Текст книги "Ставрос. Падение Константинополя (СИ)"

Автор книги: MadameD

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 78 страниц)

Желань села на каменную скамью, стоявшую у дома, и улыбнулась, откинув волосы мокрой рукой. Рука, вынутая из воды, озябла, и лицо раскраснелось от усилий и холода: была зима, но Желань всегда любила мягкую греческую зиму. Это время только бодрило московитов!

– Я слышу тебя, – прошептала она, подставив лицо ветру и вдохнув чистейший воздух. Она словно получила поцелуй любви.

Перед ней мелькнул было золотоволосый образ мужа, но его тут же мощно вытеснил образ нового властелина.

Феодора оглянулась на дом, сложенный из грубо отесанного камня, посреди заглохшего сада. Конечно, Фоме было не тягаться с тем человеком, который привез ее сюда. Валент одним своим появлением мог заставить ее забыть – хижина их приютила, дворец или походная палатка, в которую задувает ветер и льет дождь… И теперь, получив ее, Валент засиял еще ярче, победительней.

Но женщина мужчине не соперник. Женщина – это то, что остается, когда хозяин уходит… не властная, но всевластная.

Феодора засмеялась, счастливая неизвестно отчего. Она поцеловала свои руки и простерла их навстречу ветру.

– Я тебя слышу! – крикнула она; и горное эхо повторило ее отклик, дважды, трижды, многажды.

Потом Феодора ощутила, что заболела спина: рассеянно потерла ее.

“А если бы Дарий не вмешался – сейчас я вынашивала бы третьего ребенка Фомы, и была бы, наверное, все еще с ним!” – изумленно подумала московитка. И она не знала сейчас, что предпочла бы.

Отворилась дверь дома, и показался Валент: несмотря на убогость их временного пристанища, младший Аммоний вернул себе прежний лоск и стал еще краше. Коротко подстриженная черная борода подчеркивала мощную и гордую линию челюсти – Валент не отращивал ее так густо, чтобы выглядеть совершенно по-азиатски, зато волосы отпустил еще длиннее. В своих турецких вышитых рубашках, открывавших грудь, и греческих платьях, обнажавших руки и плечи, Валент был изумительно хорош.

Подойдя к своей пленнице, Валент обнял ее и поцеловал, приподняв ее лицо; у нее ноги подкосились от нахлынувшего желания.

Валент увидел, как затуманились карие глаза, и не стал тратить время на разговоры.

– Пойдем, – прошептал он, подхватывая московитку на руки. Он унес ее в дом.

Спустя долгое время, – минуты или часы пробежали, они не замечали, – Валент спросил: они лежали обнявшись на широкой кровати, застеленной грубым, но свежим бельем:

– Ты счастлива со мной?

– Сейчас – да, – сказала Феодора, улыбаясь.

Могучая рука, обнимавшая ее, окаменела.

– Сейчас?..

Валент повернул ее голову.

– Что значит сейчас?

Феодора увидела дикий блеск в черных глазах и вспомнила, что перед ней не Фома. С Валентом нельзя шутить о том, о чем можно было с тем, первым, мужем!

– Никто не может знать, что будет с нами завтра, – шепотом ответила Феодора: она погладила и поцеловала широкую загорелую грудь любовника, и он смягчился; обнял ее крепче.

– Здесь тебя не найдут еще очень долго, как бы ни старались. Даже сам Мехмед, – сказал Валент. – Султан совсем не знает этих мест, хотя у него несметная сила! А у ваших…

– Турки могут найти меня с детьми и случайно, – сказала Феодора, нахмурившись и пошевельнувшись. – И тогда уже будет неважно, Мехмед или нет! Ты сам понимаешь!

Валент погладил ее по обнаженной спине, потом руки спустились ниже. Он улыбнулся.

– Я тебя никому не отдам! Теперь – и подавно!

Феодора прислушалась к своему чреву: снаружи еще ничего не было заметно, но сомнений уже не осталось.

– И турки придут – договоришься? – усмехнулась она.

У Валента желваки заиграли на скулах.

– Договорюсь.

Она молчала, лежа в его руках, сцепивщихся вокруг ее стана.

– Я хочу еще раз повидать его, – вдруг сказала московитка. – Город. Константинополь.

Валент поцеловал ее.

– Может, мы еще приедем в Город вместе, – сказал он. – Когда туда войдет Мехмед. Тогда уже нечего будет ждать и нечего трепетать!

Феодора широко раскрыла глаза.

– Я тебя не обманываю, – мрачно сказал ее новый муж: такой же незаконный, как и первый. – Думаю, ты тоже себе не лжешь. Счет идет на месяцы, едва ли на годы! Меня считают изменником у вас, – тут его челюсть напряглась, ноздри раздулись, – но кто-то же должен стать изменником, чтобы остаться в живых! Скоро это слово потеряет свое значение: не останется и памяти о том, что я предал.

Он улыбнулся.

– Живая собака лучше мертвого льва.*

Феодора на миг похолодела в жарких объятиях. Валент тоже словно бы остыл после любви; он выпустил ее и сел к ней спиной, запахиваясь в широкий халат.

– Я молюсь о ней, – неожиданно сказала Феодора. Валент не шевельнулся, не изменил положения – но она видела, что младший Аммоний слышал и понял.

– Молись, – наконец сказал любовник. – Это ей очень нужно: и чем дальше, тем больше!

Наступал 1452 год от Рождества Христова.

* Экклезиаст.

========== Глава 82 ==========

– Эта подвеска принадлежала еще деду моего деда, – сказал Валент, любовно погладив острые лучи и рога золотой звезды, которая принесла московской рабыне столько счастья и горя. – Очень старинная вещь, и очень ценная!

Феодора прикрыла свой амулет ладонью: как будто это было единственное, что принадлежало ей в этом месте. Она знала, что Валент не силен в истории и не слишком ею интересуется, в отличие от Метаксии и ее брата, – ему недоставало образования в сравнении с ними; а может, он просто был гораздо более искусный притворщик?

Хотя, наверное, нет – Валенту помогал большой житейский опыт и беспорядочные знания, схваченные то тут, то там. Леонард Флатанелос был, конечно, гораздо образованнее, при такой же смелости; и мог бы, несомненно, беседовать с нею часами… Хотя как может она жаловаться – еще пять лет тому назад ученым для нее был всякий, кто знал грамоту!

Но что же Валент искал в доме Кассандры? Впрочем – мало ли там может быть сокровищ, о которых она не имеет понятия…

– Я скоро уеду, – сказал вдруг ей новый муж, одной рукой обняв московитку, а другой погладив ее живот, начавший округляться. Он нахмурился и прибавил:

– Ненадолго.

– Ненадолго? – переспросила Феодора.

Может, пристраивать дочерей в чей-нибудь гарем? Но что она может сделать, если и так?

Валент, конечно, уже отлучался – но не больше, чем на сутки-двое; порою пропадал на охоте, с которой всякий раз приносил хорошую добычу. Он стрелял и птиц, и ходил на крупного зверя. Они и кормились наполовину дичью – которую добывали стрелой или копьем сам хозяин или его люди.

Валент уезжал из дому и по другим делам, о которых ничего не говорил ей: да ей и не хотелось знать…

Вначале, когда она оставалась одна, Феодору посещали мысли о побеге; но, порыскав вокруг дома, улизнув от своей своей охраны, она вскоре поняла, что это безнадежные мысли. Кругом вздымались горы, которым она и названия не знала – а хозяин не спешил ее просвещать; любой самовольный шаг мог отдать ее в руки турок или разбойников, рядом с которыми Валент показался бы святым. В доме был совсем небольшой запас пищи – еду, кроме дичи, привозили азиаты Валента; они же и стерегли дом и окрестности незаметно для пленницы. Нет, нет – попытаться бежать отсюда будет верной смертью, а тем более с детьми!

Валент улыбался, пристально наблюдая за пленницей; казалось, он читал ее мысли, точно легчайшие тени, бродившие по ее лицу.

– Не бойся, – сказал он. – Тебя и детей будут надежно охранять.

Феодора потупилась, поиграла со своей косой.

– Куда ты уезжаешь? – спросила она.

– В Константинополь, – ответил муж. – На несколько недель.

Феодора кивнула. Конечно, повторялась история с Фомой, – Валент уезжал на переговоры с каким-то врагом, и еще не доехав до места, мог десять раз погибнуть…

Валент вдруг подхватил ее на руки и сел на каменную скамью, взяв пленницу на колени.

– Тебе привезти что-нибудь?

Феодора нахмурилась, посмотрев любовнику в лицо, – нет, он нисколько не шутил. Город беззастенчиво грабили еще до прихода победителей!

– Привези, – с тяжелым вздохом ответила московитка, прижавшись к плечу Валента. – Достань мне книг, если можешь, и бумаги!

– Я все могу, – сказал Валент.

Он помолчал.

– А зачем тебе бумага? Кому ты собралась писать?

Он смотрел на нее, слегка сощурив глаза, – точно наблюдая за добычей, которая в любой миг могла ускользнуть. Он словно забывал о ее положении – и о том, кем они стали друг другу! Такие мужчины не могли без того, чтобы не стеречь кого-нибудь и не ломать чье-нибудь сопротивление!

– Я буду писать для себя, – устало улыбнувшись, сказала Феодора. – Размышления.

Валент поднял брови – потом кивнул.

– Хорошо, я привезу тебе много книг и бумаги.

“Он сейчас мог бы зайти в библиотеку Большого дворца и ограбить ее – и кто бы его остановил? Кому еще есть до нее дело?..”

– Расскажи мне, что творится в Городе, – попросила пленница, смутно надеясь, что услышит наконец о Леонарде Флатанелосе. Хотя что ей в нем теперь – а ему в ней? Она уже носит ребенка своего похитителя: а это цепи, от которых женщине никогда не освободиться.

– Расскажу, – пообещал Валент без улыбки. Теперь Феодора не пыталась – и не могла бы скрыть своих мыслей. Но он не беспокоился в действительности: она стала его, и делу конец!

Валент еще раз поцеловал пленницу, словно бы уже бродя мыслью где-то далеко, – а потом спустил ее с колен и, рассеянно погладив по щеке, ушел. Собираться в дорогу.

Феодора села назад на скамью и задумалась, подперев рукой щеку. Другой рукой она поглаживала живот – то собирая в кулаке складки шерстяной туники и шаровар, то отпуская.

Она уже пятый месяц не слышала ничего о Феофано и ничего, что творилось в большом мире, – в горах расцвела весна: на лугах и склонах раскрылись влюбленные цветы, навстречу близкому солнцу, защебетали влюбленные птицы. А воздух, казалось, можно было пить большими глотками, как живительный нектар. Но эти месяцы словно стерлись из ее настоящей жизни, были украдены – и ей еще предстоит тяжко расплачиваться за них.

Несомненно, предстоит – как она теперь посмотрит в глаза Фоме; если еще увидит его! Впрочем, может, ей повезет и его убьют раньше…

И Феофано, соль ее жизни, соль земли, – как там она? Может, царица амазонок уже погибла?

“Нет, она должна быть жива, я чувствую… Мы взываем друг к другу непрестанно, и говорим мыслью и сердцем во снах: иначе я не смогла бы жить…”

Феодора встала со скамьи и пошла по узкой извилистой тропинке в дом, среди терновника, цеплявшегося за ее штаны и юбку. Ей сейчас хотелось побыть с детьми, самой живой памятью о прошлом, – покатать их на лошадях под охраной Леонида, Теокла или других своих воинов: Валент этого не запрещал.

Когда Валент уезжал, Феодора одна последовала за ним до того места, где его ждали лошади и охрана, – со своей остальной семьей он простился еще в доме. Вард не боялся Валента, но и не желал сходиться с ним, дичился, не говоря о сестре; и Феодору это почему-то радовало…

Когда ее похититель садился на коня, она вдруг схватила лошадь под уздцы, точно захотела удержать этого неукротимого всадника. Вдруг ее пронизала тоска при мысли о том, что он может погибнуть: не страх за себя и детей, а тоска о нем, как о самом дорогом человеке!

Валент неожиданно склонился к ней и порывисто поднял к себе в седло. Должно быть, все увидел на ее лице. Феодора обхватила его за шею и всхлипнула.

– Не плачь, малышка, – он ласково утер ее слезы. – Я вернусь!

– Возьми меня с собой! – неожиданно вырвалось у нее; Валент изогнул черную четкую бровь, и изумленная усмешка раздвинула губы под черными усами. Но он не засмеялся над ней. Наверное, понял ее неудержимое стремление к свободе, самую высокую детскую мечту!

– Там слишком опасно, – мягко сказал младший Аммоний; они крепко обнялись и поцеловались, потом он спустил жену на землю.

– Я буду скучать, – сказала она, сглатывая слезы.

Валент ласково кивнул.

– Я вернусь, моя царевна!

Потом он взглянул на своих людей, и словно бы тотчас забыл о ней – мужчина, выезжающий навстречу опасности!

Всадники хлестнули коней и с гиканьем сорвались с места; только тени их, казалось, остались там, где они только что прощались с хозяйкой.

Феодора погладила рукой воздух – и опустилась на колени, спрятав лицо в ладонях.

Она плакала долго, обильно – о Валенте, о Фоме, о Феофано, о всей своей жизни. Но когда успокоилась, смогла улыбнуться.

Феодора утерла слезы и, поднявшись, направилась в дом. На людях она плакать не будет.

Валент закончил свои дела – в Константинополе было опасно, но не более, чем везде: жизнь без опасности – не для мужчины!

Он помнил обещание и достал своей русской жене целую кипу книг, в покинутой библиотеке Буколеона. Библиотеку старых императоров никто не призирал сейчас; и тот, кто пожелал бы похитить и хранить в своем доме эти книги, стал бы преследоваться скорее не как вор – а как еретик…

Валент прекрасно понимал это, хотя сам даже не заглядывал в украденные свитки. Но туда, где его жена, католики не доберутся. Лезть высоко!

Валент шел по Месе – главной улице, некогда бывшей красой и гордостью Константинополя, – брезгливо и открыто сторонясь итальянцев и отворачиваясь от итальянских лиц; теперь, сделав все необходимое, встретившись со всеми, кто был нужен, младший Аммоний решил просто побродить по Константинополю и запечатлеть в памяти Город, который для него, как для всякого ромея и для тысяч людей во всем мире, оставался величайшим из городов. Но мечты этих тысяч разбились бы в прах, побывай они здесь сейчас.

Фома Нотарас сказал бы, что в Константинополе стало еще отвратительней с тех пор, как он описывал город жене; и его закаленный соперник согласился бы со всеми брезгливыми впечатлениями изнеженного патрикия.

“Надеюсь, Мехмед наведет тут порядок”, – подумал Валент, глядя на кучи гниющих отбросов, высившиеся у стен дворцов и особняков, и людей, которые копошились в них вместе с крысами; в Городе необыкновенно прибавилось одетых в лохмотья и изъязвленных от голода и болезней нищих. Совсем недавно многие из них были горожанами, гордившимися своим великим домом! Сейчас же эти греки, пожалуй, готовы были превратить в хлеб все золото Константинополя – но, к счастью, как царь Мидас, не могли творить никаких чудес без воли на то богов…

Валент направился в Золотой Рог – посмотреть на море: к морю его не так тянуло, как в горы, но посетить знаменитую бухту, окунуть руку в воды Пропонтиды было для всякого грека чем-то вроде паломничества.

Валент спустился к самой кромке моря и, прищурив глаза, отвыкшие от ярко золотящейся морской зыби, стал смотреть на корабли, по вантам* которых карабкались маленькие люди, что-то делавшие со снастями. Валент не слишком разбирался в морском деле – он был не очень любопытен к тому, чем не занимался всерьез, – но ему всегда нравилось наблюдать мужчин, увлеченных опасным делом.

Он попытался читать названия – но они или были просто вырезаны в дереве и издалека не читались, или позолота потускнела. Но вдруг золотые греческие буквы на борту одной из галер засверкали так ярко, что он прикрыл глаза рукой. Отняв руку от лица, младший Аммоний посмотрел на судно: это была небольшая галера, изящная, как женщина, с белыми лебедиными парусами.

Валент улыбнулся. “Хороший хозяин, – подумал он. – Конечно, он влюблен в свой корабль, как настоящий моряк!”

Потом Валент различил название судна, и улыбка сошла с его губ.

“Василисса Феодора”, – гордо, бесстыдно было начертано на борту.

– Ого! – тихо воскликнул Валент.

Кажется, он задержится здесь дольше, чем думал… жене придется поскучать.

* Канаты, ведущие от бортов парусного судна к мачтам.

========== Глава 83 ==========

“Василисса Феодора” не была тяжелым боевым кораблем – но быстроходным судном, служившим комесу тогда, когда требовалась скорость передвижения и сообщения. Конечно, временами галера служила ему и в торговле – при перевозке редкого и дорогого товара, который не занимал много места и мог быть без большого труда спрятан от чужих глаз: такого, как пряности, в жарких местах незаменимые для хранения мяса и рыбы, а не только как приправа, и духи – незаменимые и в жарких местах, и в других, по всей Европе. В иных городах, таких, как Париж, нельзя было из дому выйти без надушенного платка, который приходилось все время держать у носа. Комес Флатанелос особенно радовался теперь, что Город строился иначе, во времена чистоплотных римлян, привыкших к благоустройству, которое должно было служить всем – от высших до низших; и величина его, и планировка, и близость моря не позволяли одряхлевшему Константинополю прийти в такое же состояние, как здравствовавшие европейские столицы. Но лучше уж смерть, чем такое здравие!

Леонард Флатанелос не бывал в Византии уже более года; и более полугода не сообщался с ее столицей. Не только волею императора – но и волею обстоятельств, которые задержали его вдали от родных берегов. Он едва не попал в плен к берберам; потерял почти все свое состояние, хотя никогда не хранил свои ценные бумаги и товары в одном месте. Но море разлучило его с его друзьями и банкирами. Судьба морехода – нет ничего переменчивей!

Потом комесу удалось почти поправить свои дела; и вот теперь море принесло его домой. Он хотел пережить агонию Города вместе с ним – и надеялся, что окажется полезен. Император мог сменить гнев на милость за это время: и Леонард, лучше Константина осведомленный о положении своего государя, надеялся, что тот не прогонит его сейчас и позволит служить себе открыто.

Леонард прибыл в Константинополь на борту “Василиссы Феодоры” – он полюбил этот корабль чужого образца и чужой работы, как когда-то свой дромон, прославлявший Константина Палеолога. Но выходить в море на устаревшем дромоне теперь было так же неудобно, некстати и опасно, как махать обветшавшим флагом перед носом у молодых, хищных врагов.

К тому времени, как Валент Аммоний заметил в Золотом Роге его галеру, названную в честь любимой, Леонард Флатанелос тоже успел побродить по Константинополю – и был столь же горестно поражен видом Константинополя. Конечно, он помнил, каким покидал его; но в памяти комес хранил свою великую мечту, и столкнуться с действительностью было тем больнее.

Они не встретились с Валентом на главном форуме Города, где была все еще выставлена бронзовая с золотом статуя Феодоры Константинопольской: хотя могли бы встретиться, потому что оба приходили полюбоваться образом этой русской Елены. Только Валент делал это в сумерках, словно бы стыдясь; а Леонард – ясным утром, на глазах у всех поцеловав свою руку и приложив ее к холодному колену своей богини. Он был рыцарем в своем праве; тогда как Валент вором, и сознание этой кражи тяготило восточному воителю печень, хотя он ни перед кем не повинился бы открыто.

Леонард направился в Большой дворец как раз тогда, когда Валент грабил библиотеку Буколеона. Стражи, стоявшие у дверей, не узнали героя: и Леонарда это почему-то обрадовало…

– Я – комес императора, возвратившийся из плавания, – сказал он, своими честными карими глазами посмотрев в лицо сначала одному стражнику, потом второму. – Мне нужно видеть государя.

Копья, скрестившиеся перед ним, разошлись, и воины молча заняли свои места у дверей, копье к ноге. Не было никакой возможности проверить слова Леонарда – но не было возможности проверять и других немногочисленных слуг престола, остававшихся у Константина: однако лучшей охранной грамотой им служила преданность василевсу. Греческий комес и владетель корабля приплыл назад в Константинополь, сейчас, – какое еще может оставаться недоверие?

Леонард направился прямо к покоям Константина: он шел, не замечая уже ни смрада, ни грязи, ни пустоты дворца, лишившегося и многих сокровищ, и многих придворных, отиравшихся около этих сокровищ. Грудь комеса согревало и теснило чувство, выше которого не может быть: чувство братства и дома. Он был дома! И знал, что его государь и отец примет его так, как и следует встречать сына после бурных странствий.

Стража у дверей императорской спальни узнала его – и обрадовалась, хотя прогоняли его с проклятиями. Леонарда впустили тотчас же: государь был у себя.

Константин сидел за столом, погруженный в чтение Библии, – и Леонард поймал себя на мысли, как трудно деятельному и храброму василевсу сидеть на месте, даже за святой книгой: когда он, должно быть, порывается спасать все на свете! Рука государя, украшенная перстнями, перебирала густые светлые волосы, падавшие на глаза; потом сжала их и застыла: сжатый кулак подрагивал. Леонард, неслышно остановившийся за спиной императора, скорбно и сочувственно сдвинул брови. Константин даже не заметил гостя, гнетомый своими мыслями!

Потом вдруг великий василевс пошевельнулся и обернулся к Леонарду – тот не шумел, не двигался, и Константин, должно быть, почувствовал взгляд в спину, как воин, чувства которого предельно напряжены…

Император встал. Он постарел и словно бы ссутулился за то время, что они не видались: но когда расправил плечи, сделался прежним. Константин улыбнулся, глядя комесу в глаза: тот улыбнулся тоже. Не нужно было никаких слов!

– Я знал, что ты вернешься, – наконец произнес великий василевс. – Но боялся, что ты опоздаешь… Если бы ты знал, сколько раз я досадовал, что прогнал тебя!

Он помолчал: голубые глаза, ласкавшие возвратившегося героя, влажно заблестели.

– Теперь, когда ты вернулся, ты дорог мне еще более, чем когда победил на море своего родственника!

Он шагнул навстречу, простирая руки; воины замерли в долгом объятии. Потом Константин расцеловал комеса в обе щеки.

– Садись, – он отвернулся, чтобы не позволить чувствам, недостойным мужа и императора, захлестнуть себя. – Ты голоден?

– Да, – просто ответил Леонард: первое слово, которое он произнес за всю встречу.

– Тогда поешь со мной, – сказал Константин.

Им принесли грубого хлеба и вина; и они преломили этот хлеб и выпили вино, заново причащаясь друг друга.

Когда Леонард выходил от императора, тот увидел в коридоре молодого придворного в длинной одежде, который чем-то привлек его внимание – может, тем, что был один! Потом комес узнал этого слугу и улыбнулся.

– Никита! Здоров ли ты?

Евнух смотрел на него как на заморское чудо – поднес руку к щеке, словно чтобы ущипнуть себя; но опомнился и запоздало просиял улыбкой.

– Комес Флатанелос! Я думал, что сплю!

Леонард рассмеялся и, без слов, шагнул вперед и обнял русского евнуха, как только что обнимал императора.

– Здорова ли твоя мать? – спросил он, когда снова посмотрел тавроскифу в глаза. Комес заметил, что Микитка еще вытянулся и похудел с тех пор, как они расстались: но похудел не от быстрого роста. Что же ест постельничий, когда даже император довольствуется солдатским хлебом?

Впрочем, постельничему как раз достаются куски с государева стола… тем, кто в городе, сейчас намного хуже.

– Как твоя семья? – повторил комес, видя, что Микитка забыл, о чем его спрашивали, рассматривая героя.

– Семья?.. Моя мать, – спохватился Микитка и, извиняясь, ухмыльнулся и потупился. – Моя мать здорова, господин, отец и брат тоже! Скоро еще один брат родится – или сестра; уж кого нам Бог пошлет…

– Еще один ребенок?..

Комес отступил от юноши и покачал головой. Он видел, что Микитка бодрится, прекрасно понимая, чем его семье все это грозит: но не мог утешать его фальшиво. Ложь этот русский юноша сочтет оскорблением – оскорблением своей стойкости!

Леонард снова коротко обнял евнуха; прошептал:

– Держись!

Он потрепал Микитку по плечу и увидел бледную улыбку. Комес кивнул евнуху – и, повернувшись, пошел прочь, мысленно восхищаясь им. Молодец, так бы держать до самого конца!

Покидая дворец, он подумал о Феодоре; и, поддавшись чувству, чуть было не вернулся спросить о ней Микитку. Но ведь тот сказал бы, если бы что-нибудь знал!

– Нет, не сказал бы, – прошептал комес; он улыбнулся, подумав, что слишком многих равняет с собой.

Юноша, а тем паче – евнух и не вспомнил бы о чужой возлюбленной спустя столько времени; даже если бы его попросили не забывать.

Леонард быстро вернулся и скоро нашел Микитку, на том же месте. Постельничий, как видно, стоял там в ожидании приказа: хотя сейчас был нужен государю больше как товарищ, чем как действительный помощник.

Микитка с удивлением посмотрел на вернувшегося комеса, который даже запыхался от спешки.

– Госпожа Феодора… Ты ничего не слышал о ней за это время? – спросил Леонард.

Вдруг его одолели страхи за свою далекую подругу – влюбленные так мнительны, даже самые храбрые из мужчин!

Микитка медленно покачал головой.

– Ничего не слышал, господин, уж не обессудь… Она как уехала из Царьграда вместе с мужем, так и поминай как звали! Наверное, у себя в имении, или еще где-нибудь… с Феофано!

– С Феофано, – прошептал Леонард, глубоко вздохнув.

Феофано! Что еще эта самозваная государыня натворила без него? Он надеялся, что она хотя бы жива… и еще сможет подать грекам пример стойкости, если не помочь им на самом деле: и Леонард превыше всего надеялся, что Феофано не втянула в беду свою филэ!

Внезапная сильная ревность к этой странной и сильной любви уколола его; но тут же Леонард тряхнул головой, отгоняя ее. Тот, кто истинно любит, должен принимать дорогую женщину такой, как она есть, – и филэ совсем не то, что союз с мужчиной!

Леонард нахмурился и, вспомнив о Микитке, безмолвно наблюдавшем его, кивнул евнуху и пошел прочь. Нужно было разгружать корабль… и опять устраиваться в негостеприимном отчем доме!

Вечером, перед тем, как идти отдыхать, Леонард еще раз пошел на Августейон, поклониться ее статуе: тоска о Феодоре, пробужденная встречей с московитом, близко знавшим ее, не давала ему покоя. Уже темнело, но Леонард не боялся ночного Константинополя – как почти никогда не боялся за себя!

Он безошибочно нашел статую среди многих других – единственную из всех, несравненную. Леонард улыбнулся, на глаза навернулись слезы – мастерство скульптора было так велико, что в сумерках, смягчивших линии тела и складки платья, изваяние казалось почти живым, живой женщиной… или женщиной, явившейся сюда и застывшей в бронзе здесь, на форуме, добровольно и навеки подарив себя Константинополю.

Леонард подошел к статуе и протянул руку, чтобы коснуться ее ног, – как вдруг увидел, что он не единственный почитатель Феодоры Константинопольской, которого не испугали ночные грабители и турецкие лазутчики!

Огромная тень, точно демонический пес, служитель кого-нибудь из богов мрака, метнулась к нему – и в следующий миг Леонард ощутил хватку железной руки, притиснувшей его к пьедесталу статуи возлюбленной; холодное лезвие кинжала прижалось к обнаженному горлу.

Враг тяжело дышал; Леонард видел, как совсем близко горят безумием черные глаза. Еще один влюбленный! Такое безумие насылала только любовь!

– Я так и знал, что ты будешь ошиваться здесь, – пробормотал неизвестный; острие кинжала прокололо кожу, и Леонард ощутил, как его обожгла собственная кровь, заструившаяся из ранки. Он закрыл глаза.

– Убей… убей безоружного, если сможешь, – прошептал он. – Коли, если хватит совести!..

Хватка руки на его плече сжалась еще крепче; а потом вдруг его отпустили. Леонард открыл глаза – и понял, что по-прежнему не может двинуться: взгляд неизвестного ревнивца приковал его к месту. Тот смотрел на Леонарда с яростной жадностью троянца, которому наконец попался, один и без оружия, ненавистный Ахилл.

– Комес Флатанелос! – сказал этот ромей; он тихо рассмеялся, показав белые зубы – лицо было очень смуглое, окаймленное черной бородкой. Красавец восточного типа, с македонской дикостью!

И с македонскими понятиями о чести. Он опустил кинжал – потом кивнул своему противнику.

– Ты прав, такое убийство недостойно мужчин и благородных людей! Лучшие должны честно сражаться с лучшими, и тогда судьба оставит в живых достойнейшего!

– Ты слышал обо мне? Кто ты? – спросил Леонард; он протянул руку к горлу, но потом опустил ее. Эта царапина подождет.

– Мое имя Валент Аммоний, и я муж этой женщины, чью статую ты пытался приласкать! – все с тою же прямолинейностью ответил неведомый македонец, сверкнув черными глазами.

Но Леонард забыл о его грубости, осознав смысл сказанного. Он сел прямо на холодный камень площади, беспомощно подняв глаза на соперника.

– Муж? Но как это может быть – она замужем за патрикием Нотарасом!

Македонец рассмеялся.

– Как прекрасно ты осведомлен о ней! Я вижу, что угадал – ты ее давний поклонник! Она знает тебя, конечно же, героический комес?..

Леонард прикрыл глаза рукой.

Потом покачал головой.

– Нет, мы почти не знакомы.

– Почти! Тут не бывает почти: или знакомы, или нет, – заметил Валент Аммоний: если он назвал Леонарду свое настоящее имя. – И я чувствую, что ты мне лжешь: вы хорошо знаете друг друга!

Леонард медленно встал. Теперь он обрел самообладание.

– Я прошу тебя… не обижай ее, если ты и вправду ее муж!

Теперь не время было драться или страдать за себя: он боялся за Феодору, которая, несомненно, действительно попала в руки к этому безумцу.

– А есть причины обижать? – спросил Валент, пристально глядя на комеса.

– Нет! Никаких причин… она была верной женой патрикия, и, конечно, сейчас верна тебе! – воскликнул Леонард, отворачиваясь.

Ему было так больно, так тяжко, что он еще не понимал, как держится, как может спокойно говорить. Как будто в груди проворачивали тупой нож: такого горя и ужаса Леонард не испытывал даже тогда, когда убил своего предателя-брата! Как будто угас огонь последнего очага на этой земле, и наступила вечная ночь!

– Я знаю, что она мне верна, – сказал Валент: он, видимо, успокоился. Леонарда это тоже немного успокоило.

Потом вдруг демонический пес опять изготовился к прыжку: Леонард чуть не отшатнулся. Валент сгреб его за грудки одной рукой, все еще сжимая другой кинжал, попробовавший крови соперника:

– Но если ты хотя бы попытаешься…

– Нет! – поспешно воскликнул Леонард. – Я хочу ей только счастья!

Несомненно, это было так: дикие черные глаза приблизились, и приблизился кинжал, который Леонард ощутил теперь у своей груди.

Потом новый муж Феодоры отпустил его – и быстрыми крупными шагами удалился, растаяв во мраке.

Оказавшись один, Валент остановился – и, словно плохо сознавая себя, медленно поднял к глазам кинжал. Кровь, черная в темноте, уже загустела, но еще не успела засохнуть.

Валент улыбнулся – а потом слизнул ее: крови было совсем немного, пока чуть-чуть! Он убрал кинжал в ножны.

А затем, уже успокоившись, зашагал прочь. Жена просила еще и бумаги, писать записки, – и Валент проследит, чтобы это оказалось именно то, что она говорила: и даже прочтет ее размышления. Наверное, ей это понравится.

========== Глава 84 ==========

Феофано оправилась к середине весны – но до прежней формы ей было далеко: хотя она не жалела себя и упражняла руки, натягивая лук, меча копье и рубя деревянных болванов мечом, еще до того, как ребра и нога полностью срослись; начала садиться на лошадь еще до того, как смогла отбросить палку.