Текст книги "Мир Гаора (СИ)"

Автор книги: Татьяна Зубачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 93 страниц)

   Гаор снял рубашку и майку, мгновение помедлив, и штаны, оставшись в трусах.

   – Всё снимай, – сказала Матуха, – и не тяни, отбой скоро.

   За занавеской фыркнули, и Гаор, невольно покраснев, судорожно оглянулся. Матуха засмеялась.

   – Ох, доберусь я до вас, – строго сказала она. – А ты не стыдись. От погляда ни прибытка, ни убытка не бывает.

   – Чего? – спросил Гаор, стаскивая трусы.

   За занавеской ахнули в два голоса.

   – Ничего, показывай красоту свою. Ох, и расписал он тебя. Девки, цыц, поротых что ль не видели.

   Её пальцы быстро пробежали по его груди и животу.

   – Больно?

   Гаор пожал плечами.

   – Не очень.

   – Спиной повернись.

   Гаор повернулся к ней спиной и прикрылся руками.

   – Даа, – вздохнула Матуха, – такого и я не видела. Здесь как?

   – Как везде, – мрачно ответил Гаор.

   – А это что?

   – Это осколочное, – ответил Гаор, – зажило давно.

   – А спереди у тебя?

   – Два пулевых.

   – Пули достали, или так и сидит в тебе смерть-железо?

   Последние два слова он не понял, но о смысле догадался и ответил.

   – Достали. Там у меня ещё осколочные есть и ожог.

   – И всё фронт?

   – А что ещё? – горько вырвалось у Гаора.

   Матуха за руку повернула его, осматривая бока, где тоже на рёбрах выступили синяки.

   – Не скажи, я о всяком слышала. Перетерпеть надо, парень. Кровь из нутра мы тебе оттянули, вот она под кожу и выступила.

   Гаор кивнул.

   – Нутро не болит?

   – Нет.

   – И вот что? – Матуха на долю задумалась. – Есть такая штука, гимнастика, знаешь?

   – Знаю, – улыбнулся Гаор.

   – Вот и делай, чтоб у тебя там всё правильно зажило. Понял?

   Гаор кивнул. Об этом – послеоперационная гимнастика от спаек – ему ещё в госпитале говорили, но как он при всех... И словно почувствовав его затруднение, Матуха сказала.

   – А смеяться или спрашивать кто будет, скажешь, Матуха велела. Одевайся.

   Он быстро как по тревоге одевался, а она, стоя рядом, смотрела на него.

   – Да, а чего мне говорили, ты не разуваешься? В ботинках ноги преют.

   – Знаю, – ответил Гаор, заправляя рубашку и майку в штаны, – но у меня босиком ноги мёрзнут, – и сразу стал объяснять, – застудил я их давно, в Алзоне, вот и мёрзнут легко.

   Матуха кивнула, никак не показав, знает ли она, что такое Алзон, и спросила о более важном.

   – Болят или немеют?

   – И то, и то, – вздохнул Гаор.

   – Тогда к Матуне сейчас зайди, пусть она тебе чуньки даст. Беги.

   – Спасибо, – поблагодарил Гаор, выбираясь из-за занавески так, чтобы сразу оказаться в коридоре.

   Ответа Матухи он даже не услышал, побежав к Матуне: коридор-то пустеет уже. И у её двери столкнулся с ней.

   – Ко мне никак? – остановила она его. – Так время вышло. Чего случилось?

   Гаор перевёл дыхание.

   – Матуха велела чуньки, – выговорил он почти сразу, – у тебя попросить.

   – Никак ноги повредил? – удивилась Матуня.

   – Застудил я их давно, – стал снова объяснять Гаор, – мёрзнут теперь легко.

   – Ага, – кивнула Матуня, – поздно уж седни, завтра приходи, а я за день подберу тебе.

   Гаор поблагодарил и пошёл в свою спальню. Махотка по-прежнему валял дурака с девчонкой, пугал её, что затащит, а она фыркала по-кошачьи и отбивалась от его рук, но не уходила. Гаор еле протиснулся мимо них в дверь мужской спальни.

   После рассказа Гаора о зачистке посёлка, Махотка почти до утра проревел, а Плешак в тот же день рассказал, что и рабские поселки, случалось, вот так исчезали, слышали они о таком. Как послал управляющий кого по делу какому, или в лес, скажем, по ягоды девки-малолетки пошли, а приходят, а ни домов, ни следов, ни скотины, пепелище голое.

   – Мы-то думали, поблазнилось, – рассказывал Плешак, утрамбовывая в контейнер пакеты с электроодеялами, – ну померещилось, значит, или ещё что, а оно вона как выходит. Сказки даже есть такие, про огненных змеев, что как дохнут, так посёлка и не бывало. А ты, значитца, в ясность все привел. Сказки они древние, а не брехня выходит.

   – Видно, в старину тоже спецвойска были, – усмехнулся Гаор, берясь за контейнер, – везу?

   – Вези, и в левый угол заткни.

   – Понял.

   Заталкивая контейнер в указанное место, Гаор подумал, что ведь и в самом деле, выжигание непокорных – давняя традиция дуггуров. Просто заучивая на уроках истории хронику покорения Великой Равнины, он не задумывался, как в действительности выглядело Огненное Очищение. Наверное, так же, только следы не шин, а копыт. Не гильзы, а наконечники стрел, а в остальном... и ещё...

   Идя за следующим контейнером, он напряжённо вспоминал слышанное и читанное и впервые пытался посмотреть на это с другой стороны. Даже боли не замечал.

   И сейчас, лёжа на койке и слушая привычную с детства команду отбоя, он думал не о чуньках, да и ясно, что это, скорее всего, какая-то тёплая обувь, и тем более не о проступающих на спине и ягодицах синяках, ну поспит задницей кверху ещё две недели, велика важность, а о внезапно повернувшейся другой стороной всей истории. И почему Плешак как-то странно посмотрел тогда на него, когда он сказал: "Мы дуггуры". Хотя... говорил же Седой, как он сказал? Кровь перемешалась, а память нет. Чёрт, а ведь он действительно, не помнит, вернее, помнит, что ни в одном учебнике дикари, жившие на Великой Равнине и покорённые дуггурами, как-то назывались. Дикари, аборигены, або... За або могут и врезать. Тоже сказал Седой. Похоже, с этим надо ещё осторожнее. Открыть папку, достать чистый лист бумаги и написать. Дуггуры – Люди – Чистокровные. Вторая строчка. Дикари – Аборигены – Або. Нет, не так, зачеркнём, а ещё лучше замажем мазилкой, удобная штука, если бумага плотная, тетрадная промокала. Не отвлекайся. Первая строка прежняя, а новая теперь так: под словом "Люди" пишем Дикари, под словом Чистокровные – Аборигены. А под дуггурами ставим вопросительный знак. От Чистокровных и аборигенов делаем соединительную скобку и пишем "полукровки". Он мысленно перечитал получившуюся запись, вложил лист в папку и завязал тесёмки. Всё, теперь спать. Пусть лежит, пока он не получит новой информации. Сколько у него листов в папке? Про Седого – раз, про отстойники, пепел и душевые – два, это третий. Спать.

   ...Чуньки оказались просто толстыми короткими носками с пришитой к ним войлочной подошвой. Тепло, мягко и удобно. На удивлённые взгляды он кратко отвечал, как научили.

   – Матуха велела.

   И больше его уже ни о чём не спрашивали, и никак не высказывались. А, ожидая у Матуни, пока она подберёт подходящие ему по размеру, он спросил у неё, какому заклинанию она его учила, там в душевой.

   – Запомнил? – обрадовалась Матуня, – а ну повтори.

   Он послушно повторил.

   – Вода-Вода, обмой меня, унеси горести прошлые, принеси радости будущие.

   – Правильно, – кивнула Матуня, – и повторяй про себя, если что. Оно от многого помогает.

   – Спасибо, Матуня, а значит оно что? Ну, слова эти.

   – Ох, – Матуня с сомнением посмотрела на него, – на чужом-то языке оно и действовать не будет.

   – Я буду правильно говорить, – сказал Гаор, – но чтоб не сбиться, я же понимать должен. Помоги, Матуня.

   – И то правильно, – кивнула Матуня, – вот эти примерь. Дурак когда без ума заговор читает, он тоже силы не имеет. Ну, слушай. Это ты воду просишь. Чтоб обмыла тебя, – и она слово за слово перевела ему заклинание на дуггурский.

   Уяснив и заучив заклинание по-новому, уже "с понятием", Гаор уточнил, что лучше всего его читать, когда умываешься родниковой водой, что вода из земли матёрая, самая сильная, значит, здесь вода из железки, мёртвая, но и она помочь может.

   – А что, – напоследок спросила его Матуня, – ты по-нашенски совсем ничего не знаешь?

   Гаор засмеялся.

   – Теперь уже много знаю, а пришёл когда, только поздороваться мог. Меня в камере в отстойнике научили, – и повторил. – Мир дому и всем в доме.

   – Правильно, – кивнула Матуня, – вижу, с понятием говоришь, не болбочешь попусту. А чего ж не поздоровался?

   – А меня сразу бить начали, – весело ответил Гаор.

   Невольно засмеялась и Матуня.

   ...Так же просто решилось и с гимнастикой.

   Вечером, после ужина, Гаор встал между койками и для начала сцепил руки над головой в замок и потянулся вверх.

   – Рыжий, ты чего? – немедленно спросили его.

   – Матуха... велела... чтобы... правильно... срослось... – ответил он между потягиваниями.

   – Матуха, она знат, – уважительно сказал Полоша, наблюдавший за ним со своей койки. – Ты в большой проход выйди, паря, тесно тебе здесь.

   Гаор выждал с долю и, не услышав протестов, вышел в центральный проход между койками и начал разминку. Конечно, ещё болело, поэтому тянулся он бережно, опасаясь неосторожным движением повредить себе. И ограничился небольшой растяжкой и слегка по суставам, а вот пройдёт все... Странно, на работе ему хватает и тяжести, и бега, а вот начал и так и тянет на полный комплекс.

   – Эк в тебе сила играет, – засмеялся, глядя на него, Тарпан, – а был совсем плох.

   – Мг, – ответил Гаор, осторожно пытаясь прогнуться на мост.

   Нет, это ещё больно, оставим на потом.

   А уже на следующий день он попробовал отжиматься от пола. Сил хватило на десять раз. А раньше он до сотни свободно доходил. К тому же на десятом отжиме он обнаружил, что рядом на корточках сидит и пытается заглянуть ему в лицо Тукман. Гаор сразу встал и ушёл в умывалку.

   Тукман остался сидеть на полу, обиженно глядя ему вслед. Старший и Тарпан переглянулись, и Тарпан велел Тукману на сон укладываться, поздно уже.

   В умывалке Гаор ополоснул лицо холодной водой, пробормотав выученное заклинание. Может, и впрямь отведёт от него новую беду. Ведь если этот дурак опять полезет, изувечит он его уже без шума, но существенно. Сегодня как раз та же сволочь дежурит, видел он его на вечернем обыске, стоял, дубинкой играл.

   Выйдя из умывалки, Гаор сразу прошёл к своей койке, разделся и лёг. Спал он теперь, как и большинство, голышом, только подштанники снимал, уже сидя наверху. И как раз он лёг, укрылся, и надзиратель пошёл по коридору.

   – Отбой, всем дрыхнуть!

   С лязгом задвигались решётки.

   – Старшие! Чтоб порядок был! Отбой, лохмачи!

   Странно – подумал Гаор – попробовал бы кто его раньше так назвать, уделал бы вдрызг и насмерть, а теперь... хоть бы хны. Может и вправду, да отец Стига как-то сказал: "На правду обижается только дурак". Это когда он Стига обыграл в шахматы и сказал, что Стиг слабак против него, а Стиг обиделся. Так что обижаться ему самому теперь нечего. Он лохмач, а ещё волосатик, и... нет, на мохнача, или нет, как это, Бурнаш объяснял, бурнастого он не тянет. Так, вылезло у него на лобке три волосины. Гаор тихо засмеялся, пряча лицо в подушку: скоро он, похоже, будет остальным на их волосья завидовать. С этим он и заснул.

   Разбудил его какой-то непонятный звук. И голос. Открыв глаза и лёжа неподвижно, Гаор слушал.

   Вот по прутьям решётки провели дубинкой, не постучали, а провели, ещё раз. И голос.

   – Эй, фронтовик, иди сюда.

   И снова дубинкой по прутьям.

   – Слышишь, фронтовик, хватит дрыхнуть, иди сюда. Поговорим.

   Прикусив губу, Гаор лежал неподвижно, чувствуя, как обдавший его ледяной волной страх сменяется столь же холодным бешенством.

   – Лежи, – еле слышно шепнул снизу Полоша.

   – Ты ж оклемался уже, фронтовик.

   И дубинкой по прутьям. Но не стучит, стук по решётке – это вызов Старшего. По напряжённой тишине Гаор понял, что проснулись многие, но никто не шевелится.

   – Трусишь, дерьмо фронтовое, вонючка армейская. Я ведь войду, хуже будет.

   Войди – мысленно ответил Гаор. Войди, сам я не спущусь, тебе придётся подойти, вплотную, и тогда... ты без каски, значит, бить в переносицу, а там... войди. А как ты меня назвал, в задницу себе засунь. Спину тебе здесь никто не прикроет. Гаор бесшумно повернулся на койке, накрылся с головой. Теперь, где голова, где ноги, сразу не понять, приготовил руки. Войдя, гад попытается сдёрнуть его за ногу или за одеяло и поневоле подставит лицо. Тогда, на губе он так отбился.

   – Я войду, фронтовик.

   Снова дубинкой по решётке и напряжённая тишина.

   И вдруг громовым раскатом шепот Тукмана.

   – Дяденька, он щас опять Рыжего метелить будет? А за что, дяденька?

   И тут пронзительно заверещала в женской спальне девчонка. В щёлку из-под одеяла, Гаор увидел, как тёмный силуэт у решётки вздрогнул и обернулся. Чёрт если гад сейчас её... придётся прыгать, чёрт...

   – Что происходит? – прозвучал начальственный голос.

   Девчонка мгновенно замолчала как выключенная, а надзиратель нехотя встал по стойке смирно. У решётки появился второй силуэт, и по характерной сутулости Гаор узнал начальника ночной смены надзирателей.

   – Слежу за порядком, начальник, – издевательским тоном ответил надзиратель.

   Начальник постоял у решётки, вглядываясь в темноту.

   – Не вижу нарушений, – наконец сказал он. – Возвращайтесь на свой пост.

   Надзиратель с насмешливой небрежностью козырнул и ушёл. Начальник постоял ещё, прошёл к женской спальне, где была такая же тишина и никто не шевелился, и, наконец ушёл. Тихо щёлкнула, закрываясь, дверь надзирательской.

   Гаор перевёл дыхание и перевернулся обратно, лёг на спину, откинув одеяло с груди. Только сейчас он ощутил, что волосы у него мокрые от пота. Эк меня со страха пробрало – недовольно подумал он. Рядом и напротив так же тихо ворочались, укладываясь разбуженные, но голоса никто не подал. Гаор подумал о заверещавшей так вовремя девчонке и улыбнулся: её бы вместо воздушной сирены, на пункт дальнего оповещения. Ну, пронесло, теперь можно спать.

   Сменялись надзиратели перед утренним и вечерним построениями, так что увидеть гада утром Гаор не опасался. Дежурят надзиратели: смена через три, так что на трое суток он в безопасности. Относительной, конечно, Седой ему правильно объяснил: здесь тот же фронт. Не одно так другое. Не бомбёжка, так обстрел. Не атака своя, так атака чужая. Только шкура у тебя и жизнь одна-единственная на все случаи. Но когда одной опасностью меньше – уже хорошо. А дальше трёх суток и на фронте не загадывали, там и на сутки, а, случалось, не то, что на период, на долю вперёд полная неизвестность.

   О ночном случае утром никто ни словом, ни вздохом не обмолвился. Гаор понял игру: спал, ничего не знаю,– и молча принял её. К тому же назревали новые события.

   – Выходной седни, паря, – объявил ему Плешак, когда они шли к своему складу.

   – Это как? – заинтересовался Гаор.

   Он заметил, что всё-таки какие-то не такие все сегодня, но думал, что это из-за ночного случая. А оказывается...

   – А так, – стал объяснять Плешак, – работаем до обеда и шабашим. А апосля обеда нам фишки выдадут и до ужина выход на двор свободный. Но со двора ни-ни. Ух ты, паря, седни же и сигаретная выдача, забыл совсем. Ну, живём!

   – Живём! – весело согласился Гаор.

   Синяки его уже совсем не беспокоили, хотя только-только из чёрных побагровели. Свободный выход – это вроде увольнительной, а то он только и видит небо, когда на склад или со склада идёт. Здорово! И сигареты... да, вот ещё выяснить надо.

   И как только, обыскав их, складской надзиратель впустил и закрыл за ними дверь, он сразу спросил.

   – Плешак, сигареты всем дают?

   – Мужикам тольки, – ответил Плешак, пыхтя за контейнером с электропечами. – Пачка на две недели.

   – А фишки?

   – Кому скольки. Ты его на себя подай, порожок здеся. Ага, хорош. Пошёл.

   Они поволокли контейнер на его место, а Плешак продолжил рассказ.

   – Ну, у кого какая работа. Грузчикам помене, кто в залах работает поболе. Уборщикам дворовым совсем ничего, кто на фасаде и большом входе убирается, тем куда поболе, у них и работа... не присесть. Мать со Старшим поболе всех имеют. Им и положено.

   Гаор понимающе кивнул. Интересно, сколько ему отвалят. Пачка сигарет на две недели... нежирно, до... да, иначе не скажешь, до рабства он выкуривал пачку в день, и то это он уже себя отучать стал, а то вся почти ветеранская пенсия у него на сигареты уходила.

   – Давай, паря, покатим их, сейчас из залов за запасом прибегут.

   Гаор уже тоже знал, за чем прибегают чаще всего, и даже запомнил, какая бригада из какого торгового зала, так что, пока Плешак разбирался в бланке заказа, он, только посмотрев на него, уходил за нужным.

   Перед обедом заказы пошли особенно густо, перед дверьми даже очередь образовалась, и надзиратель дубинкой успокаивал самых горластых. Их склад пятый, а всего – Гаор уже знал – десять, перед ними четверо, за ними пятеро, и те тоже не пустуют, в коридоре толкотня, ругань грузчиков из-за сцепившихся тележек и надзирателей, наводящих порядок. Туда слева, оттуда направо, а куда направо, если тут холодильники вытаскивают, а хреновина эта в полтора человеческих роста и встала, понимаешь, поперёк и хоть пили её.

   – Рыжий, тащи!

   – Куда? – заорал Гаор, – стопор убери, дурень! Стопор торчит.

   Он протиснулся мимо застрявшего холодильника в коридор и, оттолкнув Булана, стал разбираться с тележкой.

   Стопор выпал из-за тяжести. Тележка на такой груз не была рассчитана.

   – На хрена ты за ним с такой фиговиной припёрся?!

   – Какую дали, с той и приехал! – огрызнулся Булан.

   Наконец Гаору удалось заправить выпавший стопор.

   – Всё, вези. Только не тряси, опять выпадет.

   Булан потащил тележку к выходу, а Гаор уже хотел зайти обратно, когда надзиратель остановил его.

   – Выход без разрешения не положен. А пять по мягкому за это положено. Понял?

   – Понял, господин надзиратель, – вздохнул Гаор, готовясь к неизбежному.

   Сейчас скажут: "Спускай штаны и ложись", – а у него ещё то не зажило, когда по-старому приходится, то хреново, долго заживает. Но, против ожидания, надзиратель сказал совсем другое.

   – Считай за мной, к следующему разу прибавлю.

   Гаор ошарашено уставился на него.

   – Благодари, – шепнул Плешак, стоя в открытых дверях, но за порогом.

   – Спасибо, господин надзиратель, – сообразил, наконец, Гаор, быстро заходя, почти заскакивая внутрь.

   Надзиратель захлопнул за ним дверь и, ругаясь, пошёл наводить порядок у другой двери.

   – Уфф, – невольно выдохнул Гаор, – пронесло.

   – Этот с разумением, – ответил Плешак, – если по делу, он и не заметить может. А ты в наглую так не лезь. Подождал бы, пока он отойдёт, и сделал бы как надо. А ты при нём прямо... нельзя так.

   – А он стоял, – попробовал возразить Гаор.

   – Он уже отходить собрался, – стал объяснять Плешак, – в сторону стал смотреть, будто увидел чего. А ты полез! Я же стоял. А был бы его старший, то и влепили б тебе. Ему тоже в деньгах за упущение терять неохота. Понял?

   – Понял, – виновато вздохнул Гаор.

   В самом деле, мог подставить. Складской надзиратель не придирался по пустякам, не бил при обыске, что Гаор уже научился ценить, не лез к ним на склад без особой необходимости и никогда не мешал Плешаку трепаться с грузчиками.

   Гонка кончилась внезапно. Вдруг как отрубило шум в коридоре, щёлкнула система оповещения, и Плешак, не дожидаясь звонка, рванул к выходу так, что Гаор еле догнал его.

   Надзиратель открыл им дверь, когда звонок ещё звенел.

   – Ага, тут вы сразу. На обыск. Давай, Плешак, лысину подставляй, может, ты утюг туда запрятал.

   Надзиратель посмеялся над собственным остроумием, шлёпнул напоследок Плешака по макушке, а Гаора дубинкой пониже спины, но слегка.

   – Валите оба!

   – Доброго вам отдыха, господин надзиратель, – выкрикнул Плешак, резво улепётывая к выходу.

   Он даже ухитрился обогнать Мастака, работавшего на первом складе. Гаор бежал следом, не замечая боли, как не бегал даже на училищных кроссах, где за просрочку времени можно было оказаться в карцере. Сзади дружно топотали работавшие на дальних складах.

   Гаор впервые за эти дни оказался на дворе днём, на свету и невольно остановился, ошеломлённый светом.

   – Рыжий! – взвизгнул впереди Плешак.

   – Давай, паря, – легонько пнули его в спину, – успеешь насмотреться!

   И Гаор, сообразив, что пока все не соберутся, построение не начнётся, и значит, он задерживает всех, побежал уже всерьёз. Догнав Плешака, подстроился к нему, и они влетели в строй вовремя.

   Командовал построением, как всегда, Гархем. Пересчёт, обыск, и вот, наконец, Гаор бежит вниз по гулкой лестнице.

   В спальне толкотня, озабоченная, но не злая ругань.

   -...быстрее...

   -...не тяни...

   -... куд-ды лезешь...

   -... да не копайтесь, чтоб вас...

   Срываются, и не вешаются, а кидаются на крючки комбинезоны, летят ботинки, торопливо, на бегу натягиваются штаны и рубашки,

   – В белье матери в столовую не разрешают заходить, – на ходу объяснял Гаору Полоша, застёгивая рубашку, – в спальне как хошь ходи, хоть кожу сымай, а в колидор и в столовку оденься, хоть на голое, а чтоб штаны и рубаха были.

   Гаор кивнул, натягивая чуньки. Пока Полоша всё это ему рассказывал, он успел переодеться.

   И в столовой весёлый нетерпеливый шум. Матери быстро разливали суп и раздавали миски. Обычно в обед начинали есть сразу, как свою миску получил, а ждали всех в ужин, но сегодня обед "шабашный", после него отдых, и потому ждали, чтобы начать всем сразу. И хотя выдача ещё только будет, уже сейчас сговаривались, кто кому сколько и за что отдаст.

   – Рыжий, – спросил Зайча, когда уже начали хлебать суп, – ты должен кому?

   – Должен, – кивнул Гаор. – Мастаку за гребень.

   – Не подождёт он с тебя?

   – А что? – ответил вопросом Гаор, с интересом ожидая продолжения.

   – Да перехватить я хотел у тебя, – признался Зайча, – я тут сговорился с одной, конфет обещал, а получается, что не хватат.

   Гаор усмехнулся. Знакомая история: в училище случалось, они вовсе вскладчину уговаривались. Были знакомые проститутки, что делали курсантам с солдатского отделения скидку, даже они знали, что в общевойсковом да ещё на солдатском курсант самый голодный и бедный.

   – Нет, – ответил Гаор, – я ещё и не знаю, сколько получу. Может всё отдать придётся.

   – Сигаретами добавишь, – не отступил Зайча. – Мастак в пересчёт возьмет.

   – А сам что курить буду? – сразу ответил Гаор.

   От одной мысли о сигаретах голова кругом пошла, ведь он... две недели на обработке и в отстойнике, да здесь не меньше недели, три недели не курил, да он на фронте столько без сигарет не сидел. А пачка на две недели... двадцать штук на четырнадцать дней, это... шесть дней по две сигареты, и восемь по одной. Если через день, то он к следующей выдаче без особого напряга уложится. Каждый день курить будет!

   – А ты куришь? – удивился Зайча.

   – Я что, не живой? – даже обиделся Гаор, жуя кашу.

   – А чего ж не занял ни у кого?

   – А отдавать чем? Перетерпел, – буркнул, принимаясь за кисель, Гаор.

   Зайча с уважением посмотрел на него.

   – Это ты так могёшь? Ну, даёшь, паря. Где так выучился?

   – На фронте, – ответил Гаор, сыто отдуваясь и переворачивая кружку, как положено, дном кверху.

   Все встали, поблагодарили Мать и вышли в коридор. По спальням, как обычно, расходиться не стали, толкались тут же. Гаору сразу в несколько голосов объясняли, что выдача в надзирательской. Гархем говорит, кому сколько, а надзиратель выдаёт.

   – Тут тебе сразу полный расчёт, паря.

   – Ага, и выдача и вычеты...

   – И "по мягкому" если, то тут же...

   – И "горячих" тоже сразу выдадут.

   – Это как? – настороженно спросил Гаор.

   – Ну, надзиратель сам бить не стал, своему старшему или сразу Гархему доложил, а тот уж решает, чего тебе и сколько за нарушение.

   – "По мягкому", это ложись без штанов, и по заднице тебе дубинкой.

   – Это ещё ничего.

   – А "горячие", это рубашку задираешь, штаны тоже книзу и становись.

   – Тебя так тот ставил.

   – А бьют и по спине, и по заднице.

   – Это уж как им захочется.

   – Или как Гархем скажет.

   – Сам он только по морде тебе смажет если что.

   – Смажет, сказанул тоже! Раз даст, вся морда опухлая.

   – А смотри, ладонь-то у него мягкая...

   – Потому и зубы у тебя на месте. А вот зальный наш бьёт, кровью потом плюёшься.

   Получив столь ценную информацию, Гаор понял, насколько ему повезло в первый день. А тут ещё Старший, проходя мимо, бросил.

   – Чуньки сними, привязаться могут.

   Гаор бросился в спальню.

   В пустой спальне голый Махотка упоённо барахтался на своей койке с затащенной им, наконец, и столь же упоённо теперь повизгивающей голой девчонкой. Появление Гаора застало их врасплох.

   – Приспичило тебе, Рыжий?! – плачущим голосом заорал Махотка.

   – Приспичило тебе, – ответил Гаор, проходя к своей койке и быстро разуваясь, – а мне по хрену.

   Девчонка сначала весьма убедительно завизжала, будто от страха, а потом спросила из-за спины севшего на койке Махотки.

   – Рыжий, а тебе чо, совсем не интересно?

   – А я и не такое видел, – ответил Гаор, уже выходя из спальни.

   Видеть он, и правда, всякое видел, и не Махотке его чем-то удивить или смутить, но сейчас его гораздо больше интересовала выдача фишек, сигарет и, как оказалось, "по мягкому" и "горячих".

   Как сама собой у закрытой двери надзирательской толпа рабов густела, уплотнялась, сбиваясь по бригадам и командам.

   – С Плешаком становись, – сказал Гаору Старший, озабоченно оглядывая толпу. – Махотка где? Опять с девкой барахтается?

   В ответ хохотнули.

   – Ему она заместо сигарет и будет.

   – Пропустишь свою выдачу, – объяснил Гаору Плешак, – ни хрена уж не получишь.

   – А могут и "горячих" влепить, – сказал стоявший за ними со своей тройкой Булан.

   – Да уж, – засмеялись в толпе, – с этим задержек не бывает.

   – А "горячих" за что? – спросил Гаор.

   – А что на выдачу не пришёл, – ответили ему.

   – Милостью хозяйской, значит, пренебрегаешь.

   Плешак вздохнул.

   – И чего тянут?

   – "Горячие" пересчитывают, – заржали в ответ.

   – Это чтоб на всех хватило? – не выдержал и спросил "придурочным" голосом Гаор.

   Шутку оценили дружным ржанием, а кто-то от полноты чувств влепил Гаору пятернёй по плечу. Его чуть не перекосило от боли, но он сдержался.

   Наконец щёлкнул замок на двери надзирательской, и сразу наступила тишина. Все замерли в напряжении. И появление из мужской спальни наспех одетого Махотки, а за ним девчонки никаких комментариев не вызвало. Не до того. Напрягся и Гаор.

   Вызывали по бригадам. Зальные, дворовые... Вызванные входили, и дверь за ними закрывалась. Иногда из-за неё доносились звуки ударов и даже крики, но чаще было тихо. Выходили, сжимая в кулаках полученные фишки и сигареты, некоторые застёгивали на ходу рубашки и штаны, и сразу, не задерживаясь, уходили в спальни.

   – Складским приготовиться.

   Это уже им.

   Первый склад... второй... третий... четвертый... Стоя рядом с Плешаком, Гаор всё ближе и ближе подвигался к двери, тщетно пытаясь предугадать, что он там получит: фишки, сигареты, или...? Спина-то с задницей не зажили ещё. Сволочь эта как его подставила.

   – Пятый, заходи.

   Вслед за Плешаком Гаор вошёл в надзирательскую. Густой "казарменный" запах, столы, у стены две солдатские койки, два шкафа, один стол выдвинут, и за ним сидит надзиратель, на столе коробки... с фишками?... списки, рядом стоит открытая большая коробка с сигаретами. Ещё один надзиратель с дубинкой, и у стола со списками сидит Гархем.

   – Пятый склад, – бодро гаркает Плешак, вытягиваясь в почти правильной стойке.

   – Плешак, – удовлетворённо кивает Гархем, – вычетов, замечаний и нарушений не было. Выдавайте. Красная и две белых.

   Надзиратель достаёт из коробки на полу пачку сигарет, а из маленьких на столе одну красную и две белые фишки. И увидев их, Гаор чуть не ахнул в голос. Он же видел такие. Это игровые фишки из казино! Надо же... Но додумать не успевает.

   – Спасибо, господин управляющий, спасибо, господин надзиратель, – благодарит Плешак, осторожно забирая со стола надзирателя сигареты и фишки, и отступает на шаг, освобождая место.

   Стиснув зубы от предчувствия, Гаор вышел вперёд.

   Гархем помолчал, разглядывая его, будто не сразу узнавая.

   – Рыжий? – наконец спросил он.

   – Да, господин управляющий.

   – Так, помню, вычетов не было, замечаний... не предъявлено. "По мягкому" получал, Рыжий?

   – Да, господин управляющий.

   – Когда и сколько?

   – В первый день, господин управляющий, пять, – он запнулся, не зная, как сказать: раз или штук. Иди знай, как надо.

   Но сошло.

   – Это был вступительный взнос, Рыжий, – улыбнулся Гархем.

   Надзиратели дружно заржали.

   – А "горячих" получал?

   – Да, господин управляющий.

   – Сколько?

   – Двадцать пять, господин управляющий.

   – Надо же, – удивился Гархем, – всего неделя и уже по полной. И за что же столько? А, помню. Ночью в спальне шумел, плохие сны видел. Это тебя так лечили или учили? – и, не дожидаясь его ответа, – ну давай мы посмотрим, как тебя вылечили. Раздевайся, Рыжий.

   Непослушными от сдерживаемой дрожи пальцами Гаор расстегнул рубашку. Неужели опять?! Теперь он понял, почему так странно, торцом вперёд развёрнут стол, на углу которого сидит второй надзиратель, поигрывая дубинкой. Это для "мягких" и "горячих" приготовлено.

   – Всё снимай, Рыжий, – ворвался в сознание голос Гарзема.

   Значит, "горячие". Сволочи, сейчас-то за что?

   Гаор разделся догола и выпрямился перед ними. Второй надзиратель присвистнул, надзиратель за столом удивлённо покрутил головой, Гархем приподнял брови.

   – Повернись, – сказал Гархем.

   Гаор молча выполнил приказание. Если на груди и животе у него были отдельные, хоть и большие синяки, тёмно-багровые, но уже начинавшие желтеть по краям, то спина и ягодицы были одним сплошным, даже не багровым, а чёрным синяком.

   – Однако... – пробормотал второй надзиратель, – сколько же тебе отвесили, Рыжий? С двадцати пяти так не бывает.

   – Сначала без счёта, господин надзиратель. – равнодушно ответил Гаор.

   Ему вдруг стало всё равно. Изобьют – так изобьют. Убьют... тоже по хрену.

   – А считал сколько раз? – спросил Гархем.

   – Два раза сбивался, господин управляющий.

   – И начинал сначала?

   – Да, господин управляющий.

   – Я не понял, – вдруг сказал надзиратель за столом, – так кто считал?

   – Я, господин надзиратель, – ответил Гаор.

   Прямо перед ним на стене металлический шкафчик, выкрашенный зелёной краской. В таких обычно держат оружие. Надзирательская смена – три человека, шкаф... как раз на три автомата. Если он не заперт... один шаг, дверцу на себя... Рожки должны быть там же... заряженные, если надзиратели несут службу исправно. Открыть шкаф... взять автомат... рожок... вставить... пистолетов у надзирателей не видно, подбежать и дубинкой по голове не успеют... и с разворота от бедра очередью... нет, нельзя, Плешак не успеет упасть, даже не сообразит... тогда...