Текст книги "Ставрос. Падение Константинополя (СИ)"

Автор книги: MadameD

сообщить о нарушении

Текущая страница: 72 (всего у книги 78 страниц)

Немного утолив твое материнское чувство, – я надеюсь, – хочу успокоить тебя и в другом отношении. Может быть, для тебя это даже важнее.

Вам пока ничто не угрожает со стороны фанатиков – поверь, моя любовь. Я месяц прожил в Милане и втерся в доверие к госпоже графине Романо – Бьянке Моро по отцу.

Я порядочно наврал этой даме, как я умею, – в частности, преуменьшил твою значимость и значимость Феофано, о которой графиня Бьянка наслышана, как и о тебе; а также ваше состояние. Ведь вы действительно совсем небогаты: могу представить, как вы истратились на одни эти праздники. Наверное, скоро Леонарду придется получить каперский патент*, чтобы продолжить свой благородный разбой на законных основаниях: я всячески это приветствую. И ваше знакомство с герцогом очень кстати.

Но вернемся ко мне и к моим маленьким успехам. Женщины обычно оценивают других женщин трезвее, чем мужчины, но бывает, что принизить одну женщину в глазах другой нетрудно… если это делает мужчина, который хорош собой, и если сама его жертва склонна видеть действительность в искаженном свете. Графиня Романо уже не первой молодости, но красива – несколько по-испански. Притом она припадочна, что свойственно ярым католичкам, и очень бережет свою добродетель, однако совсем не прочь видеть мужчин своими жертвами. Вот женский тип, который всегда вызывал у меня содрогание, но который очень распространен во всей католической Европе. Но поскольку графиня питается больше слухами, мечтаньями и религиозными бреднями, чем действительностью, я сумел ее отвлечь от вас, представившись вашим здешним знакомцем. Теперь в глазах графини Бьянки вы ничем не отличаетесь от других беглых греков: так же, как и я, исключая то, что я проявил к ней мужское внимание, которого ей так не хватает. Может быть, потому госпожа графиня и пыталась завлечь своих святых отцов вами. Бедняжка!

Впрочем, за инквизицию я поручиться не могу – графиня уже вызвала волнение там, где вовсе не следовало бы: эти люди, хотя прекрасно морочат головы верующим, сами редко когда обманываются – у них нюх на еретиков как у собак. Истинные псы господни – domini canes*. Однако их руку могут удержать ваши знакомства в высоких кругах – вернее сказать, наши знакомства, поскольку мы, что бы ни разделяло нас, едины в нашем боге.

Пока я опасности со стороны церкви не заметил, хотя вел наблюдение и в Милане, и в Риме. Но будьте начеку. Меньше всего я хотел бы, чтобы вы, ты и Метаксия, и плоды вашего драгоценного среди женщин ума были отданы на съедение латинянам: после всех сделанных мною светских знакомств с женщинами запада я стал ценить вас еще больше прежнего.

На этом умолкаю. Хотел бы только прибавить, что очень скучаю по тебе, Феодора.

Я в скором времени дам тебе знать, когда ты сможешь увидеться с Александром и со мною, его отцом: целиком полагаюсь на твою рассудительность.

Фома”

Феодора дочитала письмо и, добредя до кресла на непослушных ногах, упала в него. Она прочла послание там, где стояла: слишком велики были нетерпение и страх за сына и семью.

Теперь ей в самом деле стало легче – но ненамного.

– Чего он хочет? Сколько правды в его словах? – прошептала Феодора.

Без сомнения, Фома сейчас располагал искусными помощниками: которые даже знали, когда можно застать Феодору одну! Проникнуть в герцогский особняк, положим, не так и трудно… в праздничные дни слуги, разносчики и гости разного рода ходят толпами… но правду ли Фома сказал, что он сейчас далеко?

Феодора попыталась положиться на свою рассудительность, как настойчиво советовал ей первый муж, и получалось плохо. Патрикий мог солгать ей как угодно. Главное было понять, чего он добивался…

Послушав свое сердце, московитка решила, что за Александра все же пока можно не тревожиться: в этой части письмо, скорее всего, правдиво… почти во всем правдиво. А в остальном?

Самая страшная ложь – это полуправда или почти правда…

Главное было понять, чего патрикий хотел – хотел на самом деле. И, поняв это, Феодора ужаснулась.

Ее первый муж хотел умереть. Точно так же, как Валент Аммоний, он нарывался на смерть всеми способами: хотя храбрости в нем было куда меньше, Фома Нотарас жаждал осуществить себя на земле, подобно героям. Это и будет означать, что он построил свою душу… спасся.

Но какой ценой это будет сделано? И верно ли ее первый муж понимает свое спасение – ведь эти идеи он взял у Феофано, великой женщины-философа и испытательницы мужчин; несмотря ни на что, Фома Нотарас всегда безгранично любил Метаксию Калокир и безгранично верил ей! А если Метаксия Калокир ошибается – если ошибаются все они, и за гробом их ждет полная противоположность всем их умопостроениям?..

“Это я виновата… философы страшны так же, как священники. А может, никто не виноват, только человеческая природа, которой вечно мало того, чем она уже обладает”. Беспокойные, великие греки!

Фома искал себе новый дом, как все они – теперь скитальцы…

Скрипнула дверь, и Феодора вздрогнула. Нет, никто не шел.

Но московитка вспомнила, что ее могут застать в любую минуту. Мужа нет, и он вернется, кажется, еще не теперь…

Она уже знала, что ни за что не покажет Леонарду этого письма: действуя точно так, как и хотел от нее Фома. Первый муж продиктовал ей план действий почти полностью…

Когда Феодора встала с места, в голове ее уже созрела ложь, как спелая гроздь. Как и Фома Нотарас – ей, она будет говорить Леонарду полуправду.

Феодора быстро огляделась – и поняла, куда спрятать письмо: она не будет его уничтожать, потому что Леонард свято соблюдает неприкосновенность ее вещей, на что русская рабыня никогда не могла рассчитывать с Фомой.

Феодора убрала письмо патрикия в большую кедровую шкатулку, где среди ее памяток уже хранился перстень Валента. На несколько мгновений московитка сжала в руке холодное золотое кольцо; погладила льва-печатку, и сердце стиснула боль воспоминаний.

Как повторялось ее прошлое! Как повторяли друг друга ее возлюбленные!..

Заперев шкатулку ключиком, который она всегда носила при себе, – на цепочке, на поясе, – Феодора задумалась, стоя посреди комнаты. Потом поняла, что нужно немедленно идти на поиски Леонарда, хотя это и очень страшно… ведь именно так она бы и поступила, если бы была чиста перед своим теперешним мужем!

Кивнув себе, Феодора покинула комнату и быстрым шагом направилась в зал, где сейчас Леонард проводил время с герцогскими гостями.

Леонарда она нашла почти сразу – его легко было найти в любом обществе, так он везде отличался. Критянин улыбнулся ей, отвлекшись от разговора; а потом сразу же перестал улыбаться и шагнул к жене.

Как легко этот человек читал по ее лицу! Любовь умного и чуткого мужчины хуже, чем публичное обнажение!

– Что? Он?.. – быстро проговорил Леонард.

Феодора кивнула.

Не обращая больше внимания на своих собеседников, Леонард схватил ее под локоть и увел прочь. Они остановились там, где никто не мог их слышать, – за какой-то портьерой.

– Он прислал письмо? Угрожал? – спросил комес, пытаясь заглянуть ей в лицо.

Феодора нашла в себе силы посмотреть ему в глаза.

– Нет, – хрипло сказала она. Потерла горло, потом провела рукой по губам. – Фома сказал, что с Александром все хорошо… что он держит его у себя и хочет оставить… сказал, что познакомился с графиней Романо и отвлек ее от нас, – усмехнулась московитка. – Просил не винить Магдалину: будто бы она ни в чем не виновата…

Комес остолбенел на несколько мгновений. Потом отступил от жены.

– И все? – воскликнул Леонард.

Феодора кивнула.

– Ты должна показать мне это письмо… он ведь написал тебе? – быстро спросил критянин.

– Письмо подсунули под дверь, – ответила жена. – Пойдем, покажу.

Они быстро зашагали в сторону своей комнаты.

Войдя внутрь первой, Феодора выбежала на середину, покрутилась на месте… потом ахнула, как ей показалось, правдоподобно. Повернула к мужу лицо – неподдельно встревоженное.

– Пропало!

– Ты его бросила здесь? – воскликнул критянин.

– Бросила…. Очень спешила, – ответила Феодора с видом отчаяния. – Мы ведь у герцога не можем запереться, а я побоялась выносить его наружу…

– Очень глупо, – с сердцем сказал Леонард.

Однако упрекать ее долее язык не повернулся. Можно было представить, что его бедная жена сейчас чувствовала!

Феодора подошла к комесу и бросилась ему на грудь; спрятала лицо. Леонард крепко прижал ее к себе.

– Бедная моя…

Она вздохнула, всхлипнула в его объятиях.

– Надеюсь, что он не солгал… думаю, что нашего сына Фома не обидит, – прошептала Феодора.

Комес застыл. Потом выпустил ее из объятий и спросил:

– Нотарас не обмолвился о том, где прячет его? Ты не догадалась?

– Сказал только, что вывез Александра из Рима, чтобы он жил такой же здоровой жизнью, как раньше… но больше ничего, – ответила московитка.

Леонард долго молчал.

– Ну ничего, – наконец сказал комес. – Мы найдем и ребенка, и нашего несравненного патрикия!

Феодора посмотрела в его полное решимости лицо… и прикусила язык. Может быть, она и попытается убедить своего критянина в том, что Александру лучше оставаться с родным отцом; но никак не сейчас. И вряд ли это получится даже позже… Леонард из тех мужчин, которых не собьешь с курса. Такой же, как и прежние ее мужья.

Но свадьбу они отгуляли с некоторым облегчением… Феодора почти не запомнила, что было на празднике, кроме мельканья лиц и одежд, смены блюд, которые все казались ей на один вкус. Она надеялась, что это не слишком заметно со стороны. Впрочем, посвященные в ее горе не винили ее.

Потом Флатанелосы сразу уехали домой – уехал и Дионисий с семьей; а Мардоний и Рафаэла остались. Валентова сына герцог брал к себе на службу.

Фома Нотарас замолчал, и неизвестно, как надолго, – теперь он обладал всеми преимуществами перед своими благородными и храбрыми родственниками: то, о чем патрикий мечтал всю жизнь.

* Мир вам (лат.)

* Разрешительная грамота от властей, выдаваемая каперам (частным лицам, которые с разрешения верховной власти воюющего государства использовали вооруженное судно с целью захватывать купеческие корабли неприятеля, а в известных случаях – и нейтральных держав. Термин “корсар” появился значительно позже термина “капер”, начиная с XIV от итальянского “корса”: в средние века применялись оба.

* Игра слов: domini canes происходит от названия ордена доминиканцев, в средние века одного из самых могущественных. Доминиканцы вовлекли в религиозную войну и другие концессии, и благодаря им преследование еретиков приобрело большой размах.

========== Глава 158 ==========

– Не знаю, что и делать, – сказала Феодора.

Они с Феофано лежали рядом, укрытые общим покрывалом из тонкой шерсти, – под этим покрывалом совершенно обнаженные.

Дверь, запертая на засов, охраняла их любовь от всех посягательств. Пройдя столько терний, они заслужили уголок, свободный от мужей и даже от детей!

Но освободить от мужей и детей свою голову было совсем не так легко. Лакедемонянка вздохнула, потом вдруг резко встала с постели, отбросив покрывало в сторону подруги; схватив его и прикрывшись им, ошеломленная Феодора наблюдала за царицей.

Была ночь, и только слабый синеватый свет просачивался через колышущиеся занавеси. Сильное тело Феофано казалось совсем темным, будто вырезанным из темного камня.

Лакедемонянка потянулась, выгнувшись в спине; потом вдруг поднялась на руки и, перевернувшись в воздухе, встала на ноги снова.

Она засмеялась, глядя на Феодору, – а потом, оттолкнувшись от пола, опять прыгнула к ней в постель; московитка почувствовала, как от подруги пышет жаром. Феофано поцеловала ее и несколько мгновений сидела, обретая спокойствие. Потом сказала задумчиво:

– Мужчины обычно думают, что, когда мы запираемся, мы делаем это только для разврата… а мы делаем это, чтобы вновь обрести себя и свою силу, которую семьи и другие обязанности отнимают у нас! Когда мужчина уединяется со своими высокими мыслями или со своими любимцами, его никто не смеет беспокоить… а у женщины досуга не бывает, она никогда не может перестать быть матерью и женой! Женщины не могут объединяться так прочно, как мужчины, потому что слишком многое препятствует этому! И прежде всего – не могут объединяться разумом!

– Это верно, – прошептала Феодора. – Только такие мужчины, как Леонард или твой Марк, позволяют это нам…

– Нет, – строго возразила спартанка.

Феодора удивленно посмотрела на нее.

– Нет, любовь моя, – теперь Феофано улыбалась. – Мы сами прежде всего позволили это себе, а уже потом потребовали от мужчин! Власть не дают… власть берут, филэ. И это жизненно важно для нас… и, в конечном счете, для наших мужчин.

Феодора смотрела в ее огромные серые глаза, точно зеркало потустороннего мира; а потом закрыла глаза и потянулась к подруге.

– Не хочу говорить о мужчинах, – прошептала она.

Русская рабыня позволила своей покровительнице любить себя, а себе – отдаваться ей и брать: с закрытыми глазами, отчего им было еще слаще. Мужчины предпочитали видеть своих любовниц, любодействовать глазами; а женщины блуждали в своем темном, жарком мире, неведомом их повелителям и даже друзьям, союзникам… как бы тем ни казалось, что они понимают.

Иногда они открывали глаза и упивались улыбками, истомой и выражением власти, полного торжества, которое одна вызывала в другой. Катарсис… Феодора с некоторых пор могла думать о любви только греческими словами, потому что никакой другой народ не нашел для этого лучших выражений и лучших форм. Разве агапе, – жертвенная любовь, провозглашенная высшей со всемирным торжеством христианства, – не есть любовь греческая?

Успокоившись, подруги легли поверх шерстяного покрывала – их влажные тела овевал ветерок из приоткрытого окна. Амазонки улыбались, держась за руки и перебирая пальцы друг друга: разговор, который бывает еще тоньше и красноречивее изустного, потому что тело никогда не лжет.

Им было так хорошо друг с другом, потому что каждый раз был как последний.

Феодора встала с постели – тело поламывало после любовной борьбы; и она знала, двигаясь в лунном свете, что Феофано сейчас так же любуется ею, как она сама смотрела на лакедемонянку. Потянувшись, московитка нашарила на стуле рядом свою длинную, до пят, белую сорочку и с сожалением надела. Феофано немного погодя последовала примеру подруги.

– Завтра поговорим, – прошептала Феодора, когда они вернулись в кровать.

Феофано ласково тронула ее за нос и кивнула. Феодора увидела неподражаемую улыбку яркого твердого рта: насмешка лакедемонянки таила под собою самую искреннюю любовь, а любовь – насмешку. И русская рабыня, как всегда, почувствовала, что вместе с этой женщиной способна на все.

Они заснули поверх покрывала, но во вполне целомудренном виде; теперь любой, кто бы ни нарушил их уединения, не застал бы неподобающего зрелища и не смог бы сделать им никакого упрека.

Разбудил женщин Марк, который привел Леонида. Лаконец знал, что, входя к своей матери и ее подруге на рассвете, мальчик не увидит ничего, что должно быть скрыто от его глаз; и Феофано еще никогда не подводила своего охранителя.

Феофано еще не отняла сына от груди – и долго не собиралась, чтобы мальчик как следует налился материнской силой; но теперь она сцеживала молоко пальцами, чтобы итальянская нянька кормила ребенка, не беспокоя госпожу лишний раз. Так, по совету лакедемонянки, поступала и Феодора с Энеем. Хотя знатные итальянки просто отдавали детей кормилицам, пренебрегая здоровым вскармливанием и даже почитая грехом слишком об этом задумываться.

На Леонида же и сейчас было любо-дорого посмотреть – а видя перед собой отца мальчика, Феодора уже знала, в какого мужчину вырастет этот черноволосый крепыш.

Феофано немного поговорила с ребенком, – слушая его лепет и отвечая с такой серьезностью, точно беседовала со взрослым, – потом поцеловала мальчика и, оставив его, стала расспрашивать Марка. Все было хорошо и с отцом, и с сыном.

Феодора заметила, что Марк по-прежнему одевается так, как в Византии, – предпочитая рубашки-туники без рукавов, которые открывали его великолепные руки до самого плеча, и просторные турецкие – или греческие шаровары, не сковывавшие движений и не нарушавшие скромности.

Потом царица попросила своего возлюбленного увести ребенка и занять его на какое-то время: пока они с подругой не приведут себя в порядок и не обсудят все, что следует. Марк поклонился с торжественной серьезностью… он бы отсалютовал госпоже, как когда-то в Константинополе, будь у него в руке копье. Лаконец ушел вместе с сыном.

Феодора улыбнулась, глядя им вслед.

– Вы с ним все так же спите? – спросила она лакедемонянку вполголоса.

– Как раньше… раз в неделю, а то и реже. Но мы вполне этим довольствуемся, – ответила Феофано, встряхнув спутанными кудрями.

Феодора кивнула. Ее повелительница все еще была способна забеременеть – ведь у нее шло молоко; и Феодора слишком хорошо представляла себе, что может грозить Феофано, если она понесет от любовника здесь, в Италии, а не за границей. В какой бы провинции ее царица ни поселилась! Все это прекрасно представлял себе и Марк.

Неудивительно, что Феофано отвергала кормилицу, – предохраняя себя от новой беременности самым надежным способом…

А какое будущее ждет их уже рожденного сына?..

Невесело задумавшись, видимо, об одном и том же, подруги отправились мыться и одеваться.

Они каждая заплели волосы в косу и надели итальянские длинные и просторные домашние платья, которые были похожи и у мужчин, и у женщин: эти балахоны не стесняли движений, но скрывали все, что только можно скрыть. Потом подруги вернулись к себе в комнату. Завтрак им подали туда, о чем Феофано распорядилась с вечера: слуги уже давно выучили, каков бывает распорядок дня у хозяйки, когда она принимает подругу.

Поев, они устроились на полу, на подушках, потягивая вино. Вот теперь можно было обсудить положение.

– Фома все еще не пригласил меня на свидание, хотя грозил этим еще в первом письме, – прошептала Феодора после долгого молчания.

Феофано кивнула.

– Это добрый знак. Бедный Фома! Я бы сказала, – тут лакедемонянка усмехнулась, – что мой брат любит твоего прекрасного критянина, так же, как тебя, и оберегает его так же, как тебя!

Феодора улыбнулась: она давно знала, что женственность ее первого мужа требует выражения так же, как и мужественность. Пусть Фома и не позволял себе связаться с сильным мужчиной, – из аристократического отвращения к грубой содомии и чтобы не позволить себя подавить, подчинить, – однако любить мужчин платонически это ему не мешало.

Ее очень мужественный критянин тоже был женственен в самом сердце своей мужественности – но в другом отношении, нежели Фома.

Учение Феодоры и Феофано оправдывалось всегда и во всем.

– Мне кажется, Фома потребует от меня свиданий, когда Леонард опять уйдет в плавание: ведь ему пора, иначе мы не покроем наших долгов… Фома ведь подбросил мне мысль о каперском патенте затем, чтобы я подсказала мужу, – заметила Феодора. – Фома не знал, что Леонард и сам добивался этой грамоты.

– Как мы все трудимся на пользу друг другу, – рассмеялась Феофано. – Не удивлюсь, если и Леонард догадывается, что Фома желает видеться с тобой в его отсутствие!

Она сделала глоток вина и закусила яблоком.

– По правде сказать, не знаю, что посоветовать тебе, дорогая… помнишь, как я говорила тебе тогда, когда ты приезжала ко мне в Морее? С моей стороны дать любой совет сейчас будет предательством.

Феодора кивнула.

– Я, наверное, и не ждала от тебя ничего… только утешения, – сказала она, смущенно коснувшись руки царицы.

Феофано привлекла ее к себе.

– Что ж, значит, будем ждать, пока Бог не убьет одного из твоих мужей, – сказала она без тени улыбки. – Может быть, Леонард погибнет в плавании: ты ведь знаешь, как это легко… Может быть, Фома схватит здесь смертельную болезнь или примет яд из чьих-нибудь рук… Мы обе понимаем, что им вдвоем нет места на земле, – и мужчины тоже понимают.

– Только бы Александр остался жив, – прошептала Феодора.

И она вдруг почувствовала, какие страсти дремлют во всех ее мальчиках, ее сыновьях от разных отцов, – и когда они вырастут, раздоры между ними будут так же неизбежны, как между их отцами!

– Александр останется жив, – успокоила ее Феофано. – Когда Леонард выйдет в море, Фома скажет тебе, где держит сына… не бойся.

Она улыбнулась.

– Только бы герцог не забыл о Варде! Мы, конечно, уже опоздали… итальянцы приучаются к шпаге раньше… но все же не так, как с Мардонием.

– Конечно, я напомню, чтобы Леонард отослал Варда, пока мой муж дома, – кивнула Феодора. – Так даже и лучше, – прошептала она. – Так Варду не грозит столкнуться с Фомой, когда Леонарда не будет в имении.

Она изумленно посмотрела на царицу.

– Пока не задумаешься над жизнью, наши судьбы кажутся хаотическими, а мы все – игрушками случайностей, – проговорила московитка. – Но когда поднимешься выше, когда окинешь взглядом все…

– Тогда увидишь полотно совершенства, которое ткут боги для всех людей, во всей его красе, – улыбнулась спартанка. – Все нити судеб сплетаются в единый узор, в котором всегда есть и золотые нити, и черные! А может ли самый лучший ковер быть без изнанки?

Они восторженно засмеялись, а потом поцеловались, обняв друг друга за шею. Потом встали и направились прочь из комнаты – сначала к мальчику, Леониду, а потом в библиотеку… у них набралось много что обсудить, да и поделиться.

Леонард в самом деле готовился к отплытию; и прежде того самолично, не доверяя никому другому, отвез Варда к герцогу в Неаполь, где девятилетнего мальчика отдали в ученики учителю фехтования. Да и другие науки ему бы совсем не помешали. Анастасия осталась с матерью – ничего лучше для девочки-гречанки, чем домашнее обучение у такой женщины, как Феодора, придумать не могли.

Леонард не прекращал поисков Александра и Фомы Нотараса до самого конца – но это ничего не дало. Впрочем, критянин, наверное, уже и сам понимал, что поиски не увенчаются успехом… пока этого не захочет похититель.

Комес очень нежно и печально, – еще более нежно и печально, чем в прошлый раз, – простился с женой и со всей семьей; и уехал со всей командой. Артемидор, сопровождая господина, оставил Софию опять беременной; деньги грекам нужны были позарез.

========== Глава 159 ==========

Фома Нотарас пригласил Феодору на свидание через неделю после того, как Леонард покинул дом.

Свидание было назначено в небольшом сельском домике довольно близко к имению Флатанелосов: в письме к жене патрикий подробно описал свое убежище и как к нему проехать. В сельской местности очень легко было заплутать человеку, не знающему ее, – точно так же, как легко и спрятаться тому, кто знал. Чтобы найти спрятавшихся, потребовалось бы прийти с большим военным отрядом, рассыпаться и поджигать дома… а это возможно было только на войне или с позволения высоких местных властей.

Феодора взяла с собой Филиппа, македонца, который вместе с павшими героями, Леонидом и Теоклом, вызволял ее от Валента. Старый воин так и не обзавелся семьей и, по-видимому, уже не чувствовал к этому расположения. Как в Византии, которая не сегодня-завтра должна была полностью перейти в руки турок, так и в Италии – даже еще меньше.

Еще с московиткой поехали двое воинов, которые всегда сопровождали ее к Феофано и к Мелетию: до сих пор эти люди не проболтались господину о прогулках хозяйки, и можно было надеяться, что они будут молчать и дальше.

А впрочем, пусть и скажут: Леонард отлично понимает, что здесь может быть в его отсутствие…

Феодора поехала верхом, одевшись в любимый костюм, – полутурецкий-полугреческий, длинную тунику с разрезом и шаровары, – и усевшись на своего Борея по-мужски: у нее дома все к этому привыкли, и она совсем не собиралась отъезжать далеко от своих владений.

Она спрыгнула со своего гнедого арабского красавца, только завидев старый невысокий кирпичный дом, увитый виноградом, – издревле самые дешевые и самые любимые плоды на столе греков и римлян, произрастающие даже в бедности.

– Подождите здесь, – Феодора обернулась к своим воинам. Она не знала, приказывать ей или молить; и сколько сказать. Но тут Филипп улыбнулся ей щербатым ртом.

– Зачем ждать здесь? Мы знаем, кто там, – он выбросил руку в сторону дома.

Феодора с испугом посмотрела на остальных, прижав руку к щеке; воины, прошедшие с нею весь путь от Константинополя, успокаивающе кивнули.

– Мы знаем, что там патрикий Нотарас! Мы тебя не выдадим!

– Спасибо, друзья, – Феодора вздохнула и утерла пот со лба.

Поправив белую головную повязку и косу, скрученную под этой широкой повязкой на затылке, она направилась вперед. На ходу проверила свой кинжал, висевший на поясе в голубых халцедоновых ножнах, – ножны от убора амазонки, подаренного Дионисием, а кинжал, пожалованный Фомой!

Первый господин когда-то советовал ей носить оружие в рукаве, между нательной рубашкой и туникой… но Феодора уже очень давно так не делала. Насчет же патрикия утверждать ничего было нельзя.

Перед дверью она помедлила, набираясь духу и пытаясь еще раз осмыслить свое положение. Едва ли этот дом – место, где Александра держат постоянно… даже без всяких сомнений можно утверждать, что это не так. Фома Нотарас снял его для своих свиданий с женой – или просто занял, потому что дом ничей.

А значит, попытки выручить сына, зная это место, скорее всего, будут тщетными.

– Останьтесь снаружи, – приказала Феодора своим людям.

Филипп кивнул. Все мужчины понимали, что это им нужно не только для собственной безопасности, но и для того, чтобы, при случае, защитить госпожу – или ускакать за подмогой…

Московитка перекрестилась и толкнула дверь: как она и ожидала, та была не заперта. В лицо ей пахнуло сухими травами – розмарином, жасмином, мятой, которую греки использовали и как лекарство, и для отдушки.

Оглядевшись, Феодора увидела, что комната бедная, но чисто убранная. Огня нет – солнце светит через окна; на простом столе стоят полевые цветы в глиняном кувшине, на полу циновка.

По-видимому, тут всего было две или три комнаты. Феодора остановилась, не решаясь следовать дальше, – но тут справа раздались шаги, и на пороге появился патрикий Нотарас.

Он выглядел прекрасно… но Феодора едва успела охватить взглядом его облик, устремив все внимание на сына, которого патрикий вел за руку. Подбежав к Александру, мать упала перед ним на колени.

– Здравствуй, мой маленький царевич! Ты меня узнаешь?

Александр вздрогнул, чуть не испугался ее, как чужой женщины. Но тут Фома подсказал, склонившись к ребенку:

– Скажи, сынок: здравствуй, мама.

Фома Нотарас улыбался так ласково, точно их никогда и ничто не разлучало.

– Здравствуй, мама, – послушно повторил золотоволосый мальчик. Феодора порывисто обняла Александра, но быстро выпустила из объятий: ребенок этого не хотел.

Александр никогда не шел к ней так, как другие дети! Он больше всего любил, когда занимаются им, мало думая, кто им занимается, – так же, как и его отец!

“Детям свойственно больше всего сосредоточиваться на себе… но и это у всех по-разному”, – подумала московитка. Но даже если маленький Александр не полюбит Фому Нотараса так, как любил своего отца Вард, мальчик будет плодом усилий Фомы Нотараса, а тот останется главным человеком, кто может иметь на него влияние…

– Как он у тебя? – спросила Феодора, наконец подняв глаза на первого мужа. Фома Нотарас сиял, как новенький золотой.

– Превосходно.

Феодора огляделась, ища, куда сесть.

– Садись вон туда, – патрикий указал ей на лавку в углу; когда жена села, он опустился рядом и взял мальчика к себе на колени.

Он продолжал улыбаться жене.

– Я очень рад тебя видеть, дорогая.

Феодоре стало страшновато.

– Где же другие? Ты говорил, что взял для Александра няню…

Фома засмеялся.

– Не в дорогу же мне было ее брать! Я вполне способен управиться с моим сыном один… а наша с Александром охрана, если ты о ней, ждет снаружи, за кустарником. Не тревожься.

Феодора прикрыла глаза, вспомнив о своих людях, тоже оставшихся снаружи.

– Расскажи мне, как поживает наш сын, – попросила она, не найдясь, что спросить еще. Как долго они были врозь!

У мужчины и женщины может найтись, о чем говорить, кроме детей и хозяйства, не только лишь, если они оба достаточно развиты, – если они долго живут вместе…

Однако Фома был ловкий политик и галант: он заговорил непринужденно, и рассказывал об Александре долго, избегая всех подводных камней. За это время Александр ни разу не попросился слезть у него с рук – отец покачивал его на колене, если он беспокоился, и мальчик вполне удовлетворился разглядыванием и изучением многочисленных украшений на отцовской одежде.

Когда разговор иссяк, Александр захныкал и попросил у отца пить. Патрикий налил ему полную глиняную чашку чего-то, что казалось простой водой, из своей большой фляги, прицепленной к поясу. Потом предложил жене.

Видя, что сын выпил с жадностью, Феодора с некоторой опаской выпила тоже – это в самом деле была вода, подкисленная и подслащенная: конечно, чтобы обеззаразить.

– Благодарю, – сказала она, утерев губы.

Потом отвернулась и сказала:

– Мне рассказать о себе нечего… ты все и так знаешь.

– Конечно, я знаю все внешнее, что происходит с тобой, – согласился патрикий. Он ласково улыбнулся, прищурив серые глаза. – Знаю, что потаенные движения души ты приберегаешь для Метаксии и своего теперешнего мужа, – и не настаиваю на твоей исповеди, хотя очень желал бы…

– Я расскажу о старших детях, – вздохнув, ответила московитка.

Она рассказала, как поживают оставшиеся с ней дети, – патрикий вежливо слушал, кивал; но, казалось, воспринимал Варда и Анастасию теперь отвлеченно, как существа, навеки отделенные от него. Анастасия, конечно, девочка, и никогда не пользовалась такой любовью отца, как сыновья; ну а Вард…

Феодора замолчала, чтобы не сказать слишком много.

Некоторое время разведенные супруги сидели рядом, не произнося ни слова, – а потом она спросила Фому:

– Как думаешь ты быть теперь? Ведь такое положение не может продолжаться вечно!

– Вечно? Нет, разумеется, – благожелательно ответил патрикий. – Никто из нас не вечен, моя дорогая, и рано или поздно кто-нибудь умрет первым…

Феодора закрыла лицо руками.

– Ты издеваешься надо мною?

– Нет, – возразил патрикий. – Не больше, чем ты надо мной, любовь моя… и чем судьба посмеялась надо всеми нами.

Они на некоторое время опять замолчали. Потом Фома Нотарас первым встал, увлекая за собой Александра.

– Вижу, что быть здесь для тебя мучительно… мы пока что все сказали друг другу: так распрощаемся.

Феодора, опомнившись, бросила взгляд на сына.

– Когда ты опять привезешь его ко мне?

– Когда будет удобно нам обоим… может быть, недели через две, – ответил патрикий, глядя мимо нее и рассеянно поглаживая мальчика по светлой макушке. – Но я буду исправно уведомлять тебя обо всем, что происходит со мной и с сыном.