Текст книги "Ставрос. Падение Константинополя (СИ)"

Автор книги: MadameD

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 78 страниц)

– А дети? Слуги и воины? – спросила она.

– Я никого не забыл, – ответил ромей. – Потом ты проведаешь их, если хочешь.

Опустошив миску, – рис с мясом, пряностями и сушеными абрикосами ей понравился, – она легла, послушавшись своего измученного тела.

Валент погладил ее по голове большой горячей рукой.

– Можешь вздремнуть. Тебя никто не тронет.

– Чтоб тебе… сгореть, – прошептала пленница; но почти беззлобно. Она крепко уснула, почему-то поверив, что ее и вправду не тронут.

Валент слово сдержал. Короткий сон очень освежил и взбодрил пленницу. Она проведала детей, служанок – те были угнетены, но страх, казалось, пока отпустил их: словно бы они надеялись на свою госпожу. Феодора усмехнулась. Она стала разыскивать взглядом Тессу, боясь увидеть своих воинов: им-то каково!

Свернув лагерь, войско поскакало вперед; Феодора гнала от себя мысли, что ждет ее ночью.

Когда они остановились на ночлег, ее сразу же пригласили… вернее сказать, препроводили в палатку черного кентарха, которого можно было бы теперь назвать и черным хилиархом – тысячником! Валента не было довольно долго; но пока он отсутствовал, пленнице принесли еду, горячую воду и мыло, по которым она уже истосковалась.

Вдруг все поняв, она схватилась за кинжал.

Потом остыла и оставила оружие. Что пользы? И лучше уж чистой встретить свою судьбу, какова бы та ни была!

Феодора как следует вымылась и опять надела свое пропотевшее платье; не мешало бы сменить нижние повязки и рубашку… но где добудешь другую одежду? Только просить у Валента!

Вход в палатку закрыла чья-то огромная тень; и в следующий миг, пригнувшись, вошел ее победитель.

Феодора отпрянула; она выхватила кинжал прежде, чем разум приказал остановиться. Валент замер, глядя на московитку, – глаза его блестели в темноте; потом блеснули в улыбке зубы.

– Я понимаю, что тебя это возбуждает, – сказал он. – Но мы поиграем в другой раз. Убери кинжал!

Феодора отступила на шаг, когда он приблизился, и взмахнула ножом; но слабо, слабее, чем ожидала от себя. Валент рассмеялся.

– Отдай, – сказал он, протягивая руку.

Феодора заткнула кинжал обратно за пояс.

– Как хочешь, – сказал черный кентарх.

Он подошел к ней вплотную и погладил по щеке. Феодора почувствовала, что он тоже тщательно вымылся, и даже умастил себя благовониями.

– Я не хочу, – сказала она, с ужасом чувствуя, как унизительно звучат ее слова.

– Нет, ты хочешь, – мягко ответил Валент, глядя ей в глаза. – Ты давно желаешь меня, и сражаешься сама с собой!

Он вдруг схватил ее и уложил на кошму. Феофано делала так же, но она была напористей, яростней! Этот же просто уверен…

– Ты сжег наш дом. Ты убил Олимпа, – всхлипнула Феодора, отворачивая голову, чтобы избежать поцелуя.

– Нет, я к этому непричастен, – вдруг сказал Валент. И почему-то московитка опять сразу поверила. – Я слышал, турки разбили твою статую? – прибавил он. – Варвары! Я никогда бы так не сделал!

Феодора слабо попыталась оттолкнуть его; когда Валент сжал ее в объятиях, забилась сильнее, отчаяннее. Валент стиснул ее так крепко, что чуть не треснули ребра.

– Ты можешь сопротивляться сколько угодно, – прошептал он, опаляя тяжелым дыханием ее шею. – Я все равно возьму тебя, но ты причинишь себе лишнюю боль! Я не хочу доставлять тебе страдания!

Феодора поняла, что так и будет. Ее никогда еще не брали силой – даже тогда, в первый раз, она уступила Фоме сама, боясь этой боли, самой унизительной для женщины!

– Вот и хорошо, – нежно прошептал Валент, чувствуя, что она затихла. – Я знаю, как любить женщин… тебе понравится.

Он стал ласкать ее шею горячими губами; потом вдруг приподнялся и разорвал на ней рубашку. Феодора вскрикнула, но боли не было. Похититель принялся ласкать и целовать ее грудь. Он шептал ей страстные слова… может, греческие, может, на других языках, которых она никогда не слышала; потом горячая рука проникла под ее шаровары, под нижнюю повязку. Феодора дрогнула, сжала его руку коленями, но потом прекратила сопротивляться. Валент ласкал ее так же долго и умело, как это делал муж, в самую первую ночь; но она больше не была девушкой, и узнала страсть… Валенту не потребовалось никакого масла!

– Готова для меня… я всегда знал, что ты только для меня, прекрасная Феодора, – страстно прошептал военачальник. Он обнажил ее; затем приподнялся над ней и быстрыми движениями разделся сам, пожирая ее своими черными глазами. Потом схватил ее за ягодицы и прижал к себе; Феодора невольно обхватила его широкие плечи, на которых почувствовала свежие шрамы. Она всем телом ощутила его жар, его мощь, которые против воли вызвали в ней восторг…

– Наконец-то моя, – пробормотал Валент.

Он овладел ею быстро; и он так ее хотел, что несколькими движениями достиг блаженства. Феодора вскрикнула и, не удержавшись, вознеслась – или низринулась в бездну следом за любовником.

Он прижимал ее к себе, приподняв ее бедра, пока ее тело не прекратило содрогаться.

Потом Валент оставил ее и лег рядом, тяжело дыша; когда Феодора попыталась отползти, схватил и снова прижал к себе.

– Я тебя ненавижу, – прошептала она, отворачиваясь; голос дрожал, и она безнадежно плакала. Валент утер ее щеку большим пальцем.

– Это не так, – мягко сказал он, поцеловав ее в шею. – Ты не можешь ненавидеть меня сейчас, или ты будешь очень страдать!

Его слова, как слова всякого азиата, могли иметь множество смыслов – как поверни! Феодора закрыла глаза.

– Ты хочешь потребовать за меня выкуп?

Но в голосе ее прозвучала та же безнадежность. Валент рассмеялся.

– Зачем мне выкуп, моя маленькая царевна? Золото – мусор, игрушка женщин! Любовь – нет.

Он помолчал.

– Мы с тобой никогда не разлучимся, знай это!

И Феодора опять ощутила, насколько ее похититель серьезен.

Валент заснул, обнимая ее; когда он затих, московитка отодвинулась, чтобы высвободиться, и теперь смогла это сделать. Она положила руку на рукоять кинжала, глядя в лицо спящему, – потом опустила руку. Она легла.

На шее она нашарила свой амулет – Валент, конечно, рассмотрел его, но оставил ей. Неловко прикрывшись одеждой, московитка заснула; слезы высохли на ее щеках.

========== Глава 80 ==========

Феофано скоро стало хуже – и Марк сидел около нее, точно мать около больного ребенка; он отдавал ей все силы, которые сохранил в бою. Сам он отделался легкими ранами, хотя перебил множество врагов, с великою ненавистью и искусством, равным которому могли похвалиться немногие; но сейчас спартанец готов был воскресить всех, кого с такой гордостью убил, только бы царица поправилась.

Она получила несколько ран и потеряла немало крови; но опаснее ран были переломы. Перебитые ребра пришлось стянуть так туго, что царице было тяжело дышать, не говоря о режущей боли в груди; и сломанная правая нога причиняла ей муки при малейшем движении. Как и другим таким бойцам, ей прикрутили к лодыжке прочные палки, и Марк добыл ей в соседнем лесу толстый платановый посох, на который она опиралась, вставая с ложа. Он знал, что Феофано ни за что не позволит носить себя на руках. Как он любил ее за это!

Но вставать она могла только поначалу – потом все тело охватила лихорадка, и Феофано впала в забытье, которое изредка прорывалось бредом. Марк слышал, кого она призывает в бреду, – и улыбался, и держал царицу за руку, несмотря на это.

Конечно, как всякий глубоко влюбленный, он мечтал о взаимности тем упорнее, чем недоступнее была его мечта; и иногда он надеялся, что… Нет! Это будет ужасное предательство, за которое и небеса проклянут его, и сама возлюбленная, если узнает. Марк будет нести свой крест, пока жив, и лелеять свою надежду на воздаяние за порогом смерти. Ему остается только это – пока жива Феодора, и пока Феофано занимает свой престол!

Когда Феофано открывала глаза, Марк подносил ей пить, и пытался отвечать на бессвязные вопросы; но боялся ее растревожить. Она даже дышала с таким видом, точно сломанные ребра вонзались ей в печень! Сам же он чем дальше, тем больше тревожился: тех, кто был послан к дому Кассандры и в имение младшего Аммония, к его дочерям, ожидали самое большее через двое суток. Конечно, если силы изменят им или случится непредвиденная задержка – столько всего может произойти, не считая столкновения с предателем Валентом!

Спустя полдня Марку все-таки потребовалось короткое время для сна – и тогда его сменил Фома, страдавший более душевно, чем телесно. Этот мнительный, тонкий человек был создан для созерцания, писания и размышления, но никак не для решительных действий и войны!

Когда у Феофано спал жар и она проснулась, наконец обретя способность ясно мыслить и говорить, то увидела около себя Дионисия. Он улыбнулся ей; и Феофано так обрадовал вид этого угрюмого и красивого бесстрашного горца, что она потянула его к себе ослабевшей рукой. Дионисий понял и, склонившись к царице, сердечно обнял ее и поцеловал.

– Мы боялись, что потеряем тебя, – сказал он.

– Не хуже ли нам было бы потерять тебя! – возразила Феофано, улыбаясь с усилием, глядя на его перепеленутую грудь, из которой совсем недавно извлекли стрелу. Дионисий утер пот с ее лба.

– Я другое дело, – серьезно ответил он. – Я тактик, а ты стратег, правитель! И лучший, какого я знал!

Феофано закрыла глаза.

– Посланные еще не возвращались?

– Нет, – ответил Дионисий.

Он отвернулся и замолчал. Ведь дело шло и о его семье, а не только Фомы и царицы!

Хотя почему-то старшему Аммонию казалось, что Кассандра и его дочери в меньшей опасности, чем любовница Феофано.

Он помнил, как его брат смотрел на эту московитку; и порою досадовал, что она вообще появилась в Византии. Сколько бед от женщин, а тем паче – от чужих женщин, пленниц или гостей, все равно!

Феофано глубоко вздохнула, поморщившись, – потом попросила:

– Помоги мне сесть.

И когда села, попросила напиться. И тогда уже стала спрашивать:

– Каковы наши потери?

Пока она металась в бреду и просто лежала, перемогаясь и страдая, василисса слышала вокруг себя многочисленные стоны и жалобы. И сейчас они долетали до нее, несмотря на то, что толстые стены персидского шатра, крытого шкурами, ограждали ее слух от мучений своих воинов; и никто, кроме близких и слуг, не смел входить туда без позволения…

Дионисий покусал губы, размышляя, как ответить, – потом сказал напрямик:

– Потери очень тяжелые, василисса. Не менее трехсот человек убитыми, из них более сотни – конники, конные лучники…

Конные лучники были великим преимуществом армии, что у греков, что у азиатов, что у османов: и на то, чтобы выучить такого бойца, требовалось много больше сил, чем на простого пехотинца. Фаланга была сильна более сплоченностью, чем искусством каждого отдельного воина: как силен сплоченностью был народ, в сравнении с изощренной, обособившейся аристократией.

– Сколько потеряно ранеными, вы еще не считали, конечно, – сказала Феофано, помолчав.

Дионисий качнул головой. Нет, не считали; и с тех пор, как он узнал то, что докладывал царице, несомненно, умерло еще немало солдат.

Феофано слабо улыбнулась.

– Радует одно… Что, по крайней мере, Ибрахим-паша еще долго не осмелится напасть. Валент оказал нам большую услугу!

Дионисий стиснул зубы.

– Как бы не переметнулся к другому паше, посильнее или повыгоднее… Или к самому Мехмеду!

Феофано, после мучительного раздумья, покачала головой.

– Нет, мой друг, он так не сделает. Валент сейчас, как мне кажется, застрял на распутье, без царя и без веры… Теперь, предав нас… может быть, в горячности или не желая подчиняться женщине… он не знает, к чему приложить свою силу: но открыто служить врагу не будет, не таков! Может быть, опять уйдет в наемники – или попытается захватить земли, оставшиеся без господина, где-нибудь в Каппадокии* или Армении. Ведь ты знаешь, что сейчас турецкие и византийские границы меняются каждый день: была бы храбрость ставить свои знамена!

Дионисий кивнул.

– Пожалуй.

Потом Феофано опять легла; она вдруг отвернулась от своего товарища.

– Как мне тяжело, – простонала она сквозь зубы. – Господи! И как подумаю, что еще много дней, а то и недель мне быть слабее ребенка… Не понимаю, как воины выдерживают подобное положение, – ведь оно убивает боевой дух так же верно, как страх перед врагом!

– Смотря к чему ты готовишь себя, – заметил Дионисий. – Нужно не прекращать бороться, и духом, и телом! Беспомощность тоже может сделать воина сильнее – это испытание другого рода!

Феофано кивнула, бледная и сосредоточенная.

Потом велела:

– Ступай отдохни, не пересиливай себя сейчас… А ко мне позови Марка, если он проснулся! Пусть поможет мне встать, я хочу выйти к солдатам!

Гиппарх одобрительно улыбнулся и, кивнув, встал и ушел.

Спустя короткое время появился Марк: он шагал не очень твердо, и был тоже бледен, но его зеленые глаза засияли от радости при виде очнувшейся василиссы. Он не сразу помог ей встать, хотя слышал приказ, – преклонив колени у ее постели, лаконец долго сидел, прижимая ее руку к губам, потом ко лбу. Его любовь изливалась так безудержно, так щедро, что Феофано даже ощутила себя виноватой…

Потом она свела брови, запретив себе думать о невозможном. Марк оказался способен на такую любовь именно потому, что оказался способен установить эту границу для своей чести! Великие душой люди велики во всем…

Обняв Феофано за талию, Марк с великой осторожностью поднял ее с ложа и вложил ей в руку посох; стиснув зубы, она выпрямилась. Подволакивая правую ногу, опираясь вместо нее на палку и держась за плечи Марка, Феофано направилась к выходу из шатра. Только два раза она издала стон; но когда показалась наружу, была полна самообладания.

Вокруг шатра, на жухлой, побуревшей от крови траве, на подстилках и на голой земле лежали раненые и просто истощенные битвой воины. Феофано заметили не сразу – но когда это произошло, все головы стали поворачиваться к ней, точно навстречу волшебному сиянию. Люди улыбались, поднимали руки, привставали – будто один вид предводительницы мог даровать им исцеление.

И Феофано поняла, какими глазами ее подданные смотрят на нее, – они видят не ее, патрикию знатного рода, интриганку, извращенную прелюбодейку, невольную мужеубийцу и детоубийцу, а свою великую последнюю надежду… Императрица Феофано есть то, что хочет видеть в ней ее народ!

Она подняла руку, и воины разразились приветственными кликами. У Феофано на глазах выступили слезы.

– Братья, – сказала она. – Дети! Вчера мы одержали великую победу, и это зачтется нам всем, вы слышите? Может быть… мы ничтожны в сравнении с нашими предками; может, ничтожны в глазах людей… но в глазах Бога мы больше всех, кто жил до нас!..

Феофано протянула руки, словно обнимая всех, кто сейчас не мог встать и коснуться ее, – и вдруг поняла великую справедливость своих слов. Человек, умножая свои знания и искусства, испытывая себя и Бога в битвах, с каждым столетием становится все больше и больше; и даже душа предателя растет, потому что он предает много больше, чем раньше!

Феофано было уже тяжело стоять, но она, справившись с собой, опираясь на Марка, обошла раненых, которые лежали ближе всего к царскому шатру; и она пожала много рук и приняла много поцелуев. Воины целовали ее одежду и плакали. И когда царица возвращалась в шатер, чтобы тоже лечь, ей казалось, что ее шаги легки, как поступь ангела.

Но стоило ей опуститься на свое ложе, как воодушевление сменилось унынием. Феофано заплакала; и Марк сидел рядом, не находя слов, чтобы ободрить ее. Теперь Феофано страдала за свою возлюбленную и боялась за нее.

Еще не вышел срок, в который посланные должны были вернуться, даже если с Феодорой, семьей Дионисия и дочерьми Валента все благополучно; но Феофано уже мучилась ужасным предчувствием и кляла все на свете.

– Если это он… если он, я разыщу его и убью, где бы он ни был!..

Марк сжимал кулаки. Как он хотел бы выполнить эту волю василиссы! Но сейчас они были бессильны. И даже если узнают страшное, едва ли смогут что-нибудь теперь сделать.

Вынужденное бездействие убивает сильных людей – быстрее и легче, чем слабых: сильные сгорают изнутри…

И когда подходили к концу третьи сутки после сражения, все в греческом лагере уже поняли: случилось несчастье. Или Валент опередил посланных Феофано, или турки: неизвестно, что ужасней!

Посланные вернулись на четвертый день. Феофано сидела в постели и вяло ела – желудок принимал только похлебку и размоченный белый хлеб. С ней был Дарий: мальчик внимательно и чутко следил за своей царицей, точно был рожден для прислуживания греческим правителям, когда они оправлялись от своих буйных деяний!

Полотнища шатра раздвинулись, и вошел Фома Нотарас: солнце позолотило его волосы и белый плащ. Архангел! Но когда Феофано увидела лицо брата, она поняла, что это ангел смерти…

Она выронила ложку на покрывало.

– Что случилось?..

– Приехали наши вестники – они все целы, только двое потеряли лошадей, – убитым голосом сказал патрикий: он опустился на колени и закрыл лицо руками. – Царица небесная, сестра!..

Феофано сбросила миску на пол, и глиняные черепки с остатками супа разлетелись по ковру. Она чуть не вскочила, но от боли, пронзившей ногу, с воем раненого зверя упала назад на ложе.

– Феодоры и детей нет? И Кассандры тоже?..

– Нет, – всхлипнул патрикий; он начал терзать свои волосы. – Их искали в доме Дионисия, потом в доме Валента… Оба дома опустели, только слуги остались, которые до сих пор трясутся от страха… Они думают, что уцелели чудом! И, пожалуй, это так!

– Что случилось? – медленно произнесла Феофано: говорить получалось с усилием, как и думать. Она еще не осознала всей величины беды, которая постигла их, и потому была мертвенно спокойна.

– Валент увез мою жену и детей, это несомненно, – ответил Фома. – Домашние слуги Валента видели все!

Он наконец встал, но едва держался на ногах.

– А Кассандра… Кассандра и дочери Дионисия уехали своей волей: они, по-видимому, приезжали, чтобы забрать Софию и Агату. Это моя жена придумала, не иначе, – или сама Кассандра; теперь неважно… Но эти глупые женщины сами отдали себя в руки Валента, как будто по велению судьбы!

Феофано сжала виски кулаками.

– Так… – проговорила она сквозь зубы. – Значит, Валент благородно отпустил Кассандру и ее девочек… Не иначе, потому, что они больше не нужны! Может быть, боялся, что девицы Кассандры не выдержат трудностей дороги, в отличие от моей крепкой славянки, – или ему больше некому их продать… Наверняка Валент предназначал моих племянниц Ибрахиму-паше!

Фома сел рядом и взял сестру за руку. Дарий слушал их разговор, побелев, прижав руки к груди.

– Кассандра спаслась, но куда она направилась, слуги не сказали: может быть, к одному из зятьев… Но что они могут сделать?

Феофано откинулась на подушки.

– Сейчас – ничего. И я боюсь, что моя Феодора…

Фома сжал зубы.

– Ты боишься – а я уверен! Если бы не ты…

– Никто не виноват, – прервала его василисса. – Никто из нас. Нужно думать, что делать, и не тратить силы на самобичевание! Валент, я уверена, никогда их впустую не тратит!

– Если ты считаешь, что каяться – это потеря времени… – криво улыбнувшись, пробормотал патрикий. – Я думаю, Валент догадался и мстит мне!

Феофано ударила его по руке.

– Если бы ты не маячил перед ним с таким жалким видом столько дней!.. Тут самый последний дурак догадается!..

– Нет – он просто очень хотел ее, только и всего! – дернулся оскорбленный брат.

И только тут оба вспомнили о присутствии Дария.

Феофано яростно обернулась к юноше:

– Ты ничего сейчас не слышал – ты понял? То, о чем мы говорили, очень давнее дело, и тебя не касается!..

Дарий дрогнул, глядя ей в глаза, – конечно, Феофано солгала сейчас самым бесстыдным образом: но ничего другого ей не оставалось. Дарий поклонился: что он понял, осталось неизвестным.

– Конечно, василисса, – сказал юноша. – Сейчас нужно думать, как спасать моих сестер и госпожу Феодору!

Он встал с места; как-то странно посмотрел на Феофано и Фому, потом еще раз поклонился и выскользнул из шатра.

Оставшись вдвоем, брат и сестра взглянули друг другу в глаза. Азиат! Этим может быть сказано слишком многое.

– Как умерла твоя мать? – спросила Феодора. – Ты помнишь?

Мардоний покачал головой, потупив взор. Это был миловидный мальчик, похожий на Дария, но без его силы духа. Дарий ясно слышал голос своего духа и повиновался ему – а Мардоний еще не дорос до таких лет. Отец вовремя перехватил его развитие!

– Ты был еще мал? – спросила московитка, склонившись к мальчику: видя, что сам он голос не подаст.

– Да, госпожа, – ответил Мардоний. – Мне было три года. Матушка долго болела, а потом умерла.

Он посмотрел на Феодору – и она увидела тоску, которая гложет всякого сына, оставшегося без матери: еще больше, чем дочь! Он хотел, чтобы у него опять была мать!

Феодора прикрыла глаза.

“Уж не от родов ли она умерла? Или, может, Валент избил ее до полусмерти… они наверняка часто ссорились, особенно в последние годы; мальчику могли насказать чего угодно!”

Вдруг Мардоний поднял глаза; в следующий миг он встал и отпрянул от собеседницы. Феодора повернулась ко входу в палатку; конечно, это Валент.

Мардоний так спешил, что натолкнулся на отца, выходя; Валент, смеясь, придержал сына за плечи.

– Не беги так, упадешь и сломаешь ноги! Кто тогда будет тебя лечить?

Феодора стиснула зубы, чувствуя, как под взглядом похитителя щекам становится жарко. Валент очень серьезно раздумывал о ней; и был совсем бы не прочь, чтобы она лечила его детей. Как и чтобы рождала ему новых!

“Убил ли Дарий во мне способность зачинать? – подумала Феодора. – Или моя проклятая плодовитость победит? Чего он хочет?..”

Валент присел рядом и привлек ее к себе, как свою законную собственность.

– Скоро мы остановимся на долгий отдых. Тебе и всем нашим детям нужно оправиться.

Феодора засмеялась.

– Нашим детям, мой свет! Ты говоришь так, точно я твоя жена!

– А разве нет? – спросил Валент.

Он обхватил ее лицо ладонями и посмотрел в глаза.

– Вчера ночью ты стала моей женой! Ты знаешь, что так расторгаются даже церковные узы?

Феодора засмеялась сквозь слезы. У нее заболело сердце от тоски; она почувствовала, как теплые руки гладят ее по голове, по щекам, а потом ощутила теплое дыхание. Валент в первый раз поцеловал ее, раскрыв ее губы своими и касаясь языком ее языка; и Феодора ответила ему, сама не зная, почему. Может быть, от той же тоски, которая снедала и самого Валента, – он пытался преодолеть свое одиночество, обладая ею!

– Меня найдут… спасут, – прошептала пленница, задыхаясь, когда они оторвались друг от друга.

– Нет, никто не найдет… или найдут слишком поздно.

Валент увлек ее на кошму, осыпая поцелуями, и Феодора обняла его, прижимая к себе.

* Историческое название местности на востоке Малой Азии на территории современной Турции.

========== Глава 81 ==========

Кассандра вскоре подала весть о себе – она с дочерьми добралась до своего зятя: конного заводчика, который только недавно приобрел фамилию: в которую переделал имя своего деда. Так начинался не один знатный византийский род – но у этого ромея совершенно не было времени прославить свое новое имя. Для прославления лучше было бы ему зачеркнуть свое имя совсем: и взять новое, с приставкой “ага” или “бей”…

Дионисий отдал за него дочь не только потому, что за безвестным человеком она была бы в большей безопасности, – а еще и потому, что он начал делать себе имя так некстати.

У этого заводчика выгодно покупала коней сама Феофано, в бытность Метаксией Калокир; но военной силы он не имел совсем.

Дионисий долго думал, как поступить с женой и дочерьми, – и написал в ответ, чтобы Кассандра оставалась там, где есть. Как ни плохо было супругам в разлуке, а дому без хозяев; как ни тесно и неуютно в доме старшей дочери Дионисия Лидии, которая сейчас носила своего первенца, – стократ хуже теперь было женщинам путешествовать.

Сам старший Аммоний неотлучно оставался с Феофано и ее маленьким героическим войском. О ее победе прослышали и в Мистре, и в соседних городах и их окрестностях; и в лагерь потянулись люди, мирные жители и просто праздношататели, желавшие видеть удивительную женщину-воина и выразить ей свое восхищение. Марк цербером стоял на пороге ее шатра и не допускал до нее никого.

– Царица ранена и никого не принимает, – говорил лаконец.

Приходили и простые горожане, и родовитые – теперь, после подвига повстанцев, охотников приобщиться к этому подвигу и почесать языки нашлось очень много.

– Это… благоразумные! – с усмешкой говорила Феофано, когда Марк спроваживал гостей.

Когда василисса оправилась настолько, что смогла подолгу сидеть и ходить самостоятельно, пусть и с палкой, ей доложили о прибытии священников – католических!

– Это из самого Константинополя, – тихо и тревожно предупредил Дионисий, который явился к царице с докладом. – Лучше принять их, василисса.

– Из Константинополя?.. Конечно, там давно знают о нас!

Феофано приказала подать зеркало и быстро осмотрела себя: по губам скользнула усмешка. Конечно, она тоже думала сейчас о Жанне-деве. Она была во всем подобна ей – и во всем противоположна: ее никто не мог бы назвать целомудренной, но ее защищала знатная фамилия и греческая церковь… и близость султана, как ни удивительно.

Турчанки носили штаны, как и горянки и азиатки…

– И здесь не Рим! Здесь никогда не будет Рима… и его смрада! – свирепо сказала Феофано.

Она оглядела свой панцирь, зазвеневший зеркально гладкими пластинами; оправила рукава пурпурной нижней рубашки, обнажавшие мускулистые руки, иссеченные шрамами.

– Зови своих святых отцов, – наконец сказала она Дионисию.

Она потерпит их смрад… это ненадолго.

Священники провели наедине с царицей немного времени – и вышли раскрасневшиеся, обескураженные и подспудно разгневанные; что было неудивительно. Утирая пот, стекавший из-под плоских шапочек, они сели на лошадей и, ни с кем в лагере больше ни заговорив, уехали.

Дионисий тут же вернулся в шатер. Он поморщился – сильный тяжелый запах тел и одежд, годами державшихся в пренебрежении, еще стоял; и надолго застоится в стенах шатра, среди войлоков и ковров.

Военачальник сел напротив легкого деревянного кресла императрицы.

– Что они спрашивали?

Феофано улыбнулась. Она была взволнована, но хорошо владела собой.

– Мне думается, что эти католики знакомы с тем, как допрашивали Иоанну д’Арк, – ответила василисса. – Пытали меня, почему я надела мужское платье, почему вздумала начальствовать воинами… что бы новое придумали!

Дионисий не сводил с нее глаз.

– Несомненно, они придумали немало нового, – мягко сказал он наконец. – Будь очень осторожна, царица. Мне кажется, тебя только проверяли – хотели понять, что за женщина перед ними и насколько хорошо она защищена!

Феофано запустила руки в волосы, растрепав их.

– Бедняжка Иоанна не умела ни читать, ни писать, ни лгать – в отличие от ее инквизиторов! Но я не крестьянская девица!

Она побледнела от гнева.

– Представь себе – эти попы спрашивали, не вступала ли я в богомерзкие связи с женщинами!

Дионисий даже привскочил, широко раскрыв черные глаза. Потом опять сел, сцепив руки на коленях.

– И что ты сказала?

Феофано засмеялась.

– Я сказала, что ни в какие богомерзкие связи, – она подчеркнула последние слова, – я не вступала! Здесь им не Испания!..

– Они могли видеть твои письма, – сказал Дионисий.

Феофано подумала.

– Могли, – наконец согласилась она. – Но ты понимаешь, мой гиппарх, что эти письма будут иметь силу только тогда, когда я окажусь в их руках! До тех пор – что письма, что подделки, все едино! Они так изоврались, что уже никого неспособны убедить по-настоящему, кроме фанатиков!

Дионисий поклонился, в который раз восхитившись ее умом.

Феофано замолчала – так надолго, что Дионисий помрачнел.

– Ты очень тоскуешь по ней?

– Очень, – честно ответила Феофано. – Филэ… это значит навсегда отдать другой часть себя, и когда эту часть оторвут, ее ничем не возместить. Никакой мужчина, – быстро прибавила она, видя, что Дионисий хочет возразить, – никакой мужчина этого не может!

Дионисий кивнул.

– У женщин, должно быть, всегда так, кого бы они ни любили, – сказал он. – Вы никогда не можете ничего забыть… и любовь накладывает на вас неизгладимый отпечаток!

– Да, – ответила Феофано с блеском в глазах. – Мы никогда ничего не забываем!

Она замолчала – снова надолго, представляя себе, что испытывает сейчас ее подруга.

– Если я получу ее назад, – сказала императрица, – я получу ее только вместе с ним!

Дионисий кивнул: эти слова могли иметь множество смыслов.

– Но все может быть еще… глубже, чем ты думаешь, – заметил он. – Мы так давно ищем их, она так давно с ним, что может…

– Я понимаю, – усмехнулась Феофано.– Я к этому приготовилась! Пусть этим терзается ее муж: мы, женщины, ревнуем иначе. Мужчине очень страшно, что его женщина однажды будет принадлежать другому, который оставит свое семя в ней, – не правда ли?

Дионисий поклонился в знак согласия.

– Ну а мы не жертвуем свое семя! Мы только… приобретаем, на самом деле, – сказала Феофано. – И еще вопрос, кто кем обладает, – и кто в конце концов получит все!

– Женщина, – ответил Дионисий почти с благоговением. – Конечно, женщина.

В эти минуты в нем воскрес древний почитатель древнейшей женской богини.

– Вот почему мужу никогда не побороть своего страха перед женой, – закончила Феофано, почти торжествуя. – У женщины никогда не бывает чужих детей! А мужчина, несмотря на всю свою силу и власть, помнит, что он… преходящ.

Потом Феофано сказала упавшим голосом:

– Мы только пытаемся их искать, по правде говоря! У нас слишком мало сейчас сил… вот подлец.

Она закрыла лицо руками.

– Даже не знаю, чего пожелать ей, – прошептала царица. – Может, счастья с ним? Если он будет с ней груб, ее жизнь станет невыносима. А если ласков, это еще хуже! Он пропитает все ее существо, как всегда бывает с нами, женщинами, – и какую Феодору мы тогда найдем, в конце концов? Сбережет ли она душу?

– Молись об этом, – угрюмо ответил гиппарх. – Молись… чтобы она помнила тебя, потому что только ты даровала ей женскую силу и стойкость. Если она полностью отдастся ему, душу ей не сберечь, и ты навеки ее потеряешь!

– Ты ли это говоришь? Мне кажется, что я слышу себя самое, – усмехнулась Феофано. – Но ты прав. Вот испытание воина беспомощностью! Нас обеих!..

Она закрыла глаза и, найдя ощупью руку Дионисия, стала думать о своей филэ. Царица ласкала ее мыслью, звала. “Помни, что ты была моей, – говорила Феофано. – Моя власть – это твоя свобода!”

Далеко от Феофано, через много дней пути, через горы, леса и реки, рабыня Желань подняла голову. Она выронила белье, которое полоскала в лохани.

Желань была одета в дорогое крашеное шерстяное платье, – новую зеленую тунику поверх вышитой нижней рубашки и шаровар, – но она стирала и много что делала по дому сама, и не только потому, что при ней осталось только две служанки-женщины. Ей нравилось трудиться руками, доказывать себе, что она может на самом деле!