Текст книги "Ставрос. Падение Константинополя (СИ)"

Автор книги: MadameD

сообщить о нарушении

Текущая страница: 61 (всего у книги 78 страниц)

Феофано отпустила руку московитки и шагнула к Феодоту. Посланец поднял глаза и замер под ее взглядом – его здоровый румянец, и, казалось, даже загар побледнел.

– Я вижу, что комес очень старался убедить нас в своем авторстве и в твоей правдивости. Не так ли? – спросила Феофано, рассматривая посланца.

Феодот кивнул и сглотнул.

– Мой господин очень тревожится о вас, мои госпожи!

И тут Феофано схватила его за плечо. Он вскрикнул от боли; а в светлых глазах лакедемонянки полыхнули молнии, хотя был самый погожий день.

– Послушай меня, – прошипела царица. – Если окажется, что ты крыса, я вырву тебе сердце голыми руками!..

– Феофано! – воскликнула московитка.

Она не выдержала: нельзя же, в самом деле, подозревать каждого человека из-за общей опасности! Комес в своем письме советовал подозревать всех: но сам он никогда бы до такого не опустился…

Феодора ощутила страх, от которого даже свет вокруг померк, а Феофано в своем темном одеянии превратилась в черную Гекату, терзающую одинокого несчастливого путника, очутившегося на перекрестье дорог в ночной час*. О, насколько греческие боги страшней и глубинней римских, которыми забавлялись уже ни во что не верующие!

– Госпожа, отпусти его! – воскликнула Феодора.

Феофано наконец разжала руку, и Феодот повалился на колени. Лицо его было белым как бумага. Московитка нисколько не удивилась тому, что он испугался лаконской царицы более всех пережитых им дорожных опасностей!

– Я честен… богом клянусь! – выдавил он из себя.

Феофано долго рассматривала его – потом кивнула.

– Хорошо, пока я верю тебе. Но мне нужно свидетельство других. Все ли матросы помнят тебя так, как говорил Леонард?

Феодот покорно встал и пошел в дом: он безошибочно свернул туда, где жили люди комеса, и Феодора почувствовала уверенность, что те узнают его. Да, вероятнее всего, они хорошо знали этого человека. И потому посланец комеса еще легче мог оказаться крысой, чем любой их сомнительный товарищ…

Феодота узнали – экипаж “Эрато” в один голос подтвердил, что он плыл с ними как матрос, хотя нечасто бывал нужен: впрочем, после гибели “Василиссы Феодоры”, у комеса получился даже избыток людей в обеих командах.

Посланца отпустили отдыхать. Феофано, на всякий случай, распорядилась взять его под стражу: под наблюдением матроса продержат до самой новой встречи с комесом. А встреча эта состоится скоро; про себя Феодора уже понимала, что Феофано, да и все остальные подчинятся его призыву.

Феофано сразу же созвала совет в обеденном зале. Положение ее было довольно щекотливым – Леонард Флатанелос мог приказать Феодоре последовать за собой, как своей жене; но Феофано была равна ему по значению и независима. В том, что касалось охраны, комес передал свои полномочия оставшимся в Венеции начальникам воинов, а главные решения принимала Феофано, как высшая власть. Это без Леонарда установилось негласно и единодушно…

После бурного, но недолгого совещания все сошлись на том, чтобы выехать в Рим. Это решение было ускорено тем, что они проели почти все свои средства; и долее оставаться на таком опасном и почти унизительном положении не могли.

И даже если письмо комеса окажется подложным, – если предположить самое худшее, – тот, кто написал его, правильно сказал, что им нельзя оставаться в Венеции. Этот город был слишком близок к морю, к врагам из Византии! Сейчас все большие города опасны для них!

Может быть, они изменят свои планы в пути; но покамест было решено немедленно выдвигаться в Рим.

* “Набранные отцы” (лат.): термин римского государственного права, обозначавший сенаторов.

* Один из древнейших архитектурных памятников Рима, бывший сначала гробницей, затем замком, резиденцией пап и хранилищем их ценностей и тюрьмой. Сейчас является музеем.

* Геката у древних греков считалась богиней чародейства и перекрестков.

========== Глава 132 ==========

У Феофано и ее свиты за дорогу не случилось никакого падежа лошадей; так же, как не случилось никакого нападения. Повозка, купленная в Венеции еще неделю назад, была прочной, удобной и не тряской – и они могли бы наслаждаться этим путешествием, если бы могли избыть свое беспокойство.

В первую ночевку, в чистом поле, опять приболел Александр – заставив мать на долгие часы забыть о внешних опасностях; но он скоро поправился. Но у малыша резались зубки, и он тревожил взрослых до самого конца дороги.

Когда перед ними наконец заблистали Капитолий и базилика Святого Петра на Ватикане, древнейший христианский храм и такой же символ Рима, Феодора пожелала вылезти из повозки и проехаться верхом, усевшись по-мужски. Отличная мощеная дорога была пустынна до самого горизонта… а в другое время на ней наверняка попадались такие же лихие всадницы, как она: и даже не в штанах, а просто с подоткнутым между ног подолом.

Никто ей не возразил. Феофано отмолчалась, увидев порыв подруги; лакедемонянка, устроившись на добротном кожаном сиденье, мрачно смотрела в окно и все время, казалось, высчитывала что-то в уме.

“Так же, как Фома, когда мы с ним путешествовали между Константинополем и Мореей… кажется, сто лет назад!” – подумала Феодора.

Фома Нотарас! Это имя, казалось, более не принадлежало живому – а витало над ними непроизносимым запретным заклинанием, затеняя солнце, отравляя воздух. Если патрикий желал как можно больше испортить им жизнь своим отсутствием, он своего добился…

Но Феодора сомневалась, что ее первый – и самый законный! – муж, отец ее детей, этим удовольствуется.

Если только он еще жив.

“Господи, только бы он был жив”, – взмолилась про себя Феодора, видя, как все яснее выступают из дымки кровли Рима. Рим был прочно связан в ее мыслях с Фомой; и рабыня Желань по-прежнему любила этого человека, как любила и Валента, и Леонарда!

Они остановились в гостинице за городом – как знать, не той ли самой, где жил Леонард? Но, конечно, путники не могли о нем спрашивать.

В гостинице опять устроили совет – снова недолгий: Феофано прекратила споры, заявив непререкаемым тоном, что сейчас следует отправить людей к Мелетию Гавросу, чтобы найти Леонарда и удостовериться, все ли обстоит так, как было расписано в письме.

Конечно, это был самый разумный план: смельчаков, чтобы исполнить его, в отряде было все еще достаточно. Марк вызывался исполнить приказ василиссы вперед всех, но Феофано удержала фаворита при себе.

Она тревожилась… очень тревожилась, хотя и не показывала этого!

Выбрали троих человек, чтобы сопровождать Феодота к Замку Святого Ангела – к дому Мелетия. Если комесов посланец окажется предателем, там его и похоронят… в Риме еще хватало земли, чтобы незаметно складывать трупы!

Феодот, хотя и был угрюм и бледен, как человек, гнетомый общим несправедливым подозрением, не выказывал чрезмерного страха. Феодора в глубине души уже вовсе перестала подозревать его – они, за месяцы, проведенные в бегах, научились бояться собственной тени! Разве способен этот простой матрос, который наверняка и неграмотен, на такие папские или сенаторские хитрости?

Феодот и его спутники уехали – и беглецы остались ждать. Эти часы показались им бесконечными – они не могли ничем заниматься, даже разговаривать друг с другом; женщины сидели по углам, унимая хныкающих детей, которым передались страхи взрослых, а воины прохаживались по комнатам, то хватаясь за оружие, то принимаясь ругаться сквозь зубы.

Наконец, когда стало темнеть за и без того подслеповатыми окнами, Феофано подозвала к себе Марка; царица и ее возлюбленный стали совещаться вполголоса о том, как поступить, если посланные не вернутся. Феодора нетерпеливо приподнималась со скамьи, пытаясь уловить, о чем идет разговор: пора бы всех посвятить в это дело!

Все сильнее был общий страх, что посланные не вернутся.

Но они вернулись. Вернулся Феодот; с ним все трое мужчин, которых отрядила Феофано, а еще – приехали трое других людей комеса вместе с самим комесом!..

– Леонард! – испуганно и восторженно вскрикнула Феодора, вскакивая и кидаясь к нему; Леонард счастливо рассмеялся и сжал ее в объятиях. Он чуть не задушил ее, прижав к своей широкой груди; потом вскинул московитку на руки, не стесняясь никого, и упал вместе со своей ношей на скамью, подхватив жену себе на колени.

Через несколько мгновений она увернулась от его поцелуев, задыхаясь; и когда комес снова притянул ее к себе, села рядом с ним, прильнув к его боку.

– Потом, милый…. потом! – взмолилась московитка.

Леонард снова счастливо улыбнулся и, обняв свою возлюбленную за плечи, другой рукой взял ее за руку, поглаживая ее пальцы. Он обвел взглядом остальных.

– Какими судьбами вы здесь? – спросил он.

Феофано, за мгновение до того ревниво улыбавшаяся, глядя на эту пару, перестала улыбаться. Она резко встала.

– Что значит – какими судьбами? Ты сам нас призвал, комес! – сказала она.

Леонард быстро взглянул на Феодота; он на несколько мгновений застыл, как и все в комнате. Будто холодным ветром повеяло из окон.

Потом комес отпустил свою жену и следом за Феофано стремительно поднялся с места. Марк, который и без того был начеку, бросился в двери и загородил выход; еще двое подступили сзади к Феодоту. Посланец комеса огляделся, поняв, что бежать некуда, и устремил полный мольбы взгляд на господина.

– Комес, я не предавал тебя! – воскликнул он.

Под неподвижным, страшным взглядом Леонарда колени у матроса подогнулись; но те, кто стерег его, не дали ему упасть, схватив за руки и вывернув локти назад.

Комес быстро шагнул вперед.

– Стойте! – воскликнул он.

Он всмотрелся сверху вниз в Феодота, которого был выше на голову. Лицо Леонарда все еще выражало растерянность и гнев – но, казалось, гневался он не на посланца. Комес положил своему матросу руку на плечо и взглядом приказал конвою отпустить его.

Феодот взглянул на господина снизу вверх, морща свой узкий лоб, – как недалекий маленький человек, который молит старшего и умнейшего о заступничестве. И, ко всеобщему изумлению, Леонард отечески положил руку на взмокшие кудри матроса.

– Где письмо, которое я велел тебе передать царице Феофано? – мягко спросил критянин.

Феодот мотнул головой из-под хозяйской руки в сторону старших женщин.

– У… у них, господин!

Леонард быстро обернулся к Феодоре; та, бледная и серьезная, кивнула.

– Да, Леонард, письмо у меня. И… те вещи, которые ты велел Феодоту предъявить!

Она порывисто пошарила в кармане шаровар, надетых под платье, и достала серебряную заколку с лиловым камнем. Протянула сверкающую драгоценность на ладони к мужу; потом выхватила другой рукой вышитый белый платок.

– Разве Феодот обманщик? Вот все эти вещи! – воскликнула она; вдруг охваченная горячим желанием выгородить несчастного посланца. Феодоре захотелось спасти Феодота даже раньше, чем она успела задуматься о смысле возникшей путаницы.

Леонард медленно покачал головой, словно бы решая для себя что-то, – хотя критянин про себя уже заключил главное. И Феодора догадывалась… начинала догадываться о том же, что и он.

– Дай письмо, любимая, – еще тише и ласковей, чем говорил с матросом, попросил ее Леонард Флатанелос.

Московитка безмолвно вынула из-за пазухи и подала ему свиток.

Леонард развернул бумагу и впился глазами в строки; он быстро поглотил письмо взглядом – а потом неожиданно засмеялся. Этот резкий звук поразил всех, точно они неожиданно увидели сумасшествие прославленного вождя.

– Что случилось? – вскрикнула Феодора.

Леонард усмехнулся. Он притянул к себе горемычного Феодота, точно защищая от жестоких нападок непутевого младшего брата.

– Я отправил к вам этого человека – и он, как я вижу, хорошо исполнил свое поручение, – проговорил комес, все еще смеясь. – Я дал ему и заколку, и платок, и письмо к моей жене и Феофано! Но то было другое письмо!

Все ахнули – и самые недогадливые, и те, кто уже понял, что произошло. Догадки строить – это одно; а когда из уст предводителя звучит такое заключение, дело принимает серьезный оборот.

– И ты не приказывал нам ехать в Рим? – спросила Феодора среди общего молчания.

– Нет! – сказал Леонард. – Еще слишком рано… и ехать в Рим слишком опасно для вас, ведь мы все обсудили! А если бы я решил, что это необходимо сейчас, я бы сам выехал вам навстречу!

Феодора перекрестилась.

– Так кто же это был? – произнесла она едва слышно – обращаясь не к другим, а сама к себе. Она искала внутри себя ответ; и уже давно нашла его.

Подняв голову, московитка посмотрела на Феофано – и в серых глазах василиссы прочитала тот же ответ.

Лакедемонянка, сжав руки на животе, притопнула ногой, подкованным солдатским сапогом под длинным темным платьем; стиснутые губы побелели.

– Ах, ты… – глухо сказала Феофано.

Она не нашла слов; только еще раз притопнула ногой и села обратно. Склонив голову к коленям, Феофано стиснула кулаками виски; Марк тут же подошел к ней и обеспокоенно нагнулся к возлюбленной, но царица не обращала на него никакого внимания.

Леонард снова сел – медленно, задумчиво оглядывая своих людей. Феодота уже никто не держал – да он и сам не пытался бежать. Лишний матрос с “Эрато” выглядел куда более ошеломленным, чем его господа.

Комес взглянул на матроса, и его губы снова тронула улыбка.

– Феодот неграмотен, – мягко сказал он. – Бедняга никак не мог узнать, что в письме! Но это подменное письмо… очень похоже на то, что я написал моей жене!

Леонард прервался.

– Это значит, – продолжал он уже громче, – что письмо вытащили у моего посланца, имели время и возможность прочитать, потом переписать, подделав мою руку… а потом опять подобраться к Феодоту и подменить!

– Это значит, что Фома Нотарас сейчас в Риме! – вырвалось у Феодоры то, что подумали все. – Мой муж в Риме уже давно!

Она схватилась за голову и всхлипнула от ужаса; Леонард, уже полностью овладевший собой, прижал ее к себе, шепча успокаивающие слова. Но Феодора скоро и сама успокоилась. Она чуяла… предчувствовала такой исход, точно тысячелетнюю мертвечину с Эсквилинского поля*.

* Эсквилинский холм – один из семи холмов Рима, на котором располагалось кладбище бедного люда и рабов, а также места казни и квартал похоронных дел мастеров.

========== Глава 133 ==========

Письмо в самом деле совпадало с тем, что писал жене комес, почти во всех значимых подробностях.

– Не удивлюсь, если Фома Нотарас даже познакомился с Мелетием, – удрученно сказал Леонард жене и Феофано, когда они остались наедине. – Может быть, патрикий открыл Мелетию свое имя, – но ведь мне Мелетий этого не скажет! Нет никакой причины!

И в самом деле – даже узнай Мелетий Гаврос имя обходительного и образованного морейского грека, прибывшего в Рим несколькими неделями ранее, разве придет ему в голову, что это законный муж жены Леонарда Флатанелоса?

А если он догадается, то тем более ничего не скажет флотоводцу. Феофано и Феодора безмолвно взглянули друг другу в глаза – еще не видев Мелетия, они уже могли вообразить, что это за человек. Фома Нотарас описал Мелетия теми же словами, что и комес, – и, вполне возможно, не потому, что повторял своего соперника, а потому, что сам так о нем думал.

Главное, чем Фома Нотарас нарушил планы противника, – он пригласил в Рим женщин, которых Леонард более всего от этого оберегал; но теперь, конечно, Леонард не рискнул бы отослать амазонок назад.

– Мне еще долго предстоит быть здесь, – сказал комес Феодоре. – Но отправлять вас с детьми обратно через всю Италию я не решусь!

Леонард печально рассмеялся.

– Мне остается сделать то, чего, по-видимому, и желал от меня патрикий. Я отвезу вас к Мелетию: тем более, что он о вас уже наслышан!

Феодора, сидевшая рядом с Феофано, быстро встала при этих словах. Она схватилась за свою косу и начала расплетать ее; потом пальцы московитки замерли.

– Но ведь ты не думаешь, что…

Леонард мотнул головой.

– Нет, не думаю.

Нет, даже он такого не думал – он знал, как болезненно любил Фома Нотарас свою семью, отказывавшую ему в любви! И предать своих дорогих женщин папистам или, тем паче, туркам патрикий никогда бы не смог.

Он бы, пожалуй, расправился с ними сам – но только лицом к лицу… решил дело внутри семьи, как было принято и у итальянцев, и у ромеев, и у римлян.

Тем более, что если в деле был замешан именно он, теперь Фома Нотарас прекрасно знал, где поселится его враг с его же, Фомы Нотараса, семьей! Пусть под Анцио хватало неосвоенных земель – ухоженные виллы, выставленные на продажу, наверняка можно было перечесть по пальцам. Это были изобильные… доходные места, во всех отношениях.

Но делать было уже нечего.

Эту ночь было решено провести в гостинице – Леонард предупредил своего друга, что может задержаться на ночь; и, как бы то ни было, не мог оставить Феодору и Феофано одних в таком злачном месте. Он и в самом деле именно тут жил целую неделю и успел присмотреться к здешним порядкам. И Леонард намеревался сам отвезти своих дам к Мелетию, не доверяясь в этом своим людям.

Хорошо, что среди них было столько мужчин, умеющих держать оружие; и что они хотя бы запаслись едой, чтобы не столоваться в гостинице и не портить желудки детям и себе.

Феодора уснула на одной постели с Феофано, как нередко спала в Венеции, страдая от одиночества, подобно самой царице; хотя с самого признания Феофано в беременности ничем предосудительным они не занимались.

Но она не могла спать в одной постели с мужчиной, которого не видела уже так давно, – пусть и любила его, и была уверена в его любви! К тому же, грязь и опасность совсем не располагали к объятиям. Чуткий критянин понял это раньше, чем Феодора сказала, и, поцеловав ее в лоб, ушел спать к своим людям.

На другое утро Феодора проснулась первой; посмотрела на Феофано, на чьем бледном лице даже во сне не разгладились морщинки, и пожалела будить ее. Она умылась ледяной водой из умывального таза, приготовленного с вечера, и оделась, чувствуя такую же настоятельную потребность в купании, как после многодневного морского путешествия.

Когда она уже выходила их комнаты, Феофано окликнула ее с кровати и отругала за то, что Феодора сделала ей поблажку. Лакедемонянка встала и принялась так же по-военному быстро собираться, как в былые времена.

Феодора вышла в смежную с их комнату – там Магдалина уже подняла и собирала детей; немного поговорив с нянькой, она направилась в третью комнату, где спал Леонард со своей командой.

Они радостно улыбнулись друг другу и обнялись; потом Феодора сокрушенно заметила, что, наверное, о них уже говорят все постояльцы. Путники, прибыв такой толпой, сняли едва ли не половину этой гостиницы!

Леонард беззаботно засмеялся: он был готов встретить будущее.

– Конечно, о нас говорят, – согласился критянин. – А через несколько дней, когда въедут другие господа, будут говорить о них… Ты же знаешь, как коротка память простолюдинов. И как жадны они до новых зрелищ, редко вникая в суть происходящего.

Феодора, впервые за очень долгое время, ощутила неприязнь к своему благородному возлюбленному.

– Ты недооцениваешь простой люд, – сказала она. Вздохнула.

– Но надеюсь, что именно сейчас не ошибаешься.

За окнами еще только светало – над Семихолмьем разгоралось розовое невинное утро, и не верилось, что под этим небом, в стенах одного этого города было совершено столько гнусностей, что хватило бы на несколько стран с более бедной историей.

Когда солнце взошло, все были на улице – на мощеном внутреннем дворе, поеживаясь от утренней свежести. Леонард, окинув взглядом своих подопечных, без улыбки погладил по шее свою новую караковую* лошадь – видно, опять припомнив все, что похоронил в своей памяти вместе с непревзойденным белым Парисом! Он взглянул на Валентовых детей – София, против обыкновения, стояла рядом с братом, и потеряла обычную македонскую задиристость… стояла как в воду опущенная.

“Уж не беременна ли она тоже?” – подумал Леонард. Очень могло быть.

Он кивнул жене.

– Едем, дорогая.

Феодора натянуто улыбнулась и забралась в повозку, где уже сидели дети. Феофано тоже была там, и сидела в углу, кутаясь в темную шаль поверх темного платья; она выпростала свою сильную руку, и подруги без слов пожали друг другу пальцы. Кончилось для них время ездить по-мужски… очень надолго.

Феодора взяла у Магдалины младшего сына и, рассеянно качая его на колене, как мальчика приучила итальянка, задумалась об отце Александра Нотараса. Она не знала – бояться ли его; или бояться за него. Несчастный римский патрикий! Чем он хуже очень многих, любящих смотреть, как умирают другие, – тех многих, о которых написал ей, своей супруге? Чем Фома Нотарас виноват, что его не оценили у своих: при стольких его талантах?

Феодора выпрямилась и отодвинула занавеску, прильнув к окну. Она стала смотреть на Рим, форумы, императорские сады и дворцы, проплывающие мимо, – и ей казалось, что она едет по Константинополю. Круг опять замкнулся… или развитие их вышло на новый виток, как говорила в плавании Феофано?

Тут лакедемонянка рядом пошевельнулась и тронула ее за руку ледяными пальцами.

– Мы скоро приедем… я вижу замок Ангела, вон там!

Феодора всмотрелась в колоссальную круглую крепость над мостом, тоже носившим имя Святого Ангела, напоминавшую издали и мавзолей, и Колизей. Как нелепо называть это античное строение замком! подумалось московитке. Такой же замок, как Леонард Флатанелос – рыцарь!

Потом она удивилась, что Феофано могла узнать эти места, никогда их не видев. Царица передернула плечами:

– Я их чувствую… и я хорошо слушала всех моих учителей!

Фома Нотарас, наверное, тоже освоился в Риме очень скоро, будучи плотью и от плоти его.

Когда замок приблизился настолько, что стало видно его террасы, – входы в запутанный лабиринт, который он представлял из себя изнутри, – женщины услышали приказ остановиться.

Леонард заглянул к ним.

– Сейчас мы предупредим Мелетия, что приехали… чтобы открывали ворота!

И было видно, что комес боится не только того, что им не откроют.

Феофано улыбнулась вождю и подруге: теперь она была спокойна. Она верила своим предчувствиям, которые как раз сейчас замолчали.

Леонард отлучился. Он вернулся скоро, заверив женщин, что все спокойно.

Повозка снова тронулась – а Феодора вспоминала, как они таким же образом въезжали в Стамбул. А кто поручится, что сейчас они в меньшей опасности?

Немного погодя раздался скрип – поворачивались железные петли ворот; Феодора быстро придвинулась к окну, но разглядеть ничего не успела, кроме колышущейся зелени, в которой Рим утопал там, где не был застроен камнем. Немного погодя они остановились совсем.

Феодора, препоручив детей верной Магдалине, спрыгнула на вымощенную разноцветными плоскими камнями дорожку в объятия Леонарда, звякнув своими подковками. Первым делом московитка нагнулась и одернула юбку: чтобы штаны, заправленные в высокие сапоги, не приоткрылись даже случайно. Мало ли…

Леонард взял ее под руку.

– Идем, Феодора.

И они пошли во главе процессии гостей – как всегда прокладывали путь остальным. Феодора присмотрелась к дому, к которому они направлялись, – и вдруг поняла, что не может отличить его от венецианского дома Леонарда; как и от дома Аммониев, и даже дома Нотарасов в Морее! Белокаменные сельские греко-римские дома походили на городские – потому что хозяева вывозили излюбленный образец из Рима, Константинополя, Корона, Аргоса; а городские напоминали сельские, потому что землевладельцы и в городе желали окружать себя садами, как в своих имениях!

Феодора уже не разбирала красот, которыми старался выделиться каждый господин перед прочими; все они слились для нее в одну огромную мозаику – победительную ромейскую империю.

Леонард нежно пожал ее локоть.

– Любимая, очнись… Поздоровайся с Констанцией, она перед нами!

Феодора вздрогнула и устремила взгляд перед собой, попытавшись улыбнуться.

На ступеньках дома, – словно бы начав спускаться навстречу гостям и остановившись, – стояла среднего роста женщина, казавшаяся выше из-за величавой осанки. Она улыбалась, отчего на ее суховатом римском лице обозначались морщинки; у нее были большие серые глаза, какие бывают у характерных людей, и тонкие губы, признак чувствительности и подозрительности. Она могла бы украсить собою любой форум – или пир, пока гости еще не достаточно захмелели, чтобы сбросить одежды…

Когда Леонард с женой приблизились к крыльцу, хозяйка наконец ступила на землю, придержав от ветра легкую серебристую вуаль, приколотую к ее светлым волосам, собранным в высокую прическу; блеснули перстни на белых тонких пальцах.

– Мир вам и привет, – сказала Констанция. – Надеюсь, у нас вы отдохнете от своего многотрудного пути.

Леонард поклонился госпоже дома и, взяв ее руку, коснулся губами пальцев. Констанция учтиво улыбнулась, потупив глаза; но никак не выказала своих чувств. Феодора вдруг подумала, что ей не нравится эта женщина: хотя она совершенно не знала ее.

Тут Констанция наконец обратила свой взор на нее – и, неожиданно для московитки, легким движением взяла ее за плечи, поцеловав воздух справа и слева от ее лица: христианское приветствие, у римлян столь же полное, как выеденное яйцо.

Феодора хотела что-то сказать хозяйке, но та уже одаривала вниманием других. Еще раз зорко оглядев гостей, будто схватывая мельчайшие подробности, жена Мелетия Гавроса улыбнулась всем и сказала, чтобы господа шли за нею – а об их людях и лошадях позаботится управляющий, которого она сейчас пришлет.

Феодоре очень захотелось узнать, дома ли сам Мелетий: и каков окажется из себя он. Но прежде, чем она успела вообразить себе, где может быть хозяин, Мелетий явился в гостиную, завешанную пурпурными тканями и освещенную свечами, собственной особой.

Это был седоватый человек среднего роста, одного роста с женой – может быть, даже чуть пониже; Мелетий улыбался с мягким, любезным выражением. Ему могло быть около пятидесяти лет. Феодора почувствовала в его манере ту же холодноватую ласковость, что замечала у Фомы Нотараса.

– Добро пожаловать, – только и произнес он.

И в самом деле: что воспитанному аристократу сказать еще, при первой встрече? Вот когда Мелетий Гаврос устроит в их честь обед, тогда, конечно, пойдет долгий, сердечный и умный разговор о гостях и хозяевах, о церкви, может быть, о философских материях…

Мелетий задержал на Феодоре взгляд таких же светлых, как у жены, глаз: ровно настолько, сколько требовала вежливость. Он поклонился ей – и Феофано, которая стояла позади московитки, несколько в тени.

– Констанция проводит вас в ваши комнаты, мои госпожи.

Феодора горячо поблагодарила, считая мгновения до того часа, когда наконец останется наедине с собой и своими мыслями.

Им приготовили ванны – в доме Мелетия Гавроса были купальни, которые подошли бы для самоуслаждения капризнейшей из высоких особ; холодная и горячая вода подводилась по трубам и без перебоя, у Мелетия Гавроса нашлось и душистое мыло, и масла, и скребки, и различные эссенции для тела.

Потом Феодору проводили в спальню – общую для нее и Леонарда и смежную с комнатой Феофано, как еще раньше уговорился с хозяином комес.

Леонард попросил, – чтобы не чинить хозяевам чрезмерного беспокойства, а гостям дать отдых с дороги, – не устраивать большого обеда в первый день. Хотя у Мелетия нередко бывали гости, которых он любил и умел потчевать.

Но московитка смогла похвалить хозяйский стол, не дожидаясь завтрего, – пока Феодора была одна, в комнату к ней принесли восхитительный хрустящий пирог, начиненный перепелами, полное блюдо фруктов и сладкое вино. Слуга исчез так же бесшумно, как вошел: она даже не успела поблагодарить его.

Взяв с блюда персик, московитка надкусила плод, раздумывая над чистым листом бумаги, – Феодора мысленно радовалась, что не успела приняться за писание, пока не появился слуга.

Потом она уронила персик на колени и со вздохом окунула перо в медную чернильницу.

“Morituri te salutant*?

Я думаю о Фоме непрестанно – а теперь, в доме Гавросов, еще больше. Я несколько раз перечитала письмо, которое Леонард оставил мне: у меня с самого начала не было сомнений, что Фома рассчитывал на разоблачение почти сразу. Он хотел, чтобы мы знали о его незримом присутствии здесь.

Ангелы-хранители принимают самые неожиданные обличья, так сказал мой муж. И теперь мне представляется, что наш патрикий не ловушку нам расставлял – а хотел уберечь свою семью от какой-то опасности, нам неведомой: Фома по-прежнему очень любит меня и свою сестру, и, ненавидя Леонарда, нам с нею поступает во благо. Он не зря выманил нас из Венеции!

Но зачем он сделал это, нам сейчас не узнать.

Кто в самом деле пугает меня сейчас – это Констанция, хозяйская жена. В первый миг она напомнила мне жену Дионисия, Кассандру Катаволинос, – но я поняла, что они совсем разные. Госпожа Кассандра была лжива как гречанка, и из необходимости; но она много чувствовала, много страдала, как и моя возлюбленная Феофано! А Констанция может оказаться бездушной убийцей, как истинная римлянка – и католичка. И тех, и других учили… и учат холодности сердца, но при этом страстной преданности долгу…”

Феодора не услышала, как вошел Леонард; опомнилась, только когда муж обнял ее сзади, целуя и щекоча своими душистыми кудрями.

– Ты очень занята? – прошептал комес.

Феодора порывисто обернулась и обхватила его за шею; критянин обнял ее, взяв из кресла на руки. Пока Феодора писала, ей казалось, что она, думая о Фоме, уже не сможет ощутить любовный восторг с этим человеком; но объятия Леонарда опять вызвали в ней мощное желание. Как с Валентом… совсем как с Валентом.

Леонард уложил ее на широкую супружескую кровать и принялся ласкать; но его терпения хватило ненадолго. Однако ему это и не требовалось: Феодора уже давно прочувствовала и приняла его всем телом, как мужа, и тело откликалось даже помимо сознания.

Они пережили бурный короткий экстаз вместе; а потом, немного отдохнув на постели, сели ужинать.

Феодора, откусив пирог и запив его вином, вдруг засмеялась. Леонард улыбнулся:

– Что ты?

– Знаешь ли, – серьезно сказала она, – я совершенно счастлива сейчас.

* Караковый – темно-гнедой с подпалинами.

* “Идущие на смерть приветствуют тебя” (лат.): знаменитая формула обращения к императору, которое произносили на арене гладиаторы перед началом сражения.

========== Глава 134 ==========

Обед, который Мелетий готовил гостям и самому себе, состоялся на другой день. Конечно, до него не допустили детей, – Варду и Анастасии послали достаточно лакомств в их комнату, чтобы брат с сестрой не жалели о том, что их не выпускают; но они не вышли бы и сами.

Умные дети Фомы Нотараса боялись – боялись уже не как дети, а как взрослые: чужих людей, от которых исходила опасность для всех.

Из взрослых же, помимо Леонарда, Феодоры и Феофано, были приглашены София с мужем и ее брат – и только: Констанция, как оказалось, сразу же почувствовала, кто принадлежит к их кругу. И она сразу же почувствовала, что Феодора к нему не принадлежит, как и муж Софии, – но даже Артемидору это было… более простительно, потому что Артемидор был грек! А Феодора скифская дикарка – пусть Констанция никогда раньше не встречалась с русами, распознать дочь племени, извечно враждебного ромеям, она смогла безошибочно.