Текст книги "Ставрос. Падение Константинополя (СИ)"

Автор книги: MadameD

сообщить о нарушении

Текущая страница: 52 (всего у книги 78 страниц)

– Фирман султана, который был спрятан у негодяя на груди! – воскликнул Теокл. – Это охранная грамота для въезда в Стамбул!

Он развернул пергамент – плотная кожа не пропустила всю влагу внутрь, и значительная часть написанного уцелела. Феодора мало понимала по-турецки; но доверилась заключению своего воина.

– А еще что-нибудь нашли? – спросила она.

Теокл кивнул.

– Кривой кинжал, который был у него под лохмотьями. Отравленный кинжал!

Феодора прикрыла глаза и отвернулась; ей стало легче. Вероятно, это действительно был враг!

– Но ведь неизвестно, следил ли он за нами, – прошептала она.

Теокл похлопал ее по плечу окровавленной рукой.

– Это слуга султана… и даже если он не был послан шпионить за нами, он превратился бы в доносчика, войдя в Стамбул! Поверь: мы этих поганых знаем!

Леонид согласно кивнул.

Феодора печально улыбнулась. Она уже почти овладела собой.

– Все-таки идемте проверим сумки.

В сумках, против ожидания, не нашлось ничего любопытного – кроме съестных припасов, солонины и сухих фруктов, и запасного платья; платье было такое же неказистое. Черви сомнения опять зашевелились в душе московитки; чтобы не потерять лицо перед своими людьми, она попросила проводить ее до повозки.

Марк посадил Феодору на лошадь и, минуя Фому Нотараса, довел ее коня под уздцы до самого экипажа, дожидавшегося далеко позади. Там лаконец принял московитку в объятия и передал в руки своей царицы, которая тоже вышла и теперь стояла у подножки. Феофано оставалась с детьми и нянькой – но со своего места догадалась почти обо всем.

– Это был турецкий шпион, – сказала Феодора, посмотрев в серые глаза покровительницы. Феофано спокойно кивнула, точно не ожидала другого.

Гречанка помогла подруге взойти в повозку. Она закрыла дверь, и они остались в полумраке; Феофано еще плотнее задернула занавеси.

Магдалина притихла в своем углу, и что-то громко и сердито прошептала малютке, когда он напомнил о себе. Феофано бегло взглянула на итальянку, потом села и посмотрела на Феодору.

Московитка стащила с себя широкую перевязь с луком и бросила под сиденье, как ядовитое животное; потом, содрогнувшись при воспоминании о содеянном, обессиленно упала на сиденье напротив царицы.

Но через несколько мгновений она все-таки нашла в себе мужество взглянуть на своего верховного судию.

Феофано улыбнулась в полумраке… и Феодора почему-то не отвела глаз. А потом почему-то улыбнулась в ответ.

– Ну, что? – спросила Феофано шепотом. Она подманила Феодору рукой, и та нагнулась к ней, вспомнив о детях рядом; и когда их головы сблизились, лакедемонянка прошептала подруге на ухо:

– Ты крещена кровью, как давно мечтала… теперь понимаешь, что это значит? Что значит война!..

– Понимаю, – шепотом ответила Феодора.

Она замешкалась.

– Это точно был турецкий шпион, – повторила она едва слышно, обняв царственную подругу за шею.

Московитка не видела, но почувствовала, что царица снова улыбнулась; и тогда Феодора опять улыбнулась сама. Потом обе женщины посерьезнели.

Обе выпрямились на своих сиденьях и отвернулись друг от друга; и долго молчали в темноте, с одинаковым выражением, с одинаковым чувством. Долго молчали все в экипаже.

Спустя несколько часов ехать верхом пожелала Феофано; но в ее смену ничего не случилось.

Они ехали много утомительных, однообразных дней; и наконец перед ними на солнце загорелись золотые купола и поднялись белые стены Стамбула. Странники увидели Город гораздо позже, чем увидел бы его тот неизвестный, не обремененный детьми и прислугой, – шпион он был или не шпион!

Феодора и Феофано обе вышли из повозки и некоторое время разминались, изгибаясь и прыгая, не смущаясь мужчин; на них обеих были просторные турецкие мужские костюмы, чалмы и платки, закрывавшие лица. Потом подруги подошли друг к другу; Феофано оперлась на плечо Феодоры, учащенно дыша. Она вперила взгляд в купол Софии.

– Ну, здравствуй, Константинополь… в последний раз! – прошептала лакедемонянка.

========== Глава 114 ==========

Мардоний лег в траву, подперев руками подбородок; он смотрел на Айя-Софию, теперь полыхающую алым на розовеющем небе. Микитка неслышно подошел к другу и присел рядом; спустя несколько мгновений потормошил его.

– Соберись-ка! Нам скоро уже…

Мардоний быстрым движением развернулся к нему и с неудовольствием посмотрел на евнуха.

– Все решат без нас, – сказал он, кивая на костерок, у которого все еще бурно совещались старшие. – И нам с тобой все равно нельзя будет высунуться; а если станет можно, значит, опасность миновала!

А потом сын Валента вдруг опять растянулся в траве, лицом вниз, и всхлипнул.

– Мне страшно, брат Никита! До сих пор почти не боялся; а сейчас сил моих нет, как страшно!

Микитка погладил длинные смоляные волосы.

– Терпи… крепись. Мне так мать всегда говорила, когда я боялся!

Евнух помолчал – и прибавил, когда юный македонец поднял голову:

– Ты подумай, каково мне! Мне ведь еще мою мать выручать, и всю семью с малыми детьми!

Тут Мардоний тоже сел. Он словно бы забыл свой страх, когда Микитка упомянул о матери.

– А ты уверен, что наши…

Московит вскочил на ноги, сжав кулаки.

– Уверен! – отрезал Микитка, не позволив другу даже додумать такую подлую мысль. – Госпожа Феодора не даст… а значит, и Феофано! И твой брат, – прибавил он.

Мардоний усмехнулся.

– Ну да, Фарид… бедный Дарий, – прошептал он, зябко обхватив себя руками. – Теперь уже не знаю, он ли мне писал.

Сын Валента поник головой.

– Ты забыл, что мне нужно сестру выручать, – а это потрудней, чем твою мать! Дарий обещал ее вывести к нам; но я как подумаю, что…

Микитка вскинул русую голову и махнул рукой, обрывая его.

– Ты сам сказал, – сурово заметил он, – что тебе соваться не позволят. И правильно, что не позволят. Так что сейчас твое дело – делу не мешать! Ты понял?

– Понял, – вздохнул Мардоний.

Он через силу улыбнулся и встал на ноги. Потом побрел к костру; на ходу юноша расправил плечи и потрогал рукоять легкого меча. Микитка улыбнулся и последовал за приятелем.

Когда они подошли, Марк взглянул на юношей и подвинулся, давая место обоим. Они сели в круг – и настороженно оглядели озабоченные лица старших. Разговор с их появлением примолк. Все решилось – или они помешали?

– Вот, поешьте, – с другой стороны к друзьям склонилась Феофано, подавая обоим жареное мясо на прутьях. – Ешьте медленно: чтобы надолго хватило!

Они почти благоговейно взяли свой ужин.

– Вы опоздали, – сказала царица, когда юноши, поблагодарив, стали жевать.

Мардоний, проглотив кусок, взглянул на нее удивленно и пристыженно.

– Но мы видели, что вы еще совещаетесь, василисса!

Микитка толкнул его в бок; он видел, что Феофано, как и все старшие, очень волнуется, и оттого сердится.

– Прости, госпожа, – сказал он.

Феофано улыбнулась алым ртом – она была в турецком мужском платье, и ее упрямый подбородок и гордую шею окутывал темный платок, знак подчинения восточной жены; но в свете костра гречанка казалась воплотившимся духом из невозвратимого прошлого, богиней подземного царства. А может, подумал Микитка, прошлое и настоящее смыкаются, когда день смыкается с ночью, и просыпаются ночные духи… Как верили предки…

Ему казалось, что древние славянские и греческие духи, взявшись за руки, завели невидимый хоровод вокруг их костра.

– Доедайте… делайте свои дела, – еще раз улыбнулась лакедемонянка, – и залезайте назад в повозку. А потом сидите и не высовывайтесь!

Она нахмурилась.

– Мы скоро тронемся; а в темноте друг друга растеряем!

– Слушаю, госпожа, – сказал теперь Мардоний.

Он еще раз подумал – как безрассудно было разводить костер в такой близости от неприятеля, даже несмотря на то, что вокруг было как будто бы пусто. К удивлению Мардония, огня пожелали все; и даже Фома Нотарас не протестовал, хотя, конечно, боялся, как всегда! Это был священный обычай, древний, как звезды.

Может быть, самые отважные греки Византии в последний раз собрались у костра и увидели друг друга свободными…

Феофано протянула им баклагу с вином; оба выпили – Микитка после Мардония; а потом быстрым движением сплеснул остаток в костер, стараясь, чтобы этого никто не заметил.

Огонь ярко вспыхнул, озарив усмешку царицы.

– Боги приняли твою жертву, юноша, – сказала она громко. – А теперь иди, забирайся в повозку.

Микитка встал и быстро зашагал к повозке, как часто с этой женщиной, не зная, насмешничает Феофано или говорит серьезно. Мардоний нагнал его через несколько мгновений. Они залезли в экипаж и сели друг напротив друга: Микитка как раз против окна, закрытого занавесью. Фонарь, подвешенный к потолку, так и не зажигали.

Московит поколебался, потом наполовину отдернул занавеску и приник к окошку. Мардоний хотел что-то сказать; но промолчал, только придвинулся в товарищу ближе.

Феодора огладила на себе зернисто блестящий жемчугом боевой пояс, подаренный Дионисием Аммонием, – а потом повернулась перед глазами своей госпожи и Марка; оба смотрели на нее с восхищением. Правда, пояс амазонки был надет поверх шаровар и турецкой рубашки, – но ведь еще иранские, скифские и сирийские воительницы: современницы, а может, и соплеменницы первой владелицы этого пояса, – прикрывали себе руки и ноги и носили штаны! Феодора словно бы ощутила, как от этих восточных племен к ним, русам, протянулась какая-то нить, невидимая для эллинов.

– Я чувствую, что этот пояс защитит меня.

Феофано серьезно кивнула.

– Дионисий умеет делать подарки.

“И Дарий”, – подумала Феодора, ощущавшая под рубашкой золотую звезду с искривленными лучами.

Феофано подошла и обняла ее за плечи; они вместе направились к своему экипажу. Как бы превосходно ни были вооружены женщины их отряда, им, как и детям, нельзя будет показаться наружу, пока все не кончится…

Они сели друг напротив друга – Феодора рядом с сыном, как сидела всю дорогу; вдруг, поддавшись порыву, она стиснула руку Варда.

Ощутила, словно впервые, как мальчик тяжело, испуганно дышит; и прижала его к себе.

– Уже недолго, сын, – прошептала московитка. – Вот увидишь: скоро все кончится!

– Я знаю, – глухо ответил умница Вард: конечно, этот малыш еще меньше ее мог знать, чем все кончится, но чувствовал, как нужно держаться и что говорить в такую минуту.

Анастасия, которую мать забыла, как нередко бывало, молча сжалась в сторонке – и только следила за Феодорой и Вардом испуганными и ревнивыми глазами.

Феофано, заметив это, пригласила девочку к себе. Анастасия с неожиданной готовностью пересела к лакедемонянке и прильнула к ней.

Феофано погладила ее по локтю и поцеловала в лоб.

– Ничего не бойся, – прошептала она. – Я и твоя матушка – самые храбрые женщины на земле! Мы никому не дадим вас в обиду!

Анастасия уткнулась в ее плащ.

– Я знаю, – прошептала девочка, как старший брат.

Когда повозка тронулась, Анастасия все еще сидела так – прижавшись к Феофано, не поднимая головы.

К беглецам, в полутора сутках пути до Стамбула, присоединились посланные Леонарда Флатанелоса, которые должны были представлять их как живой товар и караванщиков: сам комес уже дожидался в Городе, в условленном месте в итальянском квартале. То, что Леонард безопасно вошел в Стамбул и выслал к ним навстречу своих людей, немало ободрило Феофано и ее отряд.

Если это Леонард послал к ним помощников; и если это Дарий отправлял своему брату письма…

Фома Нотарас скакал к Городу во главе отряда, вместе с посланными комеса, – и все смотрел на купол храма; когда же София заслонила весь обзор, а патрикию пришлось запрокинуть голову, чтобы глядеть на нее, он потряс головой и понурился, уставившись на холку своего коня.

“Что делать… я ведь всех сейчас подведу, – лихорадочно думал Фома; пот обильно выступил у него на лбу, так что залоснились и намокли волосы и даже брови. – Как сказать им, что…”

Как сказать им, что Фома Нотарас предназначен для кабинетных битв, а не для арены?..

Тут вдруг он ощутил, что его толкнули в плечо; Фома вздрогнул и повернулся, схватившись за меч. Это движение было у него непроизвольным, унаследованным от куда более бравых предков.

– Господин, ты можешь отъехать назад, – прошептал один из людей Флатанелоса, такой же смуглый и широкоплечий критянин: с головой, по-гречески, на морской манер, или по-пиратски повязанной платком. – Мы сами поговорим со стражниками! Так будет даже лучше!

Фома посмотрел в блестящие светлые, как у волка, глаза этого помощника кентарха, и вдруг в патрикии поднялось опасение за семью, заставившее забыть собственную трусость.

– Ты уверен, что…

– Совершенно уверен! – кивая, ответил морской человек. – Погляди: мы сейчас подъедем, караульным все будет видно! Осади назад, скорее!

Фоме осталось только подчиниться: несмотря на все упражнения, которыми патрикий изнурял себя, он знал, что не сладил бы даже с одним таким молодцом, чья сабля, несомненно, побывала во многих настоящих переделках. Патрикий сжал конскую гриву и истово взмолился, – хотя не был особенно верующим, – чтобы вся его семья спаслась, и чтобы его Феодора не попала в лапы к этому критянину, Флатанелосу, которого она совсем не знает и который ослепил ее собою, как и многих других…

А потом их увидели османы: двое стражников, которые стояли снаружи у запертых ворот квадратной проездной башни*. Эти турки были по-европейски вооружены алебардами. Сейчас их и греков разделял ров, наполненный водой еще со времени осады, но его пересекал широкий деревянный мост – наверное, эти ворота часто служили и военным, и невоенным проезжающим.

И греки, повинуясь команде критянина, направились прямо по мосту к сторожевой башне, как будто имели на это полное право.

Турки пошевельнулись при виде каравана, но не слишком встревожились.

– Стой! Кто идет? – крикнули им, когда первая повозка оказалась по ту сторону рва.

Первый помощник кентарха, который так горячо советовал патрикию отступить, выехал вперед и заговорил. Фома неплохо, но недостаточно понимал по-турецки, чтобы полностью понять эту бойкую уверенную речь; но то, чего он недопонял, объяснили жесты критянина, который несколько раз ткнул большим пальцем в повозки, а потом широким взмахом руки окинул своих спутников.

Бородатые стражники переглянулись и кивнули своими большими чалмами; они усмехнулись, смягчившись. Хотя и подозрительность их после объяснения людей Флатанелоса увеличилась.

– Вон там? Ценный товар?

И тут Фома Нотарас, к своему великому ужасу, увидел, как осман быстрым шагом приблизился к повозке, в которой ехали его жена, сестра и трое детей…

Меч чуть сам не вырвался у осторожного хозяина из ножен; он едва сдержал себя и укротил свой дух. Фома перекрестился – и, весь бледный, истекающий потом, вперил безумный взгляд в экипаж.

Стражник заглянул в окно, на котором занавеска все еще оставалась незадернутой. Несколько мгновений вглядывался туда, даже ладил сунуть руку… но передумал. Отвернулся и подошел к помощнику Флатанелоса, который благоразумно спешился и ничуть не потерял самообладания. Критянин пошарил в поясе, и стражник, засмеявшись, протянул руку.

Фома тоже невольно усмехнулся, глядя на эту сцену, старую, как Рим и мир.

А потом турок вернулся к своему товарищу. Еще некоторое время они говорили, сблизив обмотанные тюрбанами белые головы; а потом тот самый, которому дали взятку, – видимо, старший, – постучал рукоятью своей алебарды в ворота.

Он крикнул, чтобы открывали, – все спокойно, едет ценный товар для комеса Флатанелоса, и товар проверен!

Загремел засов; а потом ворота проездной башни Феодосиевых стен медленно открылись. С другой стороны, озаренные сзади светом фонаря, выглянули такие же стражники: и не двое, четверо или больше. Фома прикрыл глаза, снова молясь с детским жаром.

Помощник комеса наблюдал, как стражники снаружи спорят с теми, что внутри; а потом расступились все. Ворота открылись шире, и турки махнули караванщикам руками: проезжайте.

Они пересекли Паратихион* и остановились перед внутренней стеной. До пленников экипажей донесся короткий разговор их воинов со стражниками; а потом отворились и вторые ворота. Повозки тронулись опять.

Сидевшие в них испустили вздох облегчения; но не позволили себе ничего больше.

В первой повозке, куда заглянул турецкий стражник, еще долго не было ни звука, ни движения; и только когда обе госпожи услышали скрип затворяемых внутренних ворот, они позволили себе податься друг к другу и взяться за руки. Серые глаза над повязкой, закрывающей лицо, взглянули в карие; серые уже насмешливо щурились, а в карих стояли слезы.

Дети завозились в углу – Вард выпустил из объятий сестренку. У них обоих лица были открыты; но детей дозор не знал и не мог узнать, и им не было нужды прятаться.

Феодора стащила с лица платок и глубоко вздохнула; она провела рукой по волосам, которые, как и у гречанки, скрывал головной платок.

– Поверить не могу, что мы…

– Тише! – шикнула на нее Феофано. Она неожиданно рассердилась и обеспокоилась. – Закрой лицо, еще ничего не кончено! Сидите тихо!.. – приказала она и детям, молниеносно обернувшись к ним

Вард и Анастасия одновременно кивнули. Магдалина, сидевшая со своим сокровищем в глубине экипажа, боязливо обернулась на лакедемонянку – и, опять прижавшись пухлой румяной щекой к светлой головке Александра, отчетливо зашептала католическую молитву: тогда как до тех пор молилась беззвучно. Еще трое слуг, которые спрятались среди узлов, выставили головы – и тут же схоронились снова.

Они ехали в безмолвии – Феодора, опять прикрывшая лицо, сидела прямая как струна, касаясь щекой занавески; Феофано напротив нее раскинулась более вольно – и огнем готовности блестели ее глаза. Несомненно, вломись к ним враг, Феофано действовала бы быстрее и успешнее всех своих попутчиков.

Но беглецы остановились своей волей – свободно стали где-то посреди Стамбула.

Когда смолкли копыта, Феодора услышала, как замерло “Богородице, дево” на устах итальянки. Московитка осознала, что они стоят посреди необъятного вражеского стана. И какие враги поджидают их!

Феофано хмуро посмотрела на свою филэ и наконец стащила со своего лица платок. Она облизнула красные губы красным языком.

– Еще ничего не кончено! – сказала она: огромные глаза ее, уставившиеся на московитку, были глазами демоницы. – Сиди и не вздумай выходить!

Феодора кивнула; она чувствовала, что у нее все тело онемело от долгой неподвижности и страха, который еще больше нагнетался этой неподвижностью.

А потом дверь экипажа отворилась снаружи: сильным ударом, который, однако, не походил на взлом. Феофано сама вскочила, хватаясь за оружие, забыв все свои предостережения; дети с криком уцепились друг за друга. А Феодора, приподнявшись с места, схватилась за спинку сиденья и так и замерла; другой рукой она сорвала свой покров. Улыбка испуга и счастья засияла на ее бледном лице, точно на нем отразился лунный луч.

– Вы пришли, комес, – прошептала она. – Вы нас спасете!

Леонард протянул к возлюбленной руку, а потом просто схватил ее, одолеваемый нетерпением, и вытащил наружу. Феодора припала к нему, забыв, что у нее есть муж; забыв обо всем, кроме этого человека.

– Какое счастье, – прошептал критянин. Он рукой сбил с ее головы платок, который и так почти свалился, и поцеловал волосы своей подруги. Они посмотрели друг другу в глаза, улыбаясь.

Потом Леонард обернулся, почувствовав присутствие патрикия, – Фома Нотарас, зловеще бледный в лунном свете, смотрел на них со своего коня, скрестив руки на груди. Но сейчас никому из них некогда было ревновать, и все это понимали.

– Патрикий, нам нужно спешить! – сказал Леонард. – Сначала заберем московитов, это совсем близко отсюда; дальше будет труднее.

Феодора, успевшая оглядеться, поняла, что они в итальянском квартале: красно-зеленые виноградные плети свисали с глухих белых стен, между которыми была зажата узкая улица.

– Фома, вы меня слышали? – уже резче позвал комес.

Фома кивнул: он будто только что очнулся от страшного сна, в котором увидел объятие жены и соперника.

– Да, слышал, – сказал патрикий. – Конечно, вы правы: поспешим.

Он спешился.

Леонард обернулся к Феодоре и Феофано, которая присоединилась к подруге.

– Вы оставайтесь здесь, со своей охраной, – велел он. – А вы двое пойдете с нами. Будете показывать дорогу!

Он сделал повелительный знак русскому евнуху и Мардонию – друзья давно вышли из повозки и стояли в ее тени, схватившись за руки.

Микитка посмотрел в глаза Валентову сыну.

– Идем, брат, – сказал он. – Пришла наша минута!

* Из башен, надстроенных над внешней стеной Константинополя (стены Феодосия, возведенные в V в.), десять были проездными.

* Проход между наружной и внутренней Феодосиевыми стенами.

========== Глава 115 ==========

Микитка шел рядом с комесом; быстрый упругий шаг моряка был слишком скор для него, но Микитка не ощущал никакого утомления. Он думал о матери и о всех своих русичах; о том, что принесет им спасение, – и забыл о своей многодневной усталости и даже о друге рядом.

В первые минуты Микитка запутался в переходах и очертаниях белых стен и домов, – ведь здесь итальянцы строились очень похоже, без выдумки! – и юноша пришел в смятение; но потом память его ожила и стала воскрешать подробности, которых он словно и не примечал, пока жил здесь. Мардоний не понадобился. Микитка уверенно вел своего избавителя: то выбоина в мостовой, то рисунок ступенек или слепой арки, то старое фруктовое дерево, которое никому не принадлежало и иногда подкармливало их, – все это подсказывало ему дорогу.

И вот наконец комес со своими провожатыми очутился у маленькой двери, проделанной в одной из толстых стен.

– При мне калитку не запирали, и собаки хозяин не держал, – прошептал московит. – Но теперь кто знает!

Он надавил на дверь – та с легким скрипом отворилась. Микитка и Мардоний скользнули внутрь; комес ступил следом и остановился, положив большую ладонь на плечо московита. Он огляделся; ноздри его трепетали, точно комес вынюхивал угрозу, которой евнух мог и не почуять. Потом Леонард кивнул своему проводнику.

– Веди нас.

Помощник комеса, светлоглазый загорелый Артемидор с пиратской повязкой на волосах, шел за своим комесом след в след; остальные, трое мужчин, – несколько поотстав.

Микитка обогнул дощатый амбар, в котором столько раз ночевал вместе с Мардонием, пробрался через кусты розмарина, и наконец вышел к дому Джузеппе ди Альберто. Персиковые деревья и смоковницы в диком саду, окружившем его жилище, почти не давали плодов, зато давали много тени: и дом было трудно разглядеть снаружи. И больших ценностей хозяин в доме не держал. Может быть, потому итальянский купец всерьез заботился о защите только тогда, когда покидал свой квартал.

– Наши воины спят внизу на лавках… там у ди Альберто гридница*, – с усмешкой пробормотал Микитка. – А мать моя и отчим наверху, там и сам хозяин…

Он посмотрел на Мардония, будто в первый раз за дорогу вспомнил о сыне Валента; и сделал другу знак.

– Пойдем, постучимся! Нам откроют: а там и объяснимся!

– Скорее, – сказал комес; Микитка увидел, как потемнели его карие глаза, и вспомнил, что им сейчас предстоит только самая легкая часть дела.

Юноши поднялись на крыльцо, и Микитка постучал в толстую деревянную дверь вделанным в нее кольцом-колотушкой: по римскому еще образцу.

Довольно долго не было ответа; Микитка собирался постучать снова, и тут дверь приотворилась.

Изнутри пахнуло сухими травами и старостью; на них пристально смотрел пятидесятилетний слуга ди Альберто, Витторио.

Микитка невольно отступил; подозрительность и раздражение во взгляде маленьких черных глаз под нависшими седыми бровями вот-вот должны были уступить место испугу, и тогда Витторио побежал бы полошить воинов, русичей! – как вдруг старик узнал гостей. Подслеповатые глаза узнали черты, не похожие ни на одно итальянское или римское лицо.

– Это ты! Вы оба! – воскликнул слуга ди Альберто.

– Да, Витторио, это мы с Мардонием, – торопливо ответил евнух; он оглянулся на комеса. – Скорее иди, скажи матери, что я вернулся!

– Каким только ветром вас принесло! – воскликнул итальянец: словно забыв, кто они такие и что их связывает с хозяином.

Микитка топнул ногой.

– Сейчас же впусти нас!

– А это кто еще с вами? – старый брюзга, не давая дорогу, стал вглядываться в спутников юношей, которых скрывала темнота.

Но тут Леонард быстро ступил вперед; он легко оттолкнул с дороги Микитку, а потом и Витторио. Итальянец хотел поднять крик; но комес уже взбегал наверх. Микитка вскочил в переднюю следом за ним, и яростно шепнул слуге:

– Не кричи! Хуже будет!

Витторио, вытаращив глаза, только хватал ртом воздух. Микитка побежал будить Ратшу и Бориса, бывших русских этериотов императора. Он помнил, что Дарий обещал предупредить московитов о побеге и о комесе; и долгого объяснения, скорее всего, не понадобится.

Когда Микитка поднял своих воинов и после первых излияний изумления и радости сбивчиво объяснил им, с чем вернулся, вниз спустились Ярослав Игоревич и Леонард. Они шагали рядом, как старые товарищи: такие люди сразу сходятся и начинают верить друг другу!

За мужем шла Евдокия Хрисанфовна: мать была в одной сорочке, поверх которой придерживала на груди персидскую шаль, простоволосая и изумленная.

– Микитушка!..

Он бросился к ней и крепко обнял; через несколько мгновений обжигающего счастья мать сама отстранила сына от себя, схватив за плечи. Она посмотрела Микитке в глаза:

– Нам сейчас собираться?

– Да, мать, – ответил евнух. – И поскорей!

Евдокия Хрисанфовна кивнула и проворно, почти бегом поднялась наверх.

А Ярослав Игоревич перехватил пасынка за плечо и воскликнул:

– И удал же ты, Микитушка! Какую рать привел!

– Поскорее, отец! – попросил Микитка и его.

Ярослав Игоревич улыбнулся, схватил его обеими руками за голову и поцеловал, взъерошив волосы; потом оставил пасынка и поспешил за женой наверх. По лестнице быстро протопали его шаги.

А комес посмотрел на обоих друзей.

– Сейчас пойду к вашему хозяину: скажу, что мы уходим.

Микитка открыл рот во внезапном испуге; но Леонард Флатанелос качнул головой.

– Нет, я давно его знаю. И даже если и так… ди Альберто нам не навредит: скоро весь город и без него узнает…

Он улыбнулся, глядя в лицо своего русского друга.

– Неужели ты думал, что я могу долго остаться безвестным?

“И в этом все греки”, – подумал Микитка.

Спустя совсем небольшое время вниз сошла Евдокия Хрисанфовна, одетая в дорогу; она вела за руки обоих младших сыновей. Это были русоволосые мальчики, похожие друг на друга и на Микитку. У Евдокии Хрисанфовны был большой узел за плечами; сыновья тоже каждый держали в руках по узелку.

Разговор с хозяином получился недолгим: тот был слишком обескуражен, хотя давно слышал от своих московитов, что они хотели бы уехать. Но он никогда не думал, что это для них возможно без него. Итальянец был очень огорчен тем, что теряет своего лучшего охранителя. Где еще найдешь такого дешевого и надежного защитника!

Но комес не дал Джузеппе ди Альберто долго сокрушаться и мешать им.

Впрочем, у ди Альберто оставались двое других русских воинов: их Микитка звал с собой, но они отказались. Сказали, что их долг остаться с хозяином, раз уж его покидает старший.

Они скоро ушли: мужчины подхватили на руки Владимира и Глеба, чтобы те не отстали вместе с матерью. Итальянец, в бархатном халате поверх ночной сорочки, спустился следом за беглецами с крыльца – и долго в полнейшем изумлении глядел им вслед.

Евдокию Хрисанфовну с младшими детьми посадили в повозку, к сыну и его побратиму; а мужчины некоторое время решали, что делать дальше. Потом Леонард заглянул в экипаж и позвал Мардония.

– Возьми Артемидора! Поедешь с ним, Христофором и Андреем к своему брату! Ты знаешь, как найти его?

– Да… знаю, – сказал Мардоний. – Знаю, – подтвердил он, взглянув в глаза другу.

Микитка сжал его плечо.

– Поезжай! Бог помощь, – серьезно и взволнованно сказал он. – И без сестры не возвращайся!

Мардоний перекрестился; он быстро и крепко обнял московита за шею и поцеловал его в уголок рта. Потом выпустил Микитку из объятий и отвернулся.

– Я готов, – глухо сказал он, точно шел на плаху.

“Как знать”, – мрачно подумал Микитка.

Артемидор поднял Мардония на коня, потом сел сам; другие двое людей Флатанелоса вскочили в седла, и все четверо уехали.

Мардоний быстро отыскал дом Дария – брат тоже жил во Влахернах, в приморской и печально знаменитой части Города: ею первой овладели турки.

Мардоний нашел дом брата по приметам, которые тот указывал в письмах, – выкрашенная в зеленый цвет ограда и молодой лавр, посаженный у самой калитки; та никогда не запиралась, как в доме ди Альберто. Там хозяин не запирался, потому что чувствовал себя спокойно; здесь же, если придет беда, не спасет никакой замок…

Мардоний с острой радостью узнавания сорвал через ограду глянцевитый листок деревца-привратника и перетер его в пальцах; вдохнул свежий пряный запах.

– Это дом брата! – сказал сын Валента своим спутникам. – Я войду!

Артемидор опередил его и схватил за руку.

– Куда спешишь? Я пойду с тобой!

Они вошли вдвоем; а их двое товарищей, Христофор и Андрей, остались на страже.

Дом Дария снаружи напоминал дом Валента – конечно, жилище брата было скромнее, но очертания колонн, позолота капителей, статуи эфебов, скрытые за деревьями… все было как у отца!

Мардоний перекрестился; он ускорил шаг. Артемидору пришлось опять осаживать его, чтобы юноша, торопясь встретить судьбу, не наделал глупостей.

Мардоний поднялся на крыльцо и, еще раз перекрестившись, постучал колотушкой в дверь.

Открыли ему быстро – и в этот раз на пороге оказался не старик, а испуганная молодая женщина: ее пестрое покрывало, наброшенное на голову, ниспадало до пят. У нее были растрепанные светлые волосы и голубые глаза; одной рукой держа дверь, другой женщина прикрывала свой живот.

“Беременная! Это жена Дария – Анна!..” – понял Мардоний.

– Анна! Это я, Мардоний! Проведи меня к брату! – воскликнул он, прежде чем его остановили; сын Валента только успел подумать, что перед ним может быть вовсе не Анна, как хозяйка улыбнулась.

Испуг все еще стоял в ее глазах, но она пригласила юношу рукой и отступила.

– Проходи… Кто еще с тобой? – хозяйка приподнялась на цыпочки и заглянула ему за спину; потом отступила, все так же прикрывая живот. – Проходите, мой муж давно ждет вас!

Анна повернулась и, оглядываясь, пошла по коридору, устланному коврами; Мардоний за ней, и Артемидор последним. Немного погодя Анна попросила их остановиться.

– Сейчас позову мужа, – сказала она и быстро ушла.

Больше хозяйка не появилась; навстречу Мардонию вышел старший брат.

Дарий, в одном из своих великолепных халатов, с волосами, подобранными лентой на затылке, несколько мгновений смотрел на Мардония с изумлением, восторгом и тревогой. Македонец простер к брату руки, будто желал обнять, и не решался от неловкости; переступил с ноги на ногу… а потом братья просто шагнули навстречу друг другу и обнялись. Оба всхлипнули.