Текст книги "Мир Гаора (СИ)"

Автор книги: Татьяна Зубачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 60 (всего у книги 93 страниц)

   – Ты купленный, не положено тебе личным быть. Так что тебе многое ещё покажут. Хотя... и родовым бывает... показывают, – тон её стал жёстким. – Всё, иди.

   Гаор почувствовал, что настаивать не только бесполезно, но и небезопасно, ещё раз поблагодарил и ушёл.

   В спальне его ждал, сидя на его кровати, тот самый мальчишка.

   – Залечили тебя? – встретил он Гаора. – Смотри, всё на месте. Пайка с тебя.

   – Я тебя на помощь не звал, – усмехнулся Гаор. – Кто звал, пусть тот и расплачивается.

   – Ты что? – удивился мальчишка. – Я же родовой, а ты купленный, ты – або. Я выше тебя. Я вот скажу Самому, что ты без рубашки ходишь и к родовым без уважения, он с тобой, знаешь, что сделает?

   – Вон оно что, – хмыкнул Гаор.

   Он взял мальчишку сзади за шею и поднял на воздух. Тот от растерянности даже не дёргался, обвиснув тряпочной куклой.

   – Ну и как тебя? – почти добродушно спросил Гаор. – Бросить, уронить или поставить?

   Мальчишка вдруг побелел и закатил глаза, и Гаор аккуратно поставил его на пол и немного подержал, давая отдышаться прийти в себя.

   – Ну как? – ласково спросил Гаор, когда глаза мальчишки пришли в норму и шкодливо забегали по сторонам. – Пойдёшь к Мажордому? Показать дорогу?

   Мальчишка молча замотал головой и, как только Гаор разжал пальцы, выбежал из спальни.

   А Гаор стал проверять свои вещи в шкафу и тумбочке. Как он и предполагал, мальчишка рылся, но ничего не испортил. А могло быть и такое, в училище один этим баловался, трижды тёмную ему делали, пока отучили. Убедившись, что вещи, а главное, карты в конверте, не пострадали – за карты могло быть плохо по-настоящему, – Гаор надел тёмную рубашку и пошёл в умывалку проверить носки и футболку. Носкам ещё сохнуть, а футболка... он перевесил её так, чтобы сохла побыстрее, тогда после ужина и зашьёт. А до ужина сколько? Успеет он в гараж?

   Не успел. В коридоре уже шумели возвращавшиеся со двора.

   И опять, судя по взглядам, о том, что он пришёл в казарму весь в крови, знали многие, если не все, но никто ни о чём его не спросил.

   Здесь, как уже убедился Гаор, обо всём приходилось догадываться самому.

   Жизнь по новому распорядку: подъём со всеми, завтрак, работа в гараже или выезд, обед, один период в гараже, один период отдыха, три периода тренировки, после которой он действительно, как пообещал Рарг, еле доползал до спальни и отлёживался до ужина, ужин, личное время и отбой – сильно напоминала армейскую до фронта и даже училищную, а потому не тяготила и была даже приятна именно своей привычностью.

   Кровь ему больше на тренировках не пускали, вернее, Гаор берёгся, но футболку или майку после тренировки можно было выжимать, и ноги подкашивались. Но он заставлял себя переодеться, сходить в душ, там же выстирать майку, трусы – попросил у Кастелянши и получил без звука две пары, и не обычных бельевых, а спортивных – и носки. И уже тогда, вернувшись в спальню, раздевался и ложился отдохнуть до ужина. Как он догадывался, слыша сквозь дремоту лёгкие шумы и стуки, наушники и стукачи заглядывали в спальню и, разумеется, доносили Мажордому. Но тому придраться было не к чему: распорядок ему определил его хозяин, лежит он не в одежде, а голым, так что... пусть Мажордом его в задницу поцелует со своей цивилизованностью.

   А заодно из обмолвок, кратких разговоров и замечаний, как мозаика из мелких камушков, вырисовывалась картина рабской жизни "Орлиного гнезда". Рабы делились на "родовых", то есть рождённых в "Орлином гнезде" и питомнике Ардинайлов, и "купленных" или поселковых. Личными рабами, служившими непосредственно господам, были только родовые, купленные – на подсобных и дворовых работах, а самые светловолосые и светлоглазые на рабской обслуге. "Первый, второй и третий сорт", – невесело посмеялся про себя Гаор. Родовые смотрелись чистокровными, а потом, сопоставив и подумав, он понял, что они, и в самом деле, чистокровные. Ардинайлы сами плодили себе рабов. Мало того, что рожденный рабыней – раб от рождения, это-то везде так, но Ардинайлы вовсю надевали ошейники детям от законных жен, особенно девочкам. "Чтоб не тратиться на приданое, что ли?" – мрачно острил про себя Гаор. И вовсю спали с собственными дочерьми и сестрами, плодя новых рабов.

   И чем больше Гаор узнавал об Ардинайлах, разбираясь, кто кому кем приходится, тем с большей уверенностью в своей правоте ночью, когда спальня засыпала, пополнял отведённый Ардинайлам лист. Славный старинный род, истинные, чистокровные дуггуры. Нет, он вправе это обнародовать. Когда-нибудь. Но он скажет о древней и незыблемой привилегии лучших дуггурских родов. О "праве личного клейма". О том, как по вызову приезжают из Рабского Ведомства и без звука, не задавая вопросов и не требуя документов, ставят клейма и заклёпывают ошейники без номеров тем, на кого укажут. И никаких карточек и регистраций. И никому никогда не узнать о судьбе заклеймённого. И так по всей Королевской долине. И надо так писать, чтобы не выдать источник информации. Он даже стал бояться, что по сравнению с "Орлиным гнездом" жизнь в посёлке будет казаться не такой уж плохой. И потому сделал последний вариант "От рождения до смерти" даже более злым, чем задумывался вначале.

   Главная шестёрка и наушник Мажордома носил вполне приятное имя – Милок и оказался сыном Мажордома и Первушки, ну, это ладно, но Первушка – дочь Орната, "Второго Старого", а её мать – дочь Орвантера, "Первого Старого", главы рода, а значит, Мажордому она приходится дважды племянницей. Это же... Ну, хозяева на Заветы Огня и на законы о кровосмешении плюют, но ты-то себя не роняй. Будь человеком, а не... – Гаор даже слов не мог подобрать. А когда узнал, что тот же Милок – "любимая подстилка" не кого-нибудь, а Орната, своего кровного деда! – в богатом ругательном лексиконе Гаора не нашлось слов.

   Первушка и Цветик оказались сёстрами по матери, но Цветик была дочерью Фордангайра, и ему же по матери племянницей, и от Фордангайра же родила Щупика, того самого мальчишку.

   И это только те немногие, с которыми лично он сталкивался, а остальные обитатели первой женской и первой мужской спален? Да там кого ни возьми и копни, то такое полезет... что любому Ардинайлу вполне можно лепить на лоб... что? Какое клеймо ставить за кровосмешение, за насилие над собственными детьми? А они все любили насиловать. Даже когда под них покорно ложились. И ответ был один: волна в квадрате.

   Гаор старался об этом не думать. Слишком противно. Но самое противное даже не это, а то, как "родовые" задавались и задирались перед купленными. Именно это делало их для Гаора одинаково ненавистными и даже похожими. Он даже не различал их. И хотя как личный шофер Фрегора мог бы вполне если не сблизиться, то хотя бы познакомиться с его лакеями, горничными и "подстилками", но демонстративное презрение к лохматому "або" сделало их для него столь же неразличимыми как надзирателей у Сторрама или полицейских на блокпостах в Дамхаре.

   Но и с остальными он оставался на дистанции. Ближайшие соседи по столу и спальне, Старший в его спальне, Летняк и Весенник в гараже – вот и все, пожалуй. Да ещё обе Кастелянши и Старшая по столовой. А с остальными... молчаливые кивки, скупые необязательные фразы. Каждый сам за себя. Ни на фронте, ни у Сторрама, ни даже в отстойнике такого не было. И Гаор уже радовался тому, что Лутошка не попал в это... эту клоаку, не сразу нашёл он подходящее слово, малец бы здесь не выдержал. Он и сам держался на пределе и чувствовал, что надолго его не хватит.

   Суть и цель тренировок у Рарга Гаор понял не сразу. Только когда дело дошло до спаррингов. Его готовили на персонального телохранителя. Быть за плечом хозяина и вырубать каждого при малейшей угрозе. И на выездах теперь хозяин всё чаще не оставлял его в машине, а приказывал следовать за ним. И Гаор с изумлением и ужасом понял, где и кем служит его хозяин. "Тихая контора", "Дом-на-Холме", а официально Центральное Политуправление. Вот это он вляпался, так вляпался.

   Правда, пока ничего особого страшного не было. Больше интересного.

   Дом-на-Холме действительно стоял на холме. С фасада. С тыла открывались въезды и входы в засыпанные землёй с мастерски уложенным дёрном нижние этажи. "Та же история, что с Ведомством Юстиции и Рабским Ведомством", – думал Гаор. Снаружи небольшое, во всяком случае, обозримое, здание, а внутри – сложнейший обширный лабиринт с множеством подземных уровней. Никакой внешний штурм невозможен: дальше двух-трёх парадных холлов никакой штурм-группе не пробиться. Даже ковровая бомбёжка, артобстрел прямой наводкой в лучшем случае разрушат этот верх, а основные помещения глубокого залегания не достать. Снаружи ни хрена их не взять, только изнутри!

   День за днём он с утра подавал машину к подъезду и вёз хозяина, уже зная: лимузин – сначала Дом-на-Холме, там долей пятнадцать, максимум полпериода он будет сидеть в машине в подземном гараже, потом поездка по дорогим кабакам, "коробочка" – не заезжая в Дом-на-Холме, по различным адресам в Аргате, а чаще на встречи на приаргатских шоссе, разъезжая легковушка – любой вариант.

   Какие-то канцелярии без вывесок, куда он шёл за спиной хозяина.

   – Оружия у тебя нет, – сказал ему Фрегор. – Но ты делай вид.

   И Гаор против всех строевых правил, идя за хозяином, держал руки в карманах шофёрской куртки, да ещё сжав кулаки, чтобы ткань оттопыривалась, заставляя предположить наличие оружия. Верили ли этому собеседники хозяина, Гаор не знал и особо не задумывался. Иногда те бледнели, вытягивались в стойку, иногда вели себя шумно и развязно, но боялись все.

   Часто усаживаясь в машину после такой беседы, хозяин ругался.

   – Сволочи! Идиоты! Тупицы! Нет, ты только подумай! – взывал он к безмолвно сидящему за рулем Гаору. – Пока не дашь пинка, ни хрена делать не будут. Да я бы их...

   Далее следовало такое красочное и подробное описание, что Гаор думал: "А не сменить ли тебе, хозяин, профессию?" Писал бы "ужастики" и загребал бы деньги лопатой. А иногда приходила в голову мысль, что в Доме-на-Холме, когда он сам сидит в машине, хозяин где-то там внутри осуществляет свои намерения и фантазии, и тогда по спине полз противный холодок. Уж очень детальными и точными были эти рассказы.

   С началом тренировок хозяин ни разу не задержал его, выезжая после обеда уже на другой машине. А бывало, когда приближалось время возвращения, пересаживался на пригнанную в условленное место другую машину, а Гаора отправлял домой вместе с механиком.

   Механик всегда молчал всю дорогу будто немой, опасаясь, как догадывался Гаор, его наушничества. Обидно, конечно, но понятно: в "Орлином гнезде" наушников больше, чем... людей. Не объяснять же, что хозяин никогда его ни о чём не спрашивает, а только сам высказывается, что Мажордом после той стычки тоже пасть не разевает и ничего от него не требует, а к другим господам он и близко не подходит. Даже видел ещё не всех. А кого видел, так мельком и издали.

   Но этот пробел предстояло очень скоро восполнить. Правда, Гаор об этом ещё не знал и даже не догадывался.

   В конце февраля было ветрено и снежно. Дворовые рабы чуть ли не круглосуточно чистили двор и дорожки в парке. Несколько раз Мажордом выгонял на эти работы не только всех «купленных», но и не занятых в данный момент в комнатах «родовых». Что ж, общие работы есть общие работы, и Гаор выходил на них без звука. Даже после тренировки или отбоя. Не потому что боялся наказания за выражение недовольства, не говоря уже о неповиновении, а потому что видел в этом не злобу Мажордома, а реальную необходимость.

   Потому и в тот день так же пошёл на зов Мажордома, не задумываясь и не ожидая подвоха.

   Был неожиданно тихий и солнечный день. Небольшой мороз, безветрие, искрится белый снег, небо чистое и уже набирающее весеннюю голубизну.

   Они вернулись рано. Хозяин вспомнил, что сегодня какой-то семейный праздник, и велел ехать домой. По дороге только завернули в "Алмазную Пещеру" – фешенебельный ювелирный магазин, но и там хозяин не задержался. Вошёл и вышел с маленьким свёртком-коробкой в фирменной упаковке.

   – Пусть давится, – сказал Фрегор, усаживаясь в лимузин. – Гони домой, Рыжий!

   Гони так гони. Домой так домой. Его дело рабское. А по хорошей дороге да на мощной машине, да с хозяином, которого ни один патруль тормознуть не посмеет... Да отчего ж душу не отвести?! И до "Орлиного гнезда" они действительно долетели одним духом. Были на лимузине, поэтому Гаор зарулил было к парадному крыльцу, но хозяин вдруг потребовал.

   – На двор!

   На двор так на двор. Гаор вывернул руль, почти поставив лимузин на два колеса, и опять... шило в заднице у хозяина было сегодня с подогревом.

   – К западному крылу!

   "А раньше ты сказать не мог, обалдуй бритый?!" Гаор едва не выругался в голос. Занятый разворотом большой машины на узком пятачке – он не хотел разворотить снежный высокий бордюр и тем добавить работы дворовым рабам – Гаор не то что не слышал, а не обратил внимания на далёкие крики и собачий лай. Тем более что на плане значилась псарня, лай он слышал и раньше, а что за псарня без лая? Словом, он благополучно подвёз хозяина к западному крыльцу, на котором тут же вырос, приветствуя хозяина полупоклоном, Мажордом.

   – Ага, – выскочил из машины Фрегор. – Уже празднуют?

   – С приездом, хозяин, – склонил голову Мажордом. – Сегодня отличная погода.

   – Понятно, – рассмеялся Фрегор. – Если что, я у себя. Рыжий, на сегодня свободен.

   Мажордом улыбнулся и ещё раз поклонился.

   – Да, хозяин, – уже даже не в спину, а в закрывающуюся за Фрегором дверь гаркнул Гаор.

   Улыбка исчезла с лица Мажордома, теперь он был явно озабочен.

   – О чёрт, – пробормотал он, – ведь не успеем. Рыжий, за мной!

   Уже зная, что он может бросить машину где угодно и её без него заберут в гараж, Гаор пошёл за Мажордомом. Общие работы? Но он в выездном.

   Прижав локти к бокам, Мажордом перешёл на рысцу, так что Гаору пришлось прибавить шагу. Дело, видно, и впрямь срочное, если Мажордом не отправил его переодеться. А куда это они идут? К стадиону? Похоже, что так. Какие-то... странные крики. Что-то стряслось?

   Стадион ограждал высокий, в два человеческих роста, глухой дощатый забор, и происходящего на поле Гаор не видел. Он только услышал тонкий, захлебнувшийся крик и нахмурился: так кричат от резкой смертной боли. И чего так собаки заливаются?

   – Рыжий, держи.

   Мажордом протянул ему большое ведро с опилками.

   – Иди, там лужи, засыпь их.

   Гаор, недоумевая, взял ведро, и Мажордом распахнул перед ним маленькую почти сливающуюся со стеной дверцу. Ничего не понимая, Гаор, пригнувшись, шагнул вперёд, и дверца за ним захлопнулась, лязгнув засовом.

   Поле стадиона искрилось и сверкало утоптанным снегом, и на снегу красные лужи. Кровь? Гаор медленно повёл глазами, охватывая, прочитывая взглядом утоптанный снег, красные брызги и лужи на снегу и лежавшее навзничь, раскинув руки, окровавленное тело. Все ещё не понимая, не желая понимать и зачем-то не бросая ведра, Гаор пошёл к нему.

   Окровавленный раб – Гаор издали увидел блестящую под солнцем заклёпку на ошейнике – голый и по виду совсем мальчишка еще, как ему показалось, дышал. Гаор поставил ведро и наклонился над мальцом, хотя увидел и разорванный пах, и страшные рваные раны на боку и животе, и разорванное над ошейником горло. Собаки? Затравили собаками?! Он медленно выпрямился, оглядываясь.

   И увидел маленькую, отгороженную барьером с высокой сеткой зрительскую ложу-трибуну. И зрителей. Старика в кресле на колёсах, рядом с ним тоже старик, но помоложе, на стуле, с другой стороны... Фордангайр, и рядом с ним тоже в инвалидном кресле мальчик с одутловатым неподвижным лицом. За ними вроде несколько женщин. Хозяева. Все в дорогих шубах, женщины в тюрбанах, мужчины в шапках. И все они, кроме мальчика, рассматривали его с живым и каким-то хищным интересом.

   Был ли кто ещё в ложе, Гаор не успел рассмотреть. Потому что раздался громкий уверенный голос Мажордома.

   – Пускай!

   И вслед за этим крик.

   – Взя-ять!

   Гаор успел обернуться на крик и увидеть бегущих к нему, сначала он подумал, волков. Но это были собаки. "Как тогда, на гауптвахте..." – мелькнула и оборвалась мысль.

   И всё. Больше он уже не мог ни думать, ни слышать криков людей и лая собак, ни видеть творящегося вокруг. Потому что он дрался. Первого бросившегося на него пса он ударил по голове ведром с опилками, а дальше... сорвал куртку и махнул ею в сторону, а когда прыгнувший на куртку пес оказался к нему боком, ударил его ногой в живот, и зверь с визгом покатился по снегу. Ещё одного пса удачно ударил по спине, перебив тому позвоночник. Еще... еще... горячо плечу, и немеет рука... нет, он не дастся...

   Проходя по коридору третьего этажа, Фрегор поглядел в окно. Ну да, как он и думал, все на стадионе, развлекают ублюдка травлей, ладно, пусть напоследок, недолго осталось, когда он сделает задуманное... но, но кого это травят? Что за раб? Почему-то в белой рубашке и брюках. Не раздели? Упущение Мажордома, одежду надо беречь. Но что за раб? В солнечном луче блеснули волосы. Рыжий? Травят Рыжего?! Они травят его раба?!

   Фрегор с силой ударил кулаком по стеклу. Но оно выдержало его удар, и Фрегор, отчаянно ругаясь и зовя кого-то, сам не зная кого, побежал вниз.

   Если Рыжего убьют... они не смеют, это его раб! Он купил его на свои деньги! Они не смеют. Ублюдки, жалкие огрызки, он перестреляет их, маразматики, Рыжий его раб! Это... это нарочно, они знают, что Рыжий его раб, его телохранитель, они хотят его убить и для этого убивают Рыжего. Нет, он не позволит, он сам их убьёт, всех, он Ардинайл, а не они...

   Гаор отбивался, отбрасывал от себя собак, но то ли они вставали и снова кидались на него, то ли пускали новых... ещё одной он сломал шею. Рубашка и брюки висели на нем клочьями, по груди текли горячие струйки. ... "Ты в драке, главное, не думай, зверем дерись, против зверя человеку не устоять..." Кто и когда говорил это ему? Неважно, сейчас надо быть зверем. Ударом под нижнюю челюсть он отбросил от себя ещё одну собаку. Еще... пустили новых? А та-ак... И, как когда-то, слыша со стороны чей-то протяжный вой и не узнавая в нём своего голоса, он, быстро нагнувшись, ухватил за задние лапы и поднял над головой очередную собаку и ею, как дубинкой, ударил подбегавшую к нему свору. Воя и рыча, размахивая отчаянно визжащей собакой, он шёл на отступавших перед ним собак и бил их, бил, промахивался и попадал, и уже они, визжа, поджав хвосты и прижав уши, пытались спастись бегством, а бежать им было некуда, потому что калитка закрыта.

   Стоя за специальной загородкой рядом с ложей, Рарг внимательно, не отводя глаз и никак не выражая своего отношения к происходящему, наблюдал сражение, ставшее побоищем. За его спиной так же молча стояли и смотрели его парни, все четверо, потому что пятому стало плохо и он отошёл. Они слышали, как его рвало, но не оборачивались.

   Гаор выпрямился и с усилием разжал пальцы. Мёртвая собака – он разбил ей голову о загородку – упала к его ногам. Огляделся. Стояла какая-то странная звенящая тишина, снег был залит кровью, валялись мёртвые собаки и мёртвый голый мальчишка-раб. "Меня что, контузило? – тупо удивился Гаор. – Почему тихо?" Что это было? Он шагнул к трупу и в этот момент услышал. И повернулся на звук к ложе. Мальчишка в инвалидном кресле неуклюже размахивал руками с растопыренными пальцами и тоненько кричал.

   – Ессё! Хасю ессё!

   Сидевшая рядом с ним женщина поправляла ему руки, помогая попасть ладошкой о ладошку, и радостно кому-то говорила:

   – Ему понравилось. Вы видите, ему понравилось.

   На неё никто не обращал внимания. Старики о чем-то разговаривали меду собой, и тот, что помоложе, при этом разглядывал Гаора, плотоядно облизываясь. Фордагнайру было откровенно скучно. Какие-то ещё женщины, мужчины...

   – Выродки, – как со стороны услышал Гаор чей-то голос, даже не поняв, что это его собственный.

   Преодолевая боль – он уже понял, что ранен, но не понял, куда – Гаор наклонился, поднял растерзанное тело мальчика и пошёл к выходу. Он уже всё сообразил и вспомнил, и уходил, зная, что если задержится на этом поле хоть на мгновение, то пойдёт в ложу и будет убивать этих... зрителей, как до этого убивал собак. Он уже видел калитку, когда на поле выбежал плачущий мужчина в камуфляже, с ходу, оттолкнув Гаора, упал на колени перед одной из собак и стал её теребить, целовать в окровавленную морду.

   – Король, Король, – звал он собаку. – Очнись, Король.

   Перед Гаором раскрылась низенькая дверь, и он шагнул в неё, пригибаясь и разворачиваясь боком, чтобы не задеть о косяк телом мёртвого мальчика, и сразу оказавшись среди кричащих мечущихся людей.

   – Сволочь, мразь, ублюдок! – бушевал Фрегор, осыпая пощёчинами стоявшего перед ним навытяжку Мажордома. – Запорю! Ты, сын рабыни! Не смей! Запорю! Здесь, сейчас, раздевайся, ты...

   Мажордом прыгающими, распухающими на глазах губами пытался что-то сказать, но Фрегор, визжа, брызгая слюной и руганью, ничего не слушал, требуя сейчас, здесь, немедленно...

   – Рыжий мой раб, мой! – орал Фрегор, дёргаясь от невозможности выкрикнуть сразу всё вместе, слова у него путались, наползая один на другое. – Пороть... мой раб, не смей!

   Кто-то – Гаор не понял даже кто – властно забрал у него тело мальчика. И краем глаза Гаор поймал, что у трупа чёрные короткие волосы и острый носик.

   – Ты, – тыкал пальцем Фрегор в попадавшихся ему на глаза рабов, – ты, ты, порите его, где плети? Плети сюда! Рыжий, ты! Твой удар первый!

   "Мне пороть Мажордома? – равнодушно подумал Гаор, и тут же пришло ясное решение – не буду, не хочу, я не палач".

   Но сказать он ничего не успел. Сильная рука плотно, но не жёстко взяла его за руку повыше локтя, и голос Рарга сказал:

   – Я им займусь.

   – А?

   Фрегор удивлённо, как внезапно проснувшись, посмотрел на окровавленного Гаора и крепко держащего его за руку Рарга, такого спокойного и даже невозмутимого. За Раргом, как всегда, пятеро его парней, тоже со спокойными, хотя и мрачными лицами.

   – А, да, – кивнул Фрегор, – конечно, Рарг.

   И отвернулся, мгновенно забыв о них, занятый готовящейся большой поркой. Мажордом уже снял пиджак и расстёгивал брюки, и Фрегору стало не до своего шофера.

   Кто и куда его ведёт, Гаор понял не сразу. А поняв, дёрнулся, высвобождая руку, и услышал спокойное:

   – Не дергайся.

   Гаор попытался что-то сказать – он вдруг вспомнил, что его куртка осталась там, на поле – и получил новый приказ.

   – Молчи.

   Через один из боковых подъездов они вошли в дом, и, зная, что входы на вторую половину есть под каждой лестницей, Гаор попробовал свернуть туда, но его удержали. И он подчинился. Онемевшие поначалу раны от собачьих зубов и когтей болели всё чувствительнее, весь ужас произошедшего медленно, но уверенно доходил до сознания. Мажордом здорово подставил его. Как специально... или специально? Отомстил. За что? Не было у него с ним ничего такого после того укорота. Вот сволочь злопамятная, это получается, месяц сволочуга ждал, чтобы его вот так... а мальчишка, разорванный собаками... похож на Щупика. И Милка... родовой. Как сказала тогда Первушка? "Бывает, и родовым показывают. Тебе ещё покажут". Так она вот об этом говорила? Что затравят? Ну...

   Додумать Гаор не успел. Небрежно стукнув костяшками пальцев по косяку, Рарг толкнул дверь, и они вошли в медицинский кабинет. Вставший им навстречу из-за стола гладко выбритый мужчина в белом халате и шапочке негромко присвистнул.

   – Во-во, – кивнул Рарг. – Займись им, док.

   Помедлив с мгновение, доктор кивнул и сказал Гаору:

   – Иди сюда.

   Рарг разжал пальцы, и Гаор шагнул вперёд, встав на указанное место.

   – Раздевайся, – последовал новый приказ.

   Снимать пришлось только ботинки и носки. Остальное превратилось в лохмотья, и Гаор буквально содрал с себя и бросил на пол окровавленные остатки рубашки, брюк и белья.

   – Побыстрее, но побольнее, или с анестезией, но подольше? – спросил врач.

   – Побыстрее, док, – ответил Рарг, – разлёживаться ему не дадут.

   Болело всё сильнее, тошнило, и Гаор последним усилием удерживался от обморока, не давая себе упасть.

   Потом его осматривали, промывая, прижигая и зашивая раны и царапины. От боли всё плавало в тумане, остатки сил уходили на то, чтобы молчать, не застонать, не заорать от боли, и издалека, как через стену, доносились голоса Рарга и доктора и, как со стороны, его ответы.

   – Повернись...

   – Рыжий, ты где на фронте был?

   – Вергер... Алзон...

   – Стой спокойно, не дёргайся...

   – Вапса...

   – Руку выше...

   – Малое Поле... Чёрное Ущелье...

   – Теперь сядь...

   – В каком звании демобилизован?

   – Старший сержант...

   – Голову поверни...

   – Чего так мало?

   – Я бастард...

   – Прижми и держи так...

   – Награды есть?

   – Да...

   – Перечисли...

   Гаор стал перечислять свои медали, значки и нашивки. Временами сознание уплывало, и тогда в нос бил резкий характерный запах, от которого выступали на глазах слёзы и ненадолго рассеивался затягивавший окружающее туман.

   Стоя в дверях – парней он отослал сразу, как только вошли в дом – Рарг смотрел, как меняется лицо сидящего на табуретке, как то затуманиваются, то обретают ясность тёмно-карие глаза, и это уже лицо человека, а не морда разъярённого зверя. И не потому, что доктор стёр с него кровь тампоном с перекисью, а потому, что разгладилась верхняя губа, прикрыв оскаленные в гримасе звериной ярости зубы, и погас жёлтый бешеный огонь в глазах. Надо же... один против двух свор подряд, и ведь всех уложил. А дрался не знанием, яростью, как правильно от собак отбиваться, не знает, а отбился, и порван совсем мало, все раны поверхностные, а собаки... Ну да, на сопротивление их не ставили, только на побег, травильные собаки, не розыскные, на кровь их поставили, а что дичь – Рарг невольно усмехнулся – и сама кусается, не объяснили. А здорово плывёт парень: ни разу по-рабски с "господином" не ответил. Но до чего ж похож, когда в раж вошёл, прямо страшно стало, неужели родич?

   – На дембеле сколько был?

   – Полтора года...

   – В Чёрном Ущелье сколько смен?

   – Пять...

   – Опусти руку...

   – Отделенный?

   – Да...

   – Взводом, ротой командовал?

   – Да...

   – Десант?

   – Пехота...

   Ты смотри, как держится, плывёт, а не кричит. Но собак он и раньше видел, а то бы растерялся, нет, как бить, точно знает, первые удары почти правильно сделал, это потом голову потерял и по-звериному попёр.

   – На "губе" был?

   – Да...

   – Сколько?

   – Два месяца...

   Ого, солидный срок. Два месяца на фронтовой "губе" – это вам не обычная тюряга. Там охрана серьёзно работала.

   – Нагнись...

   – За что попал?

   – Майору... морду... набил... – разделяя слова паузами от нестерпимой боли в зашиваемом плече, ответил Гаор.

   Тут и доктор, до этого, казалось, не слышавший разговора и занятый только своим делом, не выдержал и хмыкнул. А Рарг даже хохотнул.

   – А чего ж не генералу, Рыжий?

   В это мгновение красно-серый туман рассеялся, и Гаор ответил уже как положено:

   – До генерала не дотянулся, господин Рарг.

   Надо же, быстро как оклемался. Ну, силён парень, ну, живуч.

   – А за что?

   Красно-серый туман ещё колыхался, но уже на расстоянии, и Гаор, почти владея голосом и мыслями, ответил:

   – Раз отправили на "губу", а не в трибунал, значит, за дело, господин Рарг.

   Рарг удовлетворённо кивнул.

   – А майор что получил?

   – Орден, господин Рарг.

   Доктор рассмеялся и отошёл к шкафу. Гаор сидел, часто прерывисто дыша и боясь поверить окончанию пытки. Да, он понимал, что его зашивали, почти лечили, но... но как же это больно. Да ещё вопросы эти. Чёрт, что он наболтал? Вроде, ничего сверх того, что в его карте. И господином Рарга ни разу не назвал. Так что, ему сейчас за это ввалят? Хреново. Доктор вернулся и протянул ему мензурку с тёмно-прозрачной жидкостью.

   – Пей залпом.

   Гаор послушно взял мензурку левой – правое плечо ему только что зашили, и он боялся неосторожным движением вызвать боль – менее пострадавшей рукой и выпил противно пахнущую лекарством жидкость. На вкус она была не лучше.

   – А теперь иди и ложись, – сказал доктор.

   Гаор понял, что лечение окончено, и встал, нагнулся за своими вещами. Кое-как натянул рваное окровавленное белье, остатки брюк, обулся, накинул на плечи рубашку: надевать здесь уже нечего. Теперь бы ещё сориентироваться, где он, а то будет блуждать. Ладно, вроде мимо окон шли, посмотрит, сообразит.

   – Это восточное крыло, Рыжий, – сказал вдруг Рарг. И когда Гаор посмотрел на него, добавил: – В пять в зале, не опаздывай.

   Гаор, как от удара, перевёл дыхание. После всего ему ещё сегодня на тренировку?! Ну... но вслух он сказал:

   – Да, господин Рарг, в пять в зале.

   И вышел.

   Доктор покачал головой, убирая в шкаф пузырёк и сбрасывая мензурку в раковину. Рарг усмехнулся и ответил на непрозвучавший вопрос:

   – Пусть лучше у меня в зале, чем в гараже.

   Доктор кивнул.

   – Тебе налить?

   – Да, зрелище не для слабонервных.

   – У меня? – удивился доктор, отмеряя в мензурку спирт.

   – Нет, там, – Рарг кивком показал куда-то за стену. – Спасибо, док.

   – Запей.

   – Знаю.

   Доктор подождал, пока Рарг выпил спирт, запил его стаканом воды и удовлетворённо выдохнул.

   – Как он попал на фронт?

   – Он рабом пятый год. Потому и держится. Пока.

   – Не повезло парню.

   Рарг кивнул.

   – Во всех отношениях. Сейчас к тебе собачник прибежит за утешением. Я пошёл.

   Доктор кивнул, достал из кармана халата и протянул ему коробочку с ароматизатором для рта. Рарг достал и сунул в рот сразу две таблетки, вернул коробочку и вышел.

   Восточное крыло, значит... поглядев в окно и найдя взглядом крыши теплиц, Гаор вспомнил план и свернул в первую же дверь на рабскую половину. От боли подкашивались ноги, его шатало, и он то и дело хватался рукой за стену, но упрямо шёл вперёд. Обед он, вроде, уже пропустил, но это и к лучшему. Есть он сейчас не может, его всегда тошнило от боли, с детства, нет, дойти до спальни и лечь. Сволочь, в пять в зал, сволочь Рарг, у него же все швы порвутся... Одежда пропала, чинить здесь без толку, придется всё у Кастелянши просить... Нет, рубашка белая есть, бельё... тоже, только брюки... Сволочь, как же он завтра за руль сядет? Куртка там осталась, вроде её не порвали, или нет, не помнит... Как в тумане всё... Пацанёнка жалко, такая смерть... Бывает и родовым показывают... Ты купленный, ещё увидишь... Увидел, чтоб их...