Текст книги "Ставрос. Падение Константинополя (СИ)"

Автор книги: MadameD

сообщить о нарушении

Текущая страница: 58 (всего у книги 78 страниц)

– Он разлучит нас, – прошептала московитка. – Так всегда бывает… всегда!

Феофано склонилась и поцеловала ее сзади в шею, так что подруга изогнулась всем телом от неожиданной ласки.

– Конечно, разлучит, – ответила царица, улыбаясь. – Но только в нашей воле даже в разлуке не разлучаться!

– Но ведь это грех… а с таким человеком, как Леонард, тем более! – тихо воскликнула Феодора.

Царица опять нежно улыбнулась; она тронула Феодору за нос, и та повернулась и посмотрела на нее снизу вверх, доверчиво, как всегда.

– Ты не знаешь, Феодора, что творится сейчас в Италии, – сказала Феофано, когда глаза их встретились. – Мужеложство так распространено там, что в Европе называется любовью по-итальянски… Скажу тебе больше: в Италии среди знатных католических семейств немало таких, где любовник жены, застигнутый на месте преступления, принужден бывает ублажать еще и мужа… Это память о римских нравах.

Феодора содрогнулась.

– Боже правый… какой разврат.

Она нахмурилась.

– Странно, хоть мы и грешили, о нас с тобой я никогда так не думала!

– И правильно, – согласилась лакедемонянка. – Эти итальянские истории почти всегда – разврат. Но то, что между нами, никогда не было развратом. Мужчина гораздо чаще, чем женщина, любит телом и жаждет тела; мы же любим душой, даже если хотим тела!

Феодора вдруг спросила:

– Сколько тебе лет, Метаксия?

Она удивилась, что до сих пор ей не приходило в голову это узнать. Метаксия казалась созданием без возраста.

– В будущем году исполнится сорок, – немедленно ответила царица. Ее огромные глаза сверкнули. – Я становлюсь стара для тебя?

Феодора мотнула головой. Она поцеловала жесткую сильную руку, к которой прижималась щекой.

Она видела приметы возраста на лице Феофано, как боевые шрамы на ее теле… и, несмотря на это, госпожа становилась для нее тем драгоценнее, чем дольше они знали друг друга. Феодора могла бы поведать историю каждой морщинки, каждого рубца; и все, что узнавала, любила.

Она выпрямилась и, обвив руками шею царицы, поцеловала ее в алые губы. Больше они пока не могли себе позволить; но в объятиях возлюбленной московитка ощутила то, чего не ощущала больше ни с кем, – это была всякий раз новая жажда подруги, новая радость от близости.

Феофано прошептала ей на ухо:

– Комес будет часто уходить в плавание.

Когда Феофано заснула, и все вокруг заснули, Феодора склонилась над чистым листом бумаги. Леонард подарил ей много дорогой бумаги, и до сих пор Феодора берегла ее; однако теперь вдруг опять ощутила вдохновение, двигавшее ее рукой.

Лампа, подвешенная над головой, покачивалась, и световой круг дрожал, колебался, будто Феодору обступили почитатели из загробного царства, жадно слушавшие ее новые мысли. Московитка писала:

“В женщине – начало всего, как я убеждаюсь, снова и снова возвращаясь к женщине, к источнику моей жизни! Так верили на Крите, откуда родом мой Леонард; многие отцы церкви называли женщину злым началом… христианские философы учились у античных авторов, тоже имевших такие настроения. И те, и другие правы. Женщина бывает злым началом, так же, как и благим! Она самая тонкая повелительница чувств и мыслей мужчины – и вот почему: страстность ее, хотя порою и достигает такой же силы, как у мужчины, обычно гораздо слабее мужской страстности, как свет луны слабее солнечного. Я узрела еще одну причину, почему женщина должна оставаться чиста прежде всего, блюсти нравственность: игра ее, мало трогающая чувства самой женщины, может свести мужчину с ума, а искра, вспыхнувшая в женщине, мужчину охватит пожаром. А главные деятели мира – именно мужи.

Я сейчас подумала об Адаме и его ребре. Я никогда не была христианским теологом, и ум у меня не теологический, а по-гречески свободный. И, что бы ни говорили церковники, я вижу, как нелепа эта сказка, придуманная, несомненно, ослепленными гордыней мужчинами, не понимавшими ни женской природы, ни своей собственной. Тому, кто умеет наблюдать жизнь и размышлять над нею, в конце концов становится ясно, что это мужчина вырастает из женщины – во всех отношениях!

Господи… я сейчас подумала, что мне и Метаксии нужно будет очень остерегаться, когда мы приедем в Италию. Если даже там прослышат о нашей любви, это не так страшно, как если фанатики – или просто честолюбивые и самолюбивые враги-католики – прочтут наши мысли.

Метаксия спасла больше половины наших с нею сочинений, и до сих пор держит при себе. Не знаю, как она распорядится ими на земле: нам нужно будет поговорить безотлагательно”.

Феодора бросила перо на столик и, зачерпнув песку, посыпала лист. Переждав несколько мгновений, пока чернила не высохли, ссыпала песок обратно в песочницу.

Она быстро свернула свои записки и, поколебавшись, сунула за пазуху: даже здесь, на корабле, после стольких опасностей, пережитых вместе с товарищами, московитка опасалась слежки.

========== Глава 126 ==========

Комес больше не высаживался на берег – оставшийся им морской путь, между Критом и Италией, по большей части лежал через открытое море, и приставать к берегу лишний раз было бы слишком накладно.

Большую часть времени Феодора проводила внизу, с Феофано, детьми и сородичами; но когда у комеса находилось время, он приглашал свою жену к себе, наверх, и они сидели в резной беседке, обнявшись и тихо разговаривая. Или просто молчали вместе. Сейчас, когда комес отвечал за все происходящее на обоих своих кораблях, ему и Феодоре нельзя было увлечься серьезным разговором или спором, которые, конечно, еще не раз предстоят им потом; но и молчать вдвоем было очень хорошо. Леонард обожал ее – так же, как сама Феодора обожала Феофано: он не уставал смотреть на возлюбленную, и любил все, что узнавал о ней. В том числе и ее лесбийские пристрастия, без которых ни Феодора более себя не мыслила, ни Леонард – ее.

Феодора узнала, что Леонард еще на Крите объяснился с Феофано и смирился с их любовью. Да: это был настоящий рыцарь, настоящий жрец всевластной женской богини.

Однако разговаривали они сейчас по большей части о насущном – о том, что будут делать сразу после высадки в Венеции. Комес говорил, что в прошлое свое плавание арендовал в городе дом, где места хватит на первое время всем, – у него не было собственного городского дома или земельных владений в итальянской провинции, потому что Леонард ни на какой земле не закреплялся надолго, и домом для него всю жизнь было море. А то небольшое наследство, которое осталось ему в Византии от родителей, давно уже было разворовано или прибрано к рукам ушлыми сухопутными родственниками.

Леонард улыбался со спокойным и горьким пониманием, рассказывая это. Иначе и быть не могло.

Но, говорил комес, у него, как и у Феофано, есть в Италии друзья, которые помогут ему приобрести собственную землю. Конечно, он первым делом озаботится тем, чтобы предоставить своей жене и ее детям имение не хуже того, в котором она жила с Фомой Нотарасом в Морее. Греческие друзья Флатанелосов, обосновавшиеся в Италии задолго до того, как из Византии побежали последние греки, спасавшиеся от османов, даже могут на первое время приютить его семью у себя на вилле…

– Друзья! – вдруг воскликнула Феодора, с тревогой сжав его руку. – У тебя в Италии, конечно, есть друзья… ты знаешь их, бывал у них… но ведь Феофано не виделась ни с кем за пределами Византии. Она заводила итальянские знакомства только по переписке, с твоей помощью, или сама, заручаясь помощью тех, кто готовился уехать: в Мистре и Константинополе. Можно ли положиться на тех, для кого наша царица стала чужой за эти годы, после того, как они уехали, – или всегда была чужой, потому что они никогда с нею не встречались? И ведь она женщина, не забывай!

Леонард поцеловал ее пальцы, потом прижал жену к себе и поцеловал ее в висок.

– По-настоящему можно верить только себе, – прошептал он. – И самым любимым и близким людям… хотя и им не всегда. Но в обычных обстоятельствах, когда не требуется геройство, в людях все же чаще побеждают совесть и благородство, чем худшие качества. Феофано должны встретить в Венеции так же, как встретят меня: с почетом, как благородную даму… Кстати, ты знаешь, что слово “дама” происходит от латинского “domina”, госпожа дома, – и тот, кто объявляет женщину своей дамой, отдается ей в рабы? – вдруг усмехнулся моряк. – Как много интересного можно почерпнуть из языков, изучая их историю!

Феодора посмотрела в его карие глаза – и на мгновение словно бы опять увидела в них прежнюю боль, как будто Леонард опять узнал о предательстве; но, конечно, ей показалось. Она прижалась к своему последнему мужу, с которым, как надеялась от души, соединилась на всю оставшуюся жизнь. Леонард крепко обнял ее, и они долго сидели, не говоря ни слова.

Сейчас она принадлежала ему одному, а он вверил себя ей одной; а за будущее… ответит будущее. Нужно уметь быть счастливыми настоящим мигом: оба очень хорошо усвоили этот урок.

– Ты дашь Феофано ссуду? Она говорила, ты ей обещал, – тихо напомнила Феодора.

Леонард несколько мгновений не отвечал – но это было ласковое, смиренное молчание. Он поиграл ее пальцами, лежавшими в его руке.

– Конечно, дам, – ответил мореход. – Я буду всемерно помогать Феофано завести свое хозяйство.

“Разумеется”, – с неприязнью подумала московитка.

– Феофано хорошо ведет хозяйство… она и нам поможет, – сказала Феодора.

– Да, – ответил Леонард.

И Феодора поняла, что нужно заканчивать этот разговор. Она порывисто обернулась к Леонарду, и они поцеловались.

Леонард улыбнулся: с прежним восхищением. Бережно взяв Феодору за плечи, он поднял ее со скамьи.

– Мне пора, – сказал он. – Можешь вывести детей наверх… только сидите с ними в беседке, здесь достаточно солнца.

Феодора серьезно кивнула. Конечно. Еще столкнуться с каторжниками им не хватало! А Вард такой неугомонный… нет, он просто живой и смелый мальчик, каким и следует быть в его возрасте. Пока дети сидят с нянькой внизу, Вард не убежит, потому что не проберется к лестнице незаметно. Но наверху дело другое – можно себе представить, как ее мальчику наскучила эта дорога!

Слава богу, что Вард не знает, как плавают корабли, которые он так красиво рисует… Так же, как не знает о жизни своей матери.

Феодора быстро спустилась к остальным и, подойдя к Магдалине, приказала итальянке сопровождать ее наверх – на прогулку с детьми. Магдалина с улыбкой поклонилась. Но Феодора вдруг подумала, что одной няньки недостаточно… и, заглянув к Феофано за занавеску, пригласила с собой и госпожу.

Феофано нечасто вызывалась сама, но, когда требовалось, всегда хорошо помогала подруге справляться с детьми. Она сразу согласилась пойти с ними.

Магдалина взяла на руки Александра, Феодора завладела Вардом, своим главным сокровищем, а Феофано осталась девочка, Анастасия, которая уже была когда-то на ее попечении. Впрочем, со стороны Анастасии не предвиделось ничего опасного. Это была уже маленькая женщина – тень и эхо мужчин и старших!

Или так только казалось – и за этим скромным фасадом прятался целый великий мир, который, возможно, навеки останется непознанным и невостребованным? Как у стольких женщин…

Они поднялись на палубу и прошли в беседку, где Анастасия тут же села. Вард последовал примеру сестры с явной неохотой, болтая ногами и оглядываясь. Он уже насиделся там, внизу! Каково будет с ним справиться на земле, да еще в незнакомых местах, среди чужих людей?

Феодора, взглянув на столик, с улыбкой заметила, что комес распорядился принести им поднос с прохладительными напитками и сладостями, которыми могли угощаться все, кроме малыша. Взрослым, женщинам, оставили кувшин вина и воду в другом кувшине, чтобы разбавлять вино, по эллинскому обычаю. Сам комес пил мало – он, будто мусульманин, сознательно воздерживался от опьянения, испытывая отвращение к этому скотскому состоянию.

“Как и Фома”, – подумала Феодора с болью в сердце.

Вард и Анастасия уткнулись в свои кубки с шербетом, слишком большие для их ладошек; впрочем, на солнце часто хотелось пить. И благословен был тот, кто мог позволить себе утолять жажду, когда пожелает.

Феофано села за стол напротив подруги и няньки – лакедемонянка внимательно смотрела на Магдалину, которая тетешкала Александра, подбрасывая его на колене.

Мальчик смеялся – он привык к няньке больше, чем к собственной матери; впрочем, иначе и не могло сложиться в их положении.

– Магдалина, хватит, – сказала Феофано: спокойным, но непреклонным тоном. – Ты его потом не уймешь.

Итальянка подняла глаза – и Феодора ощутила вдруг сильнейшую враждебность между этими двумя женщинами. Даже больше, чем между Феофано и Евдокией Хрисанфовной, чей сын был искалечен при участии Феофано…

– Как скажете, госпожа, – сказала кормилица кротко через несколько мгновений; она ссадила мальчика с колен, придерживая одной рукой. Другой рукой налила себе в кубок вина, смешав с водой, по примеру своих хозяек.

Феофано подняла кубок и чокнулась с Феодорой. Феодора знала, откуда пошел этот обычай знатных господ, – вино, выплескиваясь из одного кубка в другой, убеждало равных в своем положении сотрапезников в миролюбии друг друга. По крайней мере те, кто ударил кубком о кубок, не пытались друг друга отравить…

Нянька выпила свое вино одна – впрочем, конечно, она не могла считаться ровней или товарищем своим госпожам. Жены почти никогда не бывают товарищами друг другу: между ними все слишком сложно для этого, подумала Феодора.

Феофано взяла с блюда горсть изюма и миндаля, и Феодора последовала ее примеру. Нянька, повинуясь знаку московитки, насыпала изюму в руки старшим детям, и те с удовольствием стали есть. Что значит – не избалованы!

– Завтра мы причалим, так сказал Леонард, – произнесла Феодора после нескольких мгновений стесненного молчания.

Орешек щелкнул на крепких зубах царицы, и она кивнула.

– Вот и прекрасно. Меня уже мутит от этого корабля.

– Лаконцы всегда были мореходами по необходимости, а не из любви, – усмехнулась Феодора, – это и сейчас не изменилось…

– Много что не изменилось, – заметила лакедемонянка.

Феодора протянула к ней руку, и Феофано взяла ее за руку, посмотрев в глаза с ласковым недоумением.

– Что, моя дорогая?

– Наверное, ты первое время будешь жить с нами, – сказала Феодора.

Феофано пожала плечами, будто услышала глупость.

– Где же еще, моя милая Феодора! Конечно, первое время мы все будем в одной свалке, пока не разберемся между собой!

Феодора усмехнулась. Прямота и грубость Феофано были восхитительны, как ни в одной другой женщине.

– Верно, госпожа, и дай бог эту свалку скоро раскидать.

Тут вдруг снаружи послышался шум, и в дверях беседки появились двое – женщина увлекала за собой мужчину.

– Можно к вам?

Валентова дочь улыбалась так, точно имела право влезать в любое общество. “Мардоний никогда себе такого не позволял”, – подумала Феодора.

Но Мардоний юноша, а скоро и мужчина – он всегда чувствовал себя в своем праве; София же только что, как говорится, дорвалась. Это она за бедную сестру отыгрывается, и за всех плененных гречанок!

– Проходи, – приветливо сказала Феодора, прежде чем Феофано произнесла хоть слово. – Выпей с нами.

София в этот раз улыбнулась искренне и приветливо, и обернулась к мужу.

– Распорядись, чтоб принесли еще пару кубков и вина, нам не хватит.

Артемидор кивнул и тут же ушел.

Валентова дочь вошла и села рядом с московиткой, даже немного потеснив ее со скамьи.

– Как я рада, что мы завтра приплывем, – громко сказала она, оглядывая всех остальных женщин. – До смерти надоела эта качка!

“Как она счастлива, что вырвалась от отца и турок, – подумала Феодора. – И думает, что все будет прекрасно, что все опасности остались за океаном! Хотя нет, конечно, София умна, она женщина… и не может так думать: просто бодрится, как все мы…”

Что будет, если Валент узнает, с кем спуталась его дочь, кому она отдалась, – ведь Аммоний богат и могущественен, действительно богат и могущественен, и положение его прочно! Не то, что у Леонарда, который никогда не имел твердой почвы под ногами!

Леонард щепетилен – Валент же никогда не был щепетилен…

Вернулся Артемидор, который сам принес еще кувшин вина и пару кубков для себя и супруги; он сел рядом с ней и приобнял ее за талию. София снисходительно улыбнулась в ответ на ласку, не поворачиваясь к мужу.

“Из нее выйдет чудная итальянка… синьора, – подумала Феодора со странным чувством. – Интересно, муж уже учит ее по-итальянски… или она заставила кого-нибудь другого?”

София чокнулась с госпожами как равная; а выпив из своего кубка, вдруг произнесла, посмотрев на Феодору:

– А мой брат нашел в своей книге кое-что про твое ожерелье, – македонка без стеснения подцепила пальцем амулет на шее Феодоры, с которым московитка не расставалась ни днем, ни ночью. – Они с вашим ев… с его скифским другом уже много чего прочитали из того, что Дарий подарил!

Феодора быстро поднялась:

– Нашел про ожерелье?.. Что нашел?

София махнула рукой.

– Я не слушала. Хочешь, иди спроси сама!

“А до свадьбы она ведь очень любила книги, – подумала Феодора. – Как у женщины переменяется вся жизнь, все влечения, когда она выходит замуж!”

Сама Феодора до того, как стала жить с Фомой, даже читать не умела – но увлеклась книгами потому, что ее хозяин был ученый человек; а будь он вроде Артемидора, она бы так и не приохотилась к чтению! Мужчина наполняет жизнь женщины содержанием, оплодотворяет ее и в духовном смысле тоже.

Метаксия уничтожала, одного за другим, всех мужчин, кто ее оплодотворил, – уничтожала по мере того, как сама обретала могучую способность к творению…

Но тут Феодора спохватилась, поняв, что задумалась некстати: развившаяся склонность к философствованию и изучению человеческих характеров порою отвлекала ее от действительности даже в важнейшие моменты. Она с волнением схватилась за свой амулет, очертив пальцами холодные золотые изгибы.

– Феофано! Ты слышала? Пойдешь со мной к Мардонию?

Феофано кивнула; она осталась сидеть, услышав новость Софии, но сейчас быстро встала.

– Дети, идемте вниз, – велела она.

Вард с неохотой, только после окрика, оторвался от своего занятия – допив шербет, мальчик залез под стол и рассматривал качающиеся и переступающие ноги взрослых, с особенным увлечением наблюдая за тем, как порыжевший от носки козловый сапог Артемидора встречается с новенькой нарядной туфлей жены. Анастасия все еще сидела на месте и, опустив темную гладко причесанную головку, глядела в свой кубок, пытаясь рассмотреть свое отражение в оставшемся на донышке красном напитке.

Женщины спустились вниз вместе с детьми и, опять предоставив малыша Магдалине, отпустили Варда и Анастасию играть свободно, как раньше.

Феофано взяла свою филэ за руку, и они отправились на розыски Мардония с Микиткой. Неразлучные друзья сидели вдвоем в углу, над головами у них горела лампа. Видимо, засветить ее попросила София или сам Мардоний: Микитка был слишком горд, чтобы просить греков о лишней милости. И оба читали – у каждого с колен свешивался длинный свиток, сплошь исписанный мелким каллиграфическим почерком опытного переписчика, и еще несколько свернутых свитков ждали своей очереди.

Феофано остановилась перед юношами. Мардоний первым поднял глаза, Микитка чуть погодя.

– Я слышала, вы нашли кое-что важное, – произнесла лакедемонянка. – Мардоний! Это касается Феодоры, почему вы молчите?

Мардоний, покраснев, тут же встал, придерживая свиток обеими руками.

– Мы хотели вам сказать, госпожа… но сперва хотели дочитать! Это оказалось так интересно!

Феофано хмыкнула и протянула руку.

– Дай сюда. Потом дочитаете, на земле у вас будет много времени! А завтра плавание кончится!

Юноши неохотно, но безропотно протянули гречанке свои свитки. Феодора поняла, что они читали одну книгу, которую разняли на листы: рукопись из нескольких свитков, вложенных один в другой. Должно быть, эта книга была так ценна, а копия требовалась так срочно, что ее не успели даже переплести как должно – только переписать. Ведь, конечно, книга была переписана недавно?

Хотя даже пергаментные свитки очень дороги… иные стоят не меньше каменного дома! Для ценителей, конечно… и переписывать на пергамент на скорую руку может себе позволить только тот, кто сам владеет стадами и имениями.

Феофано велела Мардонию показать, в каком порядке листы вкладывались один в другой; Валентов сын извиняющимся движением пожал плечами.

– Мы сами не знаем, госпожа, здесь они без всякого порядка! Наверное, и Дарий тоже не знал! Их придется самим расположить как надо!

Царица кивнула.

– Значит, расположим, – сказала она.

Сделала знак Феодоре, и они ушли; Феодора хотела извиниться перед юношами хотя бы взглядом, но не успела.

Когда они скрылись в своем алькове, Феодора посмотрела на госпожу с упреком. Феофано улыбнулась в ответ.

– У этих молодых бездельников еще будет много времени на любое чтение… не то, что у нас с тобой! К тому же, твой комес при первой возможности спровадит Мардония к сестре, вместе с его книгами.

Феодора не стала спорить. Ее при взгляде на книгу уже одолевал знакомый голод, голод разума – зверь, грызущий прутья клетки…

Они несколько мгновений шепотом препирались – кому с какого листа начинать; потом просто разъяли книгу как пришлось. Разберутся, что следует за чем, по мере чтения.

Зашуршал пергамент – одни свитки чтицы сворачивали, другие распяливали, держа за деревянные палки, к которым были прибиты края листов. Потом воцарилась тишина.

Феодора сидела рядом с Феофано, но обе уже были неимоверно далеко друг от друга – погрузившись каждая в свое.

========== Глава 127 ==========

Львиная морда, и солнечный круг, и извивающиеся змеи многократно изображались оружейниками, ювелирами и декораторами древней Азии, Великой и Малой, Греции, Рима, величайшего собирателя сокровищ искусств, – откуда перекочевали в Европу, где эту символику полюбили рыцари, короли и священнослужители. Немногое указало бы двум ученым подругам, что Мардоний обнаружил описание именно амулета Феодоры, – если бы они не наткнулись в книге на точное его изображение.

Это был немного неуклюжий рисунок, выполненный черной тушью в манере средневековых художников, все время нарушавших пропорции и перспективу, – но срисовано было, несомненно, тщательно, и изображение совпадало с оригиналом во всех подробностях, считая до букв, изображенных на лучах.

Первой эту картинку увидела Феофано.

Она тихо вскрикнула и подтолкнула подругу локтем; обе впились взглядом в рисунок. Феодора, схватив амулет, сличала его с изображением, перебегая глазами с украшения на картинку: она узнавала все, даже драгоценные камушки, изображенные грязноватыми красными и зелеными точками.

– Сокровище Парисатиды*, дочери Артаксеркса… – пробежав глазами текст, окружавший рисунок, прошептала наконец царица. – Полученное ею в приданое, когда… когда она стала третьей женой Александра Великого, после главной жены, бактрийки Роксаны, и Статиры, дочери Дария!

Она взглянула на Феодору, приоткрыв рот; сухо сглотнула.

– Ты понимаешь, что это такое, моя дорогая? Твое ожерелье гораздо дороже, чем думала даже я! Такая древность… и такая история!

– Если это правда, – заметила Феодора, невольно прикрыв рукой оберег.

– Очень может быть, что правда, – сказала сурово Феофано. – Во всяком случае, того подтверждения, что мы нашли в книге, будет достаточно, чтобы ученый собиратель древностей… да и просто опытный торговец предложил за твою подвеску самую высокую цену. Не знаю, читал ли эту книгу Дарий Аммоний… но он оказал нам очень большую услугу, что дал свитки с собою в дорогу. Если бы турки прознали о том, что ты носишь на шее, они могли бы потопить наш корабль со всеми, кто на нем находится, только бы заполучить твое ожерелье!

– Они бы и так это могли, – рассмеялась Феодора.

Гречанка качнула головой.

– Нет… ты все еще не понимаешь, что это за народ, – ответила Феофано.

Феодора нахмурилась, водя пальцем по ободу.

– Если это персидская вещь, почему на ней греческие буквы? – спросила она.

Феофано качнула головой, точно слушала нерадивую ученицу.

– Разве ты забыла, что персидские цари и вельможи часто пользовались греческим языком? Задолго до того времени, как персидская империя была покорена нами!

Царица еще раз внимательно вгляделась в украшение.

– Может быть, это жреческая вещь… ты ведь знаешь, что греческие и восточные боги в Азии нередко сливались. Зевс-Аммон, – такое двуликое божество, обращенное и к Востоку, и к Западу, – считался отцом и покровителем великого македонца. Вот откуда взялась фамилия твоего Валента, брата моего мужа! – рассмеялась лакедемонянка. – Может быть, твой амулет служил персидским жрецам, сочетавшим в своем служении богам зороастризм с эллинскими веяниями! Зороастризм, похожий на христианство… в сочетании с эллинизмом, христианство породившим!

Феодора уронила свои свитки; стук палок о пол приглушил ковер.

– Вот это да, – прошептала она.

Обе женщины несколько мгновений ошеломленно молчали. Они успели прочесть достаточно, чтобы понять, какой труд перед ними: это был исторический труд, составленный каким-то совершенно забытым ныне ромейским историком на заре Византии, ровно тысячу лет назад, если верить переписчику, указавшему имя и время жизни автора в начале книги.

Книга была посвящена греко-персидским войнам, длившимся не одно столетие, – и составлена оказалась, несмотря на похвальное намерение, довольно бестолково: автор много внимания уделял мелочам, почти ничего нового не говорившим о потрясающей эпохе, представить которую он взялся, и мало строк посвятил великим воинам и философам, главным ее движителям и столпам.

– Византийские ученые часто бывали неряшливы в сравнении с античными! Но думаю, что только благодаря этому мы и узнали о том, что узнали, – сказала Феофано. – Об Александре и его диадохах* сказано много, будет сказано еще больше… а таких, как его последняя юная жена, дочь великого царя Персии, предадут забвению, вместе с их сокровищами.

Феодора задумалась.

– Византийцы часто повторяют свое прошлое, я заметила, – согласилась она. – И во всем… во всем, что вокруг меня, я вижу повторение!

Она даже обвела маленький альков руками и посмотрела на гречанку изумленными глазами. Московитку поразило собственное наблюдение.

– Ваши имена… ваши платья… твое императорское имя, государыня! Даже ваши раздоры, как похожи они на то, что греки переживали тысячелетия назад!

Феофано склонилась к ней совсем близко.

– Вся человеческая история заключается в повторении, любовь моя, – сказала она негромко, но с грозной значительностью. – Но не так, как ты говоришь и думаешь сейчас. История развивается вот как.

Она подняла руку и, вытянув палец, нарисовала в воздухе спираль, снизу вверх, чертя круги все шире. Потом палец наставницы замер, указуя в небо.

– Новое накладывается на старое, и витки ее подобны уже многократно пройденному! Чем больше пройдено, тем больше напоминаний! Но мы не кружимся на месте, это невозможно, и ты уже знаешь, почему, – раз сотворенное невозможно сделать несотворенным!

Феофано хлопнула в ладоши, глаза ее заблестели восторгом неожиданного открытия.

– Витки все расширяются – и, гляди: если пойти вот так, обратным путем, – палец опять стал описывать круги, теперь опускаясь, – получится воронка, в которую может уйти все… как преисподняя, будто предначало, пожирающее все сущее! И развитие человека заключается в преодолении этой силы, и с каждым витком сил на преодоление нужно все больше!

Феодора не сдержалась и похлопала своей покровительнице. Феофано взглянула на свою филэ лучистыми от удовольствия глазами, потом слегка поклонилась.

– Думаю, эта книга должна отойти тебе, вместе с подарком Дария, – сказала она. – Может быть, юный Аммоний и предназначал ее тебе… но как бы то ни было, это по справедливости твоя часть среди книг, подаренных Дарием нам всем. Конечно, Леонард может забыть об этом или уступить все книги Мардонию, из всегдашнего своего благородства… но так не годится.

Феофано улыбнулась московитке.

– Ты согласна?

Феодора кивнула.

– Только прежде я дам им дочитать то, что они не успели.

Феофано издала смешок.

– Это твое право. Только я думаю, что лучше этой книге сохраняться у тебя, и теперь, и позже. Мальчишки все время трутся среди остальных, и не уследят за свитками, даже если будут стараться.

Феодора свела брови и прижала ладонь к виску.

– Нужно попросить их молчать.

– Они и без всяких просьб будут молчать, – сказала Феофано. – Но внимания им не хватит… Ах, как жаль, что Дарий доверил свои книги не мне!..

– Ты всегда такая жадная, – рассмеялась Феодора. – Но не к золоту, а к знанию и любви!

Лакедемонянка приняла похвалу как должное, горделиво посмеиваясь; а Феодору при виде нее снова охватил трепет. Она снова увидела в глазах госпожи древнюю и высокую душу – как узнать: чью? А может, многие греческие души сладостно спелись и соединились в одной Феофано?

Царица же увидела, что подруга мучительно сомневается – идти ли к Микитке и Мардонию сейчас; и как сказать им о таком хищении. Феофано встала.

– Я сама все скажу им. А ты, пока свободна, разбери свитки и сложи по порядку!

Феодора склонила голову; и, не дожидаясь, когда Феофано выйдет, приступила к работе.

Она билась над свитками допоздна – гораздо дольше, чем Феофано отсутствовала. Вернувшись, лакедемонянка, не отвлекая ее, занялась своим делом: села к столу что-то писать.

Феодора несколько раз выходила – проведать детей, проследить, как они поужинают, и покормить младшего; и когда закончила-таки с книгой, все уже уснули.

Феодора съела свой остывший, но все еще вкусный ужин, который принесла ей заботливая подруга, – лепешку, жареное мясо, листья салата и огурцы, мелко порубленные и политые оливковым маслом. Леонард сдержал обещание улучшить их стол еще до конца плавания. Огурцы были редкостью не только на корабле, но и на столах вельмож – сам султан Мехмед, который был увлеченным садовником, выращивал их в своем саду как лакомство.

Феодора медленно пила прохладное вино и вспоминала, что рассказывал ей комес, – о том, что некоторые высокопоставленные итальянцы, зная, как много отравителей может окружать их, заблаговременно принимают меры: стараются развить у себя невосприимчивость к яду, каждодневно добавляя крошечную дозу его в свое питье.

“По мне, так смысла в этом мало: себя только губить… Если попытаются отравить другим ядом? В Италии, конечно, немало знатоков этого искусства; и уж если подсыплют яду, то такого и столько, чтобы убило наверняка! Ведь не один Леонард знает о защитных мерах!”

Она взглянула на книгу, оставшуюся лежать на столе, – ее перекатывало, и палки постукивали друг о друга. Потом вздохнула и, двумя сильными движениями стряхнув сапоги с ног, легла, устало вытянувшись на своей спартанской постели. Она так и не спрятала книгу. От всех и вся не убережешься, и все сокровища под себя не подгребешь!