Текст книги "Мир Гаора (СИ)"

Автор книги: Татьяна Зубачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 93 страниц)

   Выдачи четыре прошло, пока ему опять Полоша не сказал.

   – Курнём?

   Он понял, что его догадка: курить – это в умывалке или на дворе в выходной, а курнуть – на воле, – правильна, и кивнул.

   Всей воли – закуток за рабским корпусом, а всё равно. Рядом сидит, прижимаясь к нему, Веснянка и курит частыми мелкими затяжками.

   В выходные вечера часто пели. Обычно, уже разойдясь по камерам на ночь, когда до отбоя оставалось всего ничего, все лежат по койкам, но не спят и свет не погашен, кто-то, каждый раз другой, начинал песню, к которой присоединялись, подваливали остальные. Пели все. И он тоже. Когда знал слова, того же "коня" – там уже почти все слова выучил – то со словами, а нет... вёл голосом мелодию. Закончив песню, немного молчали и начинали следующую. Запевал уже кто-то другой. Обычно мужская и женская спальни чередовались, будто разговаривали песнями. После третьей, редко когда четвёртой песни входил надзиратель и командовал отбой, задвигал решётки и выключал свет.

   За всё время ни разу Гаор не услышал знакомой песни или мелодии. Но и сам понимал, как нелепо бы здесь звучали маршевые и даже окопные песни, не говоря уже о тех, под которые танцевали. Не было и тоже известных ему "блатных" песен: уголовных или "блатяг" не любили, как он ещё в отстойнике понял. И то, как его встретили. Ворюга или мочила. Других ведь среди обращённых нет. Только Седой, тот мужчина на торгах с треугольником, нет с треугольником двое, у Ворона тоже треугольник, увидел случайно, когда оказался рядом с ним в душе, тот как раз голову мыл. Треугольник в круге, значит, долг выплачен, и Ворон считается прирождённым, видно, поэтому и терпят его. Но не дружат. И вот он сам со своей пятилучевой звездой. Четверо. А их только здесь две сотни, а сколько ещё, рождённых в рабстве, рабов от рождения? Система, конвейер... Хотя и он иногда даёт сбои. Но тоже по хозяйской воле.

   ...Веснянка лежит щекой на его плече, гладит ему грудь. Рядом как всегда кто-то сопит и покряхтывает. Даже мысленно он не позволяет себе узнать голос. Незачем.

   – Рыжий, Рыженький, – шепчет Веснянка так, будто целует его шёпотом. – Любый мой. Были б мы в посёлке.

   – И что тогда? – поворачивает он к ней голову, встречаясь губами с её ртом.

   – Ох, – наконец отрывается она от его губ, – жаркий мой. Родила бы от тебя. Чтоб тоже рыжим был. Огоньком бы звала.

   Такое кощунство немного задевает его, но совсем чуть-чуть, это же не может быть всерьёз, чтоб человека с Огнём в имени ровнять.

   – Так за чем дело стало? – наклоняется он над ней.

   Веснянка тихонько смеётся, прижимает его к себе. Он уже знает, как и насколько резко может ворочаться в тесном пространстве под стеллажом вещевой, и больше с ним таких казусов, как в первый раз, не бывает. Дразнят его, правда, до сих пор, и, как он понимает, ещё долго будут дразнить, рассказывая, как Рыжий в раж вошел, дорвался, понимашь, и все полки у Мааньки обрушил. Сам смеётся со всеми, уж больно складно у Сизого получается.

   Веснянка охотно поддаётся ему, а той, первой, ведь не понравилось когда по-дуггурски, так и не показалась ему потом, не позвала больше. Он так и не знает, кто она. А Веснянка сама к нему на выходных играх подошла, в ручейке вызвала, и потом они целовались в полутьме за углом, совсем уйти со света он не рискнул, боясь нарваться уже не на дубинку, а пулю – за попытку к бегству огонь на поражение. И все ещё гомонили и играли, благо погода хорошая, а они ушли вниз, порознь как положено, разошлись по спальням и встретились у вещевой. Дверь приоткрыта и внутри темно. Значит, можно. Так и пошло у них. Хорошо пошло. Да и он уже не дёргался, чтоб как по-дуггурски, сзади, как ему привычно, а стал как все, по-нашенски, лицом к лицу.

   Гаор замер, уткнувшись лицом в рассыпанные вокруг головы Веснянки её чуть влажные от пота волосы и, тихо соскользнув, лег опять рядом, уплывая в тёмную воду беспамятства. Рука Веснянки погладила ему волосы, расправила, накручивая на палец, кудри на лбу.

   – Тебя матерь твоя Кудряшом, наверное, звала. Или Кудряшиком?

   – Не помню, – ответил он, – нет. Вроде нет.

   – А как?

   – Не помню, – повторил он уже чуть более сердито.

   Не любит он таких разговоров. Слишком по сердцу они его бьют. Веснянка поняла и замолчала. И ему стало уже немного не по себе, что чуть не обидел её ни за что.

   – Ну, так как? – решил он вернуться к их тому, прежнему разговору. – Родишь от меня?

   Она невесело засмеялась.

   – Да не в посёлке ж мы. Здесь хозяин не даёт нам рожать. Он нас не на расплод покупал, по-другому работаем.

   – Как это не даёт? – не захотел он понять.

   – Глупый ты, Рыжий. Таблетки такие есть, вроде фишек, тоже беленькие. Вот раз в три выдачи нам их и дают, и глотать при себе заставляют, и в рот смотрят, проглотила иль нет. А коли всё хорошо, то конфету дают, чтоб заесть. Горькие они, во всём горькие.

   Он молчал, прикусив изнутри губу, чтоб не закричать, не выругаться по-страшному. А она всё гладила его по голове и груди, не лаская, а успокаивая...

   ...Гаор потягивается под одеялом, забросив руки за голову, устало прислушивается к ночному, "казарменному" шуму спальни. Всё спокойно, хотя опять видел на вечернем построении эту сволочь. Ну, авось обойдётся. Вроде тот не дежурит, так подошёл, посмотреть. Говорили ему, что того теперь только на наружную охрану ставят. Но всё равно, неприятно. Спецвойска, спецовики, спецура... Самая отъявленная сволочь там. Болтали, что кто человек, так тех они сами забивают. Не верил. Знал, конечно, что за гады там служат, но чтоб такое... А теперь думает: правду болтали. Хорошо, Седой "мозготряс" свой на корню зарубил, ещё б спецуре "мозготряс" и тогда всё, кранты и амбец полный. А так... так ему случалось и обыграть их. Когда и вчистую. Как тогда, в Алзоне. Полное отделение, двенадцать человек вместе с машиной он на дно отправил. И не жалел, и не жалеет о сделанном. Только одного боялся: с ними офицер был. А хоть и младший лейтенант, а всё же не солдат и не сержант. Такого могут и посерьёзнее искать. Но обошлось. Никто об этом не знает, а то бы ему уже давно перед Огнём Справедливым стоять пришлось. А здесь говорят Ирий-сад. Как там у него в папке?

   Листы пополнялись. Статью про Седого он уже почти сделал. "Вылизывал" её теперь, зачищая все шероховатости, аккуратно оставляя пропуски на месте дат, номеров и некоторых названий. Этого ему, к сожалению, сейчас не сделать. Статью про отстойник, печку и пепел пришлось всю перечеркнуть и начать заново. Для серьёзной работы у него нет данных, а для зарисовки... одни вопли, да и кого это зацепит. Чтоб страх прочувствовали в чтении, не надо писать: ой, как страшно. Нет, тоже пока только выписки, сбор информации, а эмоции на потом. Третий лист, стремительно разрастался, постоянно вычёркивались усвоенные и вписывались новые слова, он их уже начал потихоньку разбирать, отделяя то, что могло хоть как-то вывести его к первой, открывающей лист, записи, где под словом дуггуры красовался жирный вопросительный знак. Ничего, кроме, тутошних и исконных он пока вписать не может, а это не ответ, а уход от ответа. Он ещё раз просмотрел лист, вложил его в папку и завязал тесемки. Всё, спать – отдал он самому себе приказ.

   Дёргать со склада Гаора начали ещё перед Новым годом. То чистить снег на тракторе, то куда-то везти хозяина. Разумеется, он не спорил. Тем более, что за водительскую работу шли серьёзные прибавки к выдачам. Тогда за регулировку "коробочки" и поездку с хозяином он получил дополнительно к трём белым ещё красную и синюю фишки, да за чаевые зелёную. Разбогател, понимашь! Да ещё, как всем, в честь праздника, дополнительная пачка сигарет. И сволочи той даже близко не было.

   Гаор подумал, что такого весёлого Нового года у него ещё не было.

   В училище устраивались ёлки, в старших классах и на курсах их отпускали на специальные танцевальные вечера, куда собирались курсанты со всех училищ, начальство предусмотрительно разделяло солдатские и офицерские отделения, и драки – курсант не дрался, значит, не гулял – не выходили за рамки допустимой вражды между родами войск. Общевойсковое уступало только десантникам, у которых программа по рукопашному бою была намного серьёзнее. Откуда брались девчонки для этих вечеров, он тогда не задумывался. Веселье оставалось казённым, в рамках дозволенного Уставом, и потому по-настоящему не весёлым. На фронте праздник не по календарю, а когда можно посидеть, а лучше поспать в тепле, сытно поев и не ожидая обстрела, бомбёжки или атаки. Бо-ольшая редкость. И два праздника на дембеле. Случайные подруги на один вечер, выпивка со случайными собутыльниками... Новый год – семейный праздник. Или дружеский. У его друзей были семьи, и он к ним не навязывался. Хотя и Жук, и Кервин его звали. Звала и Моорна. Но тут он давал задний ход при малейшем её приближении. Он же не слепой и видит, как глядят на Моорну Арпан и Туал. Ну и пусть разбираются сами. Моорна – хорошая девчонка и нечего ему торчать перед ней третьей сосной. Нужен ей бастард-полукровка?!

   А вот рабом отпраздновал Новый год, как положено, по-семейному. Ведь и в самом деле, одна семья. Где ссорятся и мирятся, ругаются и любятся, но если что, негде тебе больше искать защиты и поддержки.

   Тридцать первого гонка началась прямо с утра. На склад они бежали не хитрыми меринами, а призовыми жеребцами, и как ни спешили, у их входа уже стояли две отчаянно ругающиеся тройки зального подвоза с тележками. Надзиратель даже не обыскал их толком, сразу впустил со словами:

   – Живо, волосатики!

   Хорошо, самое срочное, у них с вечера было готово. Вот что Плешак умеет, так это угадать, за чем с утра приедут. У Гаора так не получалось. Он запомнил, конечно, самое расхожее, но у Плешака не один праздник за спиной, оговорился он как-то, что уже шестой год у Сторрама работает, и всё на пятом складе. Сначала в подручных ходил, а потом того продали, и стал Плешак главным. И сам троих подручных уж сменил.

   – Ты, Рыжий, четвёртый у меня.

   Гаор кивнул, не спросив, куда те делись. Ясно, что продали. Прибежал Махотка, нагрузили ему тележку, а он её и стронуть не может, больно тяжело вышло. Надзиратель махнул дубинкой.

   – Рыжий, пошёл! Отвезёшь и пулей сюда.

   – Да, господин надзиратель, – вылетел наружу Гаор.

   Вдвоём они поволокли гору пылесосов и электропечей в зал. Но до зала Гаор не дошёл. На полдороге к Махотке подбежали его напарники, отчаянно ругаясь за задержку, а Гаора, вытянув дубинкой по спине, отправили опять на покупательскую стоянку, убрать скопившиеся тележки для покупок.

   Там была неразбериха, похлеще фронтовой пробки на переправе перед бомбёжкой, когда каждый стремится проехать первым и потому намертво закупоривает проезд задним и не даёт развернуться и выехать переднему. Шофёры и охранники бешено орали друг на друга, дёргая машины и не глядя по сторонам, тем более на какого-то раба. Как ему удалось выбрать из этой каши хрупкие, по сравнению с машинами, тележки и при этом не попасть под колёса самому и не поцарапать ничью машину – Гаор сам потом удивлялся. Но собрал, выкатил, составил их в длинный поезд – тележки удобно вставлялись друг в друга – и удачным пинком отправил к центральному входу. Как их тут же расхватали покупатели и зальные рабыни, он не увидел, убегая на склад.

   А там Плешак, пыхтя и ругаясь, пытался выдвинуть чёртов энергоблок. И какой дурень этакую тяжесть на праздник покупает?! Надзиратель с ходу дубинкой вкинул Гаора в склад, а потом сделал вид, что не заметил, как тот, вытаскивая громадину, вышел за порог без разрешения.

   Только эту дурынду увезли, опять прибежали за гирляндами. И тут же утюги понадобились. И бритвенные наборы.

   – Эта-та хренотень к чему? – прохрипел Плешак, водружая на тележку коробку на тридцать наборов.

   Надзиратель долго и упоённо ржал над дикарями – обалдуями волосатыми. Под его ржание Гаор опять вышел незамеченным в коридор, чтобы помочь Моргашу с крепежом.

   Но странно: вся эта гонка почему-то даже радовала Гаора. Или просто бушевало в нем ликование от первого виденного им унижения Гарвингжайгла Юрденала. Ликование, которым поделиться он ни с кем не мог, и потому особенно остро переживаемое. Есть, значит, Огонь-Справедливый! Конечно, изгнание из дорогого магазина не идёт ни в какое сравнение с клеймом и ошейником, но... И сказали: "банкрот". Значит, и в другие такие же заведения не пустят. И дорогих шлюх теперь Братцу не видать, и игровых залов с дорогими золотыми и серебряными фишками, будет обходиться цветными, которые им, рабам, раз в неделю выдают. И даже... "ограниченная дееспособность", чёрт, не помнит: при этом можно играть, или это вовсе запрещено? Эх, Жука бы сюда. Ну не совсем сюда, конечно, такой жизни он не то что другу, не всякому врагу пожелает, но хотя бы поговорить. И сам Юрденал – не генерал спецвойск, а просто генерал войск, это не дееспособность, в этом он разбирается, значит, в отставке. Пустячок, а приятно.

   Звонок на обед застал их за подтаскиванием к двери очередных контейнеров.

   Надзиратель наскоро обыскал их и подбодрил дубинкой.

   – Живо, олухи, на одной ноге чтоб!

   Гаор, как всегда, держался вровень с Плешаком, хотя мог бежать и быстрее, а Плешак нёсся изо всех сил, и потом в строю долго не мог отдышаться, дохал вплоть до обыска.

   За стол садились, наскоро ополоснув лица и руки, а многие, и так, как вбежали, так сразу за стол. И матери, против обыкновения, торопили обедающих, не расставляя, а прямо-таки расшвыривая миски, но, не проливая при этом ни капли. Кисель допивали, уже выбегая из столовой и на бегу благодаря Мать.

   Пробегая через двор к складам, Гаор заметил, что стоянка для покупателей уже пуста. Ну да, магазин сегодня полдня работает. Теперь им...

   – Таперича, паря, мы им всё подготовим и прям в зал отвезём.

   Гаор с интересом кивнул. Ему и в самом деле было интересно. В торговом зале Сторрама он ни разу не был. Ни раньше – цены у Сторрама сержанту-ветерану не по зубам, ни теперь.

   – Ага, явились, – встретил их надзиратель, – за смертью вас только, волосатиков, посылать. Держи и быстро чтоб, – вручил он Плешаку длинный, на нескольких листах, бланк заказа. – Рыжий, чего вылупился, за сеткой мотай.

   Дубинка надзирателя несильным ударом направила его вглубь коридора. Туда Гаор ещё не ходил. Он послушно пробежал вдоль ворот всех остальных складов, где за открытыми и полуоткрытыми дверьми кипела такая же работа, и в самом конце нашёл большой решетчатый контейнер.

   Когда он его подтащил к двери их склада, Плешак уже приготовил часть заказа.

   – Давай, паря, щас мы его...

   Вдвоём они под завязку набили его коробками со всякой бытовой электромелочовкой, и надзиратель махнул им дубинкой, не проверяя и не обыскивая.

   – Везите.

   На дворе уже темно, ну да самые короткие дни в году, Небесный Огонь – Солнце отдыхает. Гаор невольно усмехнулся.

   Они проволокли контейнер по двору и пандусу и через задние грузовые ворота въехали в огромное приземистое здание торгового зала. Низкий проход между тамбурами-хранилищами, и Гаор даже зажмурился на мгновение: таким слепящим глаза светом брызнули лампы под потолком.

   – Левее бери, паря, туды нам.

   – Ага, понял.

   Пока они доехали до отдела бытовой техники, Гаор огляделся.

   Огромный зал перегорожен стеллажами в рост человека, образуя правильную решётку с десятью проходами через весь зал и поперечными торговыми квадратами. Мельтешили яркие оранжевые комбинезоны зальных рабов и более светлые, выцветшие у дворовых. Бегали распоряжаясь надзиратели, но, как быстро понял Гаор, на самом деле командовали старшие зальных бригад, и надзиратели особо в их работу не вмешивались, хотя орали вовсю.

   – Ага, ага, сюда давайте!

   – Да куд-ды ты её суешь!

   – Живей, волосатики, до ночи колупаться вздумали!

   – Девки, здесь загрузили, живее мойте!

   – Эй, сдвинься, не проедешь!

   – Да куда ты её на хрен, здесь мягкие, к ёлочным давай!

   Но голоса весёлые, ругань беззлобная, и даже надзиратели только машут дубинками, но не бьют, а Гаор уже наслышан об их злобе и умении бить незаметно, но очень больно.

   А вот и их отдел. Зальный надзиратель махнул им дубинкой, чтоб выгружали, и побежал дальше.

   – Давай, паря, одно к одному.

   – Понял, – весело ответил Гаор.

   – Распихаем и второй привезём. Эх, третьего бы нам, чтоб подготовил.

   – Давай, Плешак, – сразу решил Гаор, – мотай на склад и готовь, я сам распихаю и приеду.

   – И то дело! – согласился Плешак и выметнулся из зала.

   Оставшись один, Гаор расставил коробки по полкам и даже подровнял их, чтоб стояли красивым зигзагом, разложил по открытым ящикам мелочевку и покатил контейнер к выходу.

   На полпути его вдруг окликнули Дубравка с Кисой.

   – Ой, Рыженький, помоги нам, она тяжёлая!

   Большая, в полтора его роста, искусственная пальма в кадке стояла у входа в цветочный отдел, и её надо было перетащить через пять отсеков к "мелочам интерьера". Поднять её Гаор даже не стал пытаться, а попробовал, крепко ли она сидит в кадке-подставке, и не так перетащил, как перекатил её на указанное место, думая, что для "мелочей" пальма всё-таки великовата, установил так, чтобы она не загораживала проход, и... получил хлёсткий удар по спине.

   – А чтоб тебя, дурня, обалдуя лохматого, а ну ставь её обратно на хрен, пока я тебе всё к празднику не оторвал! – бушевал надзиратель.

   Дальше последовало такое, что Гаор несмотря на боль в спине с невольным уважением отметил новизну и виртуозность оборотов. Он переволок пальму обратно, получил второй удар, уже не такой сильный и не по спине, а пониже, схватил свой контейнер и побежал на склад, радуясь, что легко отделался, злясь на самого себя, что купился, и обдумывая месть. Особо он не обиделся: такое и в училище практиковалось. Сам виноват – не будь лопухом.

   У Плешака всё было уже не просто готово, а лежало в порядке укладки, и загрузились они в рекордные сроки.

   – Запомнил, где что?

   – Запомнил, – кивнул Гаор.

   – Тады вези, я третью ходку подготовлю.

   И Гаор побежал обратно, волоча нагруженный контейнер.

   Он влетел в торговый зал и помчался в свой отдел, ловко лавируя – приспособиться недолго, если умеючи – между одновременно моющими пол и раскладывающими товары рабами и рабынями. Дубравка с Кисой предусмотрительно шарахнулись от него в глубь какого-то отсека, он даже не посмотрел в их сторону.

   Гаор заканчивал раскладку, когда к нему подбежал надзиратель.

   – Всё?

   – Ещё одна ездка, господин надзиратель, – ответил Гаор, разворачивая контейнер.

   – Живее, лохмач, задница волосатая!

   – Есть, господин надзиратель, – гаркнул Гаор, убегая из отдела.

   Дело делом, но задуманное им должно получиться, и надо прямо сейчас, а то после драки кулаками махать невместно – ещё одно недавно освоенное им слово.

   Рассчитал он точно. Девчонки были уверены, что он их не заметил, работу в своём отсеке они уже, считай, сделали и теперь в два голоса трепались и зубоскалили с парнями из отсека кухонной посуды напротив. Гаор подошёл к ним сзади, не останавливаясь схватил Дубравку, взвалил её к себе на плечо и пошеё дальше. Дубравка истошно завизжала, а Киса кинулась вдогонку его бить. По-прежнему не меняя шага, Гаор ловко перебросил Дубравку в контейнер, поймал свободной рукой Кису и перевалил её туда же. Девчонки, взвыв уже в два голоса, попытались вылезти по решётке, но Гаор тут же изобразил болтанку двумя резкими поворотами на ходу, и они оказались на дне.

   О том, как на это посмотрят остальные, а тем более надзиратели, он даже не подумал. Но, к его удивлению и облегчению, ржали все.

   – Рыжий, пусти!

   – Неа, – ответил Гаор, встряхивая контейнер, чтобы залезшая на решётку Киса снова оказалась на дне.

   – Рыженький, прости!

   – Рыжий, мы для смеха!

   – А уж я так прямо обхохотался, как по хребту получил.

   – Рыженький, мы не думали!

   – Индюк тоже не думал, пока в суп не попал.

   – Рыженький, ну не надоть!

   Девчонки уже почти ревели всерьёз, и на выезде из зала он их выпустил. И они побежали обратно, а он на склады в общей толпе грохочущих контейнеров и тележек.

   К его изумлению, надзиратель встретил его уже по-новому.

   – Нашёл время девок катать! – ржал надзиратель, и ему вторил мелким смехом Плешак.

   Они-то уже откуда все знают? – удивился Гаор, но тут же сообразил, что приехавшие раньше него и всё тоже видевшие, успели трепануть Плешаку, а надзиратель-то рядом стоит и всё слышит. Надо помнить.

   – Вези, паря, – вытолкал его в коридор Плешак, – я тут мыть начну, так что пару баб завези на подмогу.

   Торговый зал встретил Гаора дружным хохотом и градом шуток и подначек, причём смеялись и надзиратели. Отругиваясь и отшучиваясь на ходу, Гаор втащил контейнер в свой отдел и стал раскладывать товар.

   – Давай живее, – подбежала к нему Зимушка, – нам уж мыть пора, а ты с девками забавляешься!

   – Прокатить? – предложил Гаор, быстро запихивая на нижнюю полку запасные коробки с электровафельницами.

   – Пошёл ты...! – Зимушка ловко увернулась от его руки, шлёпнув рядом с ним по полу мокрой тряпкой.

   Гаор стёр с коробки попавшие на неё брызги.

   – С водой аккуратнее, они подмочки не любят.

   – Поучи меня! – фыркнула Зимушка. – Всё что ли ча?

   – Всё!

   Гаор покатил к выходу пустой контейнер.

   Зал уже заметно опустел. Раскладка товаров закончена, часть зальных ушла, и теперь как только уборщики домоют полы, их тоже отпустят. А Плешак там один корячится, и Гаор побежал со всех ног.

   Контейнер на место в конец коридора. В других складах тоже моют полы, в нарушение всех правил, перекликаясь и гомоня.

   Вдвоём они быстро закончили работу. Тем более, что склад теперь тоже полупустой.

   – Завоз, – объяснил Плешак,– таперя только апосля праздника будет.

   – Валите, волосатики, – выпустил их надзиратель, обыскав явно не всерьёз.

   – Доброго вам праздничка, господин надзиратель! – проорал, убегая, Плешак.

   Впускают без построения, только обыскивают внизу, а в коридоре уже шум, гомон, толкотня. Бегают, переодеваются, сговариваются к выдаче.

   – Все? – орёт Старший. – К выдаче становись.

   Тут, правда, Гаор сообразил, что его сегодняшнее веселье может обернуться не только "мягкими", но и "горячими". Но обошлось. Надзиратели, видно, в честь праздника не стали цепляться к нарушениям и портить выдачу. А может, просто лень им сегодня дубинками махать. Но выдача прошла быстро, никого не били, дверь закрыли, и вот тут началось...

   Уже к ужину, как было заведено, переоделись из комбезов в гулевое, и сели за столы с тем же весёлым гомоном, дразня и подначивая друг друга, замолчав только на раздаче мисок. Еда – дело святое, не до балагурства тут.

   Впервые за всё время каша была сладкой. Белая рисовая каша и даже с изюмом и кусочками чернослива и кураги. И потому ели, не спеша, смакуя. Такого Гаору ещё не приходилось пробовать. Как всегда, в конце давали добавку. Обычно она шла в очередь, полмиски сверх пайка, но сегодня по две ложки всем положили. И чай был слаще обычного. Как все, Гаор встал из-за стола, поблагодарил Мать и вышел в коридор, где сразу закипело веселье.

   К нему, правда, сунулся было Махотка.

   – Рыжий, ты чо девчонок заманил?!

   – У них убыло? – ответил вопросом Гаор.

   И вокруг грохнули дружным смехом.

   – А чо, девки, грех жалиться, задарма прокатились!

   – Рыжий, ты ж чо их выпустил? Увёз бы к себе и лады.

   – Ага, им там с Плешаком в самый раз было бы!

   – Ага, два на два!

   – А Махотка бы следом бежал!

   С Гаора переключились на Махотку, пошли поминать, с кем и чего такое случалось. И не такое тоже. Кто-то сзади дёрнул Гаора за рубашку. Он круто развернулся, чтобы поймать приставалу, но та увернулась и исчезла в толпе, и Гаор, уже зная правила – не знаешь, кого ловить, лови что под рукой – поймал и притянул к себе Зимушку.

   – Ух, ты скорый какой, – не всерьёз отбивалась она.

   Обычно в ловитки – погоню и ловлю с поцелуями – играли на дворе, там хоть погоняться где есть место, ну а в коридоре зато другое способнее. Не желавшие играть, а, может, уже сговорившиеся разбежались по кладовкам и другим удобным местам, и в коридоре стало чуть свободнее. Ловил он, ловили и его, вернее, подставлялись ему.

   Гаор уже давно заметил, что весь охмурёж и заигрывание с угрозами заманить и затащить ведут мужчины, но решают женщины. Коли сказано тебе: "нет", – то отвали и не настаивай. Та, его первая, не звала его, и он считал себя свободным. Да и у остальных тоже, похоже, каждый раз решается заново. Это настолько не походило на привычное с детства, когда мужчина редко когда зовёт, больше приказывает, и женщина не смеет отказываться, если только за неё не заступится другой мужчина, что не укладывалось в голове, и Гаор, не пытаясь пока понять, просто подчинялся здешним правилам, угадывая их по поведению остальных. И сейчас, видя, что в коридоре остаются только парни и девчонки, а кто постарше разошлись, он тоже вышел из игры и ушёл в спальню.

   Здесь упоённо валялись на койках, играли в чёт-нечёт, вели какие-то свои в своих компаниях разговоры, но, проходя к своей койке, Гаор не так понимал, как чувствовал, что он здесь действительно свой, никому ему не надо ничего доказывать, отстаивать себя, придумывать объяснения, чего это ты не в увольнительной, за что оставили, или почему домой не взяли, как это бывало в училище.

   Гаор достал из тумбочки сигареты – у него ещё с той выдачи пять штук, да ещё сегодняшняя пачка, и фишки есть, чтоб прикупить, – может себе в честь праздника даже три позволить, взял зажигалку и пошёл в умывалку.

   Там было полно курильщиков, и вечно маявшийся без курева Мухортик – свою пайковую он не столько скуривал, сколько раздавал как долги – стоя в общем кругу, с наслаждением дышал даровым дымом.

   Трепались о жратве и бабах. О выпивке говорили мало – рабу напиться редко удаётся, это в посёлках есть такие бабки, варят хмельное, а здесь-то... даже в праздник не дают. Хозяин не терпит. Можно, конечно, к надзирателю подлизнуться...

   – За ради выпивки ссучиться? – удивился Гаор.

   – То-то и оно.

   – А чо, был такой... как его?

   – А этот, сучонок, ну так и продали его.

   – И надзирателя того уволили.

   – За курево в неположенном отметелят, но ещё посмотрят, а с выпивкой... всё, в раз на торгах окажешься!

   – И с поротой задницей.

   – Ну да, а тогда хрен к хорошему попадёшь.

   – Ну да, они целых смотрят.

   – Вот чо ещё хорошо, браты, это что дубинки у наших. Синяк он сойдёт, а кожу порвёт, рубец сразу виден.

   – Ага, я вот на заводе работал, так тамошние надзиратели с плетьми ходили. Походя врежет, так через штаны рвёт.

   -Есть такие, штаны целые, а по ногам кровь текёт.

   – Рыжий, а тебя это чем метелили? Ну, на спине у тебя, как полоса вырезана.

   – Это фронт, – пыхнул сигаретой Гаор, – осколочное ранение.

   – Это как?

   – Чо за хренотень?

   Гаор стал рассказывать о снарядах, минах и пулях. Ну, с пулями хоть вприглядку, но были знакомы все. Охранники с автоматами, управляющие с пистолетами – обычное дело. А вот снаряды...

   – И большой он, снаряд этот?

   – От таких до таких, – Гаор, зажав сигарету зубами, показал руками размеры.

   – Ни хрена себе!

   – Даа, ежели таким да по башке, то и не встанешь.

   Гаор невольно рассмеялся.

   – Когда прямое попадание, то ни вставать, ни лежать некому, ни хрена от человека не остаётся. Так... ошмёточки вокруг, – он передёрнул плечами. – Стоишь, говоришь с кем, слышишь: свистит, тут, где стоишь, там и падай, тряхнёт тебя, засыплет, потом встаёшь и стряхиваешь с себя... землю с мясом.

   – Каким ещё мясом?

   – А того с кем говорил, – ответил Гаор, разглядывая свой окурок и прикидывая, хватит ли его ещё на одну затяжку.

   – Мухортику дай, – сказал Мастак, – у тебя ж есть ещё.

   – Есть, – кивнул Гаор, протягивая окурок Мухортику.

   – Ну, спасибо, паря, – Мухортик жадно схватил окурок, – с меня...

   – Обойдусь, – отмахнулся Гаор, доставая и прикуривая от сигареты стоявшего рядом Зайчи новую сигарету.

   – Обогател ты, паря, – засмеялись в толпе.

   – А чо, умственность она стоит.

   – Паря, а водилой как, легко работать?

   Гаор кивнул.

   – Ага, ключ повернул, рычаг дёрнул, и спина мокрая.

   Все дружно рассмеялись.

   Стоявший тут же со всеми Ворон, курил, кивал, улыбался, но в разговор не вступал. И остальные его не гнали, но и не заговаривали с ним. Свой, а чужой – подумал Гаор. А Седой... Седой чужой, а свой. Интересно, как перемена слов местами меняет смысл высказывания. Это можно очень интересно обыграть, даже построить на этом... Но думая об этом, он уже со всеми смеялся над рассказом Мухортика, как тому случилось работать под началом обалдуя-надзирателя, и как того обалдуя дурили все рабы.

   Курили и трепались свободно, не думая, успеют ли до отбоя. Седни отбоя нетути. Надзиратели сами гуляют. Состав курильщиков незаметно менялся, одни уходили, другие приходили, подваливали в разговор. Выкурив отведённые себе три сигареты, ушёл и Гаор.

   Махотка лежал, накрывшись одеялом с головой, и судя по тому, как одеяло колыхалось, был там не один. Никто на это особого внимания не обращал. Бродил между койками Тукман, разглядывал всех, искал, кто бы с ним поговорил или поиграл. Гаор, проходя мимо, отвернулся. Он всё теперь знал, понимал, даже сочувствовал, но перебороть себя не мог. Как и с Зудой. Да от него же и не требовали, чтобы он дружил с ними. Не держи сердца, значит, не злись, не думай о мести, прости. Он простил, сердца не держит, а с кем ему говорить, сам решает.

   Гаор сунул сигареты и зажигалку в тумбочку, сгрёб в кучку фишки. Надо бы у Матуни ещё коробочку попросить. Под мыльницу он нашёл, под мочалку приспособил плоский пластиковый неизвестно из-под чего лоток. Теперь вымылся, пришёл, уложил, и ни на сигареты, ни на бельё не натечёт. А фишек много стало, завтра купит себе чего-нибудь в ларьке.

   Обычно в это время уже давали отбой, и многие по привычке улеглись. Но свет не выключали, и решётки оставались открытыми. Конечно, новогодняя ночь – особая, говорят: какая ночь, таков и весь год будет. Но просто так сидеть глупо, а он сыт, хорошо покурил, нигде не болит, можно и поваляться, отдохнуть.

   Гаор усмехнулся: и будет он весь год на койке валяться, сытым и довольным. Хорошо бы. Приметы разные, в эту он никогда не верил, с... да, ещё с детства. В училище, в младших классах ещё сомневался, но потом поумнел. Эта примета никогда не сбывалась. Здесь, похоже, её либо не знают, либо не соблюдают. Да и наломались все за день, гонка была... завтра он и нагуляется и напразднуется – подумал Гаор, взял свой "душевой" набор и пошёл мыться.