Текст книги "Мир Гаора (СИ)"

Автор книги: Татьяна Зубачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 93 страниц)

   Приближалось время обеда, и теперь ему предстояло строить всех по четверо. Обязательно ли старший идёт в первой четвёрке, отправлять мальцов в конец вместе с блатягой, тому уж точно место в конце, в каком порядке встают четвёрки, – всего этого Гаор не знал, и спросить было не у кого. Что паёк у старшего такой же, он помнил ещё по той камере и был с этим согласен. Ему случалось видеть и деливших свой офицерский или усиленный паёк с остальными, и лопавших его втихаря или напоказ... нормой он считал первый вариант и сам его в принципе придерживался. В Чёрном Ущелье так вообще, заняв позицию, складывали всё в общий запас, пересчитывали и делили, зная, что подвоза не будет.

   Обед прошёл благополучно.

   Строить никого не пришлось. Вернее, Гаор только гаркнул, подражая слышанному, и люди сами очень быстро разобрались по четверо. Надзиратель несколько удивлённо посмотрел на него, но ничего не сказал. За едой никто не трепыхнулся, правда, Гаор сразу цыкнул на блатягу, а на мальцов даже цыкать не пришлось, хватило одного взгляда. Так что... обошлось и ладноть.

   Гаор сидел на нарах спокойно, но внимательно наблюдая за болтающими, играющими в чёт-нечёт и спящими на нарах людьми. Вроде всё спокойно, и ни бомбёжки, ни обстрела, ни сигнала к атаке не предвидится, но привычка – вторая натура.

   – Бывал старшим уже? – спросил его Черняк.

   – Да, – кивнул Гаор, – на фронте.

   К его удивлению, Черняк не спросил его о фронте, а кивнул, будто тоже знал. И Гаор сам спросил.

   – Бывал?

   – На фронте? – Черняк вздохнул, – нет, миловала Судьба, а так, в прифронтовой полосе на железке работал, вот и знаю.

   Названий, к обоюдному сожалению, Черняк не знал, и потому выяснить, не являются ли они однополчанами, не удалось. В Чёрном Ущелье железной дороги не было, это Гаор знал точно, оставалось Малое Поле и Валса.

   – Валса? – переспросил Черняк, – река, гришь, нет, реки не было.

   Как всегда собрались желающие послушать. Завязался общий разговор, под который время пошло незаметно. Блатяга сидел на указанном ему месте у стены, настороженно поглядывая по сторонам. Краем глаза Гаор приглядывал всё-таки за ним. Сам поганец вряд ли теперь к кому полезет, а вот к нему могут, дураков хватает, а шум в камере не нужен.

   Вечерние процедуры ужина, поверки и раздачи одеял так же прошли благополучно. В целом, работа старшего в камере не показалась Гаору ни особо сложной, ни особо хлопотной: на работы расставлять никого не нужно, строиться на поверку и раздачи по пять и по четверо все сами умеют, даже мальцы мгновенно приспособились, поддерживать порядок и допустимый уровень шума тоже было несложно. Но и радости старшинство ему никакой не доставило. Упоение властью он пережил ещё в училище, когда его, шестиклассника, впервые поставили командовать пятью первоклассниками, которых надо было научить перестроениям, а на фронте твердо усвоил, что, командуя, ты не только сам за себя, а ещё и за тех, кем командуешь, а это лишние хлопоты и морока. Он не отказывался, брал на себя там, где мог, и столько, сколько мог, но... но по необходимости, даже не когда мог, а когда было нужно, когда иного выхода не было, потому что в одиночку выжить очень трудно, а чаще просто невозможно.

   Ночь прошла спокойно, но он всё равно не выспался, потому что спал вполглаза: готовый в любое мгновение вмешаться в возникший инцидент. Теперь ему стало понятно, почему Слон целыми днями дремал на нарах. Потому что не высыпался ночью и добирал своё днём, когда разговоры и лёгкий шум дозволены. Значит, и ему надо так же.

   Но выспаться не пришлось. Опять сразу после завтрака его выдернули из камеры и погнали по коридорам и лестницам. На сортировку.

   Сортировочный зал был тот же самый. А если и другой, то, ну, очень похожий. А все эти лейтенанты с зелёными петлицами смотрелись точно на одно лицо, вернее, Гаор их даже не рассматривал. И разговоры всё те же. Об отправке на утилизацию, Фармахим и ещё какие-то фирмы. Разговоры он слушал внимательно, зачем-то запоминая названия фирм. Его самого, как и тогда, осмотрели, сверили номер, клеймо, заставили отжиматься, приседать, показывать мускулы, отвечать на вопросы о происхождении шрамов. Потом сделали, как и тогда, уколы, то ли прививка, то ли ещё какая хренотень. Всё это неважно. А по-настоящему важны люди, голые, испуганные, молча плачущие, ступорно исполняющие команды. Мальчишки и старики, мужчины и парни... женщин не видно, тех, видимо, смотрят в другом зале, так же деловито бесстыдно ощупывая и разглядывая. Да, мы для них не люди, но и они нам нелюди.

   Ему показалось, что среди осматриваемых был Большак. Если так, то понятно. Выдернули для продажи. Но из камеры-то зачем? А затем, всё затем – с обжёгшей его яростью понял Гаор – чтоб не привыкали, не привязывались, не сговаривались. Так, может, и в армии нас за этим же тасуют, гонят из части в часть, из госпиталя всегда в другую часть, после боёв отвели на переформирование и снова перетасовали, потому мы и привыкаем мгновенно и к месту, и к соседу в строю. Ну ладно, армию можно побоку, ему больше не служить, так что можно и не думать. А здесь... Так вы, нелюди, всё-таки боитесь нас, даже таких, безоружных, беззащитных, лишенных всего, даже памяти, не личной, родовой, так... Так, значит, есть чего бояться?

   – Полная первая. Пошёл.

   Подчиняясь команде, Гаор вышел в тамбур, подобрал свои штаны и рубашку и оделся.

   – Вперёд.

   Ну что ж, если всё так, как он понял сейчас, то его вполне могут отвести в другую камеру. Надзирателю вчера, похоже, не особо понравилось, что он стал старшим. Ладно, переживём. Серой пустоты, что едва не загнала его к Огню, нет, вместо неё холодная белая ярость, и если и вправду он сейчас окажется в другой камере и вдруг придётся драться, то это даже и к лучшему. Да хоть к блатягам его сунут, наплевать, он сейчас и с целой камерой справится.

   Камера была та же, но народ в ней опять поменялся. Блатяги не было, а к Гаору, едва за ним задвинули решётку, подошёл здоровенный, на голову выше него, русобородый мужчина.

   – Я теперь здеся старший, понимашь?

   Гаор пожал плечами и спокойно ответил.

   – Ну и на здоровье тебе.

   Русобородый внимательно оглядел его, будто проверяя, не полезет ли Гаор в драку, отстаивая своё место старшего, но интонация и лицо Гаора подтверждали искренность отказа, и русобородый спросил чуть мягче.

   – Куды гоняли?

   – На сортировку, – ответил Гаор, обошёл его и, подойдя к нарам, лёг на своё место и закрыл глаза.

   Вроде Черняк ему что-то сказал, но он уже спал, спасаясь сном от увиденного и услышанного в сортировочном зале. Его никто не беспокоил. Все знали, что после сортировки человек не в себе бывает.

   Разбудил его шум построения на обед. Гаор слез с нар, наскоро ополоснул лицо и руки и встал опять в предпоследнюю четвёрку рядом с Черняком. И даже удивился, как это у него само собой получилось. Не бегал, не суетился, не искал себе места. Вот и получается, что никто не орёт и не строит, а сами строятся.

   После сторрамовского паёк, конечно, маловат. И Гаора второй день мучил голод. Спасаться от голода можно либо трёпом, либо сном. И потому кратко ответив на вопрос Черняка о категории, что полная первая, лёг и снова заснул, уже не беспамятством, а обычным сном. Умом он понимал, что, конечно, стоило бы и потрепаться с остальными, может, чего интересного услышит, ведь, похоже, камера отстойника – единственное место, где встречаются рабы из разных мест и можно целый день трепаться, но после пережитого в последние дни тело, а ещё больше мозг требовали отдыха. А отдыхом мог быть только сон. Ладно, в тот раз его продержали в камере неделю, так что успеет он наговориться. А ещё... он боялся, боялся привязаться. Ведь продадут-то их всех поодиночке, и никогда ты уже этого человека не увидишь. У Сторрама он всё-таки два года прожил, а здесь... вряд ли его будут больше недели держать, а недели вполне хватит, чтоб сдружиться, и что потом? Рвать сердце? Этому – как приятельствовать, не сдружившись – ему ещё предстоит выучиться. Если он хочет выжить.

   Когда Гаор открыл глаза, в камере всё было как обычно, как всегда. Ровный шум разговоров, негромкого смеха и чьего-то храпа с верхних нар. Время определить невозможно, но ужин он вряд ли проспал, Не проснулся бы сам, так разбудили. А щёки мокрые, значит, опять плакал во сне. Гаор встал, потянулся, расправляя мышцы, и пошёл умыться.

   Никто на него особого внимания не обращал. Ну да, это не тот раз, когда он был новиком, ничего не знал и не понимал, сейчас-то... такой как все, ни в одежде, ни в говоре он от всех не отличается.

   – А блатяга где? – спросил он Черняка, вернувшись на свое место.

   Черняк усмехнулся.

   – А то ты тоскуешь об нём?

   – Если отметелили, то всем всыпят, – объяснил свой интерес Гаор.

   – Да нет, выдернули. Видно тож на сортировку, или к голозадым перевели.

   – На хрена его вообще к нам сунули?! – поддержал разговор, свесившись с верхних нар, молодой, но с густой кудрявой иссиня-чёрной бородой, светлоглазый парень.

   – Чтоб жизнь мёдом не казалась, – усмехнулся Гаор.

   – Как-как? – заинтересовались сразу.

   – Это ты, паря, здорово загнул.

   – Ну-ка ещё раз.

   Гаор удивился: он это присловье ещё от Сержанта слышал. Оно ему понравилось тогда и потом не раз выручало, позволяя многое объяснить. И чтоб его не знали? Ну ладно, бывает.

   Нового старшего звали Велетом. Гаор сразу вспомнил слова Плешака, Что велетами называют богатырей волохи, а криушане говорят асилы, значит мужик – волох. Понятно, что об этом говорить в камере нельзя, но было приятно, что он теперь это знает и понимает, что имя – не набор звуков, а со значением. А интересно получается с именами. Ведь у... дуггуров большинство имён непонятно, в училище говорили, что когда-то давным-давно в доисторические времена дуггуры говорили на другом языке и нынешние имена, и личные, и родовые – это память о тех временах, до того, как дуггуры начали свой великий Огненный Путь, и так далее. Дальше шла бодяга о свете цивилизации, покорении дикарей и прочем. Но вот интересно, а какого хрена дуггуры снялись со своего родного места и попёрли вперёд, чего им там не жилось? Может, просто пришёл кто-то посильнее и дал пинка Ста Семьям, и те побежали, пока не наткнулись на оказавшихся более слабыми в тот момент склавинов. И где то место, подлинная родина дуггуров?

   Все эти соображения и мысленные рассуждения не помешали Гаору обдуть Черняка в чёт-нечёт, рассказать о фронте и выслушать рассказ, каково это работать на железке – железной дороге в прифронтовой полосе. Остальных их беседа тоже заинтересовала, так что слушателей собралось много, а рассказ Гаора, как ему пришлось выбивать на свой взвод паёк полной нормы выдачи из тылового интенданта, что норовил всучить ему облегчённый паёк второго эшелона, вызвал полный восторг. Мальцы слушали с горящими глазами, шёпотом проговаривая за Гаором фронтовую ругань, которой тот по привычке щедро пересыпал свой рассказ.

   Сигнал на ужин застал их восторженно ржущими над окончанием рассказа Гаора про обделавшегося со страху интенданта.

   – Эк вас разбирает, – даже покачал головой надзиратель, глядя, как они строятся, продолжая тихо досмеиваться, – ну дикари и есть, дурни волосатые.

   Получив свой паёк, Гаор отошёл к нарам и стал есть, стараясь растянуть ломоть хлеба и кружку относительно горячей жидкости подольше: приём, позволявший если не насытиться, то хотя бы создать иллюзию насыщения, и усвоенный им ещё в училищном карцере. Уложился он как раз к возвращению надзирателя за кружками.

   – А ты здоровско правду врёшь, – сказал ему Черняк, – заслушаешься. У нас в посёлке был такой, но он старины врал, ну, как до всего жили. Бывало ча как заведёт... – Черняк вздохнул.

   – Помнишь чего? – небрежным как в легком трёпе тоном спросил Гаор. – Рассказал бы.

   Черняк снова вздохнул.

   – Сказал бы словечко, да волк недалечко, – и кивком показал на решётку, за которой двое надзирателей как раз гнали мимо их камеры целую толпу оборванцев.

   Гаор не так понял слова, как догадался о смысле и кивнул. Да, в самом деле, говорить об этом здесь слишком рискованно. Но значит, есть люди, которые знают, помнят и могут рассказать, их надо искать и слушать.

   – Бывальщика хорошего сейчас редко встретишь, – продолжал Черняк, когда коридор перед камерой опустел и вдалеке щелкнул запор наружной двери.

   – А у меня, – снова свесился сверху чернобородый, – баушка бывальщицей была, и былины, и старины знала.

   – Баушка это кто? – поднял голову Гаор.

   – А маткина матка. Мы бывало ча на полатях все, вотчим чуни тама али ещё что мастерит, а матка с баушкой прядут. И сказывают.

   Чернобородый вздохнул со всхлипом, резко оттолкнувшись, спрыгнул вниз и пошел к раковине умываться.

   – Дом родный – великое дело, – тихо сказал Черняк.

   Гаор молча кивнул в ответ.

   Поверка, раздача одеял, стук дубинок по решеткам и крик.

   – Отбой! Тихо, волосатики! Услышу кого, всем набью.

   Пения, значит, не предвидится. Гаор завернулся в одеяло, несколько раз глубоко вздохнул, проталкивая застрявший в груди на сортировке комок и державшийся там весь день несмотря на сон, еду и треп. Как ему сказал тогда Бурнаш: "У первой категории торги последними не бывают", а Ворон, что на пятом хозяине разница непринципиальна, так сколько раз ему ещё стоять голым среди нелюдей, которые будут его щупать, разглядывать и решать, жить ему или не жить. Ладно, прошёл и не скули, переживёшь. А вот то, что есть былины и старины, и есть люди, знающие и могущие рассказать, вот что важно, это запомни. А остальное... остальное по хрену. Ты должен выжить и выполнить задание, и запомни: одно без другого невозможно.

   Ночь прошла спокойно, хотя и шумели в дальней камере, но никто не проснулся, и когда утром после подъёма проволокли на тележке чей-то труп, никаких комментариев это не вызвало. Гаор, как и все, проводил тележку вяло заинтересованным и абсолютно не сочувственным взглядом. На лбу лежавшего вверх лицом трупа он успел разглядеть "кубик" – квадрат с точкой. Так что... всё ясно-понятно, туда и дорога.

   Сдача одеял, поверка, обыск, паёк, и почти сразу после того, как они сдали кружки, пришёл надзиратель со списком и стал выкликать номера.

   Вызвал не меньше десятка, и среди них и Гаора. Так помногу вызывают только на торги, но чего-то слишком быстро, в тот раз он неделю просидел в камере. Жаль, только собрался о былинах и бывальщиках расспросить, да не судьба.

   Снова коридоры и лестницы, а интересно, на хрена такой лабиринт? Комната, где они разделись и сбросили рубашки и штаны в ящики, комната перед душевой... Гаора подёргали за волосы и отправили на стрижку. Но обкромсали только сзади, а он и не знал, что у него там настолько отросли волосы, спереди-то на глаза не падают. А на лице щетина у него короткая, даже бороды настоящей нет. По приказу взяли по куску мыла и мочалке, выстроились в затылок.

   – Запускай.

   Медленно открывается тяжёлая толстая с глазком посередине – он уже знает, почему она такая и зачем глазок – металлическая дверь. Зал с лампами и рожками, дверь за их спинами так же медленно задвигается, плотно, без щелчков и лязгов входя в пазы, и напряжённое ожидание. Что пустят: воду или газ? Он помнит: Ф16 – без запаха и цвета, тяжелее воздуха, нарывного действия, ФТ5 – желтоватый, запах тухлых яиц, парализует дыхательный центр, Ф17У – без запаха и цвета, нервно-паралитический... и дальше не меньше десятка, какой из них? Великий Огонь, Мать-Вода, Судьба-Сестра...

   Из рожков хлестнули тугие, обжигающие кожу струи воды, и из десятка глоток ликующее: "Живём!".

   Вместе со всеми Гаор яростно мылся, соскрёбывая с себя липкий пот смертного страха, тёр чью-то спину и блаженно покряхтывал, лёжа на скамье, под чьими-то руками, снова и снова намыливался и бросался под душ, смывая пену. Живём, браты, живём!! Кажется, он даже орал что-то и бессмысленно ругался, будто снова шёл в атаку. Хотя... додумать он не успел.

   Проверещал звонок, и, громко хлюпнув в трубах, выключилась вода. Отфыркиваясь, мотая головами, чтобы стряхнуть воду с волос и бород, они выстроились у выходной двери.

   Снова медленное движение вбок, и они шагают через порог в комнату с коробками для обмылков, мочалок, полотенец и... так, четвёртой коробки с полотенцами, которыми следует прикрываться на аукционе, нет. Так что? Совсем нагишом?

   Надзиратель у дверей, поигрывая дубинкой, скучающе-невидяще смотрит на них. Не торопит, но... медлить и тянуть нечего. Гаор ещё раз привычно протёр шею, сдвинул ошейник и бросил использованное полотенце в коробку.

   Надзиратель жестом приказал им выстроиться вдоль стены, оглядел, удовлетворённо кивнул и распахнул следующую дверь.

   – Руки за спину. Вперёд марш.

   Снова то ли коридоры, то ли длинные комнаты с множеством дверей – интересно, а почему все комнаты без окон? Чтоб не попытались сигануть, или чтоб снаружи никто не увидел, что здесь творится? И номерки им не привязали, хотя... почему он решил, что каким был тот аукцион, такими будут и все остальные? И... а чёрт, а ведь на сортировке он в этот раз не услышал про аукцион. Так что? На него есть заявка? Тоже слышал, ещё тогда, от Седого, ох, если это всё-таки тот капитан, то... то кранты, полный амбец без вариантов.

   Очередная комната, заполненная сидящими вдоль стен голыми рабами.

   У некоторых на ошейниках болтаются номерки. Похоже... да, в этой, или в такой же он тогда сидел после аукциона и ждал, пока купивший его Сторрам оформит бумаги и оплатит его одежду. Гаор нашёл свободное место у стены и сел на пол, скрестив ноги и подобрав под себя ступни: хоть ноги и не болят, но лучше их погреть. Знакомых – он быстро огляделся – не было. Даже тех, с кем он вышел из камеры. Куда-то они делись по дороге. Что ж, будем ждать. Интересно, сколько за него заплатили? Или заплатят, если это все-таки предпродажная... ожидалка – нашёл он слово.

   – Триста двадцать один дробь ноль ноль семнадцать шестьдесят три!

   Гаор вздрогнул и вскочил на ноги.

   – Я!

   – Ты, ты, волосатик, – хмыкнул надзиратель у двери. – Пошёл!

   Заложив на всякий случай руки за спину, Гаор вышел в указанную дверь.

   Ожидалка была всё-таки предпродажной. Стеллаж с одеждой, прилавок поперёк комнаты, у стеллажа раб в оранжевом с зелёным комбинезоне, у прилавка лейтенант с зелёными петлицами, а за прилавком улыбающийся... его новый хозяин? Тот самый капитан?! Вот теперь, в самом деле – всё.

   – Тот самый? Будете проверять номер? Дополнительный осмотр? – скучающе равнодушно спрашивает лейтенант. – Пожалуйста, как хотите. Полный комплект, номер два, – быстро окинул его взглядом, – размер три.

   К ногам Гаора падают трусы, майка, штаны, рубашка, портянки, резиновые сапоги, тонкая оранжевая куртка-ветровка, каскетка без кокарды. Гаор одевался быстро, опустив глаза, чтобы не видеть ухмылки отныне полновластного хозяина его жизни и смерти.

   – Получите и распишитесь.

   Капитан, по-прежнему улыбаясь, расписался в положенных местах.

   Лейтенант открыл перед Гаором прилавок и выпустил к хозяину.

   – Иди за мной.

   Всё как тогда, и... и всё... Он брёл за капитаном, заложив руки за спину и опустив голову, а в голове крутилось одно слово: всё, всё, всё... не было сил ни ругаться, ни о чем-то думать, даже страха не было, и всё ближе подступала серая непроницаемо плотная пустота.

   Светило солнце, между машинами на стоянке перед Рабским Ведомством суетились воробьи и прохаживались голуби, бегали мальчишки-разносчики, визгливо предлагавшие свой товар, – ничего этого Гаор не видел и не слышал, отгороженный от мира серым коконом пустоты.

   Ридург Коррант остановился у своего фургончика и оглянулся на покупку. Рыжий раб стоял перед ним, заложив руки за спину, с бледным, даже каким-то землисто-серым лицом и совершенно пустыми мёртвыми глазами. Однако... чтобы за трое суток в отстойнике довести до такого... чёрт, если у парня съехала крыша, а он вовремя не заметил и расписался в получении и отсутствии претензий... вот влетел! Но... ладно, может, и отойдёт по дороге. Коррант открыл заднюю дверцу.

   – Залезай.

   Гаор молча полез в кузов. За ним захлопнули дверцу, и он остался в полумраке. Осторожно огляделся. Уфф, кажется, один. Кузов почти пустой, у левой стены несколько ящиков, закреплённых настенными ремнями, вдоль правой мешки, а посередине... как раз ему лечь и вытянуться. А свет откуда? Передняя стенка сверху до половины матерчатая, и ткань просвечивает. Уже легче. Не в полной темноте, не "ящик" все-таки. Заурчал впереди мотор, фургончик сильно дёрнуло, и Гаор, чтобы не упасть, сел на пол. Всё, поехали, вернее – он заставил себя усмехнуться, отодвигая серую пустоту, – повезли.

   Ридург Коррант прислушался. Сзади было тихо. Ладно, отъехать подальше и где-нибудь на полянке выпустить раба размяться и для необходимых при покупке процедур. Вообще-то это надо было сделать прямо там, на стоянке, но парень был прямо-таки невменяемым. Ну, так смазать по морде и дать чего-то пожевать никогда не поздно, а если возникнут инциденты и парня придётся сразу ломать, лучше, чтобы без свидетелей. Ломать-то можно по-разному, иногда – Коррант усмехнулся – иногда лучше без битья. Прозвище можно оставить: просто, понятно и соответствует. К тому же больше рыжих у него в хозяйстве нет. Вообще рыжие – редкость, недаром и у Сторрама так прозывался.

   Гаор сидел на дне кузова, охватив руками колени. Ну что, одежду тебе дали, полный комплект, не связали и не приковали. Цени и будь благодарен. Бывает и по-другому. Пожрать новый хозяин не дал, но и не избил. Отложил на потом, или обойдётся без этого? И не знаешь, как лучше. Ладно, пусть бьёт, морит голодом, лишь бы не лез. Гаор снял каскетку и провёл ладонью по мокрой изнутри тулье. Здорово же он труханул. Ну, так... Дурак – возразил он сам себе – не стал бы этот тип тебя трахать прямо при лейтенанте, и тут же подумал: а почему и нет? Хозяин. Что хочет, то с тобой и сделает. И если без членовредительства, то Рабское Ведомство вмешиваться не станет. И всё равно, не психуй. Пока ещё ничего, кроме того лапанья, не было. И пока едем – а, похоже, сволочь самолично за рулем, шофёра в кабине видно не было – ты в безопасности. Так что не дёргайся попусту. Но как же есть хочется. Аж голова кружится. Или это от страха? Гаор осторожно лёг и вытянулся во весь рост. Места как раз хватило, свёрнутую каскетку и капюшон от куртки он подложил под голову и закрыл глаза. Нет, он ещё поборется, так просто он не дастся. Ещё посмотрим, кто кого поимеет.

   Выехав из Аргата, Ридург почувствовал облегчение. Не то, чтобы он не любил городов вообще, а Аргат всё-таки – столица, но вне высоких стен с рядами безликих окон куда легче и свободнее. Всё-таки он сельский житель и останется им.

   Мотор гудит ровно, хорошо отрегулирован, и рессоры хорошие – не трясёт, а покачивает. Гаор не так спал, как дремал, оставаясь настороже, но отдыхая. Вернее, стараясь отдохнуть. Как перед боем. Загадывай не загадывай, наперёд не угадаешь, но голова должна быть ясная, а оружие в исправности. Да, вот чего нет, и не будет. Хотя... рукопашный бой – единственное оружие, которое невозможно конфисковать. Так что... жаль, что на этом и так всё кончится, но сдаться нельзя. Сдаться, покорно лечь подстилкой – это себя потерять, и ты тогда не человек. Ты и сейчас не человек – ядовито возразил он сам себе вместо Ворона – ты раб. Накласть мне и на ошейник, и на клеймо. Я сам определяю, до какого предела я – человек. "Не дай себя сломать", – просил Седой. Ну, так и не дам. Понадобится, зубами грызть буду, но не дамся. Но долго как едем, и давно остановок не было, по городу так ездить негде, значит, за городом, а... стоп, ведь его не случайно капитан про Дамхар спрашивал. И потом эти их разговоры про сельскую глубинку. Так что, в Дамхар его везут? Но туда за день не доедешь, туда сутки, а то и двое, смотря по району. И если всю дорогу без жратвы, то будет он с голодухи как больная муха, что жужжать жужжит, а взлететь не может. Хреново.

   Яркая весенняя трава, опушённые молодой листвой деревья, летящий под колеса бетон шоссе. Нет, не может быть такого, чтоб он отвалил двенадцать тысяч и пролетел. Судьба, конечно, злодейка и стерва, но не настолько. Да и все рабы из отстойника ошалелыми выходят. Достаточно вспомнить, каким он забрал оттуда Лутошку, когда возил мальца на переклёпку ошейника. Те же трое суток, а мальчишка ревел всю дорогу до дома, и Нянька потом отпаивала его своими травами. А Джадд вообще... ну там, конечно, могли быть всякие нюансы, но и остальные. Сзади тихо, ни истерического плача, ни такого же истерического смеха, как заливалась Балуша, тогда трижды пришлось останавливаться, поить водой и бить по щекам. А то были местные провинциальные отстойники с теми же "патриархальными нравами", что тогда говорить про Центральный, где чудеса и высоты цивилизации, после которых боевой сержант как после мясорубки. Ага, вон как раз подходящая полянка просвечивает. Туда и свернём.

   На повороте Гаора покатило по полу, а торможением бросило к передней стенке. Приехали? Хлопнула передняя дверца, открылась задняя, и он зажмурился от ударившего в глаза солнечного света.

   – Вылезай, – приказал весёлый по-хозяйски властный голос.

   Гаор проморгался, встал и медленно, расправляя затёкшие мышцы, выбрался наружу.

   Лесная поляна, кусты, деревья, с дороги не увидишь, фургончик загораживает... хозяин решил получить удовольствие? Ну...

   – Оправка, – объяснили ему причину остановки привычной командой.

   – Да, хозяин, – настороженно ответил Гаор и, оглядевшись, пошёл к кустам.

   Окрика не последовало. Ему дали уйти из поля хозяйского зрения и не торопили с возвращением. Ладно, посмотрим, что дальше будет. Ворохнулась надежда, что, может, и обойдётся. Всё-таки... чёрт, ведь он хочет жить, выжить, а если придётся отбиваться, то это смерть, да, сейчас он никого за собой не потянет, он даже не знает, есть ли у этого... капитана ещё рабы, так что о возможной дециме можно не думать, но... Гаор ещё раз, словно напоследок, вдохнул пряно щекочущую ноздри смесь весенних лесных запахов и повернул обратно, к фургончику, к хозяйскому приказу.

   Мысль, что новокупленный раб попытается сбежать, даже не пришла Ридургу в голову. Как бы ни поехала у раба крыша, невозможность побега слишком очевидна. Несводимое клеймо и неснимаемый ошейник исключают любую возможность скрыться, а укрывательство беглого раба приравнено к присвоению чужого имущества с особо отягощающими обстоятельствами. Когда-то за кражу раба карали как за конокрадство, теперь строже, чем за любую кражу, и угроза самому попасть в ошейник удерживает от подобного самых отчаянных уголовников. Любой срок можно отбыть или попасть под амнистию, а ошейник не снимается. Поэтому Ридург спокойно ждал, куря и наслаждаясь безмятежным весенним пейзажем.

   Подойдя к фургончику, Гаор остановился в трёх шагах от хозяина, настороженно ожидая дальнейшего развития событий.

   Ридург увидел уже вполне живые, напряжённо прищуренные глаза, ещё бледное, неподвижное, но не безучастное лицо и улыбнулся. Надо же, ожил. Что значит, армейская выучка и фронтовая закалка. Ну, перейдём к положенным процедурам.

   – Очухался.

   Это не было вопросом, и Гаор промолчал, ожидая дальнейшего. Хозяин щелчком отбросил в проблескивающую среди травы лужицу окурок и подошёл вплотную. Гаор напрягся, ожидая положенного удара. Его ударили вполне ощутимо, но явно не в полную силу. Он молча принял удар, даже не качнув головой.

   – Этого тебе достаточно? – насмешливо спросил Ридург, – или добавить для вразумления?

   – Достаточно, хозяин, – внешне спокойно ответил Гаор.

   – Примем на веру, – улыбнулся Ридург. – Чего тебе сейчас дать? Пожрать или покурить?

   "А того и другого нельзя?" – мысленно ответил Гаор, но вслух сказал.

   – Как хотите, хозяин.

   Ридург рассмеялся.

   – Хитёр. Ну, пожри сначала.

   Первый кусок новокупленному рабу хозяин должен дать из своих рук.

   И потому Ридург отошел от него к фургончику, достал запечатанный пакет с бутербродами и протянул.

   – Бери. Лопай.

   Гаор осторожно, не приближаясь вплотную, подошёл и, протянув руку, взял пакет и отступил на шаг.

   – Спасибо, хозяин.

   В его голосе не было и намёка на искренность благодарности, но у Ридурга это вызвало не гнев, а насмешливую улыбку. Парень настолько явно боялся его, что это даже льстило самолюбию.

   Гаор вскрыл пакет и впился зубами в бутерброд. Есть он и вправду хотел сейчас больше, чем курить. Но глаза его, пока он перемалывал готовые сдвоенные бутерброды с непонятной прослойкой между тоненькими ломтиками хлеба, настороженно следили за каждым движением хозяина. Доев, он скатал промасленную бумагу в тугой комок и отбросил в ту же лужицу к окурку. По морде он получил, еду тоже, дальше что?

   Ридург достал пачку и вытряхнул себе на ладонь сигарету, насмешливо глядя на раба. Парень слишком явно старается держать дистанцию, попробуем подманить на сигарету. Ишь ты, смотрит, не отрываясь, но не подходит. Чего же он так боится? Это отстойник или... Гархем! Да, если парень познакомился с некоторыми его привычками, то его страх понятен, и... ну, пусть ещё побоится, рабу полезно.

   – Как назывался?

   – Рыжий, хозяин, – ответил Гаор, с трудом отводя взгляд от сигареты.

   "Дразнишь, сволочь? Так я не поддамся".

   – Ладно, – кивнул Ридург, – оставайся Рыжим.

   "Пошёл ты... думаешь, осчастливил? Хрен тебе я что попрошу, только сунься".

   Ридург спрятал пачку, сунул сигарету в рот и закурил. Пыхнул дымом в сторону раба и удовлетворённо усмехнулся, увидев, как непроизвольно дрогнули ноздри. Ишь ты, и упрямый, и гордый. Да, тут одной оплеухой не обойтись, но и нахрапом я тебя брать не буду, сам упрыгаешься и по струнке ходить будешь.

   – Садись за руль.

   – Да, хозяин, – ответил Гаор, осторожно проходя мимо хозяина к машине так, чтобы между ними оставалась прежняя дистанция.

   Вот чёрт, ведь рядом, сволочь, сядет, но авось прямо за рулём лапать не полезет, аварии побоится.

   Ридург дал ему завести машину и прогреть мотор и, докурив в две затяжки сигарету, выкинул большой окурок и сел в кабину.

   – Поехали, выруливай на дорогу.

   – Да, хозяин.

   Выбравшись на шоссе, Гаор выразительно покосился на хозяина: дескать, теперь куда?

   – Налево и прямо.