Текст книги "Мир Гаора (СИ)"

Автор книги: Татьяна Зубачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 93 страниц)

   – Ну, – нарушил он молчание первым. – Ты воевать, – передразнил он аггра, – ты раб. Теперь что скажешь?

   Аггр осторожно пожал плечами, сплюнул кровь из разбитых губ и ответил.

   – Ты раб. Я раб. Что ещё?

   – Раб, – повторил он, – я раб.

   До него будто только сейчас, через два с лишним года, после двух торгов и сортировок, после всех бесконечных порок и избиений дошло наконец, кто он. И повернувшись к аггру спиной, он, бешено хрипя эти слова, бил кулаками по скользким брёвнам, пока не опустился на землю в изнеможении, понимая, что никто никак и ничего изменить уже не может. Кажется, он даже заплакал. Аггр всё это время молчал, сидя на корточках у другой стены. Его смуглое лицо почти сливалось с темнотой, и только по блеску глаз можно было его определить...

   ...Гаор невольно улыбнулся воспоминанию. Говорят, совместная драка делает друзьями, сидение в порубе тоже...

   ... Они долго сидели молча, каждый в своем углу. К ночи, о которой они узнали по сгустившейся темноте, им принесли поесть. На верёвке через решётку кто-то – им снизу было не разобрать лица – спустил корзинку с двумя горбушками хлеба и маленькой корчажкой воды. Они взяли хлеб, передавая друг другу корчажку, напились, опустевшую корчажку поставили в корзинку, и её сразу вытянули наверх.

   – Пошёл, – сказал наверху хозяйский голос, – живей, а то третьим окажешься.

   И хлопнула наружная дверь.

   – Это нет смерть, – тихо сказал аггр.

   – Да, – согласился он, – не смертельно. Ты... был уже здесь?

   – Здесь нет, – ответил аггр, – лагерь да. Там бетон. Вода нет. Хлеб нет. Там смерть.

   Он кивнул. Про лагеря для военнопленных ходили кое-какие довольно мрачные слухи, но он им не то, что не верил, а повторял расхожее: "А с нашими они что творят? Огонь справедлив", – и тут же забывал об услышанном. А о том, что творили аггры с попавшими в плен, он знал, как все, и даже больше. И не понаслышке или из полковых газет, им он уже тогда не верил, а видел, сам, своими глазами: публичные казни пленных были любимым развлечением аггров ещё в Вергере. Когда для устрашения осаждённых демонстрировали им, что с ними будет. С тех пор он и боялся плена больше всего. Интересно, а где Джадд попал в плен?

   – Джадд, – позвал он, впервые назвав аггра по имени.

   – Да, – помедлив, отозвался аггр.

   – Ты где попал в плен?

   Джадд произнёс странное гортанное с придыханием слово, которое он не то что понять, даже повторить не мог.

   – Где это?

   Джадд не ответил. И после долгого молчания спросил сам.

   – Ты воевать где?

   Он перечислил.

   – Вергер, Алзон, Валса, Малое Поле, Чёрное Ущелье.

   Джадд не понял его. Вернее, как он довольно быстро сообразил, аггр эти места называл по-своему. Но как? Может, они и в самом деле воевали в одних местах, но понять это невозможно, названия не совпадали, не были даже похожими.

   – Ты пехота? – спросил Джадд.

   – Да. А ты?

   Джадд ответил опять непонятным словом, а потом очень похоже изобразил звук летящего снаряда.

   – Артиллерия? – догадался он.

   – Да, – сказал Джадд.

   Он кивнул. Они не видели уже друг друга в сгустившейся темноте и говорили, обращаясь в темноту, как сами с собой...

   ...Гаор посмотрел на карту, проверяя себя. Нет, всё правильно. Теперь ему в тридцать первый посёлок. И там он заночует. Дезертиров больше нет, во всяком случае, он о них не слышал.

   ...А с Джаддом их тогда продержали в порубе трое суток. Для тепла они спали, прижимаясь друг к другу спинами, говорили мало, больше молчали, но если говорили, то правду, не увиливая. Чего им, двум сержантам – он помнил названия аггрских чинов, и им удалось выяснить звания друг друга – ставшим рабами, скрывать друг от друга? Он не выдержал, спросил Джадда о его семье. Джадд долго молчал, а потом заговорил теми же короткими рублеными фразами, делая большие паузы, будто давая ему время понять или подбирая слова. Так он узнал, что Джадд – не настоящее имя аггра, а прозвище. Что своё имя он, попав в плен, скрыл, притворившись потерявшим память при контузии. За что отсидел двое суток в бетонной яме, и не умер, потому что кто-то донёс, что он был сапожником, и его выпустили чинить охране обувь. И он очень надеется, что его имени так и не узнали и не сообщили на ту сторону. Потому что у аггров пленный – это предатель, и если он просто пропал, то семья осталась без пенсии и прочего, а если в плену, то семья за него ответит.

   – Джадд, война кончилась.

   – Закон нет конец.

   С этим Гаор согласился. И спросил про остальных пленных. Ведь он даже не слышал, чтобы пленных делали рабами, будь Джадд не один такой, в камерах отстойника об этом бы знали. А там даже слова такого – аггры – не слышали.

   – Шахты, – ответил Джадд.

   Так же просто и прямо он ответил на вопросы Джадда, о том как сам стал рабом. Что понял из его рассказа Джадд, осталось ему неизвестным: никаких эмоций по поводу того, что родной отец продал сына в рабство, аггр не выразил. То ли не понял, то ли не удивился.

   На третий, по его подсчётам, день в яму скинули лопаты, и хозяин велел им засыпать свою парашу и вырыть новую у другой стены. А когда они выполнили приказ, им спустили лестницу и велели вылезать. И они невольно на мгновение замялись, уступая друг другу.

   Наверху хозяин оглядел их, жмурящихся от яркого бьющего в раскрытые настежь двери сарая солнечного света, и удовлетворённо хмыкнул.

   – Ну, поумнели, или добавить?

   Они промолчали, но хозяин счёл их молчание ответом и погнал в баню, пригрозив напоследок, что ещё одна драка, и оба пойдут на шахты. А что у хозяина слово с делом не расходится, он уже знал. Баня оказалась натопленной, как раз мылись мужчины, и когда они ввалились туда, их встретили... ну не как победителей, но очень сердечно, отогрели, пропарили, чтоб кровяница после поруба не прицепилась. Тогда-то он и понял окончательно, что же это за наслаждение такое – банька, и почему так тоскуют о ней в душевых.

   – Вот дурни, – ворчала Большуха, отпаивая их после бани своими травами на кухне, – молитесь, чтоб этим обошлось.

   – Кому молиться-то? – созорничал он, придя после бани в расслабленное полупьяное состояние.

   – А кому хотите, – серьёзно ответила Большуха. – У кажного там свои заступники.

   Они переглянулись с Джаддом и одновременно кивнули...

   ...Нет, Гаор был теперь вполне доволен своей жизнью. Настолько, насколько вообще может быть доволен раб. О его рабстве ему напоминали часто, но... он то ли привык, то ли тогда в порубе перешёл, переступил через какую-то черту в себе. Да, ошейник давно неощутим, а про клеймо можно было бы вообще забыть, но он не забывает, но... но и не психует из-за этого, спокойно встречая насмешливые, вызывающие или провокационно равнодушные взгляды свободных. Джадд прав: они воевали, один проиграл, другой победил, и где они оба? Вот именно! А с хозяином повезло: не самая большая сволочь. И надзирателей не держит, и даёт дышать, и... даже в какой-то мере считается с ними, не лезет в те мелочи, без которых жизнь становится совсем невыносимой. Он по посёлкам ездит всего ничего, а нагляделся уж, да ещё раньше наслушался. Нет, всё хорошо, и даже его летняя авантюра, кажется, сошла ему с рук. Если бы что, его бы уже взяли. Значит, и там обошлось. О последствиях он тогда не думал, а так, принял кое-какие меры предосторожности, жить-то всё-таки охота, но если бы стали копать всерьёз... сколько времени-то прошло? Почти два месяца или даже чуть больше, а такие дела быстро раскручиваются. Значит, парень уцелел. Ну и... удачи ему. Что мог, он сделал, а дальше пусть уж Огонь делает.

   Июль был жарким и грозовым. Шёл второй месяц самостоятельных поездок Гаора по посёлкам. Рейс, три-четыре дня отдыха, вернее, регулировки машины и каких-то дворовых работ и новый рейс. В любую работу главное втянуться. И опять, как когда-то у Сторрама, у него возникало чувство дома. Конечно, летом любой кустик переночевать пустит, случалось ему ночевать в посёлках, в избе, куда определял его на ночлег староста, или в рабской казарме в заведении под вывеской «Заезжай – не пожалеешь», и плохо ему нигде не было. Но въезжая в знакомый проулок, давая гудок перед знакомыми воротами, он почему-то испытывал... Да, пожалуй, радость, зная, что когда бы ни приехал, его встретят как своего, обрадуются ему искренне и горячо. А потом он войдёт в крохотную даже не комнату, а как здесь говорят, повалушу, где вделанные в стену узкие, на одного, нары, маленькое окошко, а под ним стол-тумбочка, и напротив нар в стену вбиты гвозди, а под нарами стоит сбитый из досок сундучок. И это его комната. На нарах соломенный тюфяк и такая же подушка, армейское жёсткое одеяло, но бельё чистое и целое, на гвоздях висят его куртка и каскетка, в сундучке две смены белья, сменная рубашка, две пары портянок, а в тумбочке хранятся мыло и мочалка. Больше у него ничего нет, но у других не намного больше. Он разденется, бросит на тумбочку сигареты и зажигалку, спрячет внутрь нож – что бы ни было, но оружие он на виду не держит. Из-за стены ему крикнут, чтоб грязное сразу в ящик кидал, он достанет чистое бельё, сменную рубашку и пойдёт в душ или, если подгадается, то в баню. В Орртене было, пожалуй, просторнее, и душ был отдельный, но там его терпели, а здесь...

   Гаор думал об этом, гоня фургон по жаркому пыльному просёлку. Дом – это не стены, а живущие в нём. Смешно, но живя в Орртене, он прислугу и охрану так по именам и не знал, отдельные прозвища, а чаще по месту службы: ночная смена третий пост, вторая смена ворот, повариха для слуг, шофёр "коробочки"... как надзирателей у Сторрама. Так кем же он был в Орртене? Вон, к хозяину приехал на лето его старший сын, бастард, но сын, а он... зачем его забрали у матери?

   Но об этом думать было слишком тяжело, и, тряхнув головой, Гаор взялся за карту. Если прибавить и спрямить, то он заночует в посёлке, а если... если здесь свернуть, то вот так он проедет к роднику и переночует в лесу. И встретит рассвет не в душной пропахшей человеческим потом и куриным помётом избе, а у родника. К тому же в посёлок ему ехать мимо блокпоста, а полиция словно взбесилась: на каждом блокпосту обыск, требуют открыть фургон и заглядывают в кузов, залезают в кабину. Дураку понятно: кого-то ищут. Ему это по хрену, но чем меньше имеешь дело с полицией, тем лучше.

   Под эти мысли Гаор съехал с шоссе на просёлок, а оттуда свернул на опушку, раздвигая фургоном кусты, повилял между стволами и выбрался на неотмеченную на карте прогалину, которую обнаружил в одной из своих прошлых поездок, отыскивая подъезд к роднику. По прогалине он въехал в лес, уже густой и сейчас даже мрачный от быстро сгущавшейся внизу темноты, хотя вершины ещё светились золотисто-красным цветом заката.

   Остановив фургон, Гаор выключил мотор и стал устраиваться на ночлег. Для этого у него было всё, от спального мешка до котелка. Большая часть снаряжения уже лежала в койке-рундуке между кабиной и кузовом, видимо, хозяину тоже частенько приходилось ночевать в лесу, и Гаор добавил кое-что по мелочи. Главное в таких ночёвках – это еда, но сегодня он заезжал в заведение и набрал себе в ларьке, как будто предчувствовал. Да нет, ни хрена он не предчувствовал, просто старый завет разведки: уходишь на сутки – готовься на неделю.

   Пока он собирал сушняк и разводил огонь, стало совсем темно, и журчание родника казалось особенно громким. Гаор напился холодной чистой воды, привычно пробормотав заклинание и благодарность Мать-Воде, набрал воды в котелок и пошёл к костру. Фургон вздыхал остывающим мотором, словно рядом дышало большое усталое, но доброе животное. "Слон, к примеру", – мысленно усмехнулся Гаор, разрывая пакет с маленькой буханкой хлеба. Супа он решил не варить, хотя взял в ларьке и бульонных кубиков и пакетик суповой смеси. Но если сейчас делать суп, то за водой для чая придётся опять к роднику, а главное, отмывать котелок. Так что обойдётся бутербродами, а в котелке заварит чай. Что тоже совсем неплохо. Он разрезал буханку на ломти и вскрыл банку с паштетом. Из чего делают паштет, которым торгуют в рабских ларьках, лучше не думать. Да хоть из крысятины, в окопах и не такое приходилось лопать, и ничего, жив остался.

   Он намазал хлеб тёмно-серой одновременно вязкой и крупитчатой массой, поднёс ко рту и замер.

   За его спиной щёлкнул передергиваемый затвор автомата.

   – Ни с места! Стреляю! – крикнул срывающийся мальчишеский голос.

   Потом Гаор думал, что будь на месте пацана настоящий фронтовой дезертир, то лежать ему в лесу с простреленной головой, а так... пацан отчаянно трусил, потому он и справился с ним элементарно.

   Но тогда он, не раздумывая, рванулся вбок, уходя от выстрела, вернее, его тело сработало быстрее головы, совершив мгновенный боковой переворот через голову, вскочив на ноги и оказавшись вплотную к нападающему. Тот явно растерялся, и Гаор вырвал у него автомат, ударив под дых и сразу же в голову.

   Схватив автомат, Гаор привычно приготовился к стрельбе и только тогда посмотрел на противника. Перед ним лежал и смотрел на него с ужасом типичный новобранец в свежеобтрёпанной форме. Выбритая голова с еле пробивающимся чёрным "ёжиком", измазанное грязью, перекошенное от страха лицо без клейма, тонкая шея торчит из слишком просторного ворота гимнастёрки... свободный. На него напал свободный, а он ударил его и отобрал оружие. За это... А ни хрена, кругом лес, и иди дознайся, что и как было – успокоил он сам себя.

   – Остальные где? – спросил Гаор.

   Ему не ответили, но не пытаясь скрыть правду, а потеряв голос от страха и неожиданности, как сразу понял Гаор. И... и вот кого, значит, искали на дорогах. Дезертир. Войны нет, так от чего сбежал?

   – Что, старослужащие затрахали? – насмешливо спросил Гаор.

   И по мгновенно задрожавшему от беззвучного плача мальчишескому лицу понял, что угадал. И что теперь ему делать с этим пацаном? Отобрать оружие и дать пинка под зад, чтоб катился куда подальше? Почему-то этот вариант ему не очень понравился. Нет, на фронте он бы знал, что делать, там смыться из-под пуль, подставив остальных – это подлость, а за подлость... что положено, то и положено, а здесь...

   – Принесло тебя на мою голову, – вполне искренно вздохнул он, опуская ствол книзу.

   Пацан по-прежнему лежал неподвижно и тихо, почти беззвучно плакал, ожидая то ли выстрела, то ли ещё чего.

   – Тебе чего, жратва понадобилась? – уже мягче спросил Гаор.

   Пацан, всхлипнув, кивнул и прошептал срывающимся от слёз голосом.

   – Я третий день... не ел.

   – Тьфу, – даже сплюнул Гаор.

   Это в летнем-то лесу, когда уже ягоды есть, и с оружием, когда здесь и птицы, и звери непуганые.

   – Ты что, курс на выживание не проходил?

   – Нет, – парень снова всхлипнул и посмотрел на него с робкой надеждой. – Дай хлеба, и я уйду.

   – Бери, – Гаор показал автоматом на свой выпавший при броске бутерброд, и когда парень не вставая дотянулся до него и жадно начал есть, поинтересовался. – И куда пойдёшь? Дорогу к патрулю показать?

   Пацан поперхнулся и закашлялся.

   Гаор удовлетворённо усмехнулся. Ему было всё понятно и ясно, кроме одного: что делать со свалившимся на его голову пацаном. Выдать патрулям... до такой подлянки он не докатился и не докатится, даже на фронте этим брезговал, предпочитая расправляться сам. Бросить в лесу... да это ж то же самое, через два, много три дня пацана выловят, если тот сам с голодухи не побежит сдаваться. А там трибунал со всеми вытекающими. Спасать... как? И какое ему дело? Самое простое – это пришибить пацана и тело оттащить к муравейнику, видел он его, когда ходил к роднику, муравьи и остальная лесная живность живо всё объест, а там... не его дело, когда кости найдут и что думать будут. Но этот вариант тоже почему-то его не устраивал.

   Съев, вернее, заглотав бутерброд, пацан жадно смотрел на остальное, но взять не решался. Досадуя на себя, Гаор подошёл к костру. Придерживая автомат так, чтобы его дуло смотрело на пацана, сел и сказал:

   – Садись и лопай. Только не спеши, после голодухи нельзя.

   – Ага, – кивнул пацан, осторожно присаживаясь к костру по другую сторону.

   Действуя одной рукой, чтобы не выпускать автомат, Гаор заварил чаю и отлил горячей горькой – он всегда заваривал крепко – почти чёрной жидкости в кружку.

   – Пей. Всухомятку кишки заворачиваются.

   – Спасибо, – шёпотом сказал пацан.

   Он глотнул чаю, обжёгся, по-детски подул, глотнул ещё раз и вдруг заговорил, хотя Гаор ни о чём его не спрашивал.

   Плача то ли от ожога, то ли от заново переживаемого ужаса, пацан рассказывал молча слушающему его странному рабу о том, что творили с ним в казарме и от чего он бежал, куда глаза глядят.

   Гаор слушал спокойно. Ничего нового для него в этом рассказе не было. И особо ужасного тоже. Он и не с таким сталкивался.

   – Бывает и хуже, – сказал он, когда пацан замолчал.

   – Что?! – вскинулся пацан, обиженный его спокойствием. – Что может быть хуже?!

   Гаор насмешливо посмотрел на него и жестом, каким обычно обозначают выпивку, щёлкнул себя по шее, но не сбоку, а спереди, точно по заклёпке, отозвавшейся на щелчок звоном.

   – Это, пацан, это хуже.

   И тот поперхнулся своим возмущением.

   – А ведь за дезертирство... – задумчиво сказал Гаор, – вполне можешь получить. Сейчас не война, тогда на фронт в штрафняк или расстрел перед строем. А теперь...

   – Нет, – с ужасом прошептал парень, – нет, я... я не могу, лучше смерть, жить рабом... нет, не смогу.

   – Я же живу, – спокойно возразил Гаор. – А смерти хочешь... – и насмешливо предложил, – могу устроить. Прямо здесь и сейчас, – и похлопал по лежавшему на коленях автомату.

   Пацан с ужасом посмотрел на него. Он уже ничего не понимал. Его накормили, а теперь хотят убить. Страшные рассказы о безжалостных коварных дикарях оживали на глазах. Но... но этот раб не совсем дикарь, раз знает автомат и вообще...

   – Ты... давно...?

   Пацан не закончил вопроса, но Гаор его понял и ответил.

   – Три года. Ладно. Ты сам откуда? Из Аргата?

   – Нет, – пацан назвал маленький городок в дневном переходе на север от Аргата.

   – Кто у тебя там?

   – Отец, сёстры, – пацан всхлипнул, – мама.

   – Если ты единственный сын, то чего тебя призвали?

   – Нет, я младший. Старшие... на фронте погибли, а на меня, – он судорожно перевёл дыхание, – на меня денег не хватило. Ну, чтоб откупить.

   – Там тебя уже ждут, – Гаор кивнул, – дураку ясно.

   – Кто? – изумлённо посмотрел на него пацан, – родные? Ждут, конечно.

   – Дурак, – вздохнул Гаор, – комендатура там тебя ждет. Куда тебе ещё бежать? Либо здесь на дороге перехватят, либо дома встретят.

   – И тогда...

   – Тогда если не убьют при задержании за попытку сопротивления, то трибунал. А там, – Гаор хмыкнул, – к чему присудят, не знаю. Денег на адвоката нет, конечно?

   – Нет, – кивнул пацан.

   Он успокоился, вернее, впал в состояние мрачной отрешённости, когда уже всё равно. Гаор это состояние знал и по собственному опыту, и наглядевшись на таких пацанов на фронте. Заговорив об адвокате, он уже принял решение, и теперь надо было только придумать, как его осуществить. Жук никогда такими делами не занимался, но он сможет связать пацана с конфликтной комиссией в союзе ветеранов и с ещё одной организацией, которая тогда только-только создавалась и в существовании которой сейчас он был не уверен. Но это был всё-таки шанс. Подставкой пацан быть не мог. В рассказанном им были детали, исключающие вранье, да и кто и зачем будет устраивать для раба такой шикарный спектакль? Ладно, или орден, или пуля, а другого не дано. А по дороге он парня и проверит. И если что... пришибёт поганца на месте, ему уже терять нечего.

   Гаор выплеснул в кружку пацану ещё чаю, выпил и сам прямо из котелка через край.

   – Допивай и поедем.

   – Куда? – вздрогнул тот.

   – Если получится, то окажешься дома. А если нет... – Гаор улыбнулся злым оскалом, – к Огню вместе подойдём.

   Сопротивляться пацан не мог, да особо и не хотел. Выхода-то не было. В лесу, уже понятно, ему всё равно не выжить. А что в случае отказа этот странный лохматый раб, управляющийся с оружием с ухватками бывалого солдата, и впрямь может его прямо здесь и сейчас убить, парень не сомневался ни мгновения. Значит, надо подчиняться, как он подчинялся всю жизнь старшим и более сильным. Этот, по крайней мере, его ещё не бил. И дал поесть.

   Свернуть бивуак – дело нескольких долей. Уничтожив все следы их пребывания, Гаор уложил пацана на койку между занавесками – прятать его в рундук он не стал: ещё задохнётся с непривычки – а автомат засунул под сиденье так, чтобы легко достать. Патронов там ещё на полрожка, и ошеломить дорожный патруль, чтобы уйти в отрыв, ему хватит. Теперь вырваться за границы оцепления. Пацан говорил про три дня, значит, кольцо поиска... десять меток, ну двенадцать с перестраховкой. Гарнизон стоит... Гаор достал карту. Хотя в гарнизон он ничего не возил – у армии своё снабжение – но на хорошей карте всё отмечено. Определившись по карте, Гаор выехал на шоссе и прибавил скорость. До рассвета он должен успеть.

   Пацан лежал тихо и даже вроде дышать перестал.

   – Расслабься, – бросил через плечо Гаор, – замрёшь, когда скажу.

   – Ага, – шёпотом ответил парень. – А... а сейчас... что?

   – То же самое, – усмехнулся Гаор, но счёл нужным пояснить, – надо из оцепления выехать, там будет легче. Но не проще.

   – Ага, а... а потом?

   – А потом был суп с дерьмом, – ответил Гаор, выворачивая на боковую старую бетонку. – Ну, пацан, молись, чтоб пронесло, – и совсем тихо. – Мать-Вода, пронеси меня. Дай до матери пацана довезти. Он последний у неё.

   Он гнал фургон по ночной дороге в открытую, с обычной для себя скоростью, с включёнными на дальний свет фарами. Что врать патрульным, он не думал: пока из оцепления не выехали, за него будет автомат говорить, а там... там посмотрим. Ну, блокпост по параллельной дороге. Полицейским оттуда его видно, но фургон должен был примелькаться за это время, да и раньше, надо думать, хозяин по этим дорогам намотался. Авось посчитают, что раб ночью не поедет так уверенно, примут издали за хозяина, а того ни разу на его памяти в Дамхаре не тормознули.

   – Замер, – негромко бросил он через плечо, проносясь мимо чёрной коробки блокпоста по параллельной, отделённой неглубоким оврагом дороге.

   Здесь дороги как течения в Валсе: чуть свернул и ты уже совсем в другой сектор выезжаешь. Ну... ну... ну... Бетонка круто вильнула за поросшую деревьями узкую гряду, и Гаор перевёл дыхание. Всё: этот рубеж они проскочили.

   – Расслабься.

   За спиной вздохнули, как всхлипнули. А вот теперь многое, если не всё, зависит от пацана.

   – Слушай меня внимательно. И запоминай.

   – Ага.

   – До Аргата добирайся сам. Как – твоё дело, я за тебя думать не буду. В Аргате... – ну, была не была, – угол Пятьдесят Второй и Семнадцатой улиц, зелёная дверь, третий этаж, комната номер триста восемьдесят девять. Повтори.

   – Аргат, угол Пятьдесят Второй и Семнадцатой улиц, зелёная дверь, третий этаж, комната номер триста восемьдесят девять, – послушно отбарабанил пацан.

   – Правильно. Стиг Файрон, адвокат.

   – Стиг Файрон, адвокат...

   – Он тебя свяжет с кем надо, – Гаор усмехнулся, – Жук поможет и денег не возьмёт.

   – Свяжет? – удивился пацан. – С кем?

   За спиной Гаора зашуршала ткань, и Гаор понял, что пацан пытается выбраться.

   – Лежи пока, скажу, когда вылезать. С кем свяжет? С союзом ветеранов. Там есть конфликтная комиссия, парни там настоящие, во всяком случае, три года назад были такими. Не думаю, что испортились. И ещё есть одна организация, про неё не знаю, но если раскрутились, как тогда думали, то помогут. Как называются теперь, не знаю. Это матери погибших на войне солдат.

   – Да, но...

   – Заглохни и слушай. Из части ты сбежал. Когда, как и почему, говоришь правду, врать им не вздумай. А теперь запомни. Шёл лесами, никого не видел, еду... ну, сам придумай. Но меня не было, понял?

   – Да, – твёрдо ответил пацан.

   – А теперь выбирайся на сиденье.

   Пацану удалось это достаточно легко.

   – Достань автомат снизу. Положи к себе на колени, стволом к окну, дурак, дёрнешь ненароком, я тебя пришибить всё равно успею.

   – Нет, я... зачем это?

   – Сейчас поедем быстро, с поворотами. Увидят за стеклом военного, значит, армия по своим делам гонит. Может, и пронесёт. Фуражку поправь, вот так. Ну, пацан, теперь лишь бы до рассвета успеть, держись, всерьёз поедем.

   Гаор резко прибавил скорость, и фургон словно прыгнул вперёд. Ни говорить, ни даже думать он сейчас уже не мог, дорога отнимала все силы и внимание. Перепрыгивая по целине с дороги на дорогу, он уходил в совсем другой сектор Дамхара, куда патрулям в голову не придёт сунуться, потому что ни одному дезертиру не придёт в голову прорываться в Аргат через опасную близость Дамхарских плотин, где, как и положено на стратегическом объекте, армейская охрана. Но потому редкие здесь полицейские патрули, увидев силуэты в армейской фуражке и каскетке за лобовым стеклом – а что каскетка без кокарды, разглядеть не успеют – связываться не будут. Да, ошейник убрать. Удерживая руль одной рукой, Гаор поднял воротник рубашки, заслонив углами заклёпку. Ненадёжно, конечно, но авось пронесёт.

   – А если остановят? – спросил вдруг пацан.

   – Соврать не сумеешь? – ответил вопросом Гаор. – Тогда стреляй, и пойдём на прорыв.

   – Да, я понял. Я... меня зовут...

   – Стоп, – остановил его Гаор, – не знаю и знать не хочу.

   – Почему? – удивился пацан.

   – Чтоб на допросе не проболтаться, – ответил Гаор. – А теперь заткнись и не мешай.

   Пацан замолчал, но его лицо заметно отвердело и стало жёстким.

   "Дошло, наконец", – усмехнулся Гаор, выжимая из машины всё возможное.

   Воздух наполнен грозным гулом рвущихся из-за плотин потоков и грохотом металлических мостов под колёсами. Слева вздымаются закрывающие небо плотины, справа совсем рядом бешеные, закрученные в жгуты вырвавшиеся из затворов струи, и внизу узкие на одну колею стальные балочные мосты, другие здесь в паводок, когда сбрасывают лишнюю воду, не выдержат, любую сплошную преграду снесут, как щепочки, и облако водяных брызг плотнее любого тумана, так что едешь на ощупь. Ну, пронеси Мать-Вода, тут ты хозяйка.

   Что их увидят сверху, Гаор не опасался: наступал уже предрассветный час самого сладкого сна, когда самые рьяные часовые клюют носом или спят с открытыми глазами. А впереди уже бетон шоссе за кустами, и для скорости напролом, а если он поцарапает фургон, то придётся заехать на покраску, и тогда за перерасход по карточке, ну, не поруб, но Джаддова "кобыла" обеспечена. Ещё два поворота, перескочим на ответвление, с фасада подъезжать не стоит, скорость сбросим, чтоб рёвом мотора на форсаже не привлечь чересчур любопытного, и... да, вот здесь...

   Гаор мягко притёр фургон к обочине. Небо заметно поголубело, густой туман клубясь заполнял низину, отделявшую заброшенную бетонку от смутно просматривающихся коробок складов и пакгаузов.

   – Смотри, пацан.

   Парнишка посмотрел на него с восхищённым ужасом и послушно уставился в указанном направлении.

   – Это Дамхар товарный. Военных здесь навалом. Постарайся затеряться и найти попутку.

   – Да, я понял.

   – Под вагон не цепляйся, свалишься. Лезь на крышу, бомбёжек сейчас нет, может, и пронесёт. Под семафорами ложись и пластайся, а там... Огонь тебе в удачу.

   – Да я понял, спасибо. А если меня... обнаружат?

   Гаор усмехнулся.

   – Если такие, – он отогнул воротник и легонько щёлкнул себя по ошейнику, – скажешь, что тебя угнали из дома, ты сбежал и идёшь домой к матери.

   – И...

   – Думаю, помогут. А если патрули... – и жёстко повторил. – Меня не было, и ничего я тебе не говорил.

   – Да, – твёрдо кивнул парень и выжидающе поглядел на Гаора.

   – Выживи, пацан. Кто выжил, тот и победил, – тихо сказал Гаор, глядя не на него, а перед собой.

   – Да, я всё сделаю, – парень поправил фуражку и вылез из кабины.

   Гаор мягко сдал фургон назад для разворота, уже не глядя на исчезающую в тумане фигурку. Ему предстоял теперь обратный путь в свой сектор, и его надо было проделать, по возможности не пересекаясь с патрулями, чтоб не объяснять, за каким хреном его сюда занесло...

   ...Гаор сам потом удивлялся, каким чудом его пронесло. Да, за чудовищный перерасход бензина он получил от хозяина по морде и приказ на двадцать пять «горячих», которые Джадд ему и ввалил под страшный свист плети, неожиданно мягко ложившейся на спину, обжигавшей, но несравнимо с тем, первым, разом. Правда, чтобы не подставить Джадда, он начал стонать где-то на пятнадцатом ударе. Поверил хозяин его стонам или нет, но этим обошлось. А на вопрос хозяина, какого хрена он ночевал в лесу – глазастый чёрт углядел обрывки листьев, застрявшие в стыках кузова – он нехотя буркнул.

   – Рассвет у родника встречал, хозяин.

   – Да что вы все на родниках повихнутые?! – вкатил ему хозяин ещё одну крепкую оплеуху и успокоился.

   И вот уже два месяца прошло, и ничего. Значит, пронесло. Либо пацан благополучно добрался до Аргата и там всё хорошо, либо погиб, отстреливаясь от патрулей, либо выдержал все допросы, ничего о нём не сказав. Последнее, конечно, маловероятно, но иного не дано. Одно из трёх. Так что живи, Рыжий, и радуйся жизни, другой у тебя не будет. Никому две жизни не даны. Ладно, пацан, у Огня свидимся, и там ты мне расскажешь, как оно у тебя прошло. А до этого я о тебе ничего не узнаю. Негде, не у кого и незачем.

   Гаор поглядел на карту, на вделанные в приборную панель часы и удовлетворённо кивнул. Расчёт оказался точен. Как раз ему до посёлка, скинуть остатки груза, там заночевать и с утра на склады за новой загрузкой, а там он обедать заедет в центральное заведение, а уже оттуда домой, скидывая по дороге заказы. Ночует опять в посёлке и домой приедет к обеду. А там и до праздника недалеко, будем провожать Золотого Князя на отдых. Вряд ли его под праздник отправят в рейс. Хозяин любит, чтоб на праздники все дома были.

   Летний солнцеворот – Торжество Небесного Огня по-дуггурски и заклинание Мать-Земли по-склавински здесь праздновали чуть по-другому, чем в Аргате. Ну, до господского праздника Гаору дела не было, хотя, как все, он всю предпраздничную неделю убирал, чистил и мыл дом и оба двора: передний и задний. Мороки было много, к тому же выяснилось, что ни Белёна, ни Милуша не умеют как следует гладить форменные брюки, рубашку и китель, и его дёрнули со двора в хозяйскую гардеробную. Мысленно выругавшись и объяснив, что на денщика его не учили, Гаор взялся за работу. К тому же хозяин привёл за шиворот своего сына-бастарда и потребовал.