, будто стеснялись друг друга, – или торопились делать семейные дела, которые не могли вершить под кровом Гавросов. Феодора осваивалась в доме, как полная и законная его госпожа: ходила по комнатам, посетила погреб и кухню; смотрела кладовые, проверяла ключи, беседовала со слугами… здешние слуги говорили только по-итальянски, в отличие от понимавших по-гречески людей Гавросов. Может, конечно, оно и к лучшему.

Потом она навестила детей, которые уже спали: Магдалина дремала сидя, привалившись к стене около кроватки Александра. Феодоре вдруг стало стыдно, что она могла когда-нибудь в чем-нибудь подозревать эту женщину.

Когда она поднялась к мужу, была уже глубокая ночь.

Леонард спал, на нем была одна белая рубашка, ворот которой завязывался на груди. Сейчас ворот был распахнут… креста на Леонарде не было. Неизвестно почему, Феодору это болезненно укололо. Она не знала, сохранился ли еще у Леонарда крест, и не спрашивала об этом; в последний раз крест его она видела на Крите, в день их венчания.

Когда жена прилегла рядом, Леонард пошевельнулся и открыл глаза; он улыбнулся, потом привлек ее в объятия.

– Как же я тебя ждал, – прошептал он.

Феодора пошарила по своему телу и сорвала рубашку; Леонард стал ласкать ртом ее грудь, живот, спустился ниже. Феодора вцепилась в льняные простыни; потом, изнемогая, чуть не схватила мужа за волосы, чтобы прервать мучительное блаженство. Он поднялся и лег на нее; повинуясь ее рукам, тоже сорвал рубашку. Он владел ею; но и сам принадлежал ей, нагой в ее объятиях, могучий и беззащитный.

Потом они легли лицом к лицу, улыбаясь друг другу; спустя некоторое время все же прикрылись, одновременно пожелав этого целомудрия.

“Как же мы похожи… Леонард мой мужской двойник, как Феофано двойник женский! – почти в испуге подумала Феодора. – Но ведь мужчина так недолговечен!”

– Я так и не побывала в библиотеке, – прошептала она, подложив локоть под голову.

Леонард погладил ее по волосам.

– У тебя на это сколько угодно времени. Хотя не думаю, что эта библиотека так богата, как была ваша в Морее, – улыбаясь, сказал он. – Наверняка там были только хозяйские счета, бумаги… Библия и сочинения христианских учителей… и все это увезено.

– Ну, может, есть еще стихи, новеллы… или переложения греческих сказок, – улыбаясь, прибавила жена.

Потом она отвернулась от Леонарда.

– Что-то же заставило хозяев уехать, – пробормотала московитка.

Леонард привлек ее к себе.

– Ну почему обязательно инквизиция? – прошептал он. – Могло быть что угодно…

Феодора молча закрыла глаза.

Леонард продолжал гладить ее по голове, по плечу; их руки встретились, пальцы переплелись, но они долго не спали и не произносили ни слова.

– А ты знаешь, я ведь отняла Александра от груди еще у Гавросов… потому, что молоко перестало, – вдруг сказала Феодора. – Хотя так бывало и раньше, потом приходило снова…

Леонард сжал ее руку.

– Что?..

Конечно, он понимал, что это может значить: Леонард, хотя и не каждую ночь проводил с ней, знал все, что составляло сокровенную жизнь его подруги.

Феодора обернулась к нему и кивнула.

– И ничего не было с тех пор.

Леонард не улыбнулся, не был охвачен никаким порывом… только теснее привлек ее к себе, и глаза, глядящие на нее, стали глубокими, как море. Они закрыли глаза и поцеловались долгим поцелуем.

В это время и Феофано лежала в объятиях своего любовника. Она лежала к нему спиной, и Марк гладил ее живот, который начал округляться, целовал шею.

– А какую фамилию ты ему дашь? У него ведь будет фамилия? – вдруг спросил спартанец: ему впервые пришло это на ум.

Феофано обернулась к Марку с такой улыбкой, точно его слова ее позабавили.

– Какая же фамилия у него может быть, кроме моей, Калокир? – ответила она. – У тебя ведь нет никакого имени, кроме собственного!

Марк отнял руки и перекатился на спину.

– Да, я прост, безроден, – глухо сказал он.

Он долго глядел в потолок, подложив руки под голову; Феофано молча рассматривала любовника, сжав губы.

– Послушай, – сказала она наконец. – Тебе мало того, что ты, заронив в меня семя, овладел моей жизнью? Ты разве не видишь, как…

Грозовые перекаты в ее голосе заставили спартанца дрогнуть, как он не дрогнул бы ни перед каким врагом; Марк быстро повернулся к возлюбленной.

– Прости, – прошептал он.

Они долго всматривались друг в друга, точно в незнакомцев; Феофано загадочно улыбалась. Вдруг Марк отвел глаза.

– Я помню, ты сама рассказывала, – проговорил он, – что амазонки, чтобы иметь детей, брали к себе мужчин, которых потом изгоняли или убивали…

Феофано фыркнула; потом рассмеялась, хотя ее любовнику было совсем невесело.

– Мой дорогой, мой любимый дикарь, – наконец сказала она с глубоким чувством. – Амазонки никогда не существовали, Александр грезил ими, пока еще не обошел целый свет и не разуверился в сказках!

– А раньше ты говорила иное – что они могли бы и быть, – возразил Марк. Лаконец помнил назубок все, что услышал от своей царицы.

Он вздохнул.

– И если раньше амазонок и не было, сейчас они есть! Сказка, в которую долго веришь, становится былью… я теперь знаю. Как стал богом на земле Александр. Как Христос пришел на землю и стал творить чудеса… хотя, может, Христос и жил совсем не так, как о нем рассказывают, и говорил не то, и делал совсем другое!

Лаконец повернул к ней голову. С губ Феофано сошла улыбка: она не ожидала от него таких слов.

– Ты же знаешь, что я твоя, – сказала она.

Марк вздохнул и улыбнулся. Он знал, что она лжет: но стало невыразимо хорошо оттого, что Феофано, сама Феофано, так лжет ради него!

– Иди сюда, – Феофано привлекла воина к себе, и он обвил ее руками, как они лежали, лицом к лицу. Конечно, он уже давно не мог ложиться на нее; и очень долго еще не сможет.

София со своим мужем и братом получила собственный дом, – в предместьях Рима, поближе к итальянской столице, – через полтора месяца после того, как Леонард с семьей переехал под Анцио. Этот домик был гораздо скромнее, и клочок земли, отошедший супругам, оказался куда меньше; но ведь и содержать им приходилось гораздо меньше людей, чем комесу.

Однако и скрыться, в случае нужды, они могли бы намного легче… сколько таких же хозяйств, похожих одно на другое, они насчитали в округе, когда ездили смотреть дом!

Сын Валента долго прощался со своим побратимом: обоим было очень трудно расставаться. Только сейчас они поняли, как трудно!

– Мы ведь останемся рядом, и сможем ездить в гости, – сказал Микитка. – Ты только пиши, не забывай!

– Еще бы я когда-нибудь забыл! – воскликнул Мардоний.

И он вдруг высказал странную и трогательную просьбу – захотел, чтобы Микитка отрезал ему на память локон своих русых волос, который Мардоний будет всегда носить при себе.

– А я тебе подарю свои, – горячо сказал он.

Микитка хмыкнул.

– Ну просто с невестой прощаешься, – заметил он.

Земляно-смуглое лицо македонца залил румянец обиды; а Микитка спохватился. Сколько раз он давал себе слово, что не будет высмеивать обычаи греков! Даже те, которые запретило христианство, и которые противны природе и воспитанию русских людей!

Он отрезал у себя прядь волос и, перевязав ее синей лентой, которой стягивал волосы, подал Мардонию, стараясь не улыбнуться. Мардоний поцеловал русый вьющийся локон и прижал к сердцу.

– Теперь я счастлив! – воскликнул он.

Он спрятал локон на груди, между рубашкой и красной верхней туникой, с отрезными рукавами; потом бросился евнуху на шею и поцеловал его в губы. Микитка не уклонился.

Мардоний отрезал у себя угольно-черную прядь и проследил с жадностью, как Микитка прячет ее на груди, подобно ему самому.

Потом Мардоний еще раз заглянул Микитке в глаза… отцовскими чернущими глазами… и, сияя улыбкой, бросился прочь из комнаты. Ему, как всякому юноше, не терпелось увидеть новое и зажить новой жизнью, что бы он ни оставлял позади!

Микитка улыбался грустной и доброй улыбкой, прислушиваясь к топоту; потом подошел к двери, когда Мардоний уже сбегал по лестнице. Тот услышал и обернулся – и, остановившись, помахал другу рукой.

Микитка махнул в ответ – и, отступив назад в комнату, закрыл за собой дверь.

* Камка – старинная шелковая узорчатая ткань.

========== Глава 138 ==========

Еще до того, как они разделились с Аммониями, Феодора подошла к Евдокии Хрисанфовне.

– Матушка Евдокия Хрисанфовна, – сказала она. – Я за честь почту, если ты будешь носить мои ключи.

Евдокия Хрисанфовна долгим зорким взглядом посмотрела на госпожу; будто бы слегка удивилась, трудно было сказать, – но отвечать не торопилась.

– Будешь моей ключницей? Я не справляюсь одна, – сказала Феодора. Улыбнулась извиняющейся улыбкой.

Сколько бы Феодора ни училась, как бы ни возвысилась, она все равно чувствовала себя младшей перед этой женщиной.

– И ты мне счастье принесешь, если будешь хранить мои ключи, – прибавила хозяйка и слегка покраснела. – Ты ведь понимаешь по-итальянски?

– По-итальянски понимаю, как по-гречески, – и читаю, и пишу, – спокойно ответила Микиткина мать.

Некоторое время стояла тишина, которую Феодора не решалась прервать.

– А кормилец наш что говорит? – спросила Евдокия Хрисанфовна.