Текст книги "Мир Гаора (СИ)"

Автор книги: Татьяна Зубачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 93 страниц)

   – Всего общупали, и задницу, и спереди, чтоб их...

   – Плечи щупали? – встревожено спросил Старший.

   Гаор покачал головой.

   – Нет. Нет, Старший, я тоже испугался, но... нет, мускулы не смотрели.

   – Ладно, – вздохнул Ворон, – будем надеяться... – и, оборвав фразу, ушёл.

   Гаор докурил и выкинул окурок в унитаз, посмотрел на Старшего.

   – Сам не знаю, как сдержался, – тихо сказал он, – вот так... по грани прошёл.

   – Кто лапал? – глухо спросил Старший. – Гархем?

   – Нет, гость их, они его капитаном называли. А что, Гархем...?

   – Бывает с ним, – неохотно ответил Старший, – так-то он блюдёт себя, но иногда... Ладноть, хрен с ним, молись, чтоб этим обошлось.

   – Молюсь, – серьезно ответил Гаор. – Что ещё мне остаётся? Но если полезет ко мне кто с этим... ни на что не посмотрю.

   – Дурак ты, братейка, – вздохнул Старший, – кабы только этого бояться надо было. Ладноть, спать иди, а то завтра ввалят "горячих".

   Гаор молча кивнул, не сказав, что "горячие" и вправду не самое страшное сейчас.

   Вечер надо заканчивать вовремя. Когда ещё хочется и даже возможно продолжение, но лучше разойтись, чтобы последним было сожаление о прерванном удовольствии, а значит, и желание повторить.

   – Да, значит, договорились.

   – Вы заберёте его сейчас?

   – Нет, у меня ещё дела в Аргате. Давайте через накопитель. Все равно они сдерут свой процент, так пусть, – Ридург Коррант рассмеялся, – пусть отрабатывают. Всё оформление я беру на себя.

   – Разумеется.

   – Спасибо за приятный вечер.

   – Да, – улыбнулся Гархем, – ваше общество доставило мне истинное удовольствие.

   Последние ритуальные слова и формулы прощания. Коррант надел свою армейскую куртку, надел пояс с кобурой и портупеей.

   – Ещё раз благодарю. Полковник, подбросить вас?

   – Благодарю, я на своей.

   Гархем, стоя в дверях своей квартиры, проводил их взглядом до поворота на лестницу и только тогда закрыл дверь. Как и положено по древним обычаям, хозяин освещает дорогу припозднившимся гостям, стоя на пороге своего дома с фонарём в руке. Да, в следовании традициям есть нечто возвышенное.

   Сторрам и Коррант спустились по внутренней лестнице к выходу из административного корпуса, вышли и ещё раз попрощались у фургончика Корранта. И когда Коррант сел в кабину и тронулся с места, уже Сторрам, выполняя долг хозяина, постоял, пока гость не съехал по пандусу к воротам и не миновал их, и только тогда пошел к гаражу, где его ждала одна из его машин.

   Итак, какие изменения вызовет продажа Рыжего? Разумеется, шофера такого класса на торгах запросто не купишь, надо будет оставить заказ, чтобы известили о поступлении соответствующего материала, а пока... нанять ещё одного шофера, он же экспедитор. Двойной оклад. Нет, надо будет немного перетасовать состав наёмных работников. Девять тысяч – неплохая цена, и для покупателя, и для продавца. Можно было бы запросить и больше, но не хочется обогащать Рабское Ведомство, двадцать пять процентов от любой купчей отдай и не греши, во-первых, больше двенадцати тысяч капитану не выложить и сделка бы сорвалась, во-вторых. А Рыжий всё-таки как раб малонадёжен. Исполнителен, безусловно, но не покорен, тут Гархем прав, боевой сержант, прирождённый лидер, нет, кровь Юрденала ненадёжна даже в ошейнике. Не только Гархем, все говорят, что Рыжий молчит при любом наказании, сам это видел, и никогда не благодарит надзирателей, не здоровается с ними. И молодые повадились стоять вроде него в строю и молчать под дубинкой. Нет, пока парень не почувствовал своей силы, а он вожак, да ещё с боевым опытом и военным образованием... лучше продать, чем расстрелять. К сожалению, охрана из рабов слишком дорогое удовольствие, там он был бы на месте, но когда не можешь изменить обстоятельства, к ним следует приспосабливаться. И это в-третьих.

   Коррант гнал машину по ночному Аргату и улыбался. Кажется, ему удалось сделать удачный ход. Конечно, парень вряд ли стоит столько, за двенадцать тысяч можно купить бригаду, скажем, из двоих обученных с мальцом-подсобником, но полковника тоже надо ублажить. С таким ссориться не просто невыгодно, а опасно. Так что пусть себе радуется, как ему удалось обдурить недалёкого провинциала, а если удастся скинуть на парня непосредственное исполнение, то высвободится время для контактов, переговоров и контрактов, что неизмеримо важнее. Но какая же слащавая сволочь Гархем, недаром о нем ходили такие рассказы, похоже, любому спецовику фору даст и обыграет. Как это полковник с ним справляется? Но, слава Огню, это не мои проблемы. Нет, всё получилось очень удачно, и даже остались деньги на небольшие развлечения, мужчине необходимо расслабляться.

   С утра всё как обычно. Подъём, завтрак, построение. Гаор, конечно, не выспался, голова была тяжёлая, как после выпивки, когда надрызгаешься не на радостях, а от тоски и одиночества. Но работа у него не сидячая, так что разойдётся, ни хрена с ним не будет. На построении он протрясся, ожидая страшного приказа остаться в спальне, но обошлось, Гархема не было, видно, отсыпается после вчерашней пьянки, так что обошлось, пронесло, и выкинем из головы.

   В гараже Махотку почти сразу отправили на автопогрузчике, а ему старший механик молча кивком указал на хозяйскую "коробочку". Так что предстояло работать одному, без подсобника. Гаор досадливо, но предусмотрительно беззвучно выругался, надел инструментальный пояс и раскрыл мотор. Но даже разобраться толком, что тут и как, он не успел.

   – Рыжий!

   Гаор выпрямился и оглянулся на голос. В дверях гаража стоял Гархем. Что, в рейс? Обычно о рейсе ему говорили на построении, а то ещё накануне. Махотка напортачил? Но обдумывая, он быстро подбежал к Гархему и вытянулся перед ним.

   – Да, господин управляющий.

   Гаор приготовился получить обычную оплеуху и выслушать приказание. Но Гархем, оглядев его, заговорил, не ударив.

   – Пойдёшь сейчас в спальню, подготовишь койку и тумбочку к сдаче, одежду тоже, и жди. За тобой приедут.

   Так... плотная серая пустота рухнула, окутав беззвучным, отрезавшим краски и звуки коконом. Вот и всё... вот и всё...

   Гархем не так с удовольствием, как с интересом рассматривал, как стремительно бледнеет, становясь бескровно белым, лицо раба.

   – Да, господин управляющий, – сказал Гаор безжизненно спокойным голосом.

   Отвернувшись от Гархема, он расстегнул и снял пояс с инструментами, не глядя, но точным броском отправил его в шкафчик и, обойдя Гархема, вышел из гаража.

   Гаор шёл через двор быстрым твёрдым шагом, выглядывая кого из парней, чтоб хоть как-то дать знать Старшему, чтобы хоть взглядом проститься с... братом. Но как назло, никого, все в разгоне, у складов, а ему туда не завернуть, Гархем, сволочь, смотрит в спину. Он, не оглядываясь, чувствовал этот внимательный по-змеиному немигающий взгляд. "Врёшь, гад, ты что думал, я на коленях поползу, умолять буду, не дождешься, врешь, я не сдамся, нет..."

   И глядя ему вслед, Гархем удовлетворённо кивнул: вовремя продали, всё, что можно, этот раб уже дал, дальше начались бы проблемы.

   По дороге Гаор то ли успокоился, то ли... но страха не было, а только холодное бешенство. Сволочи, не могли ему вчера сказать, он бы проститься успел, а сам он дурак, нашёл, кому верить, что им чистые развлекалочки понадобились, и... Сам дурак, сам себя уговорил, вот оно, не пошел к елке, рисковать не захотел, а Судьба рисковых любит, дурак, но вы сволочи, ничего, не здесь, так у Огня сочтёмся...

   Как всегда надзиратели всё всегда знают, и его впустили в коридор, слегка обыскав, ни о чём не спросив и даже пинка не дав. В спальне на него изумлённо уставился дневаливший Турман.

   – Рыжий, ты чего?

   – Ничего, пошли они...

   Гаор выругался так, что Турман даже не удивился, а испугался.

   – Ну, ты уж и очень...

   – Это я ещё мало, – ответил Гаор, срывая с себя комбез, и, стараясь не сорваться на крик, объяснил. – Велено подготовиться к сдаче и ждать. Приедут за мной.

   Турман охнул и выбежал из спальни.

   Гаор быстро открыл тумбочку. Так... мыло, мочалка... по хрену, пусть лежат, бельё... тоже, заделье – обрезки проводов, инструменты, незаконченные мечики и цветочки, бабочка с зажимом, чтоб цеплять за волосы... всё в узелок, фишки... много их набралось, так... как тогда Плешаку сказали, так и сделаем, две белых оставим, остальные вместе с коробочкой... к Старшему в тумбочку, и сигареты туда же, чёрт, полторы пачки почти, ну, так тоже две сигареты оставим, остальные...

   – Рыжий, – в спальню вошла Маанька.

   Он обернулся к ней, улыбнулся злым оскалом.

   – Да, Маанька, вот. Узелок Матуне отдай, ладно? Бельё мне к тебе снести?

   Она покачала головой, внимательно глядя на него.

   – Нет, сними и стопкой на койке сложи, и одежду. Я принесу, во что переодеться.

   Он кивнул и стал снимать с одеяла наволочку. Подошёл и встал рядом Турман. Гаор покосился на него.

   – Ты того... – тихо сказал Турман, – такая уж судьба наша.

   Гаор кивнул. Он молча быстро снял наволочки, скатал одеяло, тюфяк и подушку в рулон, уложил рядом стопкой бельё, разделся догола и сложил одежду и белье второй стопкой.

   – Откуль знаешь так? – глухо спросил Турман.

   – В армии, в казарме, так же при переводе сдают, – ответил Гаор и заставил себя усмехнуться, – только не раздеваются.

   Вошла Маанька и протянула ему старенькие, многократно стираные и чиненые рубашку и штаны.

   – Одевайся, – и объяснила, – на торги в бросовом увозят, всё равно отберут.

   Он кивнул и стал одеваться. Когда-то это были брюки, но молния, видно, давным-давно сломалась, и их перешили в шаровары на шнурке, на коленях заплаты,  на рубашке заплатан рукав, пуговиц не хватает, а те, что есть, все разные, и Гаор не стал её застёгивать, а завязал полы на животе.

   Как-то незаметно в спальню вошли Маманя и другие работавшие на кухне женщины, дневалившая по женской спальне недавно купленная девчонка, он даже имени её ещё не запомнил. Гаор тряхнул головой и оглядел столпившихся вокруг.

   – Давайте прощаться. Пока нет...

   Он не договорил, но его поняли. Он обнялся с со всеми.

   – Турман, сигареты возьми, Старшему отдашь или сами поделите.

   – Может, – неуверенно предложил Турман, – покуришь пока?

   Гаор мотнул головой.

   – Нет, обойдусь.

   – Я тебе киселька сейчас принесу, – вышла из спальни Маманя.

   За ней вышли остальные. Гаор сгрёб и сунул Турману сигареты.

   – Держи, а то вроде уже...

   Турман прислушался и метнулся к своей койке.

   Стукнула, открываясь, дверь надзирательской. "Накрылся кисель", – со злым весельем подумал Гаор, стоя у своей койки. Тогда в Чёрное Ущелье они уходили, зло ругаясь, но не плача, и сейчас он не заплачет, нет, врагов не радуют.

   В спальню вошли трое. Дежурный надзиратель, Гархем и сержант с зелёными петлицами. Гаор встретил их, стоя у своей койки, с заложенными за спину руками, но вскинутой головой. И увидев его, Гархем одновременно и нахмурился, и улыбнулся.

   Оглядев собранную постель и одежду, Гархем кивнул.

   – Всё правильно, показывай тумбочку.

   Гаор молча повернулся, открыл тумбочку и отступил на шаг. Новый кивок.

   – А почему так мало сигарет, Рыжий? – Гархем повертел в руках пачку, в которой болтались две одинокие сигареты.

   Ах ты, сволочь, ну получи.

   – Выкурил, господин управляющий.

   – А фишки все свои куда подевал?

   – Потратил, господин управляющий.

   Голос Гаора был почтителен ровно настолько, что придраться не к чему, а насмешка понятна. Надзиратель, скрывая улыбку, грозно посмотрел на Турмана, который стоял у своей койки совсем как Тукман, вылупив глаза и приоткрыв рот. Гархем сунул пачку с остатком сигарет и обе фишки в карман пиджака и обернулся к сержанту.

   – Приступайте.

   Раздеться, обыск по голому телу, рубашка и штаны прощупаны по карманам и швам, одеться, сверка номера на ошейнике с карточкой, и...

   – Руки назад.

   Щёлкают наручники.

   – Вперёд.

   Проходя по коридору, Гаор быстро скосил глаза на дверь столовой, но никого не увидел: женщины укрылись в глубине. От Гархема, понятно, но жаль. Нижний тамбур... вверх по лестнице... верхний тамбур-холл... наружная дверь... холодный бетон двора и машина, "серый коршун", почти вплотную к подъезду, и задняя дверца уже готовно раскрыта... чёрт, даже оглянуться не успеешь, толчок в спину.

   – Пошёл.

   Больше медлить Гаор не мог, и, наклонив голову, полез в кузов.

   – Пошёл, пошёл, – поторопили его пинком.

   Гаор сел рядом с молодым светлобородым мужчиной, и его пристегнули к скобе. Захлопнулась задняя дверца, слышно, как сел в кабину сержант, заурчал мотор, дрогнул под ногами пол, всё, поехали. Гаор закинул голову и увидел в открытом, но затянутом частой сеткой поверх решётки, потолочном люке небо. Сволочи, даже проститься не дали.

   Присев за парапетом верхнего пандуса, Старший следил за серой, ненавистно знакомой машиной. За кем? Ведь никого на построении не велели в спальне оставить. Кого-то из дневальных? Или из матерей? Сестра-Судьба, помилуй нас. Кто в спальнях? Турман? Девчонка-новокупка? Маманя? Маанька? На кухне кто? Чалуша? Какой палец ни отрежь, всё больно. Ох, нет, да как же это?! Прикусив губу и чувствуя, как по щекам ползут слёзы, Старший смотрел, как вывели со скованными за спиной руками Рыжего, как пинком его затолкали в машину, захлопнули дверцу и серая с зелёной полосой по борту закрытая машина, стронулась с места и, медленно набирая скорость, поехала вниз по пандусу к наружным воротам. Сволочи, вот сволочи, прямо с работы дёрнули, даже не поглядели они друг на друга на прощание. "Прощай, братейка, – беззвучно шевельнул губами вслед машине Старший, – в Ирий-саду теперь только встретимся".

   Во двор вышел Гархем, и Старший, утерев рукавом лицо, прячась за парапетом, побежал к суетившимся вокруг застрявшего контейнера грузчикам.

   – Кого? – выдохнул навстречу ему Тарпан.

   – Рыжего, – ответил Старший и заорал, – какого хрена колупаетесь?!

   Стоя посреди двора, Гархем удовлетворённо оглядывал внешне беспорядочную, но подчинённую внутренней логике рабочую суету. Как же вовремя продали Рыжего, потрясающее чутье у полковника.

   В этом он убедился окончательно буквально на следующий день, когда старший механик вызвал его и Сторрама в гараж и показал обнаруженные в трейлере, на котором ездил Рыжий, самодельные мембрану и окошко.

   – Благодарю, – отпустил его Сторрам и посмотрел на Гархема. – Воистину, всё, что ни делается, то к лучшему.

   Гархем сокрушённо покачал головой.

   – Я же ездил с ним и с его бригадой. И ничего не заметил. Теряю квалификацию, полковник.

   – Ну-ну, Гархем, я тоже вижу такое впервые. Надо признать, остроумно. И на неплохом техническом уровне. Ну-ка, давайте проверим.

   Они встали у окошка, проверяя обзор.

   – Удобно стрелять в затылок.

   – Да, и пассажиру, и водителю. Делали, конечно, не для этого, но...

   Гархем усмехнулся.

   – Кровь есть кровь. Наследственность – великая сила, полковник. Что делать с его бригадой? Они не могли не знать.

   – Начнём копать, только раздуем, нет, Гархем, просто не выпускайте их в город. Вообще на внешних поездках будем держать только вольнонаёмных, – Сторрам улыбнулся, – пока.

   Гархем кивнул.

   – Думаете, Махотка надёжнее?

   – Он прирождённый, они покорнее, и не думаю, что его познакомили со всеми, как говорят алеманы, кунштюками.

   – Механик утверждает, что парень глуповат и непременно проболтался бы, если бы знал.

   – Поверим механику, Гархем. А трейлер... пусть постоит, я, кажется, знаю, кому его предложить.

   – Да, с таким... усовершенствованием любитель и знаток даст хорошую цену, – засмеялся Гархем.

   И уже когда они, отдав все необходимые распоряжения, вышли из гаража, Гархем тихо спросил.

   – Вы известите капитана?

   – Зачем? – искренне удивился Сторрам. – это теперь его проблема, пусть сам с ней и справляется.

   В большом хозяйстве с несколькими сотнями служащих, постоянных и временных, свободных и рабов, исчезновение одного заметно только живущим или работающим рядом, а круговерть гигантского торгового комплекса заставляет думать о сегодняшнем, ну от силы завтрашнем, но не о вчерашнем. Старший разделил оставленные ему сигареты и фишки между близкими друзьями Рыжего, в обед и ужин у его места стояла миска каши с воткнутой в неё ложкой, а вечером тихонько, чтоб не придрались надзиратели, Рыжего отвыли. Но не смертной, парень-то молодой и в полной силе, а угонной.

   – Уж ты, мило мое дитятко, – выпевала Мать, – Ты бессчастное родилося, бессчастное бесталанное!

   – Ты куда спешишь-торопишься? – так же тихо вторила ей Матуня.

   – Без тебя, да милый мой, отемнеет светла светлица! Опустеет дом-подворьицо! – всхлипывала Дубравка.

   И лёжа на своей койке, почти беззвучно шевеля губами, выговаривал памятные с детства слова Старший.

   – Ты подёшь, да малый братец мой, во работу подневольную, да во службу во господскую.

   Два дня пустовала койка Рыжего, а потом привезли Грача с филиала, день шёл за днём, и памяти бы о Рыжем не осталось, если бы... Если бы не шахматы, самодельные прописи, шпильки с цветочками, колечки и браслетики, что в черёд носили женщины и девчонки, да... да много от Рыжего осталось. И Махотка гордо говорил помогавшему ему мыть машину новокупленному белобрысому Бельку.

   – Меня ещё Рыжий учил, во мастер был!

   И Белёк завистливо вздыхал.

   В укромном месте у матерей хранилась грибатка на пять сил, что поможет и спасёт, если в сам-деле не попусту призвать.

   Ворон играл с Мастаком в шахматы, и Юрила ждал своей очереди. Тарпан уже с десяток обдул в шашки и обогател, понимашь. Моргунок в который раз рассказывал желающим слушать, как на Новый год голозадые весь город лампочками увешивают – в город-то теперь никто не ездил.

* * *

   До Рабского Ведомства ехали долго, с остановками, где к ним в кузов подсаживали всё новых и новых рабов. Как быстро догадался Гаор, машина собирала предназначенных к продаже разными владельцами. Все были взрослые, опытные, у всех торги не первые, разговаривали тихо, но без особого страха. Кто да откуда, да у кого работал. Говорили, перемешивая ихние слова с нашенскими, и Гаор с невольным удовольствием, ощутил, что понимает всё и в речи от соседей не отличается. И что он обращённый – в этом пришлось признаться, ведь родного поселка у него нет – тоже сошло. Спросили только, давно ли, и, услышав, что не новик, а третий год пошёл, приняли как своего.

   Выгрузили их в подземном гараже, и Гаор понял, что опять не увидит солнца, пока новый хозяин не выведет его наружу. Опять конвейер обыска, сверки номеров, проверки клейма и, наконец, камера. Тогда он был в седьмой, а теперь его отправили в третью.

   Номер другой, а камера такая же, и даже камерный старший хоть и звался по-другому – Большаком, но сильно смахивал ростом и комплекцией на памятного по той камере Слона.

   Войдя в камеру, Гаор поздоровался выученной ещё тогда, но ставшей привычной и совершенно понятной фразой.

   – Мир дому и всем в доме.

   На него посмотрели с интересом, но вполне доброжелательным, поинтересовались, откуда.

   – От Сторрама.

   – А это чо за хренотень?

   – Завод, что ли ча?

   – Нет, – улыбнулся Гаор, – это магазин большой.

   – И кем работал?

   – Шофёром.

   – Это чо? Водила?

   – Да.

   Нашлось место на нарах, и Гаор продолжил – он мысленно усмехнулся – пресс-конференцию, уже сидя со всеми мыслимыми в камере удобствами.

   Как и в прошлый раз, он попал после обеда и, вспомнив, как на его памяти увозили Плешака и других, подумал, что, видимо, так и рассчитывают, чтобы сэкономить на рабском обеде. Да, своего не упустят.

   А так... даже имена повторялись. Люди другие, а прозвища те же или похожие. В камеру ввели ещё двоих из той же машины. Гаор встретился с ними как со старыми знакомыми: как же, вместях ехали. Внимание старожилов переключилось на новоприбывших, и под шумное выяснение названий посёлков и имён родичей и знакомых, в котором Гаор как обращённый все равно не мог принимать участия, он откинулся на спину и лёг навзничь, забросил руки под голову и закрыл глаза.

   Вот и всё, вот и всё... думать, что его купил этот... капитан, не хотелось, лучше надеяться на аукцион, а то и в самом деле окажешься... подстилкой, а там либо топись, либо вешайся, либо голову о стенку бей, но сначала, конечно, паскудника голозадого придушить надо будет. Ладно. Как сказал ему тогда, в его самый первый день у Сторрама, Плешак? Продали не спрошась и купили не посоветовавшись. И прав, конечно, Старший: нельзя к сердцу близко подпускать, чтоб не рвалось сердце. Эх, Старший, а сам-то... Как ты там теперь? Теперь мы только когда, либо у Огня, либо в Ирий-саду увидимся. Ладно, Старший, спасибо тебе за все, братан, Карько сын Любавы из Черноборья, а по бабке от Всеславы род ведётся. Гаор улыбнулся, не открывая глаз: ещё одна родословная, заученная им с голоса. И ничем она не хуже и не беднее родословной Юрденалов, и, во всяком случае, эту он заучивал добровольно и без оплеух за ошибки. Всё, хватит скулить, сержант, прошлое невозвратимо, не будет тебя Сторрам выкупать, раз решил продать. Можешь лежать и гадать, за что? Ведь всё равно не догадаешься, самое простое: предложили хорошую цену, вот и всё.

   – Эй, как тебя, Рыжий, спишь?

   – Сплю, – ответил Гаор, не открывая глаз.

   – Чего так? – не отставал спросивший.

   – Жрать хочу, – ответил по-прежнему с закрытыми глазами Гаор и пояснил памятной с училища присказкой, – чего не доем, то досплю.

   Несколько голосов засмеялись.

   – А ты, паря, того, языкатый.

   – Он могёт, – подтвердил ещё чей-то голос, – нас там тряхнуло, так он такое загнул... Эй, Рыжий, ты чего тогда так?

   – Кожу наручником защемило, – ответил Гаор, открыл глаза и сел.

   – Тады хреново, – согласился сидевший рядом светлобородый черноглазый мужчина, – а ты здоровско на суржике чешешь, и не скажешь, что обращённый.

   О смысле нового слова Гаор догадался, но все же уточнил.

   – Суржик – это что?

   – А когда зерна разные намешаны, – светлобородый рассмеялся, – ну и слова, понимашь.

   – Понятно, – кивнул Гаор.

   – Так откуль знашь?

   – Так не первую неделю ошейник ношу, – усмехнулся Гаор, – вот и выучился.

   – А надели за что?

   – Я бастард, – привычно ответил Гаор, – меня отец продал, наследник задолжал, вот меня и продали.

   Говорилось об этом легко и даже – с удивлением заметил Гаор – без особой злобы или обиды, слишком далеки были теперь Юрденалы и та, прежняя жизнь.

   – А не врёшь? – засомневался сосед, – голозадые, они сволочи, конечно, но чтоб отец сына родного в рабство продал...

   – Смотри, – Гаор спокойно приподнял волосы надо лбом, показывая клеймо.

   – Ух ты! – удивились заинтересовавшиеся их разговором, – не видали такого.

   – Ну, так и отцов таких немного, – усмехнулся Гаор.

   По коридору скрипела, приближаясь, тележка с вечерним пайком, и надзиратели лупили по решётке, приказывая старшим строить камеры на выдачу.

   Гаор оказался в предпоследней четверке рядом со светлобородым. Звали того неожиданно – Черняком.

   – Чего так? – невольно удивился Гаор, – ты ж светлый.

   – По матери я, – объяснил Черняк, вытряхивая в рот последние капли из кружки. – Чернава она. Ну, мы все и Черняки. По посёлку-то различали нас, а здеся и родовое сойдёт.

   Гаор задумчиво кивнул, отдавая кружку правофланговому их четверки. Вот оно, значит, как, нет, листы здесь доставать рискованно, стоит запомнить. Вот почему его так усиленно спрашивали о материном имени, и как звала его мать, и как звали саму мать. Его личное имя и родовое. А он ни того, ни другого не помнит. Хорошо его обработал Сержант. А Ворон говорил, что ему ещё повезло, что память отбивали, а не выжигали током. Судя по рассказу Ворона, действительно, повезло.

   Распорядок Гаор помнил хорошо, да и не было в нём ничего особенного. Ну, пересчёт, ну, обыск, подумаешь. Раздали одеяла и прокричали отбой. Как все, он плотно завернулся с головой, тщательно подобрав одеяло под ступни. А хорошо как чуньки помогли, весь день, считай, босиком, а не болят совсем ноги, а может, ещё и потому ноги выздоровели, что он по росе походил, когда Мать-Землю заклинали. Тогда по земле, а в прошлом году уже по газону, по росистой траве. Хорошо, что Сторраму приспичило газон сделать. И трава удачная оказалась, как раз её подстригли на неделе, и не помялась, утром встали, так как и не было ничего. И голова чистая осталась, пара травинок запуталась, так их в момент вычешешь, это тебе не торф отмывать.

   Гаор был готов думать сейчас о чём угодно, даже "ящик" вспоминать, лишь бы не дать прорваться жгучей рвущей горло тоске, не завыть от горя и отчаяния, как он выл тогда в Алзоне, чудом выбравшись на берег болота, в котором медленно тонули грузовики его взвода. Они бы проехали, если бы не шальная мина, разметавшая узкую гать. И на Малом Поле, когда утром был полк усиленного состава, почти полторы тысячи человек, а вечером их, уцелевших, построили в сводную неполную роту, на том же месте, откуда они начинали утреннее наступление. И сказали, что задача не выполнена, и... он не слушал, что там говорил прибывший из штаба. В ушах гудело от контузии, ноги дрожали и подкашивались, он весь был в грязи, своей и чужой крови, и в сознание прорывались только отдельные брюзгливые слова обходившего их строй высокого – он даже звания его не разобрал от головной боли – чина.

   -... сброд... никакой выправки... что значит "не пройдут"?... трусы... гоните... да, мы не можем рисковать всей операцией... ну поставьте заграждение...

   А у него даже злости не было, хотя он, как и все, сразу понял, что заграждение – это спецура, которых поставят за их спинами, чтобы они шли только вперёд...

   ...Гаор осторожно, чтобы не потревожить соседей, повернулся внутри одеяльного кокона на другой бок. Было это, было и другое, и спи, сержант. Мужайтесь, худшее впереди... С этой любимой фразой Туала он и заснул.

   А назавтра его почти сразу после завтрака выдернули из камеры и отправили к врачу. Всё было как тогда. Только он шёл, ни на что не надеясь и не рассчитывая. Лестницы, коридоры, краткие команды за спиной. Он для надзирателя не человек, так ведь и надзиратель ему нелюдь. А хорошее слово. Ёмкое, всё сразу объясняет и на место ставит.

   Кабинет тот же или другой, но очень похожий. Врач был другой, мужчина. Смотрел и щупал резко, даже грубо, так обычно смотрят в армии. Дескать, знаю, что симулянт, не обманешь. Эта способность армейских врачей, с чем к ним не приди, первым делом подозревать пришедшего в симуляции, его и тогда удивляла. Но не обижала. Обижаться на кого бы то ни было он отвык ещё в училище. Не можешь отомстить, значит, наплюй и забудь. Гаор послушно вставал на ростомер и весы, дышал и задерживал дыхание, вставал на колени и в полный рост. В своём здоровье он был уверен, а остальное ему по хрену.

   – Здоров, убирай его.

   – Пошёл.

   "И вы пошли..." – мысленно ответил Гаор, одеваясь в тамбуре. Какое-то злое равнодушие все плотнее охватывало его, хотелось только одного: оказаться в камере, среди своих. А все эти пинки, тычки и оплеухи... калечить его перед продажей не будут, а на надзирателей обижаться совсем глупо. Нелюдь она нелюдь и есть. Чего с неё взять.

   В камере, пока его гоняли к врачу, произошли изменения. Не было, как он сразу заметил, Большака, а вот на его собственном месте на нарах сидел новый парень с просвечивающим из-под короткой и редкой чёрной чёлки клеймом-точкой.

   – А ну, пошёл, – остановился перед ним Гаор.

   – Чиго? – взвизгнул парень.

   – А того! – Гаор ухватил его за шиворот и легко отбросил к решётке.

   Выжидательно молчавшая камера одобрительно загудела. Парень вскочил на ноги и кинулся на Гаора. Гаор отработанным ещё в училище приёмом перехватил занесенную для удара руку и завернул её за спину противника.

   – Тебе как, категорию сменить или придавить сразу? – почти ласково поинтересовался он.

   Накопившаяся злоба требовала выхода, и блатяга подвернулся очень кстати. Но Гаор ещё сдерживал себя, не желая и впрямь убивать дурачка или, того хуже, подставлять под утилизацию на сортировке. Но избить его, хорошо избить без особого членовредительства, благо, и старшего нет – это он с полным удовольствием. Парень задёргался, пытаясь сунуть свободную руку в карман брюк. Гаор легко перехватил её, сам нашарил и достал маленькую, не длиннее ногтевого сустава, но острую бритву.

   – Ах ты, поганец, – даже удивился Гаор.

   Теперь ему стало понятно молчание, которым его встретили. Большака выдернули и сунули эту тварь, и блатяга решил навести свои порядки, пугая поселковых работяг, что порежет их. А если бритву обнаружат на обыске, то отвечать придется всем. Ну, он сейчас его от таких штучек отучит.

   – Я ж тебя сейчас к решётке прижму и подержу, пока не обуглишься.

   – Пусти, – дёрнулся парень, – я ж тебя...

   – Что? Ты кого лечить вздумал, сявка?

   – Ты его в парашу макни, – посоветовал Черняк, – чтоб охолонул.

   Сразу нашлись и желающие помочь в этом благом деле. Гаор отпустил утратившего весь задор парня, и того сразу перехватило несколько человек. Сломав и спустив бритву в парашу, Гаор заново уже тщательно обыскал захныкавшего парня – вдруг тот ещё что запрятал – и спросил остальных.

   – А Большак где?

   – Дёрнули.

   – Ты таперя за старшего будешь, что ли ча?

   Такого оборота Гаор не ждал. Нет, ему случалось брать на себя командование, но... ладно, не тяжелее, чем на фронте, знает он, правда, не всё, но авось сильно не напортачит. И потому, не ответив ни да, ни нет, влепил блатяге лёгкую, но звучную оплеуху и спросил:

   – Всё понял, или тебе ещё что для вразумления нужно?

   Парень, с неприкрытым и ненаигранным страхом глядя на него, замотал головой.

   – Тогда живи, – разрешил ему Гаор.

   Камера с его решением согласилась. В сам-деле труп – это разборка надзирательская, а кому это нужно? Определив парню место у стены – на нарах-то занято всё, Гаор спросил, кого ещё дернули вместе с Большаком. Оказалось, двоих, а вместо них четверых сунули, трое нормальные, мальцы, правда, только-только из посёлков, и вот энтого поганца. Сразу, понимашь, бритвой замахал и места себе потребовал. А порежет, так сортировки не пройдёшь, ну и...

   – Понятно, – кивнул Гаор.

   Случалось ему таких встречать и на фронте, и на дембеле. И он знал, что твари эти уважают и признают только силу, полагаться на них нельзя, но держать под прессом можно, и тогда хоть пользы нет, но и вреда не будет.