Текст книги "Ставрос. Падение Константинополя (СИ)"

Автор книги: MadameD

сообщить о нарушении

Текущая страница: 66 (всего у книги 78 страниц)

– Хорошо, – сказал старший Валентов сын. Он перекрестился и радостно вздохнул, ощутив в себе силу льва – предка Аммониев. Дарий и в самом деле сделался весьма крепок и силен, потому что никогда не пренебрегал воинскими упражнениями, подобно своему отцу: хотя проливать кровь в бою ему еще не приходилось!

– Хорошо, – повторил Дарий. – Я отправлюсь так скоро, как только смогу… с Богом, – закончил он, перекрестившись и поцеловав свою руку.

Беременная жена отпускала его в великом страхе – но не стала удерживать: не потому, что не посмела бы, – за правду Анна постоять не боялась, хотя и всегда была покорна мужу. Однако Анна сейчас чувствовала, что Дарию предстоит большое правое дело, на которое нельзя не поехать!

На прощанье Дарий, уже сидя на коне, благословил свою дочь Елизавету – как делал Леонард Флатанелос, покидая семью: хотя Дарий не подозревал о том. Елизавета была крещена – Дарий совершил над дочерью обряд втайне, в одной из нетронутых греческих церквей Стамбула, где по-прежнему отправлялись службы: наверное, мусульманские господа павшего Города догадывались о поступке Дария-Фарида, но отнеслись снисходительно, как относились снисходительно и к благочестию друг друга.

Ибрахиму-паше все еще очень нужен был Валент Аммоний.

* Также (ст.-слав.)

========== Глава 143 ==========

Дионисий вышел встречать племянника вместе с женой, дочерьми и приемным сыном –четырехлетним Львом, крепко сбитым и сильным мальчиком с горделивым взглядом.

– Он вылитый Лев Аммоний, – сказала Кассандра: маленький Лев не дал Дарию даже погладить себя по голове, сердито отшатнувшись. – Как будто матери у него совсем не было!

Дарий справился с волнением.

– Где комес? – воскликнул он.

– Тихо!.. Наверху – спит, – ответила Кассандра, приложив палец к губам. – Иди пока в дом, отдохни.

– Комес очень утомлен своим путешествием, – объяснил Дионисий, улыбнувшись Дарию уголками губ. – В плавании схватил еще и какую-то лихорадку… у него случилась повальная болезнь на корабле, так что он потерял около десятка людей…

Дарий перекрестился.

– Сейчас-то он, надеюсь, здоров? – спросил молодой Аммоний. – И расскажет, что с ним приключилось?

– Все расскажет, – успокоил его дядя, вводя в дом, обняв за плечи. – Иди помойся и отдохни с дороги, Леонард как раз встанет.

Дарий принял ванну, а потом дядя принес ему в комнату обед – или ужин: начинало темнеть.

Слуга зажег лампу и оставил на столе между ними: Дарий с жадностью поглощал жаренную с луком рыбу, оливки, свежий хлеб, запивая вином. На сладкое подали орехи в меду. Дионисий, сидя напротив, глядел на племянника с улыбкой, подперев щеку рукой: в черных волосах прибавилось седины, но Дионисий выглядел крепче своего брата… как будто крепче был хребет, правда этого человека.

– Как ты возмужал, – сказал глава рода Аммониев. – Как отрадно мне видеть, что у моего брата выросли сыновья, которые не посрамили нашего имени! Леонард мне рассказал и про Мардония!

Дарий вытер губы рукавом.

– Дядя, я хочу знать, – начал он: но тут скрипнул порог, и оба Аммония одновременно обернулись.

Леонард Флатанелос стоял в дверях, прислонившись к косяку: Феодора была бы поражена, увидев сейчас своего последнего мужа. Он заметно похудел, сильно оброс, опять отпустив бороду, – и запавшие карие глаза, оставшиеся прекрасными и выразительными, теперь глядели с трагической силой.

Встретившись вглядом с Дарием, комес улыбнулся и шагнул к молодому македонцу, протягивая ладонь: он покачнулся, приближаясь, не то от привычки моряка, не то от слабости.

– Ты очень похож на брата, – сказал критянин.

Дарий встал, чтобы пожать его руку, и поморщился от этого пожатия. Леонард все еще оставался богатырем.

– Я тоже сразу узнал вас… тебя, господин, – сказал Дарий, наконец осмелившись посмотреть прямо в пронзительные глаза. Он тоже впервые видел героя Византии воочию, но сразу понял, что Леонард Флатанелос не может выглядеть никак иначе.

Дионисий поднялся следом за племянником, крикнув слуге: принесли еще кубок и новый кувшин вина.

Комес, улыбаясь, сел с ними за стол и сам налил себе вина, когда кувшин обтерли и распечатали. Сделав несколько глотков, критянин замолчал – взгляд больших карих глаз переходил с дяди на племянника и обратно: казалось, Леонарду слишком многое хотелось сказать одновременно… и он медлил, потому что каждое слово могло вызвать бурю в душах собеседников.

Наконец Леонард рассмеялся и сказал:

– Посейдон благословил мой путь… и ваш, друзья мои. Посему будем вдвойне осторожны: боги очень изменчивы.

– Господин, как ты попал к нам? – спросил Дарий: он уже не мог скрывать своего нетерпения.

Комес посмотрел на него и покачал головой, предугадывая вопрос.

– Нет, я не заходил в Стамбул. У меня сейчас два корабля, и они пришвартованы в разных местах… один остался на Принкипосе. Я заходил на Принцевы острова. А прежде того побывал в Кандии.

Он улыбнулся.

– Мои бедные сородичи даже не подозревают, какая сокровищница у них под рукой. Как жалко… и как удачно, что образованных людей так мало!

У Дария захватило дыхание; он, без ложной скромности, причислял себя к самым образованным людям Византии. Молодой македонец приподнялся.

– Ты хочешь сказать, комес, что ты…

Леонард рассмеялся: в этот раз легко и весело.

– Да, ты не ошибся, Дарий! За небольшую плату я нашел на Крите проводника, который показал мне руины древнего Кносса – места, куда почти никто не заходит… мой проводник живет там поблизости. Вместе со своими людьми я там… покопал, – усмехнулся благородный пират, – и нам очень посчастливилось! Изделия древней критской работы знатоками ценятся много выше золота!

Дарий посмотрел на морехода с восхищением. Можно, конечно, было строго осудить то, что Леонард Флатанелос воровал сокровища своей родины, – но ведь без его ума и рук эти сокровища так и остались бы неотрытыми! А теперь, может быть, попадут к настоящему ценителю!

Они немного помолчали, вкушая вино и предвкушая новые радости и тревоги впереди. Потом Дарий спросил, где Леонард побывал прежде Крита. Комес коротко рассказал, что плавал в Испанию, которая, как известно, была очень богата золотом, почти не бывшим в употреблении. Но о путешествии в Испанию он говорил неохотно – Дарий догадался, что там произошло мало приятного; после этой самой враждебной грекам католической страны комеса и осенила мысль попытать счастья на Крите.

– А после Крита я нашел путь к вам, – улыбнулся Леонард. – Мой долг помочь тем, кто нуждается больше! А господин Дионисий может мне помочь найти покупателей на мой товар!

Дарий кивнул: он давно знал о подарке, поясе амазонки, который Дионисий подарил Феодоре. Эта древняя вещь попала к его дяде именно от такого ценителя.

Может быть, критские богатства, проданные здесь, в конце концов достанутся туркам… даже наверное, так. Но ведь комес не собирается расставаться здесь со всем, что добыл. И немало, конечно, Леонард Флатанелос думает достать и в самой Морее: пользуясь своими преимуществами образованного – и очень смелого человека.

Вскоре комес поднялся – выпил он мало, потому что, как понял Дарий, отличался воздержанностью во всем. Леонард хотел уйти – может быть, опять одолела слабость и ему понадобилось прилечь; но Валентов сын остановил героя прямым вопросом.

– Господин, ты хочешь помочь кому-нибудь из нас бежать? Или всем нам?

Глаза Леонарда потемнели. Может быть, он уходил как раз затем, чтобы избежать такого вопроса.

– Да, – наконец сказал критянин; он положил руку на плечо молодого македонца, а потом вдруг пошатнулся и навалился на Дария: тот стиснул зубы, но устоял.

– Да, – повторил Леонард, выпрямившись и освободив Дария от своей тяжести. – Но кто побежит со мной, еще не решено… мы еще не раз это обсудим все вместе!

– Конечно, – сказал Дарий.

Он понимал, что пока Леонард в таком состоянии, до осуществления плана побега – каков бы тот ни был – еще далеко.

Комес ушел… а Дарий вдруг спохватился, что так и не расспросил его о брате, Софии и о всех остальных. Но Дионисий остановил его – он сам подробно пересказал племяннику то, что уже в подробностях знал от Леонарда.

Дарий слушал, радовался… и боялся радоваться. Леонард сказал верно – боги очень изменчивы.

– Как я рад, что у Феофано наконец появился сын, – сказал Дарий, услышав об этом. – Она хотела сына больше всего на свете!

Дионисий покачал головой.

– Нет, Дарий, не больше всего. Когда-то Метаксия Калокир была матерью, которую смерть детей заставила возненавидеть свет… но только благодаря тому, что погибли ее двое старших сыновей, она и стала тою, кем стала, – матерью всей империи, последней лаконской царицей…

– Это ее дитя тоже погибло, – грустно усмехнулся Дарий. – Надеюсь, Леонид успеет стать мужчиной!

Старший и младший Аммонии помолчали, сцепив руки и склонив головы. Потом Дионисий сказал:

– Мне сейчас пора к жене… а ты иди спать. Вижу, что тебе тоже нужен хороший отдых.

Он улыбнулся, блеснув зубами под черной полоской усов, – на мгновение сделавшись очень похожим на Валента, хотя всегда был основательнее и надежнее младшего брата.

– Завтра с утра ты мне расскажешь, как дела в твоей семье.

Они встали с места – Дарий поклонился, потом они обнялись. Потом Дионисий ушел, а Дарий остался в раздумьях. Он умылся и лег в постель, но долго еще ворочался с боку на бок, хотя и вправду сильно устал с дороги.

Когда он уснул, ему приснился Мардоний со своим русским евнухом: Дарий проснулся от неожиданности, с сильно бьющимся сердцем. Сон был такой, что Дарий смутился. Хотя, конечно, он понимал, что ничего подобного быть не может… он узнал русских людей и этого московита.

Но, возможно, он мало знал собственного брата?

Дарий погрозил далекому Мардонию кулаком и заснул снова: теперь крепко, без всяких видений.

Мардоний написал из Рима через шесть дней после первого письма – должно быть, сел за бумагу, как только получил такую возможность.

Написал он Микитке, зная, что тот расскажет об этом всем – конечно, то, что предназначено для чужих ушей.

Сын Валента писал подробно; несмотря на то, что ему, как всякому юному мужчине, хотелось перескакивать через все незначительные события, как через препятствия на коне, – сразу переходя к главному. Но он приучил себя рассказывать о своей жизни обстоятельно, разговаривая и переписываясь с другом. К тому же, македонец прекрасно понимал, как важны могут оказаться в таком предприятии все мелочи.

Мардоний рассказал, что Мелетий поселил его у себя: Констанция осталась очень недовольна, но его одного терпеть ей, конечно, было легче, чем целую ораву еретиков. Впрочем, было похоже, что жена Мелетия смирилась с тем, кого готовили в женихи ее родственнице, – Мардоний ведь мог и не понравиться ее семье! Очень многое в нем могло не понравиться! Начиная с того, как он беден, – и кончая тем, что он беглый грек православной веры!

На другой день после того, как они приехали, Мардония повели представлять родителям невесты, которую звали Рафаэлой: она была третьим ребенком в семье, из семи детей, и второй дочерью из четырех. В Италии, а особенно в Венеции и Флоренции, знакомиться с благородными девицами можно было весьма свободно – конечно, тем, кто сам принадлежал к кругу знати: Мардонию это предстояло еще доказать. Но, разумеется, сам он говорить за себя не мог: оставалось положиться на Мелетия Гавроса, который и представил юношу заочно, а потом и в глаза.

Доменико и Изабелла Моро говорили с ним весьма приветливо – ему показалось, что приветливее, чем Констанция.

“Оно и неудивительно, – подумал Микитка. – У Констанции полные сундуки добра, двое взрослых сыновей-школяров, а единственная дочь давно замужем!”

Македонца расспрашивали о его жизни и происхождении – по-итальянски, конечно, и Мардоний очень краснел, отвечая: хотя старательно учил язык Западного Рима в последний год. Но синьоры не слишком докучали ему. Оборвав расспросы, они переглянулись с улыбкой – должно быть, красивый и застенчивый юноша им понравился. Микитка улыбнулся: он был почти уверен, что Мардоний со старшими, да и с девушкой, поведет себя строго и прилично. Чтобы показать свой норов, юному горцу нужно было общество таких же пылких ровесников – или особый случай…

Потом наконец ему было позволено увидеть невесту. Рафаэла Моро жила в одной комнате с сестрой, которой приказали выйти на время разговора; у них обеих были рыжие волосы и белая кожа.

Наконец-то Мардоний перешел к любовным делам. Микитка почувствовал, как чаще забилось сердце от радости за друга: Мардоний сказал, что девушка красива и молода, лет пятнадцати. А он-то думал, что будет уродина!

“Мардоний мало девиц повидал, и в самый возраст вошел, – подумал Микитка, – вот для него всякая красотой и блещет! Так оно и к лучшему”.

Когда македонец подошел, Рафаэла вышивала на пяльцах шелками и жемчугом: наверное, как написал Мардоний, ей нарочно дали такую работу, чтобы жених увидел ее за благородным занятием. Суровая жизнь воспитала в Мардонии ум и наблюдательность, какими мог похвасться далеко не каждый юнец.

Девушка встала при виде него и улыбнулась: она покраснела, но заговорила так же свободно и гладко, как ее родители. Мардоний даже потерялся от изысканности ее выражений. Наверное, он был далеко не первый в числе ее женихов – и всех молодых синьоров, с которыми Рафаэла любезничала.

Он поцеловал ей руку и поклонился, не зная, как с ней говорить; но увидел, что невеста под его взглядом покраснела еще больше. Она поправляла свои рыжие волосы без нужды, разглаживала платье… и тогда Мардоний понял, что ему время уйти. Он поклонился Рафаэле Моро еще раз и вышел. Уже за порогом ее комнаты македонец понял, что даже не запомнил, о чем невеста говорила с ним и что спрашивала.

Наверное, он показался ей неловким дураком, сердито писал молодой Аммоний.

А Микитка подумал, что скорее наоборот – Мардоний девице очень понравился и потому засмущал ее, как ни один из прежних женихов. Конечно – Мардоний не только смел, но еще и целомудрен, он не привык вертеть девицами и кидать их, как столичные синьоры! Особенно при такой светской жизни!

Перед тем, как проститься, мать Рафаэлы еще поговорила с ним наедине: хозяйка дома предупредила, что приданое за дочерью они дают небольшое. Конечно, Мардоний не посмел спросить, в чем состоит приданое: он даже не думал об этом, входя в дом. Мардоний горячо заверил госпожу, что ему ничего не нужно и он пришел свататься вовсе не из корыстолюбия.

Судя по всему, такие речи понравились синьоре еще больше. Она рассмеялась, потрепав Мардония по плечу, и сказала, что Господь благословил его чистой и прекрасной душой; а раз он не ищет богатства, то, чтобы они сошлись, нужно прежде всего, чтобы он и Рафаэла полюбили друг друга.

Мардоний при таких словах итальянки очень смутился и опять вспомнил, как мало у него за душой, – наверное, хитрая и проницательная синьора тоже все это понимала; и ждала, как жених поведет себя дальше. Под конец Изабелла сказала, что через два дня у них будет семейный праздник, на котором Мардоний и ее дочь смогут получше узнать друг друга. А заодно Мардоний познакомится и с другими благородными юношами Рима.

Разумеется, синьора хотела присмотреться к нему как следует. Мардоний понял, что на этом празднике может все и решиться.

Второе письмо пришло через неделю: вовсе ничего не решилось, но Мардоний радовался, что не испортил дела своей неуклюжестью. Праздник был очень шумный, и македонца изумило, что даже девицы, которых набралось много, своих и чужих, толкались, танцевали и смеялись с юношами без стеснения. Хотя танцы были общие, и в таком веселье никто никого не стеснялся. Рафаэла первая отыскала Мардония в зале – и его изумило еще больше, что дочь Моро предложила обучить его танцевать: и взялась за это с большой ловкостью. Правда, когда им пришлось соприкасаться ладонями и плечами, кружить, кланяться и приседать друг около друга, Рафаэла опять стала смущаться и зарделась как мак.

Какие-то молодые итальянцы посматривали на Валентова сына с большим неудовольствием, видя, что он ухаживает за Рафаэлой, – но приблизиться не посмели. Может быть, кто-то напустил о пришлеце здесь диких слухов; а может быть, македонец отпугивал соперников суровой решимостью во взгляде. Рафаэлу он тоже немного пугал, но привлекал больше…

Микитка понял, что дело катится к свадьбе: он верил в своего друга и его патрона, влиятельного Гавроса.

Через две недели Мардоний написал, что он и Рафаэла обручились: это письмо веяло молодым, вешним счастьем и надеждами. Микитка понял, что его друг влюбился.

А еще через неделю Мардоний вернулся домой к сестре: вернулся совсем другим. Теперь он будет получать письма не только от своего Патрокла, но и от Рафаэлы.

Но причина была не только в женской любви – Микитка понял, увидев друга, что Моро оказались гораздо расчетливее, чем представлялось Мардонию до сих пор. Они, как и Мелетий Гаврос, ждали возвращения Леонарда – и думали нажиться за счет другого покровителя Мардония: теперь, когда Мардоний стал женихом Рафаэлы, отступиться от нареченной чужаку-македонцу не позволит честь. А вот родители невесты могут расторгнуть помолвку когда угодно, сославшись на любую причину.

И, конечно, пока Мардония в Риме нет, ничто не помешает Доменико и Изабелле Моро привечать других женихов.

========== Глава 144 ==========

Анна уже не в первый раз оставалась в Стамбуле без мужа – привычка к опасности может закалить самую робкую душу; и хотя она боялась, как всякая женщина и всякая христианка среди мусульман, жена Дария-Фарида в отсутствие супруга держалась и правила домом со спокойной уверенностью. Тем более, что Дарий, благодаря своему положению, смог поручить охрану своего дома и жены собственным людям, византийцам. Турки набирали самых преданных воинов охраны, – янычар, – из бывших христиан покоренных стран; а греки Дария христианами и оставались. Были христиане и среди его домашних слуг.

Это Дарию прощалось – сами турки нередко держали христиан у себя на службе, бывало, что и на почетном положении; хотя чаще в качестве рабов.

Анна почти все дела, для которых требовалось выходить в город, поручала слугам-мужчинам; и выслушивала их доклады и принимала работу в своих комнатах, как незримый тихий гений дома. Иногда она выходила в город и сама – разумеется, закрыв лицо и взяв с собой охранителей.

В один из таких дней, когда Анна возвращалась с базара, – выходила она не столько потому, что было нужно, сколько потому, что захотелось глотнуть воздуха, – жена Дария вдруг почувствовала, что ее кто-то преследует. Она не могла бы сказать, почему чувствует так: даже ее охранители ничего не заметили. Анна несколько раз обернулась на улице, но среди обычных ярких турецких тюрбанов, кричащих ослов, палаток торговцев, шума и гама не заметила ничего подозрительного. Воины спросили госпожу, что случилось; она только нетерпеливо мотнула головой и сделала знак продолжать путь.

Чувство преследования только увеличилось; Анна едва не перекрестилась и удержала себя усилием воли, ускорив шаги.

Вернувшись домой, она самолично проверила охранников, которые караулили у ворот и у задних дверей, и приказала им глядеть в оба. У нее, призналась хозяйка, появилось скверное предчувствие…

Предчувствие сбылось на другой день.

Она сидела у себя в саду у фонтана – только что препоручила дочку няньке и отослала служанку в дом; Анна сидела одна и шила, тихонько напевая греческую песню, чтобы заглушить свой страх.

Позади нее вдруг метнулась какая-то тень; а в следующий миг из блестящей темной листвы персидских яблонь и смоковниц вынырнул незнакомый человек. Анна вскрикнула и тут же зажала сама себе рот; она вскочила со скамьи и попятилась, все так же зажимая рукой рот и глядя на гостя испуганными глазами. Почему-то она не закричала; и пришлец, видя это, успокаивающе улыбнулся и кивнул, приложив палец к губам.

Это был очень загорелый человек в турецкой одежде – белом тюрбане, алой шерстяной безрукавке на голом мускулистом торсе и желтых шароварах: мужчина небольшого роста, но, по-видимому, недюжинной силы. Он поклонился Анне, приложив обе руки ко лбу, потом к сердцу: но она поняла, что это не турок и не мусульманин.

– Кто ты? – тихо воскликнула жена Дария по-гречески.

– Я друг и слуга твоего дома, прекрасная госпожа, – ответил гость со всей восточной любезностью: лукавые светлые глаза на загорелом лице смеялись, но было видно, что он очень опасен и совсем не шутит.

– Я прислан твоей семье в помощь от одного могущественного друга из Италии, – сказал подсыл.

Анна перекрестилась.

– От кого ты явился? – спросила она со всем мужеством, какое могла найти в себе.

– От Мелетия Гавроса, – ответил гость. – Родственника покойной Цецилии Гаврос – матери твоего супруга, госпожа Анна.

И тут Анна обо всем догадалась.

Она ощупью села назад на скамью: перед глазами заплясали мушки. Анна схватилась за живот.

– Ты прислан, чтобы убить Валента Аммония, – пробормотала она: во рту пересохло. – Ты хочешь, чтобы я навела тебя на Валента, – не так ли?

– Так, – подтвердил шпион. – Где же сейчас этот изменник? Ведь ты хочешь его смерти не меньше, чем мой господин, не правда ли?

– Я не знаю, где он, – ответила Анна.

Она взглянула на подсыла с ненавистью, которой тот, должно быть, не ждал.

– А если бы и знала, не сказала бы! Я не могу за спиной мужа сговариваться об убийстве его отца, – Анна даже поперхнулась от таких слов. – К тому же, Валент Аммоний очень нам нужен, только благодаря его доблестной службе градоначальник милостив к моей собственной семье!

Она покраснела, вдруг осознав, какие чувства руководили ею, когда она защищала свекра: гость понимающе улыбнулся, глядя на женщину.

– Конечно, я знаю, что Валент Аммоний нужен вам, – сказал он. – Твоего свекра не тронут, пока вы здесь, будь покойна.

Анна взглянула на шпиона с изумлением.

– Так ты… так вы хотите помочь нам бежать? – воскликнула она.

Это прозвучало так, будто ей живой предложили войти в рай, – так же сладостно и невероятно.

Гость кивнул.

– Мы намерены всячески этому посодействовать, – сказал он.

Анна перекрестилась.

– Твой муж сейчас у Дионисия Аммония, не так ли? – спросил шпион Мелетия Гавроса. Анне изо всех сил захотелось поверить, что он не лжет.

– Да, мой муж там, – прошептала она.

И вдруг Анна поняла, в чем дело, – почему муж уехал так срочно и скрыл причину даже от нее: он уехал не просто в гости.

– Мне кажется, у Дионисия сейчас комес Леонард Флатанелос, – прошептала она.

– Я так и подумал – Леонард Флатанелос направлялся из Венеции в Византию, когда наш господин Мелетий послал нас. Ты очень умна, прекрасная госпожа, – похвалил ее гость.

Бедной Анне при этих словах стало небывало страшно – стоило только представить, что перед нею шпион не Мелетия, а кого-нибудь из врагов.

– Если мы соединим наши силы, мы можем победить, – прибавил гость, а Анна только кивнула, онемев от испуга. Что она наделала?..

Жена Дария опять встала со скамьи и, взявшись за ноющую спину, отвернулась от собеседника.

– Валент Аммоний сейчас в Каппадокии, – глухо проговорила она. – Там вы его не найдете при всей вашей искусности… когда отец моего мужа вернется, я не знаю. И его очень хорошо охраняют, когда он в Стамбуле, – прибавила Анна, взглянув на гостя.

– Я нисколько не сомневался, – сказал шпион.

Он улыбнулся – улыбка расползлась по загорелому лицу под огромным белым тюрбаном, будто Анна говорила необыкновенно приятные вещи: и ей самой, глядя на лицо шпиона и убийцы, неудержимо захотелось улыбнуться.

Она свела брови.

– Иди! – шепнула хозяйка, махнув шпиону рукой. – Иди, а не то тебя обнаружат!..

– Надейся, – сказал шпион, глядя на нее. – Бог есть!

Он ткнул пальцем в небо; потом еще раз поклонился ей на восточный манер и, скользнув под деревья, как ласка, исчез.

Анна молча села и закрыла лицо руками – она долго сидела так, ничего не видя и не слыша: в ушах глухо шумело море.

Потом она встала и, держась за живот, медленно побрела к дому: забытое шитье осталось на скамье.

Дома она закрылась в комнате и долго раздумывала – а потом, потребовав принести бумагу, взялась за письмо мужу.

Анна писала мучительно – она разорвала один лист, перечитав его, потом сочинила другое письмо. Этим посланием она осталась довольна. Анна велела гонцу выехать тотчас же.

Потом пошла в детскую к дочери и, взяв свою крошку Елизавету на руки, ушла с ней в супружескую спальню: там Анна легла, прижав ребенка к себе. Она целовала и ласкала дочку, утирая тихо бежавшие слезы.

Потом жена Дария стала на колени и долго молилась за мужа, крестясь и кладя земные поклоны.

Ей хотелось прибавлять к своим словам молитву за Валента Аммония, которому они были действительно очень многим обязаны, если не всею своею жизнью у турок: но Анна закусывала губу и удерживалась.

– Господи, помилуй… Господи, помилуй всех, кто достоин, – шептала гречанка. – Мне, рабе, не внемли, если я недостойна… И всех, кого Ты осудил, я, раба Твоя, прощать не властна!

Только бы этот человек не был подослан врагами их дома.

Дарий Аммоний получил письмо от жены, когда уже знал о том, что в Стамбуле действуют люди Мелетия Гавроса. Ему прежде послания Анны вручили письмо от самого Мелетия – хотя, конечно, Дарий никогда не видел и не мог узнать почерка этого киликийца.

Однако автор письма упоминал такие подробности, которые могли быть известны только человеку, близко знакомому с его семьей: и сам Леонард, когда Дарий показал ему послание, подтвердил, что это рука его друга.

– Большая удача, что я здесь! – сказал Леонард. – Но ведь Мелетий, конечно, на это не рассчитывал?

Мелетий, не зная ничего о том, как распорядится судьба Леонардом Флатанелосом, предлагал Дарию и его семье устроить побег через итальянского купца, который и привез в Город его людей. Эту галеру никто не задержит – она прибыла в Стамбул законно, и судовладелец имел при себе фирман султана.

– Может быть, тебе и вправду стоит принять это предложение? – спросил Леонард серьезно.

Дарий отвернулся: он подозревал то, о чем Анна умолчала, – но они с женой давно перекликались мыслями и чувствами.

Он подозревал, что люди Мелетия Гавроса подосланы с целью убить его отца, – но, конечно, ничего не мог поделать против этой мстительной воли. О таком деле оставалось только молчать.

– А как же семья дяди? – спросил молодой Аммоний. – Я вернусь в город, хорошо… могу даже бежать с моей женой и дочерью! Что будет со всеми остальными – а с моей сестрой, которая в гареме?

Леонард развел руками и покачал головой: он понимал, что едва ли Мелетий рассчитывал спасти всех. Не таков был его друг.

– Решай сам, – сказал критянин. – Я в таком деле советовать не могу. Но помни, что я тоже не всевластен, как бы ни хотел вам помочь.

Они уже уговорились, что Дарий и его жена с дочерью всенепременно бегут; на бегство решился и Дионисий Аммоний со своей семьей: женой, дочерьми-невестами и сыном Валента и Феодоры, наследником рода. Его старшие дочери, отданные замуж здесь, в греческие семьи, останутся – турки, которые не считали женщин, едва ли узнают, кто они такие.

И, конечно, некоторая часть греческих христиан избежит смерти и плена, даже когда Морея будет захвачена: остается надеяться, что судьба пощадит дочерей рода Аммониев и их потомство. Дионисий Аммоний, как того требовало мужество и благородство патриарха, уже уведомил их мужей о своем намерении – и те отказались покидать свои дома, свои насиженные места, собираясь сдаться на милость туркам, если придется.

Но как градоначальник Стамбула поступит со своей младшей женой, дочерью Валента? Если он велит задушить, забросать камнями или утопить Агату на глазах у других жен, как часто казнили женщин у турок, никто ему не воспрепятствует.

– Я не побегу с помощью Мелетия… но посажу на его купеческий корабль мою жену и дочь, – наконец решил Дарий. – Сам я останусь с тобой, господин… и надеюсь, что ты поможешь мне выручить мою сестру! Иначе я сделаю это без тебя!

Леонард долго смотрел на македонца.

– Думаю, если ты так твердо намереваешься это сделать, тебе следует посадить свою сестру на тот же корабль, что и свою жену с ребенком, – медленно проговорил комес. – Тебе давно известны пути в гарем паши, не так ли? А чтобы попасть на мой корабль, Агате придется преодолеть слишком долгий путь: и за вами наверняка будет погоня…

Дарий взволнованно вздохнул.

– Ты прав, комес, – сказал он. – Если люди этого Мелетия согласятся.

Дарий благополучно вернулся домой через полтора месяца – вернулся один, как и уезжал; Анна, встретив его в дверях, повисла у мужа на шее.

– Прости меня, – прошептала она.

– За что простить? Ты все сделала как должно, – ответил македонец. – Ты прекрасно сделала, что предуведомила меня!

Он крепко поцеловал жену и, взяв на руки, унес в дом; там посадил ее рядом с собой и спросил:

– Была бы ты согласна бежать вместе с нашей дочерью… без меня?

– Нет, – быстро сказала Анна.

Под взглядом мужа у нее в лице не осталось ни кровинки.

– Это так необходимо? – спросила она шепотом.

Дарий кивнул.

Он рассказал ей, что они придумали вместе с Дионисием и Леонардом Флатанелосом.

Анна заплакала, узнав все.

– Твой отец опять в городе, – прошептала она. – Я видела его своими глазами.

А про себя подумала – почему люди Мелетия, если задумали месть, не убьют Валента, ткнув в спину отравленным ножом? Ведь Валент часто бывает один, его вовсе не так трудно застать врасплох, особенно в уличной толчее!

Напрашивалась совсем ужасная мысль – что Мелетию Гавросу не убийство Валента нужно: военачальника Ибрахима-паши хотели захватить в плен. Уж не с помощью ли киликийских пиратов, с которыми, возможно, был связан киликиец Мелетий?

Дарий, держа руку жены, молча гладил ее ладонь. Возможно, он сейчас думал то же самое, что и Анна.

– Покажи мне нашу дочь, – наконец сказал он.

Весь вечер они провели, разговаривая о своих семейных делах, о настоящем и будущем ребенке.

Ночью, лежа в объятиях друг друга, супруги еще долго шептались – уже о другом. И под утро Анна согласилась бежать вместе с дочерью и старшей сестрой Дария, младшей женою паши.

========== Глава 145 ==========

Агата, случалось, навещала брата – ее отпускали к нему в гости, потому что он был ее близкий родственник и мусульманин; случалось и наоборот, Дария-Фарида впускали к Агате. Но ему было отвратительно находиться в этой переполненной женской тюрьме – хотя, конечно, он не мог видеть других затворниц гарема: сестре разрешали выйти к брату в сад для короткого разговора.

Но в доме градоначальника разговор у них не клеился, и поэтому македонцы предпочитали видеться дома у Дария. Анна давно познакомилась с Агатой, и от души жалела ее: от природы умная, сильная и любознательная молодая женщина зачахла и отупела от жизни, которую ее вынудили вести. Анна, как и муж, много читала: Дарий и научил жену грамоте, и приохотил к чтению. По большей части это были старые и новые греческие книги – случалось, что и западные; супругам находилось о чем поговорить, когда ум был свободен от повседневных забот. Анна пыталась занять таким чтением и Агату – но в жене паши блеск и глубина греческой мысли вызывали теперь только болезненную тоску, как о чем-то невозвратно ушедшем. Агата не была более способна наслаждаться философией – эта македонка, сделавшаяся полутурчанкой, сказала однажды своим родичам, что открывать такие книги для нее как смотреть на чужой праздник через решетку.