Текст книги "Мир Гаора (СИ)"

Автор книги: Татьяна Зубачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 76 (всего у книги 93 страниц)

   – Сам... не... лягу.

   Его сразу взяли сзади с двух сторон за плечи и ошейник. Гаор приготовился сопротивляться, но Старший спокойно сказал:

   – Не хочешь лёжа, будешь стоя.

   Резаный быстрым движением схватил его за волосы и с силой пригнул его голову книзу, и уже знакомая острая боль от резко вошедшего в него сзади хлестнула Гаора по позвоночнику, выдавив хриплый стон.

   – Вас, аборигенов вонючих, – сказал Резаный, тыкая его лицом себе в живот, – только так и надо учить.

   – Смотри, – хохотнул рядом Десятый, – откусит он тебе.

   – Я ему сначала все зубы выбью.

   – Велено его целым оставить.

   – А драться он здоров.

   – Ну, так слышал же, раб-телохранитель.

   – Кому там сподручнее, потискайте ему, чтоб прочувствовал.

   Сознание уплывало, но Гаор продолжал слышать и чувствовать. И ничего не мог с этим поделать. И с понимаем того, что никакое сопротивление не спасёт его, не заставит их нарушить приказ надзирателя: "Чтоб хоть один, но всегда в нём был". И слова о полном цикле он тоже теперь понимал. Заставив его кончить, отпустили, дали доковылять до нар и рухнуть. И только тут он сообразил, что нет Младшего, но спросить о нём не смог, проваливаясь в забытье.

   День был бесконечен и заполнен болью. Но глаза уже меньше болели, и он поневоле рассмотрел и камеру, и её обитателей. Все черноглазые, черноволосые, многие коротко, короче обычной рабской стрижки подстрижены, на лицах лёгкая щетина, грудь у всех гладкая, на лобках редкие короткие волосы... Чистокровные? Почему? Специально так подобрали или ... Да и молодые все, ни одного старше двадцати пяти нет. Через боль и отчаяние он уже снова внимательно и пристально вглядывался в окружающее. В каком полку служишь, по тому Уставу и живёшь... да, пресс-камера имела свой Устав. Он теперь не пытался ударить кого-то из них, когда они работали с ним, но и не поддавался, сопротивляясь напряжением мышц.

   – Ты чего такой упрямый? – спросил Гладкий, лёжа рядом и не так гладя, как придерживая его в удобной позе для пыхтящего на нём Семнадцатого.

   – Дурак потому что, – ответил за сцепившего зубы, чтобы не стонать, Гаора лежавший с другой стороны Пятый. – Личный, а думает только, кем ты там был, телохранитель, что ли, этим обойтись. Личный, он всегда с хозяином быть должен. Дольше проживёшь, понял, Лохмач?

   – А ни хрена, – откликнулся с другого конца нар Новенький. – Я у своего всем был, ни днём, ни ночью от себя не отпускал, и шофёр, и камердинер, и секретарь, и подстилка. И где я?

   – Где все мы! – заржало несколько голосов.

   – А будем где? – продолжил Новенький.

   – А где все! – ответил Старший.

   – Точно, Старший!

   – "Печка" большая!

   – Так всей сменой рядком и ляжем.

   – Ага, как здесь!

   Гаор впервые слышал, чтобы рабы вот так говорили о "печке", крематории. Этих разговоров избегали везде и всегда, а они... Его, наконец, отпустили, и он рухнул ничком на нары.

   – Второй номер вставьте ему, – сказал над ним Старший, – пусть отдохнёт.

   Напрягать мышцы с каждым разом становилось всё труднее, Гаор сам ощущал, что с каждым насилием его тело предавало его, не сопротивляясь насильникам, а подстраиваясь под них. Сволочи, кто же, какая сволочь придумала это...

   – Не злись, – сказал рядом Новенький и погладил его по плечу.

   Гаор осторожно повернул голову. Новенький лежал рядом, разглядывая его чёрными блестящими глазами.

   – Слышал, как про "печку" говорили?

   – Да, – хрипло выдохнул Гаор.

   – Мне поначалу тоже не по себе было, не слышал никогда такого. А потом понял. Мы все уже мёртвые.

   – Смертники, – поправил его Гаор.

   – Нет, смертник ещё может выжить, а мы мёртвые. Как ни работай, как ни старайся, а каждые полгода-год смену меняют. Понимаешь, всех сразу в "печку". И не смотрят, какой ты... можешь работать, не можешь... всё равно. Это ты смертник. Ты личный, тебя сюда на неделю сунули и портить не разрешили. Сегодня пятый день, через два дня тебя хозяин заберёт, а мы останемся. Шестой с Резаным потому и злобствуют на тебя так. Они тоже... а им не выйти.

   – А ты?

   – Акхарайны не лучше Ардинайлов. Всё понял?

   Гаор кивнул. Да, он помнил и слова Фрегора: "Ты мой, и всегда будешь моим", – и слова надзирателя о неделе, но... но боялся поверить этим словам. Да и... Как ему жить после всего сделанного им и с ним?

   Новенький повернулся на спину и теперь лежал, разглядывая потолок. Его спокойное лицо строго и красиво, и лёгкая густая, но очень короткая щетина вокруг рта и на подбородке казалась только лёгкой тенью и не портила этого лица.

   – Об одном жалею, – совсем тихо сказал Новенький, – не прирезал я его. Отец всё-таки, пожалел. Ну, отыгрываюсь на допросах, конечно, другого случая вмазать им, увидеть, как они у тебя в ногах ползают, нет и не будет. А тот-то жив остался, и он не старый, наплодит ещё. Меня ведь и отдали, потому что он своего следующего предложил. Тот маленький совсем, тельце нежное, – Новенький передразнил старческий шамкающий голос, – а меня сюда. Я ж просил, чтоб лучше ... да что угодно, хоть под собак, у нас тоже собаками забавлялись. Так нет. И даже не за деньги, а как патриотический долг. Слышал о таком?

   – Да, – хрипло выдохнул Гаор, слушая всё с большим вниманием.

   О "патриотическом долге" он слышал ещё в училище, на уроках доблести. Что каждый дуггур обязан жертвовать всем и даже самым дорогим во имя блага и процветания нации, заучивал примеры, как прекрасная дочь короля отрезала свои косы и сплела тетивы для луков отцовской гвардии, как вельможа в дни "подлой осады" королевского замка накормил изголодавшегося короля – уже другого, но тоже сволочь – мясом своего сына, как бесчисленные престарелые отцы отправляли на бесчисленные войны своих последних сыновей, потому что пусть лучше погибнет род, но спасётся нация. Вся эта бодяга надоела ему ещё тогда. На фронте про "патриотический долг" им тоже достаточно часто говорили, и он быстро понял, уяснил и запомнил: раз "патриотический долг" – значит, атака не обеспечена, и они пойдут на смерть. А здесь, значит, так. Той сволочи "патриотический долг" и благодарность властей, а парню... долгая мучительная смерть, какой никто, даже самая распоследняя "подстилка" не заслуживает. Палачу, стукачу... да, тем да, но палачом Новенький стал уже тут.

   Новенький прерывисто вздохнул и сел.

   – Что-то Младшего как долго нет? – спросил он пространство и объяснил Гаору: – Его перед подъёмом кого-то там ублажать дёрнули. Он мягкий, некоторым нравится.

   – И это еще? – вырвалось у Гаора.

   – А ты думаешь, для чего тебе задницу растягивают? – ответил вопросом подсевший к ним Гладкий.

   – Нет, на такой работе ничего, – откликнулся лежавший на нарах Десятый. – И покормят, и глотнуть дадут, а если на курящего попадёшь, то и покурить.

   – Это на кого попадёшь, – возразил Пятый. – Я вон ходил к одному. Хорошо, без синяков обошлось.

   – А не один хрен?

   – А с битой мордой в "печку" до срока пойдёшь.

   – А не один хрен когда?

   – А коль тебе один хрен, так пойди и надзирателя попроси, чтоб поспособствовал.

   – А пошли вы все... – длинно и достаточно затейливо выругался Восьмой, втискиваясь на нары между Гаором и Новеньким. – Лохмач, ты лес видел?

   Вопрос настолько удивил Гаора, что он даже забыл на мгновение о боли.

   – Видел, конечно.

   – А ходил? Ну, по лесу?

   – Да.

   – И рвал? Говорят, там ягоды прямо вот так перед лицом растут, и рвать их можно. Правда?

   – Да, – настороженно ответил Гаор, не понимая причины и цели расспросов и ожидая любого подвоха.

   – Расскажи, а, – попросил Восьмой и вздохнул. – Никогда в лесу не был.

   Гаор ответить не успел, потому что появившийся мгновенно рядом Старший влепил Восьмому пощёчину, а ему пригрозил четвертым номером стержня в глотку.

   – Не смей парней будоражить! Сказано тебе: что было, забудь как не было! А ты не лезь к нему, лежит тихо, не дёргается, ну, и пусть лежит. А лезешь, так по делу чтоб было, давайте работайте, надзиратель увидит, что он один, всем накостыляет.

   Приказ Старшего был немедленно выполнен.

   ...Так, в насилиях и редких передышках прошёл весь день. Младший вернулся перед самым отбоем, когда все уже укладывались спать. Заплаканный и словно похудевший за этот день. У Старшего, к удивлению Гаора, нашёлся паёк для Младшего, хотя все уже давно поели. Так что, Устав здесь... "с понятием", как говаривал один из училищных сержантов? Некстати всплывшее воспоминание об училище заставило его нахмуриться и тряхнуть головой.

   – Больно, что ли? – удивился лежавший на нём Пятнадцатый. – Я ж не резко.

   Гаор не ответил ему. "Это что ж получается?" – вдруг удивился он. Это он под кем-то лежит, его трахают, как хотят, а он уже о своём думает, будто это и не с ним. И ведь, похоже, и у остальных парней так. Это... это ж... "Это работа", – с обжёгшей его ясностью понял Гаор. Он сам водил машину, таскал и грузил, чистил оружие и форму, да... да сколько всего он может делать и думать о своём, и для парней это только работа. Когда трудная, когда полегче, но работа, а не... Додумывать он не стал, потому что почувствовал, что подошёл к чему-то очень важному и новому для себя.

   – Всё, – Пятнадцатый соскользнул с него и лёг рядом. – Молодец, совсем хорошо лежал. Старший, какой ему на ночь вставить?

   – Третий без шаров и пусть спит, – сонно ответил Старший. – Младший, обмывайся и ложись. Не убыло от тебя, всё на месте, хватит реветь.

   В камере горел уже ночной синий свет, и громкие разговоры, как и везде, запрещались. Команды отбоя, правда, Гаор ещё ни разу не слышал, просто надзиратель или какая-то ещё сволочь переключала свет. Младший, тихонько всхлипывая, лёг рядом с ним.

   Остальные уже спали, и Гаор осторожно повернулся набок, лицом к Младшему. Тот тихо и совсем по-детски плакал, дрожа всем телом.

   – Замёрз? – тихо спросил Гаор.

   Младший не ответил, но слегка подвинулся к нему. И Гаор, сам не понимая, зачем и почему он это делает, приподнял всё ещё скованные руки и слегка развёл локти, сделав кольцо. Младший мгновенно понял и ловко влез в него, обхватил Гаора за спину и прижался горячим и мокрым лицом к его плечу.

   – Что они со мной делали, – почти беззвучно шептал он.

   Гаор не так слышал, как кожей ощущал его слова.

   – За что, Лохмач? Я... я всё делал, что они говорили, а они... всё равно... за что они меня?

   Гаор молча, разведя локти, прижимал к себе бьющееся в рыданиях худое юношеское, даже мальчишеское, тело. Совсем малец ведь, недаром его Младшим зовут, мальчишка.

   – Сколько тебе лет? – спросил он, касаясь губами уха Младшего, когда тот затих, всхлипывая.

   – Не знаю, – всхлипнул Младший, – говорят... семнадцать... будет...

   – Не будет тебе семнадцати, – раздался вдруг голос Резаного, – Лохмач вон заработал уже, его здесь и оставят, а тебя, Младший, в "печку". Лохмач, трахни его как ту целочку, чтоб заткнулся.

   – А если я тебя? – задумчиво, даже без особой злобы, спросил Гаор. – Чтоб ты заткнулся.

   – Стержень сначала себе из задницы вынь, – ехидно ответил Резаный.

   – А чем он мне помешает? – удивился Гаор.

   Кто-то сонно засмеялся.

   – А что? – сразу загорелся Гладкий. – Давайте Резаного под Лохмача подложим и посмотрим.

   – Завтра, – сказал Старший, – хоть на счёт, хоть на пайку, а сейчас спите. Младший, спать.

   Гаор осторожно развёл, насколько позволили наручники, локти, дав Младшему выскользнуть и лечь рядом.

   – Погладить тебя? – благодарно шепнул Младший.

   – Не надо, спи, – ответил Гаор, закрывая глаза.

   Перспектива завтрашней драки с Резаным не пугала его. Лучше драка, чем... – не додумав слишком понятное, он заснул.

   Но назавтра начались новые события, из-за которых его ночная стычка с Резаным забылась всеми, и ими самими в том числе.

   Началось утро, правда, как обычно: подъёмом, поверкой, пайком. И они ещё жевали и хлебали, разойдясь по камере, сидя на нарах, болтая и подшучивая над Младшим: мол до того доревелся, что к Лохмачу за утешением полез, когда мимо их камеры по коридору справа – от лифта – налево – к надзирательской – прошли трое. В чёрных комбинезонах, в сдвинутых на правую бровь чёрных беретах, грохоча подкованными ботинками, сверкнув офицерскими звёздочками на воротниках. Спецовики?! Зачем?! Кого?!!

   Всех будто ветром сдуло от решётки на нары. Торопливо доев и допив, сунули на место кружки и миски и сбились на нарах в плотный, настороженно притихший ком. Гаору никто ничего не объяснял, но тут он и не нуждался в объяснениях. Что такое спецура, он и сам знал.

   – Наручники сними, – попросил он Старшего.

   – Отстань, – отмахнулся тот от него, напряжённо прислушиваясь к шуму в надзирательской.

   И вот донеслось.

   – Старший! Сюда!

   Старший сорвался с места и подбежал к решётке, которая начала открываться уже при его приближении, да так и осталась приоткрытой. К удивлению Гаора, никто не встал и не подошёл к решётке, даже не выйти – выглянуть не рискнули. Сидели молча. Некоторые дрожали, кое-кто тихо беззвучно плакал.

   Старший вернулся довольно быстро. К облегчению Гаора, вполне целый, сразу и довольный, и озабоченный. Войдя в камеру, он улыбнулся настороженно глядящим на него:

   – Работаем, парни.

   – Что?! – спросил Резаный.

   – Оно самое? – подался вперед Новенький.

   – Ну да, – кивнул Старший, – проштрафился там у них один. Нам отдают. В назидание остальным.

   Негромкий, но общий торжествующий рёв потряс камеру. Все повскакали с нар, окружив Старшего возбуждённо галдящим кольцом.

   – Старший, сюда приведут, или в зал идём?

   – Старший, "пойла" дай!

   – Старший, рвать можно?

   – Всё можно! – весело ответил Старший. – Но чтоб остальные разглядеть и понять успели. "Пойла" берите кому сколько надо. Сейчас они там насчёт зала решат. Да, Лохмачу "пойла"...

   – Ты наручники с меня сними! – заражённый общим возбуждением Гаор даже толкнул Старшего плечом.

   – А что, у тебя со спецурой свои счёты? – задумчиво спросил Резаный.

   Гаор нетерпеливо мотнул головой, сразу и соглашаясь, и отмахиваясь от лишних сейчас вопросов. Старший пытливо посмотрел на него и... покачал головой:

   – Нет. Тебе "пойла" сейчас опять дадим, так чтоб ты его не заломал раньше времени, лучше тебя без рук.

   – А то нам ни хрена не оставишь, – засмеялись вокруг.

   И Гаор вынужденно кивнул. Да, что такое "пойло" он уже знает, и, если ему опять дадут полную кружку и снимут наручники, то... то остальным он ничего не оставит. Просто переломает позвоночник, и всё.

   Стук надзирательской дубинки по решётке рассыпал кольцо, загнав их на нары. Старший подбежал к решётке, кивая выслушал надзирателя и стал распоряжаться:

   – Работаем в зале. Пятый, Гладкий, за одеждой марш. Двадцатый, Седьмой – за "пойлом". Новенький, Младший – вы оба с Лохмачом. Руки ему назад сделаете, рубашку накинете, ну, чтоб свалилась, как дернётся, и за локти держать будете. Отпустите по команде, а так пусть рычит и горланит. Лохмач, можешь по-поселковому орать. Разрешено.

   Последнее изумило Гаора до немоты. Он вдруг только сейчас сообразил, что за все эти дни ни разу не услышал ни одного нашенского слова, будто... будто парни, никто, ни один, не знают. И смотрятся все чистокровными, и это еще, так получается... додумать он не успел. Потому что решётка отодвинута, а посланные уже втаскивают коробки с брюками, рубашками и тапочками и большие бутыли с тёмно-зелёной густой жидкостью, и все торопливо одеваются, наливают себе в кружки "пойла", кто разбавляет, кто пьёт как есть.

   Оделся он сам и довольно ловко, Младший ему только застегнуться помог. Новенький принёс ему кружку с "пойлом", и Гаор, давясь, выпил её до дна, хотя его опять вначале чуть было не вывернуло. Но на последних глотках было уже вполне терпимо. Новенький перестегнул ему наручники, завернув руки назад, Младший накинул на плечи рубашку и... взъерошил ему волосы на голове, а потом и на груди.

   – Вот, – улыбнулся он, – так совсем по-дикому. Старший, глянь.

   – Хорош, – кивнул Старший, оглядывая Гаора.

   – Морду бы ему ещё кровью вымазать, – поддержал Старшего Десятый. – Чтоб как там.

   – Крови много будет, – отмахнулся Старший, – на всех хватит. Ну-ка, Лохмач, загни по-поселковому. Ну, всё равно что.

   – Поздороваться, что ли? – усмехнулся Гаор.

   "Пойло" ещё не начало действовать, всё было обычной яркости и чёткости, но ему почему-то стало сразу и злобно, и весело.

   – Ну-ка, – заинтересовались и остальные.

   Гаор пожал плечами.

   – Мир дому и всем в доме.

   Лицо Резаного болезненно дёрнулось и перекосилось на мгновение, он взмахнул кулаком, но не ударил.

   – Пойдёт, – кивнул Старший, внимательно глядя на Резаного. – Так, парни, без команды не начинаем, за черту не заходить – огонь на поражение.

   – Знаем.

   – Не первый раз.

   – Лохмач, понял?

   Гаор молча кивнул, чувствуя, как подступает то состояние, и стараясь удержать в памяти гримасу Резаного, чтобы обдумать её потом.

   Старший прислушался и кивнул.

   – Всё, пошли. Лохмача в серёдке пока держите, чтоб не сразу в глаза кидался.

   – Сюрприз спецуре, – хохотнул Новенький, вставая рядом с Гаором. – Младший, сам-то не забыл глотнуть?

   – Нет, – жёстко ответил Младший и улыбнулся. – Здесь я со всем удовольствием.

   Отъехала на всю ширину дверная решётка, и они, все вместе, без строя, но и не россыпью, а плотной компактной толпой вышли и повернули налево. Стены и пол уже полыхали пронзительно-белым цветом, но Гаор старался запоминать дорогу. Дверь... пахнет влажным холодом... душ? Ещё дверь... пахнет гуталином, табаком и ружейным маслом... надзирательская... Ещё дверь... пахнет... не успел разобрать... Вскипающее в крови исступление толкало его вперёд, он невольно ускорял шаг, натыкаясь на передних, и Младший с Новеньким за локти придерживали его.

   – Не терпится ему, – неприязненно пробурчал Резаный. – Або вонючий.

   Дверь не сбоку, а прямо в торце коридора. Просторный зал, в училище был такой для строевых упражнений, но здесь нет ни окон, ни портрета Главы, ни ... белые шары ламп под потолком слепят глаза. У дальней стены чёрный строй в две шеренги. На жёлтом паркетном полу тонкой, но очень чёткой тёмной чертой обрисованы круги гигантской мишени. Ага, а за которой чертой огонь на поражение? Подчиняясь беззвучным командам Старшего, или все, в отличие от него, уже сами знали порядок, они, войдя, встали рядом с дверью, но не строем, а толпой. Гаора держали сзади, но ему всё было хорошо видно. Даже слишком хорошо.

   Два спецовика вывели и поставили перед строем бледного парня с распухшим от побоев лицом. В форме, но босого. Офицер перечисляет прегрешения и нарушения, совершённые "этой мразью". Ого, не только звания, даже имени не упоминают. И после каждой фразы возглас: "Ты не достоин этой формы!". И двое... сержанты вроде – снимают с парня и отбрасывают к дальней стене берет, куртку, рубашку, брюки, майку, трусы. Пока парень не остаётся голым и удивительно беззащитным. "А ведь с умом придумано", – отстранённо подумал Гаор. Совсем рядом раздался тихий, какой-то кашляющий звук. Покосившись, Гаор увидел, что Резаный... додумать он не успел. Какие там вины и провинности перечислялись, Гаор не разобрал: и звуки уже слишком громко отдавались под черепом, мешая понимать смысл, и сплошная "потеря стойкости" и "нарушение Устава", а номера статей чужого Устава ничего ему не говорили. Да и не всё ли равно?! Начинали бы уже!

   Раздев парня, сержанты поставили его на колени и, чётко выполнив разворот, вернулись в строй, оставив парня голым, дрожащим, нелепо и жалко прикрывающим живот ладонями, на коленях, точно в центре мишени. Рыдая в голос, парень пополз на коленях к строю. "А это он зря", – осуждающе подумал Гаор.

   – К-куда, слизняк?! – вдруг гаркнул Резаный. – Струсил, паскуда?!

   Его голос словно хлестнул парня. И толпа рабов злорадно мстительно захохотала, посыпались ругань и насмешки.

   – Берите его, – подчёркнуто брезгливо приказал офицер.

   Парень пронзительно и тонко закричал. Но его крик тут же заглушили торжествующий рев двадцати рабских глоток и стук каблуков перестраивающегося в почти полный круг строя спецовиков.

   Первыми к парню подошли Старший, Резаный и Шестой. Что там они сделали, Гаор как-то упустил, потому что у него снова заполыхали в глазах белые молнии, но вдруг он ощутил пронзительный и почему-то приятный сейчас запах свежей крови и, хрипло рыча, рванулся вперёд. Младший и Новенький повисли на нём, раздевая на ходу и заставляя идти медленно, чтобы строй успел его разглядеть.

   Пытался ли парень сопротивляться насильникам, Гаор так и не узнал. Когда он, рыча и мотая взлохмаченной головой, добрался до центра мишени, парню уже вывернули в суставах руки, и теперь они болтались беспомощными бессильными тряпками. Пол был в кровяных пятнах. Под ногами путались сброшенные парнями рубашки и брюки. Когда и как раздели его самого, Гаор не заметил, но пробился он к парню уже голым с напряжённым до боли членом. Он споткнулся и рухнул на белое, покрытое царапинами, ссадинами и синяками тело. Может, ему и помогли войти, но... но он хотел этого! Сам хотел!

   – Что, лягва голозадая?! – прохрипел он и, когда парень тоненько заверещал под ним, почувствовал, как теряет голову от злобы.

   – За Серенгай! За посёлки! – рычал Гаор, ругаясь на двух языках. – На, получи, лягва, дерьмо спецурное, за Кису, за меня, за Кремня-Светоча, за Серенгай!

   – Другим оставь, – оттащили его.

   – Меня-то пусти, – Младший возбуждённо ткнул его локтем в живот, освобождая себе место.

   Старший говорил: "за черту не заходить", – но ему и не надо туда, вот он враг его, наконец-то, отвести душу за всё, за всех... Правильно, что Старший наручники с него не снял, заломал бы сейчас гада в момент, дал бы лёгкую смерть подонку.

   Рядовой спецвойск Торр Ард стоял в строю, привычно держа уставную стойку и строгое невозмутимое выражение. Хотя больше всего ему хотелось вмешаться в эту свалку и перебить клеймёную мразь. Особенно этого чертова або. До чего эти... даже слова не подберёшь, противны, а тут ещё и голова от дикарских воплей разболелась. Никогда он этих дикарей не терпел. Если б мог, перебил бы их всех до единого, очистил землю.

   ...Серенгай? Кто-то ещё помнит об этом? Приятно. Но откуда этот або знает про Серенгай? А чисто было сделано – майор спецвойск Реганг любил вспоминать Серенгай. С той операции и началась его настоящая служба. И карьера. В последнее время, правда, замедлилась, но это коснулось всех. Говорят, из-за перестройки в верхах и переподчинения. Старые пердуны делят чины и кресла, а ты сиди и жди настоящего дела. Но приятные воспоминания не мешали ему следить за работой "прессов" и отмечать в путанице тел чёткую организованность. А неплохие кадры в Доме-на-Холме. Пожалуй, сотрудничество будет вполне перспективным. Так что на том пикнике очень удачно вышло. Теперь лишь бы увернуться от отправки на объект. Дела и деньги делаются в Аргате!

   Рядовой спецвойск Ангур Тарр был уверен, что видел и испытал всё возможное, что ни удивить, ни испугать его невозможно, но это... Огонь Великий, сколько же им "зелёнки" влили, что так беснуются? На сухую так не получится. Приговорённого он не знал, ну, видел на построениях, но они в разных ротах, а даже разные взводы уже как две страны. Своё отделение, ну, взвод, и всё, дальше уже одни чужаки. И что натворил бедолага, он слышал довольно смутно и не вникал. Будешь расспрашивать, самого заподозрят. В чём-нибудь. Сказали: "Недостоин!". Ну, значит, так оно и есть. Лучше бы, конечно, пристрелили. Но начальству, сволочи звёздной, виднее. Мразь клеймёная, чего тянут, або, вонючку лохматую, опять оттаскивают. Никогда не думал, что можно и впрямь насмерть затрахать. Прописка свежачков – обычное дело, и все живы. Хотя, говорят, некоторые не выдерживают и даже сами себя кончают, но это шпаки, слабаки-штафирки.

   Если бы не этот або с его дикарскими воплями, рядовому Даргу Кройгу даже бы понравилось. Шуму, правда, много, но, видно, так и задумывалось. А ведь смотрится. И растянуть можно, на сколько хочешь. Интересно. Лишь бы або заткнулся, сил уже нет, чёрт, ну зачем им велели сдать оружие при входе, сейчас бы пристрелил лохмача и досмотрел спокойно.

   Кричать спецовик перестал быстро, а прорвавшись к нему в очередной раз, Гаор вдруг ощутил, что тот уже не дёргается. Тело, правда, ещё тёплое и мягкое, но... ошибиться он не мог, навидался, вернее, нащупался, вытаскивая из завалов и воронок.

   – Готов, – прохрипел он.

   И услышал спокойный шёпот Старшего.

   – Пока не скомандовали отбой, работаем.

   – Мёртвого не могу, – признался Гаор.

   – Откатывайся и лежи, – разрешил Старший, выворачивая до хруста в позвонках голову парня, чтобы Шестой и Семнадцатый вошли оба сразу.

   Лежи? А, чтоб под пулю не попасть – остатками сознания сообразил Гаор, выдираясь из сосредоточенно-весёлой толпы. И лучше к стене, а не им под сапоги, наступят на горло подковкой и конец. Скованные за спиной руки заставили его лечь на живот. Действие "пойла" уже заканчивалось, в холодной враждебной белизне гасли краски и звуки, всё стало далеким и безразличным. Слабо ломило тело, внутри было пусто и противно, но не так, как с той девчонкой. Сейчас он о сделанном не жалел. Может, этот парень и не виноват, и его просто подставили "в назидание" остальным – армейский опыт Гаора знал слишком много подобных случаев, но... не этот, так другой, все они... другого не заслуживают.

   – Стоп! – крикнул кто-то далеко и тихо.

   Толпа рабов отхлынула из центра зала к стене у двери. Младший и Новенький помогли Гаору встать. Он проморгался и, преодолевая всё сильнее окутывающее его безразличие, увидел лежавшее в центре на заляпанном красными и белёсыми пятнами полу изломанное и уже несомненно мёртвое тело. Негромкий приказ Старшего, и Десятый, Пятый, ещё кто-то вышли, сгребли разбросанную вокруг тела одежду и вернулись в строй. Одеваться не стали, побросали к стене.

   Короткий приказ офицера, и строй спецовиков, чётко и согласно громыхнув каблуками, делает поворот и колонной по одному, описывая круг вокруг казнённого, покидает зал. И каждый, проходя мимо трупа, чётко, не халтуря и не притворяясь, плюёт на него.

   Всё, казнь закончена.

   Когда спецовики вышли, Старший стал снова распоряжаться.

   – Дневальные, шмотки соберите и в коробки. Всё, пошли.

   По дороге в камеру негромко, но оживлённо обсуждали происшедшее и предстоящее.

   – Старший, а душ?

   – Распорядок забыл? Завтра.

   – А сегодня не дадут?

   – Что дадут, то и возьмёшь.

   – Хорошо сработали.

   – И Лохмач удачно пришёлся.

   – А болтали, спецовики упёртые, а этого смотри, дохлым дотрахивали.

   – Слабак, быстро вырубился.

   – Да нет, этот ещё держался, ты вспомни того, ну, помнишь... В момент же заломали.

   – Дурак, тот сам со страху кончился.

   – А как верещал, а? Ну, чисто поросёнок.

   – Я ему рраз! Аж в горле у него хрустнуло!

   – А Младший-то разошёлся как? И Лохмача бросил, сам полез.

   – Все хороши, – подвёл итог Старший, когда они вошли в камеру. – Чисто сработали. Отдыхаем. Лохмач пусть полежит и в мягкую работу его.

   – Да он спит уже, – засмеялся Новенький, укладывая Гаора на нары. – Руки перестегнуть или совсем снять?

   – Перестегни, а то дёрнется со сна, – усмехнулся Старший. – И не буди, пусть спит.

   – Фуу, отвели душу, – вздохнул кто-то, укладываясь рядом с Гаором и гладя его по спине. – Ничего, парень, кабы хоть раз в неделю такое, то совсем бы хорошо было.

   Слова доходили до Гаора глухо, сил на понимание не было, полусон-полузабытье поглотило его белым колыхающимся туманом.

   Очнулся он уже под вечер, опять, в который раз, лёжа ничком на нарах под чьим-то телом. Было больно и противно, горел после «пойла» рот, тошнило, но всё это было уже привычным и потому...

   – Очнулся? – спросил Младший.

   Он лежал рядом, подсунув руку ему под живот, гладя и лаская ему мошонку.

   – Пятый, кончай, ему поесть надо.

   – Можно, – согласился Пятый. – Ты подщекочи ему, чтоб прочувствовал. А так совсем хорошо лежит.

   – И не дёргается? – подчёркнуто удивился Резаный. – А ну давай, проверю.

   – Себе пососи, если свербит, – спокойно сказал Младший. – Велено мягко работать, так не лезь.

   – А ты, я смотрю, осмелел, – угрожающе сказал Резаный. – Думаешь, одного задохлика заодно со всеми трахнул, так и "прессом" настоящим стал?

   – Не задирайся, – продолжая ласкать Гаора, ответил Младший. – Я здесь побольше твоего, на моей памяти, знаешь сколько таких, как ты, в "печку" ушло? Так что отвали. Ну вот, Лохмач, не надувался, не держал в себе, и всё хорошо.

   Гаор молчал, про себя проклиная собственное, в очередной раз предавшее его тело. Пятый оттолкнулся от его спины ладонями и встал, Младший убрал руку и тоже встал:

   – Отдыхай, сейчас я тебе поесть принесу.

   Пресс-камера жила обычной вечерней жизнью, отдыхая после удачной работы. Гаор лежал по-прежнему ничком и слушал разговоры про выданный в обед доппаёк за удачную работу, что завтра должен быть душ, что... "В душ-то хоть раскуют?"– подумал Гаор.

   – Поешь, – тронул его за плечо Младший.

   Гаор подтянул под грудь скованные руки, оттолкнулся ими от нар и встал на колени, повернулся и сел, преодолевая боль. Младший протянул ему кружку с хлебной кашей.

   – Ешь, она ещё теплая.

   Гаор кивнул. Кружилась голова, тошнило, во рту мерзкий вкус "пойла", делавший противной и кашу.

   – А это доппаёк, – Младший забрал у него опустевшую кружку и дал другую... с чаем?

   Гаор глотнул и едва не поперхнулся. Чай был сладким! Или не чай, неважно, но сахару в кружку сыпанули не меньше двух ложек.

   – Ага, – засмеялся его удивлению Младший, – за работу выдали. Что на допросах, что сегодня сработали чисто. Правда, здорово?

   – Младший, а чего ты так подлизываешься к нему? – лениво спросил Резаный. – Думаешь он тебе отхлебнуть даст? Как же, лохмачи поселковые, они только о себе думают. Або вонючие.

   Резаный нарывался и напрашивался вполне откровенно, и пора давать ему укорот. Если он хочет дальше жить в камере нормально – а о том, что его завтра отдадут хозяину, Гаор старался не думать, чтобы разочарование не оказалось слишком страшным – так надо укорачивать сейчас. Ну, была не была. Тело, конечно, болит, и руки скованы, но... надо. Гаор допил и отдал кружку Младшему. Повернулся к лежавшему на нарах Резаному, чтобы не оказаться спиной к нему.

   – Тебе врезать или сам заткнёшься? – угрожая не словами, а интонацией, спросил Гаор и продолжил на говоре Арботанга, проверяя мелькнувшую догадку. – Если у тебя ко мне что есть, фраерок, то и без толковища разберёмся.