Текст книги "Мир Гаора (СИ)"

Автор книги: Татьяна Зубачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 93 страниц)

   – Да, – твёрдо ответил Гаор.

   – А братан твой? Ну, нам Седой, пока ты, сомлевши был, объяснил, что бастард с наследником братья. Он-то чего?

   – Он играл, – хмыкнул Гаор и с внезапно прорвавшейся злобой, – и по шлюхам дорогим бегал. Отец его в университет воткнул, а он ни хрена...

   – Куды ткнул? – перебили его незаметно собравшиеся слушатели.

   – Высшая школа, – ответил за него Седой.

   – Ага, понятно.

   – Давай, Рыжий, дальше-то чего?

   – А ничего. Я работал, отчисления делал.

   – Кому?

   – Задолжал что ли?

   Гаор снова вздохнул.

   – Я бастард. Положено отцу сорок пять процентов с любых заработков бастарда.

   – Это сколько?

   – Седой?

   – Половина.

   – Ни хрена себе!

   – Да у нас бы за такое, чтоб с сына так тянуть, живо бы вздули.

   – Точно!

   – Ну, матери дай, она тебя кормила, теперь ты её корми...

   – Это ежели не угнали.

   – Само собой, не об этом речь.

   – Ладно вам, заткнулись, а потом?

   – А потом суп с дерьмом, – зло, заново переживая всё случившееся, ответил Гаор. – Приехали... на работу ко мне, руки завернули, в ящик засунули и привезли. Объявили, что отец заявление подал, и отправили на обработку.

   – Даа...

   – Бывает же...

   – За старшего брата, значить, ты и пошёл.

   – Он моложе меня, – устало сказал Гаор. – На три года. Только он наследник, а я бастард.

   – А мать? – спросил кто-то в наступившей тишине. – Она-то чего?

   – Я и не помню её, – Гаор сглотнул вставший опять в горле комок. – Меня в пять лет отец у неё забрал, больше я её не видел, даже имени её не знаю, может, и нет её уже, а может, и жива. Не знаю.

   Он замолчал, и наступила тишина. Почему-то, он ещё не знал почему, но они как-то иначе говорили о семье. Не понимали, что не мать, а отец главный, старшинство считали по годам.

   Тишину вдруг нарушил вопль. Кричали где-то дальше и от боли. Гаор вздрогнул.

   – У блатяг это, – сразу объяснили ему.

   – Ништяк, нас не касаемо.

   – Ребя, а никак жрачку везут.

   – Ладно, Рыжий, потом доскажешь.

   Тут и он услышал приближающиеся визг и лязганье железных колёсиков по цементному полу. В коридоре у их решётки появился надзиратель в мундире без знаков различия, но с зелёными петлицами, постучал дубинкой по решётке.

   – Старший, подготовь камеру.

   – Встать, – гаркнул, слезая с нар, Слон. – По четыре становись.

   Седой легко соскочил с нар.

   – С Чеграшом вставай, – бросил он через плечо Гаору, проходя вперёд, к Слону и ещё двоим.

   – Я Чеграш, – дёрнул его рукав светловолосый и черноглазый парень.

   До этого он молча лежал над ним на верхних нарах, свесив голову и слушая.

   – Зима, Гиря, где вы?

   – Да здеся.

   Двое, примеченных Гаором в самом начале почти одинаковых парня, встали с другой стороны. Слон оглянулся на них и кивнул.

   – Полный комплект, господин надзиратель, – загудел он.

   – Эк ты по-учёному загибать стал, – засмеялся надзиратель, – ещё раз попадёшь, так и читать научишься.

   – Это ежели приказ такой будет, господин надзиратель, – почтительно, но без подобострастия ответил Слон.

   Надзиратель откинул решетчатую заслонку, сделав окно.

   – Первая четвёрка. Подавай, – скомандовал он.

   Слон бережно принял четыре кружки с дымящейся жидкостью и квадратную буханку, уже разрезанную на четвертушки.

   – Вторая четвёрка, – командовал надзиратель. – Пошёл.

   Гаор был в последней седьмой четвёрке. И когда Чеграш получил их паёк, первые уже доедали.

   – Лопайте, – надзиратель захлопнул заслонку. – Чтоб когда вернусь, не ждать никого.

   И пошёл дальше к следующей камере. За ним двое рабов в оранжевых с зелёным комбинезонах волокли тележку с кружками и буханками.

   Взяв у Чеграша свою пайку, Гаор жадно глотнул горячей непонятно пахнущей жижи и впился зубами в хлеб.

   – Однако наголодался ты, – покачал головой Чеграш. – Иди сядь, чтоб ровно ложилось. И не спеши, комом ляжет. Потом намаешься.

   Гаор кивнул и побрёл к нарам, жуя на ходу. Сидя он допивал последние глотки. А допив, всё ещё сжимал кружку обеими ладонями, будто греясь.

   – Давай сюда, – отобрал у него кружку Чеграш. – Вона идёт уже.

   Надзиратель принял по счёту кружки и ушёл. Сыто отдуваясь, рабы разбрелись по камере.

   – А вот случилось мне, братцы, – начал кто-то, – в Таргуйском отстойнике побывать. Так там, – рассказчик сделал паузу, и слушатели, видно, знавшие продолжение, заржали, подбадривая.

   – Так там, – польщёно продолжил выделявшийся даже здесь своими лохмами и бородой мужчина, – так там мужики с бабами вместях!

   – Врёшь! – подначили с верхних нар.

   – А и не вру! На ночь по клетушкам разгоняет по отдельности, это да. А днём как с утра на прогулку всех выпустят, так и держат на дворе, а двор-то общий!

   – Так двор, а не камера!

   – А тебе что, может, и постелька нужна?

   – С перинкой!

   – Эй, паря, а ежли дождик?

   – Так бабой и прикроешься, чуня!

   Хохот гулял по камере. Невольно рассмеялся и Гаор. Седой одобрительно кивнул головой и повторил сказанное раньше.

   – Выживешь.

   – А надо? – вырвалось у Гаора.

   – Обязательно надо, – твёрдо ответил Седой.

   – Кто выжил тот и победил? – попытался улыбнуться Гаор.

   – Это точно, – сказал слушавший их сверху Чеграш, – сам придумал?

   – Нет, – честно ответил Гаор. – От хорошего человека услышал.

   – Молодец, что запомнил, – улыбнулся Седой.

   – Людей слушать надо, – согласился лежавший рядом с Гаором Зима. – Я вот когда из посёлка на завод попал, пропал бы ни за что, кабы не люди. А не малец ведь, работал уже, а на заводе другое всё. А заводского на поле выпусти, он тоже враз не потянет.

   Зима говорил медленно и обстоятельно, слушать его было легко. Да и по делу же.

   Донёсся стук дубинки по решетке и голос надзирателя.

   – Поверка. Старшие, приготовить камеры.

   – Ща и пошабашим, – спрыгнул вниз Чеграш.

   – По пять становись, – гаркнул Слон.

   Гаор уже привычно встал рядом с Чеграшом.

   Подошёл надзиратель и откатил дверь.

   – Выходи. Первая – марш.

   Привычно выполняя строевые команды, незаметно для себя Гаор выпрямился и подтянулся. Его выправка привлекла внимание надзирателя.

   – Ишь ты, – хмыкнул он, – как на смотру.

   Гаор открыл было рот, но тут же получил еле заметный пинок в бок от Чеграша и понял, что должен промолчать.

   Пока надзиратель пересчитывал выведенных в коридор рабов, изредка сверяясь со своим списком, причем, как заметил Гаор, называя не номера, а клички, хотя в списке – он прищурил глаза, вглядываясь – да, стоят номера, двое других надзирателей быстро обыскали камеру. И в камеру их запускали, так же быстро и умело обыскивая.

   С лязгом задвинулась дверь, и надзиратели пошли дальше.

   – Ща они блатяг бить будут, – сказал Чалый.

   – За что? – не удержался Гаор.

   – А там голозадые все, шебаршатся долго, – хохотнул кто-то.

   Про волосатые задницы Гаор слышал ещё от училищных сержантов, и считалось это серьёзным ругательством и даже оскорблением, а вот "голозадый"... – что-то новенькое. Хотя... додумать он не успел.

   – Старший, принимай.

   У их камеры стоял надзиратель, а рядом с ним опять нагруженная тележка. Через то же окошко Слон принимал стопки тёмных одеял и быстро раздавал их по четвёркам.

   – Всем дрыхнуть, понятно? И чтоб выть не вздумали. Шкурой ответишь.

   – Понятно, господин надзиратель, – ответил уже обтянутой мундиром спине Слон.

   Как и остальные, Гаор лёг, завернувшись в шершавое и показавшееся очень тёплым одеяло. Многие заворачивались с головой, но ему Седой сказал.

   – Лицо не закрывай, а то лоб натрёшь.

   – Понял, спасибо, – ответил Гаор.

   – Не за что, – усмехнулся Седой.

   А Зима откликнулся уже сонным голосом.

   – Другому помочь, так и тебе помогут.

   – Спи, болтун, – не всерьёз сердито сказал ему Седой.

   В камере погас свет, и на пол легла чёткая тень решётки: лампы в коридоре остались гореть, и их свет теперь казался особенно ярким.

   – Отбой! – донеслась по коридору в наступившей тишине уставная команда и ещё: – Услышу кого, так плакать не дам.

   – Присловье, Рыжий, такое есть, – шёпотом сказал Зима. – Бьют, и плакать не дают. Понял?

   – Чего непонятного, – так же шёпотом ответил Гаор.

   – Спите, – тихо сказал Седой. – Обоим накостыляют, – и совсем тихо прямо в ухо ему одному, – остальное завтра узнаешь. Не спеши.

   Гаор послушно закрыл глаза, осторожно, чтобы не задеть соседей, поёрзал внутри одеяльного кокона, укутывая ноги. Спать вот так, вповалку, прижавшись друг к другу, ему не впервой, только одеял не было, заворачивались в плащ-палатки, жёсткие, встающие над тобой коробом. Для тепла ложились попарно, спина к спине. Одну плащ-палатку подстелить, другой укрыться. Плащ-палатка спасала от сырости, но не давала тепла, и тогда, засыпая, он чувствовал, как каменеет, замерзая под ним, земля. А сверху сыпались мелкие колючие снежинки, они били, кололи лицо, от них, да ещё, чтобы своим дыханием нагреть получившееся убежище изнутри, заворачивались с головой. Мешает ошейник, хочется, если не снять, так оттянуть, сдвинуть, всегда разрешалось на сон расстёгивать воротники, но ошейник – не мундирный воротник. Надо не думать о нём и спать. Завтра... а что будет завтра? Храп, сонное бормотание, сопение... Не лучше казармы. И не хуже. Всё-таки не стреляют, и ночной тревоги с учебным марш-броском под полной выкладкой не будет. Хоть на этом... Чешутся лоб и шея под ошейником, ноют отогревающиеся пальцы на ногах и ступни, как он застудил ноги тогда в Алзонской долине, так и... хорошо не поморозил, было бы совсем хреново, дёргает в прокушенной губе, а всё-таки он не закричал, не порадовал гадёныша, тот любит, чтоб другому больно было, гадёныш от гада, как раньше не сообразил, дурак этакий, но бастарда только отцовская смерть освобождает, не убивать же отца. Думал, обойдётся, у других же обходилось. В нормальных семьях. "Этот мог", – сказал Седой. Что у отца жуткая слава, он давно знал. Спецвойска – вообще дело серьёзное, над ними только Политуправление, Тихая Контора, серая, мышиного цвета, неприметная форма без знаков различия, а то и вовсе в штатском, чтоб в спецвойсках карьеру сделать, это надо ни других, ни себя не жалеть, о них так и говорили: "Им ни отца, ни брата нет", – знал всё, но думал, что семья-то важнее, а он в семье. Бастард Юрденала. Член семьи. Убедился? Мало тебя, дурака, били. Но теперь-то...

   – Спи, – тихо сказал Седой, – не трави себе душу.

   – Разбудил? – откликнулся он виноватым шёпотом.

   – Нет, я мало сплю. А тебе надо спать.

   – Не могу.

   – Через не могу. Ты ж военный. Приказано спать, значит, спи.

   По тону Седого он почувствовал, что тот улыбается, и буркнул.

   – Я демобилизовался.

   Но приказ выполнил.

   Кервин вёл взятую напрокат машину, рассеянно оглядывая пустынные поля, редкие растрёпанные дождями деревья с наполовину оборванной листвой. Погода под стать настроению. Хорошо, что ни встречных, ни попутных машин и можно не отвлекаться, а то водитель он, мягко говоря и грубо выражаясь, но уж очень не хотелось идти пешком под осенним дождём, да и машина быстрее поезда, а ему надо успеть обернуться...

   ...Обычная редакционная суета, куча важных, неважных, экстренных, пустяковых и прочих проблем. Когда вся редакция в одной комнате, включая отдел доставки, толкотня и неразбериха обеспечены. И в этой суете, он не сразу обратил внимание, что у двери уже давно стоит и наблюдает за ними высокий парень в военной форме. Подтянутый и начищенный как на параде, но без оружия и с неожиданно живыми глазами на неподвижном, как и положено военному, лице.

   – А тебе чего? – вдруг заметил парня Туал.

   Зная, как этот хилый очкарик со скособоченными от постоянного сидения за письменным столом плечами и задиристым голосом действует на военных, он быстро выбрался из-за своего стола и пошёл к ним. Связываться с военным нельзя по очень многим причинам. Но против всех ожиданий, военный ответил достаточно миролюбиво.

   – Вот, я читал, – и вытащил из-за спины – парень стоял по стойке "вольно", расставив ноги и заложив руки назад – аккуратно сложенную вдоль, но так, что виден заголовок, их газету.

   Читатели к ним заходили. Но, как правило, это были знакомые, люди "их круга", а военные... да они даже представить не могли, что кто-то в форме будет их читать. Кроме цензуры, понятно. Но оттуда не приходят, туда вызывают. Это было уже интересно, и вся их редакция, забыв о спорах и проблемах, собралась вокруг неожиданного посетителя. Парень был явно ошарашен, но отвечал, что он демобилизованный, ветеран, их газету увидел на стенде у Центра Трудоустройства, ещё неделю назад, и ему понравилось, теперь покупает, когда видит, интересно, а статью Туала о разворовывании трофеев он не читал, но это так, все ветераны это знают, а про падение морали он читал, хлёстко написано. Речь у парня была правильная, без армейского лая, с редакционными девушками он говорил вежливо и отвечал на их вопросы, хотя все знают, что для армейских все женщины – шлюхи, и говорят они с ними соответственно.

   – Давай, – позвал он парня, – проходи и садись.

   Он усадил его у своего заваленного бумагами стола.

   – Я Кервин, главный редактор. Показывай, что принёс.

   Как он догадался, что не просто так, не просто читатель пришёл, сам потом не мог понять. И когда Гаор как-то его об этом за пивом спросил, отшутился. А тогда парень посмотрел на него как на колдуна и, помедлив, достал, звякнув медалями и значками, из нагрудного кармана сложенный вчетверо листок, плотно исписанный мелким и очень чётким почерком...

   ...Почерк Гаора потом приводил в восторг и наборщиков, и редакторов, а случайно он узнал, что Гаор даже перепиской подрабатывал. Удивительно, сколько он успевал, жил бегом, будто... будто знал, что не дадут. Увидеть, написать, узнать, попробовать...

   ...Насупившись, зло сощурив глаза, парень следил, как он красным карандашом "крестит" его рукопись, вычёркивая, расставляя стрелки и редакторские знаки. Дойдя до подписи, он решительно убрал всё, кроме имени, и тогда, поглядев на закаменевшее лицо, объяснил.

   – У нас подписываются только именами.

   Жёсткое обветренное лицо дрогнуло.

   – Это... это напечатают? – севшим от волнения голосом спросил парень.

   – А для чего ты это принёс? – ответил он вопросом и, не дожидаясь ответа, продолжил. – Материал есть, теперь доведём его до ума. Гаор, правильно? – парень кивнул. – Это пойдёт. А что ты сам воевал и не понаслышке знаешь, это из текста, а не из подписи должно быть понятно. Смотри. Вот это значит, сделать одной фразой, это здесь совсем лишнее, оставь до другого раза.

   Парень подался вперёд, сняв и положив на колено фуражку, следя за его карандашом уже с другим выражением.

   – Вот, – закончил он, – всё понял?

   – Да.

   – Тогда бери бумагу, садись и перепиши.

   Парень взял свой листок и огляделся.

   – Вон к Моорне садись. У неё свободнее.

   Моорна, поджав губы, сдвинула свои бумаги, освобождая угол.

   – Ручка есть? И не тяни, – уже привычно распорядился он...

   ...Кервин свернул под указатель, выцветший настолько, что незнающий не поймёт изображения. Осталось немного...

   ...Конечно, в штат Гаор не попал, штатных у них раз-два и обчёлся, не те у них финансы, чтобы платить штатникам, кроме самых необходимых, и никогда не жаловался на размеры или задержку гонорара. Работать совсем бесплатно Гаор не мог себе позволить, вернее, ему не позволяли этого ветеранская пенсия и обязательные выплаты отцу. Узнал он об этих выплатах случайно, и был поражён мелочностью генерала спецвойск Яржанга Юрденала. Обычаи, традиции... конечно, это часть культуры, даже её фундамент, но нельзя вечно жить по ним. Как в старинном подвале современного дома. Но сказать Гаору ничего не сказал: критиковать отца может только сын, это семейное дело и лезть туда никто не имеет права. А хватка у Гаора оказалась крепкая. Удалось свести его с одним знакомцем из "Ветерана", и Гаора стали печатать там. Он читал. Подчёркнуто беспристрастный тон, выверенные до точности боевых донесений слова и формулировки, а за ними истинная война. Это понимал даже он, ничего не знавший о ней, кроме официальных сообщений. Кровавая страшная машина, перемалывающая людей и... и Тихой Конторе не к чему придраться. Надо уметь! Арпан сказал, были две папки. Сволочь генеральская, согласен потерять в деньгах, лишь бы навредить. Ведь понятно, что только из злобы потребовал уничтожения рукописей...

   ...Кервин мягко снизил скорость, преодолевая неизменную лужу перед воротами. Узнавший его наёмный охранник, не спрашивая, открыл ему въезд. И как всегда его охватили тишина и покой. Машина медленно пробиралась между невысокими ажурными заборчиками, за которыми доцветали декоративные кусты, мимо опустевших беседок и детских площадок с неизменными песочницами и качелями. У изгороди из мелких вьющихся роз он остановился и вышел из машины. Вдохнул запах листвы, дыма, земли. Мир и покой. Жаль рушить. Но больше ему ехать не к кому.

   Его не ждали: он не рискнул звонить и предупреждать, но встретили радушно. Как всегда.

   – Кервин! Как удачно, у меня как раз готовы блинчики!

   – Здравствуйте, тётя, – Кервин обнял и поцеловал её в щёку.

   – А почему ты не привёз детей?

   – В другой раз. Дядя дома?

   – Конечно. Как всегда закопался в свои манускрипты. Если ты его оттуда вытащишь, буду благодарна.

   Кервин ещё раз поцеловал её и пошёл к дяде.

   – Не помешаю?

   Дядя легко встал ему навстречу из-за стола.

   – Уже помешал, но я не в претензии. Здравствуй, как доехал, как дети?

   Кервин хотел ответить столь же формально, но не стал.

   – Из-за них я и приехал.

   – Разумеется, – кивнул дядя, – всё, что в моих силах. Да, я читал твою последнюю статью. Что за истерика? На тебя совсем не похоже.

   Кервин понял, что дядя говорит о некрологе. Да, он так и назвал статью о случившемся с Гаором, так и писал её, задыхаясь от бессильной ненависти и подкатывающих к горлу слёз.

   – Дядя, вы не знали его, это был такой человек... – он вдруг задохнулся, но справился с собой и закончил уже твёрдо. – У меня отняли друга.

   – Допустим, – дядя прошел к дивану, сидя на котором они всегда беседовали, и который Кервин помнил с раннего детства, как одну из семейных, даже родовых реликвий. – Садись, поговорим.

   Они сели и, как всегда, бесшумно появилась тётя, поставила перед ними на придиванный столик поднос с домашней настойкой в неизменном серебряном графинчике и села на подлокотник рядом с дядей.

   – Согласен, – говорил дядя, наливая настойку в такие же серебряные рюмки, – это варварство, спекуляция на традициях. Проблему можно было решить и по-другому. Согласен, это плевок в ветеранов, но зачем так обобщать? Всё не так страшно. Можно найти какие-нибудь пробелы, лазейки, ещё древние знали, что забора без дырок не бывает.

   – Бывает, – возразил он. – Бывает, когда их не хотят найти. Да, у генерала были и другие варианты, но он выбрал именно этот. Дядя, дело не в Гаоре. Судебное решение необратимо. Даже если отменят закон, закон крови, закон рабства, Гаору это не поможет. В лучшем случае, его передадут отцу. А это хуже смерти.

   – Кервин, – укоризненно покачал головой дядя, – вот уж не ждал. Отец есть отец. Даже если он генерал спецвойск. Не самая м-м... культурная организация, но и Юрденал прежде всего отец. Он спасал даже не сына, а род, честь семьи. Ты же знаешь, что родовое – высшая ценность.

   – Да, мы тоже спасали родовое. Нашли же вариант. Дядя, неужели если бы дед был жив, он бы продал тебя, или дядю Вирга, или ещё кого, чтобы спасти родовой замок?

   – Что ты говоришь? – не выдержала тётя, – Кервин, опомнись. Скажи ему, Варн!

   – Разумеется, нет! Ты не смеешь даже думать так о деде! – не на шутку рассердился дядя. – Когда он умер, твой отец был ещё мальчишкой, но...

   – Но по закону смерть отца освобождает бастарда, – перебил его Кервин, – ведь так? Так! Дед с вас клятву не брал.

   – Ему это и в голову не могло прийти! – возмутился дядя. – О чём ты говоришь?!

   – О том, что в нарушение закона, вы, Варн и Вирг Армы, взяли на себя заботу о роде, придумали сделать замок Армонтин музеем и передать государству в пользование с отчислением символической аренды, но, сохраняя родовое достояние, а значит и сам род, и взяли на содержание и воспитание законного наследника рода Армонтин, дали ему образование и лезли из кожи вон, чтобы обеспечить его, а после его смерти так же всё повторили, чтобы Кервинайк Армонтин не оказался в Амроксе, а рос в нормальной семье, среди родственников, любящих и любимых людей, а не казенных воспитателей.

   – О каком нарушении ты говоришь? Это не запрещено!

   – Но не предписано! – возразил Кервин. – Дядя, мы живем в мире предписаний. Ты историк и ты понимаешь, чем всё это может кончиться. Если следовать древним законам... они не отменены, и создан прецедент.

   – Ты преувеличиваешь, – возразила тётя, – всё не так страшно. И то, что сделали твои дяди...

   – Это нормальная человеческая реакция, – веско припечатал дядя. – И хватит об этом. Ты говорил, что приехал из-за детей. Что-то случилось?

   – Они здоровы? – сразу встревожилась тётя.

   – Да, тётя, пока всё в порядке.

   – Пока? – приподнял брови дядя.

   – Да. Мне не нравится, куда всё катится. Так вот, дядя, если что-то случится... – Кервин запнулся, – да, знаешь, о чём меня спросил Линк...

   – Это твой старший?

   – Да, дядя, правильно. Но наследник, – голос Кервина стал суровым, – наследник младший, Лоунгайр, да, Линк спросил меня, не продам ли я его, чтобы оплатить школу для Лоунгайра, мы говорили с Мийрой о деньгах, а Лоунгайр заплакал и стал обнимать Линка и Ламину и кричать, что он их не отдаст. А Линк не ответил на его объятие. Понимаешь?

   – Детские глупости!

   – Нет, это серьёзно. Если со мной что случится, Лоунгайр окажется в Амроксе, а там из него сделают ещё одного Юрденала. Так вот, дядя, вы заберёте моих...

   – Как ты можешь сомневаться?! – возмутилась тётя.

   Кервин улыбнулся ей.

   – Нет, тётя, не сомневаюсь, но я не закончил. Вы знаете, мать Лоунгайра умерла, Ламина старше Лоунгайра на полгода, разница мало заметна. Я предупрежу Мийру. Она привезёт всех троих сюда, и вы оформите Ламину и Лоунгайра, тогда он станет Лоуном, близнецами.

   – Ты хочешь наследника сделать бастардом?! – ахнула тётя.

   – Это спасёт их от Ведомства Крови, и никто не сможет их разлучить. У Лоунгайра никого нет, не будет, кроме Линка...

   – Подожди, – перебил его дядя. – Сильный ход, согласен. Но Армонтин будет потерян, родовое достояние...

   – Бастардами не наследуется, знаю, дядя. Пусть.

   Дядя задумчиво кивнул, посмотрел на нетронутые рюмки. Кервин молча ждал его решения. Тётя вытирала слезы, а они всё набегали и набегали.

   – Мне кажется, ты несколько погорячился. Но, разумеется, я сделаю, как ты просишь. Это, – дядя усмехнулся, – это бастарда сделать законным сложно, а наоборот... Но Линк...

   – Я с ним уже говорил. Ему скоро тринадцать, и он многое понимает. И объясню ещё раз. Он поймёт.

   Кервин повеселел и взял рюмку. С наслаждением вдохнул запах.

   – Волшебный аромат! Я за рулём, так хоть запахом наслажусь.

   Но дядя не поддержал тему.

   – Кервинайк, – строго сказал он, – какую авантюру ты затеял, что понадобились такие предосторожности?

   – Никакую, – весело ответил Кервин. – Вся журналистика – это авантюра. А в нашей благословенной отчизне и весьма кровавая, но... У меня был друг, дядя, Гаор Юрд, он воевал, так что знает, он как-то объяснил мне, что никакая атака невозможна с неподготовленными тылами. А некий профессор философии и истории, вы, кажется, с ним знакомы, любил когда-то повторять: "Не беги впереди всех с голой задницей!".

   – Вот! – воскликнула тётя, – я же говорила, что это ты портишь мальчика! Ты совершенно не следишь за языком, Варн. Выпейте, наконец, и пойдём обедать.

   Кервин, с явным сожалением, поставил рюмку.

   – Спасибо, тётя, но я должен ехать. Мне надо вернуться до темноты.

   – Без обеда я тебя не отпущу.

   – А я, не попробовав блинчиков, и не уеду, – рассмеялся, вставая, Кервин.

   Дядя кивнул и тоже встал.

   – Конечно. Тётя напекла столько, что возьмешь с собой.

   – А довезу?

   – В фольге? Конечно, – ответила тётя.

   За обедом говорили о другом, только под самый конец тётя вернулась к началу.

   – Я думаю, Кервин, о твоем друге. Ему надо как-то помочь.

   Он покачал головой.

   – Это невозможно. Решения необратимы.

   – Но я говорю о другом. Его можно выкупить, и он будет жить у нас.

   – А что? – поддержал дядя. – Это вполне возможно. Он даже сможет работать, – и лукаво подмигнул, – по специальности. Содержание и использование раба на усмотрение владельца, по-моему, такая формулировка. А это даёт нам свободу действий.

   – Да, – кивнула тётя. – И ты сможешь в любой момент приехать, повидаться, поговорить...

   Кервин мрачно покачал головой.

   – Спасибо за идею, тётя, да, это возможно, но не нужно. Гаору будет тяжело.

   – Кервин! Неужели мы обидим твоего друга?!

   – Да что вы, тётя, в мыслях нет. Но... но вы... Знаете, когда Гаор мне позвонил, у него было право на один звонок, я сразу ему это сказал, что мы объявим подписку, соберём деньги, и он мне ответил. Что в свободной газете работают свободные люди. Понимаете? И Арпан, он был на слушании, он рассказывал. Что Гаор не смотрел на них, не хотел никого видеть, а когда после всего, один из его однополчан тоже предложил выкупить в складчину, то ему другие сами тут же сказали, что Гаор первый набил бы ему морду за такое. Нет, тётя. Мне Гаор сказал, тогда, по телефону, что с ним как прямое попадание, когда от человека не остаётся ничего, а остальные встают и идут дальше.

   – Понятно, – кивнул дядя. – И ты пошёл.

   – Да, дядя. Я сделал выбор.

   Тётя недоумевающе посмотрела на них, чувствуя, что от неё что-то скрывают, но дядя только сказал.

   – Тогда всё понятно, и, пожалуй, этот вариант наиболее разумен. Жалко, я потерял связь с Венном, он бы... вернее, его внук...

   – Я ничего не знаю о них, – удивился Кервин.

   – Некоторые знания бывают лишними, – веско ответил дядя, решительно прекращая разговор.

   И Кервин, зная этот тон, не посмел настаивать.

   О Мийре и детях больше не говорили, вернее, обычные расспросы об успехах Линка в школе. И что пока невозможно определить, к чему лежит душа у мальчишки, разбрасывается, хватается за всё, не иначе тоже в журналистику ударится. А Ламину, конечно, надо учить петь. У Лоунгайра могут оказаться слабые лёгкие, всё-таки наследственность, и конечно, к морю вывезти не удастся, но хотя бы к ним на лето, и, разумеется, всех троих. Найдётся место. И они с Мийрой смогут отдохнуть...

   ...Кервин гнал машину в наступающих сумерках и улыбался. Всё-таки как ему повезло с семьей! И кто же этот Венн? Ещё один дядя? Скорее всего, так, но почему он никогда не слышал о нем? И почему дядя считает информацию о родственнике лишней? Да, нет семьи без тайны. Давно сказано.

   Навстречу стремительно летел выхватываемый фарами бетон шоссе. Хорошо, что отменили эту дурацкую светомаскировку, ночные пропуски и прочую военную шелуху, возможно вполне оправданную в прифронтовой зоне, но не у них, в глубоком тылу. Гаор не очень охотно говорил о фронте, но иногда его прорывало, и тогда рассказывал страшные вещи и кричал: "Это можно написать?! Можно?! Напечатаешь?!" Он отвечал: "Напиши так, чтобы я напечатал". И Гаор мрачно бурчал: "Брехня получится", – и переводил разговор на другое. Или уходил. Чтобы напиться в компании таких же, как сам ветеранов. Нет, никогда он не простит Юрденалу того, что тот сделал с его другом...

   ...Стиг Файрон пришёл к нему в редакцию, принёс статью, о которой договаривался ещё Гаор. О равенстве перед законом. Он просмотрел, вздохнул и отдал для обработки в номер.

   – Иногда равенство боком выходит.

   – Иногда, – кивнул Стиг.

   – Ничего нельзя сделать?

   – Для него... практически нет. А для других ещё есть шансы. Мы подняли шум, теперь его надо использовать.

   Он кивнул.

   – Понятно. Но... но неужели нет другого выхода? Я не могу понять, зачем это понадобилось Юрденалу? Неужели он не мог заплатить долг из нажитого?

   У Стига блеснули очки.

   – У Юрденала нет нажитого. Понимаешь, он очень ловко обтяпывал свои дела. Мне удалось кое-что откопать. Всё, что он нахапал, а там такое... – Стиг даже присвистнул, – ну и о приёмах хапанья лучше не упоминать, так вот, чтобы не отобрали, он быстренько всё переводил в родовое. Понимаешь? Богатство сказочное. Но... неотчуждаемое. По закону. И нажитого отчуждаемого у него только его жалованье, наградные, погонные и так далее, да мундиры и прочая расхожая чепуха. Всё по-настоящему ценное оформлено как родовое достояние. Вот он и загнал сам себя в ловушку. Потому сыночек и проигрывал родовые ценности. Потому что других попросту нет.

   – Загнал он себя, а расплачиваться Гаору!

   – Ну, жёлтую жизнь и папочке, и сыночку устроить можно. И даже без особых усилий с нашей стороны. Сыночек официально банкрот и может совершать только мелкие бытовые сделки на наличные в пределах сотни. Ограниченная дееспособность, – улыбается Стиг, – строго по закону. Его карточка аннулирована, все, кто надо, предупреждены. Ведомство Юстиции законы блюдёт. Как ему и положено по нашей мудрой Конституции. Скандал шумный, и папочкина карьера, похоже, приказала долго жить. Доброжелателей у него и без нас хватало, и он сам, – Стиг не выдержал и засмеялся, – сам, понимаешь, сделал им такой подарок. Теперь они будут его кушать под различными соусами и в своё удовольствие. А мы будем на это смотреть и обсуждать кулинарные новости.

   – Тебе бы фельетоны писать, – смеётся он.

   – По-настоящему, – вздыхает Стиг, – его бы ущучила только конфискация. Но родовое при живом главе и полноценном наследнике не конфискуется. И Ведомство Крови на это никогда не пойдёт. Это может только Политуправление, но оно своих не сдаёт. Я проверил по всем документам, включая пергаменты в Архиве Древностей. Глухо.

   – Значит, Гаор...

   – Значит, – мрачно кивает Стиг...

   ...Впереди разгоралось зарево городских огней. Мийра наверняка уже волнуется. Младшие спят, а Линк, тоже наверняка, сидит и изображает, что делает уроки. Ничего, ещё поборемся. Не всё потеряно...

   ...Гаор, сидя верхом на стуле, дымит сигаретой и смотрит, как он читает его заметку.

   – Что? Нечего вычёркивать?

   – Найду, – отмахивается он. – Сейчас закончим и пойдём ко мне.

   – Зачем?

   – Во-первых, я тебе кое-что покажу, купил вчера на развале. А во-вторых, пообедаем. Мийра обещала потрясающее жаркое.