Текст книги "Мир Гаора (СИ)"

Автор книги: Татьяна Зубачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 93 страниц)

   Посчитав дело решённым, да и время позднее, отбой вот-вот, разошлись по спальням.

   Укладываясь на свою койку, Ворон улыбнулся, что он-то думал Рыжему помочь сберечь себя, остаться дуггуром, а получается совсем наоборот. Из-за Рыжего он сам сталнашенским. Смешно. Он так и заснул, улыбаясь, чего с ним не случалось последние лет двадцать, если не больше.

   ...темнота и тишина... аж в ушах звенит. Или это от голода? И пить, пить, пить... не проси, не радуй... пить, я уже не могу... о чём ни подумаю, только пить... воды, хоть какой, хоть губы омочить... язык шершавый, царапает нёбо, рот, горло, – всё пересохло, уже ни боли, ни холода, ничего, только пить...

   Теперь он дёргался специально, чтобы потерять сознание и не чувствовать жажды, но сил на резкий рывок уже нет, а жажда мучила и в беспамятстве...

   – Ты смотри, – надзиратель озадаченно прислушивался к слабому звону пружин, – он ещё и дёргается. Ну, живуч, ну...

   Второй надзиратель негромко рассмеялся.

   – Нас, пехтуру, так запросто не уделать. Я раз, помню в завале...

   – И сколько суток? – язвительно поинтересовался надзиратель. – Не трое же. Да ещё без воды. А самое поганое в завале...

   – Во-во, – перебил его другой, – я об этом самом. Самое поганое, что мыть, – он носком сапога потыкал ящик, – убирать за ним его дерьмо придётся нам.

   – Почему? Потребуй пару баб половчее...

   – Запрещено. Это орудие наказания, – говоривший довольно удачно подражал Гархему, – и рабы не должны знать его механизм.

   – Думаешь, они в нём разберутся?

   – Они, не знаю, а этот, – говоривший снова попинал ящик, – этот элементарно. Он механик классный. В гараже мне говорили, что все хозяйские машины на нём. И переделывать и доделывать за ним никогда не нужно. Наша выучка, армейская.

   – Ага, только эта сволочь на своих ногах за ворота ушла.

   Надзиратель рассмеялся.

   – Это к Гархему претензии. Он, говорят, парню по затылку пистолетом врезал. Поторопился, конечно, мне врач по секрету сказал, что чуть-чуть парень эту спецуру до ярёмной вены не достал.

   – У нас в полку, я тоже помню, был один, зубами аггра загрыз. Зверь зверем.

   – Бывает.

   Разговаривая, они вышли из надзирательской, заперев за собой дверь. Две рабыни, увязывавшие в холле свалившиеся с тележки мешки с крупой, переглянулись, и одна из них досадливо сплюнула.

   Стоя у окна, Сторрам оглядывал суету людей, машин, контейнеров и тележек на рабочем дворе. Рядом стоял Гархем.

   – Вчера были большие потери?

   – Не очень, полковник. Товара попортили немного, но треть контейнеров придётся ремонтировать. Погнуты стопоры, свёрнуты колёса, оторваны крючки... Я снимаю Мастака со склада, даю ему трёх подсобников, и пусть чинит. Типун на складе управится один.

   Сторрам кивнул.

   – Будем надеяться, на этом убытки кончатся. Рыжего выпускаете сегодня?

   – Да, перед ужином. Ровно трое суток. Сколько ему дать на поправку?

   – Столько и дайте. Трое суток.

   Гархем с сомнением покачал головой.

   – Думаете, восстановится?

   Сторрам улыбнулся.

   – Сегодня среда. Четверг, пятницу и субботу пусть лежит, в воскресенье выйдет на полдня, к понедельнику будет в норме.

   Гархем улыбнулся.

   – И никто не скажет, что вы попустительствуете рабу.

   Сторрам рассмеялся.

   – Он совершил проступок, войдя в запретную зону, был строго, но без членовредительства наказан. И теперь должен приступить к работе. А срок... подобное лечится подобным. Целью наказания не может быть увечье. Это невыгодно.

   Гархем, тоже смеясь, кивнул головой.

   – Потом в гараж?

   – Да, разумеется, верните ему его подсобника и пусть делает малый трейлер.

   – Есть, полковник.

   Сегодня все контейнеры, тележки и машины двигались по своим сложным, пересекающимся и перекрещивающимся траекториям и маршрутам без задержек и столкновений. Поигрывая дубинками, прохаживались надзиратели, озабоченно бегали рабы. Ни малейших признаков вчерашнего бедлама и бардака.

   ...Пить, пить, пить... воды, всё равно, ничего не надо, только воды... в завале была фляга, когда она кончилась, камни прохладные, отпотевавшие, он лизал эти камни... здесь металл, давит на лицо, но губами не дотянуться... Густая, чёрная вода Алзона... они кипятили её, отстаивали, пропускали через фильтры из портянок, и всё равно на зубах что-то хрустело, и они собирали дождевую воду, а зимой топили снег... нет, в Алзоне не было снега, он сразу таял, становясь грязными лужами... Вергер... подвалы Вергера... потайные колодцы, спускаешься на тросе и в шаге от воды уходишь в боковой туннель... рабы-строители Вергера все были убиты, как жертва Огню и для сохранения тайны... вода... горит грудь... огонь теперь внутри, пить... Вергер, Алзон, Валса... вода, он плывёт в Валсе, вода несёт его и он пьёт, пьёт, пьёт... Вода... Мать-Вода, пронеси меня... Гроза в Алзоне... они сидели в плащ-палатках, выставив под дождь лица, и пили, пили, пили... вода с неба, чистая, ничем не пахнущая, без песка и грязи... вода... пить...

   Он уже не шевелился, не стонал, сил хватало только на дыхание, которое становилось всё тише и реже. Он уже не пытался вдохнуть всей грудью, просто потому, что уже не было на это сил.

   ...Мать-Вода, унеси меня... Мать-Вода... Мать-Вода...

   Рабочий день заканчивался. Сигнал ещё не давали, но покупатели уже ушли, в залах моют полы и раскладывают товары на завтра, заводятся в гараж на отдых трейлеры, готовятся к смене надзиратели и охрана.

   Гархем посмотрел на часы и удовлетворённо кивнул. Если сейчас начать, то получится доля в долю. Ну что ж, все рабы – воры и обманщики, и чтобы их воровство и обман не приносили убытков, надо создать им для этого необходимые условия.

   – Старший.

   – Да, господин управляющий.

   – Возьми кого покрепче из мужчин, оба идите в верхнюю надзирательскую и ждите там.

   Старший потупился, скрывая мгновенно заблестевшие глаза.

   – Ступай.

   – Да, господин управляющий.

   Старший сорвался с места. Асил, где Асил?

   – Асила давай! – проорал он на бегу.

   Из-за разворачивающегося трейлера вывернулся и побежал рядом Асил.

   – Чего? – выдохнул он.

   – В верхнюю надзирательскую, – таким же выдохом ответил Старший.

   – Владычица земная, – пробормотал Асил, – неужто...

   – Заткнись, сглазишь.

   "Матери набольшие, неужто нам позволят самим его вниз снести, владычицы-заступницы, силы земные и небесные вам подвластны, Судьба-сестра, тебя молю, сделай так, чтоб надзирателям недосуг было, чтоб нас допустили", – молился на бегу Старший. Рядом бежал, так же беззвучно шевеля губами, Асил.

   Верхняя надзирательская была заперта. Они остановились у дверей, переводя дыхание, переглянулись. Теперь только ждать и не рассердить сволочей надзирательских ненароком.

   Подошёл, что-то жуя, надзиратель, открыл дверь.

   – Заходите. Сюда к стене. На колени оба и с места не сходить. И не разговаривать. Сам вздую обоих. По полной огребёте.

   Они беспрекословно выполняли все приказы. Их послушание, видно, успокоило надзирателя. Он прислушался к верещавшему снаружи звонку и ушёл, бросив им.

   – Ждать, обалдуи волосатые!

   Как только он вышел, Асил, не вставая с колен, переместился к двери и встал так, чтобы внезапно вошедший споткнулся об него. А Старший метнулся к длинному чёрному ящику у противоположной стены, прижался щекой к холодному металлу.

   – Рыжий, слышишь меня, Рыжий, поскребись.

   Изнутри невнятный слабый хрип. Понял, не понял, надо спешить.

   – Рыжий, глаза закрой, зажмурься накрепко и ни в какую не открывай.

   Шумно засопел Асил, и Старший одним броском вернулся на прежнее место. Так же мгновенно последовал за ним Асил.

   Вошли два надзирателя, подозрительно посмотрели на стоявших у стены на коленях рабов с опущенными головами и, удовлетворённые их покорно испуганным видом, подошли к ящику. Один из них брезгливо поморщился.

   – Фу, вонища какая. Сгнил он там уже, что ли?

   – Сейчас посмотрим.

   Заскрипели и залязгали запоры. Откинута верхняя крышка, и волна удушливого отвратительного запаха заполняет комнату.

   – Фу, чёрт, знал бы, противогаз взял.

   – Пружины отожми! Да, вот здесь.

   – Смотри-ка, живой.

   – Сам он не встанет, вытряхивай.

   С трудом, приподняв и наклонив тяжёлый ящик, они вытряхнули на пол исхудавшее, как высохшее за эти трое суток тело, покрытое засохшей кровью и нечистотами.

   – Фуу, забирайте, своё дерьмо.

   Рванув молнию, Асил распахнул и сбросил с плеч до пояса комбинезон. Одним движением сорвав и скрутив свою рубашку в плоский жгут, он встал и шагнул вперёд, раздвинув надзирателей. Быстро наклонившись, Асил завязал лежавшему глаза, поднял и взвалил костистое, бессильно обвисающее тело к себе на плечо и, не дожидаясь никаких приказов, вышел из надзирательской. Надзиратели несколько ошарашено провожали взглядами его могучую фигуру, покрытую по груди, рукам и даже спине светлым пухом. И Старший счёл необходимым переключить надзирателей на себя.

   – Спасибо, господин надзиратель.

   – Сгинь, – отмахнулись от него.

   Донельзя обрадованный таким приказом, Старший бросился за Асилом. Но в холле его перехватил Гархем.

   – Старший, на построение.

   – Да, господин управляющий, – вынужденно повернул к выходу Старший.

   Пробегая вдоль строя, он бросил на бегу.

   – Жив Рыжий, внизу уже.

   Выбежал и бросился на свое место Асил. Они столкнулись так, что Старший едва не упал. Удерживая его от падения, Асил шепнул.

   – Бабы моют.

   Вот все на местах, и Старший побежал сдавать рапорт.

   Пересчёт, обыск. Рабы нетерпеливо топтались в ожидании и убегали с небывалой даже для вечернего построения скоростью.

   Старший всегда уходил последним, и сегодня он был готов сам обыскивать, лишь бы побыстрее. Ну, все? Все? Все! Старший рванул к двери и опять его остановили. Распоряжения на завтра. Мастака со склада на ремонт контейнеров, ему трёх подсобников, пять женщин мыть домик охраны, в продуктовом зале перетасовать бригады... и...

   – Рыжему через три дня выход в гараж.

   Старший оторопело, боясь поверить услышанному, уставился на Гархема. Рыжему дают на лёжку три дня? И тут же получил пощёчину.

   – Ты стал плохо слышать?

   – Да, господин управляющий, нет, господин управляющий, Мастака на ремонт...

   Старший быстро отбарабанил полученные распоряжения и, увидев начальственный кивок, кинулся внутрь. В три шага пересёк холл, скатился по лестнице, проскочил мимо надзирательской и вбежал в необычно пустой коридор. За столом все? Но в столовой пусто, и тут же сообразив, Старший, чертыхаясь и молясь одновременно, ворвался в мужскую спальню.

   Умывалка и вход в душевую плотно забиты людьми. Был забыт даже неукоснительно соблюдаемый запрет на вход днём женщин к мужчинам. Ругаясь, отпихивая, пиная, раздавая тычки и подзатыльники, Старший продрался в душевую, оттолкнул кого-то из женщин в мокрой прилипшей к телу рубашке, упал на колени перед распростёртым на полу телом и схватил в обе ладони бледное, перевязанное по глазам полосой тёмной ткани лицо.

   – Рыжий, братейка, жив?!

   – Пить, – шевельнулись шёпотом бледные губы.

   – Пить, – Старший оглянулся в поисках кружки, – пить просит.

   На плечо Старшего легла ладонь Ворона.

   – Не мешай, Старший, нельзя ему сейчас много пить.

   – А ну, – Мать выпрямилась, поправляя рассыпавшиеся из узла волосы, – а ну все лишние вон отседова. Старший, чего зеваешь? На ужин идите.

   – Потом, – отмахнулся Старший.

   И тут же получил по затылку от Матери.

   – Ты порядок должон блюсти, об этом помни. Маманя, давай за стол всех гони. Ишь набились, парню и дышать нечем. Ворон, теперь что?

   Совместными усилиями матерей удалось навести хоть какой-то порядок. Рыжего вымыли ещё раз, растёрли ему грудь и спину, разогрели в горячей воде ступни и кисти, тщательно вытерли и уложили на койку Полоши.

   – Он без сознания, – сказал Ворон, – начнёт метаться, упадёт. Бывает такое, как судороги, когда тело отходит.

   – Ну так на мою и положите, – сказал Полоша, – а я на его лягу.

   Рядом Ворон посадил Аюшку с кружкой воды, дал ей обернутую тряпочкой ложку.

   – Пить ему сейчас нельзя, будешь ему губы смачивать и вот так язык и рот обтирать. Поняла? – Аюшка кивнула. – И не уходи никуда, потом поешь.

   – Оставим мы тебе, – сказала Мать. – Пошли, Ворон, тебе тоже поесть надоть.

   Спальня опустела. Аюшка сидела на краю койки, со страхом рассматривая неузнаваемое из-за худобы и чёрной повязки на глазах лицо Рыжего. Ой, мамочка моя родная, это ж какие ужасти на свете бывают, чтоб за три дня и так ухайдакать.

   Свет и воздух так внезапно обрушились на него, что Гаор сразу потерял сознание. И пришёл в себя, уже лёжа на койке. Но сначала не мог понять, где он и что с ним. Всё было по-другому. Опять на груди и животе тяжесть, но она тёплая и мягкая, опять темнота, но почему-то уже не страшная. Тяжесть на глазах... тоже мягкая... рядом чьё-то дыхание. Рот горит, но уже не так... Проверяя себя, он шевельнул губами, и влажная ткань коснулась его губ, провела по ним, он приоткрыл рот, и ему так же влажной тканью обтёрли язык и нёбо. Это госпиталь? Ему так делали после операции, когда нельзя было ещё пить, а рот сох после анестезии. Госпиталь? Ранение в голову? Поэтому повязка на глазах? Глаза, что у него с глазами?! Он попытался поднять руку.

   – Ты лежи, Рыжий, лежи, – тоненький девичий голосок.

   Медсестра, санитарка? Но в госпитале его не звали Рыжим, он... он Гаор Юрд, сержант... Нет, он Рыжий, раб, но рабов не лечат, а сержанты... чёрт, почему всё путается?

   – Пить.

   – Нельзя тебе пить, вот губы велено обтирать.

   Какие-то далёкие сливающиеся в невнятный шум голоса. Он попытался повернуться, но непослушное тело забилось в судорогах.

   – Ой, ой мамоньки, бьётся он! – истошный девчоночий визг.

   И его удерживают, не сжимая, руки, тёплые человеческие руки, а не холодный металл. Люди... Кто они? Где он?

   – Лежи, лежи спокойно, всё в порядке.

   Голос мужской, знакомый, он знает его, это... это...

   – Ворон?...

   – Да, да, я, слава Огню, узнавать стал.

   И снова голоса, смех, от них сразу кружится голова. Он пытается приподняться, но его удерживают, ещё чья-то ладонь на его голове, шершавая с бугорками мозолей, это ... это она, та, его первая... в вещевой... он пытается поднять руку, перехватить эту ладонь, удержать, но она сразу исчезает, а на его плече мягко удерживая, укладывая обратно, уже другая, широкая, мужская... и голос...

   – Лежи, лежи, не дёргайся.

   – Старший? – с трудом выталкивает он через шершавое непослушное горло.

   И женский голос, который он узнаёт сразу, голос Матери.

   – А ну хватит, чего столпились. Очунелся, Рыжий?

   – Да, Мать, – снова с усилием выталкивает он, не слыша своего голоса.

   – Чего?

   – Сказал чего?

   – Губами, мотри, шевелит.

   – Чего тебе, Рыжий?

   – Попить дать?

   – Да, – кричит он, слыша тихий хриплый стон, – пить, дайте пить.

   – Ворон, как?

   – Сейчас, давай сюда, вот так.

   Край кружки касается его губ и сразу исчезает, он еле успевает схватить маленький глоток.

   – И ещё... и ещё...

   Каждый раз кружка задерживается чуть дольше, и каждый глоток чуть-чуть больше предыдущего. Чья-то ладонь поддерживает ему затылок. Он понимает, что это для того, чтобы он сразу не набрасывался на воду, после долгой жажды нельзя много пить, сердце посадишь, он знает это, но рвётся, тянется к воде... И снова беспорядочное содрогание мышц начинает крутить и выгибать его тело.

   – Ничего, – говорят над ним, – это не страшно, сейчас пройдёт. Поняла, как поить его?

   Приступ кончается так же внезапно, как и начался. Он обессилено откидывается на подушку, тяжело переводит дыхание.

   – Ты смотри, а?

   – Рыжий, ты...

   – Всё, – жёсткий голос Ворона, – дайте ему отдохнуть. Иди, поешь, я с ним сам посижу.

   Он лежит и слушает ровный шум вечерней спальни, ощущая рядом тепло чьего-то тела. Только сейчас он понимает, как было холодно в "ящике". А сейчас тепло, мелкое частое покалывание в руках и ногах, ну да они же у него онемели, там он не мог шевелиться, значит что, всё кончилось? Но почему ему завязали глаза? Их ему выбили? Но тогда бы болело, а боли нет, глаза не болят.

   – Что...?

   – Что, Рыжий? – спрашивает голос Ворона.

   – С глазами... что?

   Получилось уже лучше: он сам услышал себя, и его поняли.

   – Ты был в "ящике", в темноте. Чтобы не ослеп на свету, и завязали глаза. Потерпи.

   Да, он помнит, извлечённым из долгих завалов тоже надевали повязку на глаза. Понятно.

   – Сколько... был?

   – Трое суток.

   – Крепкий ты, парень, Рыжий, – вмешивается весёлый голос Старшего, – тут после суток откачать не могли, а ты смотри какой.

   Его губ касается металл.

   – Попей ещё.

   Он приникает к воде и сжимает зубами край кружки, чтобы её не смогли забрать.

   – Ты смотри, что придумал, – смеётся Ворон, – ну сам пей, только глотки маленькие делай, вот так, молодец, а теперь набери в рот и подержи просто, не глотай, правильно, глотай, и ещё раз. Вот так. Легче?

   – Да, – получается совсем хорошо, слова уже не раздирают горло. – Спасибо.

   – На здоровье, – смеётся Ворон.

   Странно, он раньше не слышал его смеха, ни разу.

   – Здорово ты, Ворон, придумал, мотри, как ладно получилось.

   – Ворон, а ты чо, раньше про такое знал?

   – Про "ящик"? Нет, конечно, но я из Кроймарна, там частые землетрясения, и что делать с попавшими в завал, знают все.

   – Чо там?

   – Как это? Земля трясётся?

   – Да, – голос Ворона становится жёстко-отстранённым, ему явно не хочется об этом говорить. – Рыжий, ты что последнее помнишь?

   – Последнее? – ну он уже совсем свободно говорит, отошло горло. – До "ящика"?

   – Да.

   Он переводит дыхание, облизывает шершавые губы, и ему опять дают попить.

   – Кису помню, как... убивали её... помню, как... – и вдруг уже не криком, а рычанием, – где он?

   – Нет его, – отвечает Ворон, – уволили его.

   – Где?! – рычит он, срываясь с места.

   Он сам не понял, какая сила швырнула его вперёд в припадке сумасшедшей нерассуждающей ярости, куда и зачем он рвался, расшвыривая вцепившихся в него людей. Если бы не Асил... Потом уже ему рассказывали, как полетели от него в разные стороны предметы и люди, что если бы койки не были намертво приделаны к стоякам, то он бы и их обрушил, что насажал синяков подвернувшимся под руку, Ворону так чуть нос набок не свернул.

   – Он ближе всех был, ему и приварил...

   – А страшон стал...

   – И не человек быдто...

   – Зубы наружу, как скажи, опять грызть будешь...

   – Ну, чисто волкодлак...

   Гаор только виновато ёжился, слушая эти рассказы и уже зная, что волкодлак – это волк-оборотень.

   А тогда, скрученный Асилом и насильно уложенный на койку, он прохрипел что-то невнятное и потерял сознание.

   И пришёл в себя уже ночью, в наполненной храпом и сопением ночной тишине. Хотелось пить. Ни на что не рассчитывая и не совсем понимая, где он, попросил.

   – Пить...

   – Держи, – ответил тоненький как детский голосок.

   Ему дали попить из металлической кружки, и он, решив почему-то, что опять в госпитале, заснул. И оказался именно там... на фронте.

   Отбой многих застал врасплох, настолько возвращение Рыжего выбило всех из обычного распорядка, а ещё ж надо было убрать после его буйства. Ну надо же, ну чисто...волкодлак.

   – Ты как парня назвал?

   – Да ладноть тебе, Старший, ну вырвалось спроста.

   – А ты его не позорь, ту сволочь мы сами упустили...

   – Ладноть, мужики, спать давайте.

   – Ворон, ты как?

   – Ничего, бывало хуже.

   – Ты того, не держи на Рыжего...

   – Пошёл ты..., а то я не вижу, что не в себе он.

   Не только другие его, Ворон сам себя не узнавал. Всегда он держался в стороне от остальных рабов, старался – он усмехнулся – сберечь себя, соблюдал дистанцию, ровно настолько, чтобы не вызвать неприязни, но не смешиваясь, надо же... Так дальше пойдёт, он о себе всё расскажет. А всё из-за Рыжего. За что такого парня в рабы? Сегодня, помогая женщинам обмывать его, увидел его клеймо. Пятилучевая звезда. Никогда не видел такого. Не убийца, не вор, не – Ворон снова усмехнулся, преодолевая боль в разбитых губах, – растратчик, что ещё бывает? Ах да, три луча – авария с жертвами, а это... Как-то Рыжий обмолвился, что семья отказалась от него. Неужели семья продала? Но это невозможно, мы живем в пятом нынешнем веке, а не втором до новой эры, когда в Большой Голод дуггуры вовсю продавали детей и бедных родственников, кстати, именно тогда это и запретили, право продажи в рабство оставили только главам рода и только для бастардов, а потом ввели и ещё ограничение. Положение рода, не самого главы, а именно рода должно быть угрожающим, и только тогда... Неужели... но что сейчас, в пятом веке, может такое случиться с родом, чтобы отец продал сына? Сын – слишком большая ценность, даже бастард, иногда бастард даже ценнее наследника. Особенно если бастард старше, ведь тогда только на него может рассчитывать семья. Почему и стараются, чтобы у каждого сына был брат-бастард хотя бы годом старше. И вот... Кем надо быть, чтобы такое сделать?

   -...огонь! – крикнул вдруг хриплый голос, в котором не сразу признали Рыжего, – беглым огонь! Отсекай пехоту! – и ругань.

   Многие недоумённо поднимали головы. Разговаривали во сне часто, но это было тихое неразборчивое бормотание, никому не мешавшее. А вот так, в полный голос...

   – Сволочи, огонь, я ж не могу ... куда пацанов гонишь, назад, наза-ад, ... сволочь, гадина, повылазило тебе, там мины... накласть мне на приказы ваши, не поведу на смерть... огонь, ты миномет мне заткни, дальше моё...

   Аюшка, сидевшая на краю койки Рыжего – её оставили на ночь дежурить при Рыжем, а назавтра она дневальной отоспится – испуганно вскочила и даже отошла за стояк: такой страшной, такой злой была эта ругань.

   Старший встал и подошел к нему. Рыжий лежал, вздрагивая, порываясь куда-то бежать, бледное лицо кривилось и дёргалось в страшных гримасах. Иногда он замолкал и тогда только тяжело, как на бегу, дышал. И опять.

   – ...нет капитана, слушай мою команду! За мно-ой!... пошёл, пошёл вперёд... везде убьют... пошё-ёл!... Куд-да ты, чтоб тебя... брось, они холодные все... что? Что ты мне сделаешь, сволочь?! Здесь фронт, понял, фронт, ты... Врёшь, не дам пацанов гробить... огонь, танки, огонь! Мать вашу...! Огонь!... Вьюн, слева пулемет, Малыша засыпало, наза-ад, мать их... что ж они делают...?! Пошёл...

   Рыжий замолчал, тяжело, надсадно дыша, и тут Старший с ужасом услышал, как открывается дверь надзирательской. Проснулись сволочи. И сейчас если Рыжему за нарушение порядка влепят, он же сейчас не то что "по-мягкому" оплеухи не выдержит, только-только очунелся малость. Старший быстро встал на колени, чтобы из коридора его не заметили, и попытался успокоить Рыжего, хоть бы рот ему закрыть.

   – Рыжий, – быстро шептал он, – очнись, Рыжий, ну тихо, Рыжий.

   Резким движением головы Рыжий отбросил его руку. Мать-владычица, никак опять у него?! Старший навалился на него, стараясь своим весом удержать на койке.

   – Закрой дверь! – раздражённо рявкнули в надзирательской, – у меня дома каждую ночь такой концерт, да ещё тут...

   – Что, не полегчало брату?

   – Как же, – надзиратель выругался, – ты знаешь, сколько лекарства стоят?

   Дверь закрылась, и Старший перевёл дыхание. Пронесло, мать-владычица, пронесло. Но когда он, решив, что Рыжий уже успокоился, отпустил его и встал, всё началось заново. Поток ругани, команд, яростных криков...

   – Во-оздух!... пошёл вниз, воздух!... Мать вашу, вниз...! Все, амбец нам... Врёшь, не возьмёшь, нет... я ж тебя, гада... нет, не дам раненых добивать, нет, гады... огонь!... делай его... вперёд!... пошёл!... только не плен, ребята, только не плен, нет... не могу... нет... уносим майора, нет, его нельзя бросать, нет... нет... не-ет!!... не слышу я ни хрена, контузило, сам командуй... нет... пошёл... куда ж он их... уходите, прикрою!... что, взяли?! ...я ж вас, гадов, сделаю... нате, жрите, давитесь, не пущу... хрена тебе в этом... я ж тебя твоим же дерьмом накормлю... накласть мне на трибунал, мы смертники, нам всё по хрену... наза-ад, танки... мать вашу, танки...

   Старший, уже не пытаясь закрыть ему рот, только ловил мечущиеся, молотящие воздух руки, удерживая бьющееся на койке тело.

   Снова открылась дверь надзирательской, тяжёлые шаги.

   – Вниз, – шёпотом рявкнул Старший.

   Аюшка, испуганно пискнув, присела на корточки и нырнула под соседнюю койку.

   Надзиратель остановился у решётки. Рыжий как раз замолчал и только часто со всхлипами дышал. Старший присел, молясь кому только можно, чтобы надзиратель убрался. Давно и бесповоротно разбуженная спальня напряжённо молчала. Такая же, уже совсем не сонная тишина стояла и в женской спальне.

   – Старший, – позвал надзиратель.

   Старший шёпотом выругался и пошёл к решётке. Может, и обойдётся. Раз света не зажгли и решётку не отодвинули, значит, не зайдёт. Ну, мать-владычица земная, пронеси и сохрани.

   – Да, господин надзиратель.

   – Держи, – надзиратель протянул ему сквозь решётку маленькую белую коробочку.

   Старший растерянно взял её.

   – Дашь ему, чтоб спал, – надзиратель движением подбородка указал в глубь спальни. – Сначала две, если не поможет, ещё две, – и, глядя в сторону, нехотя добавил, – я, бывает, за ночь по десятку съедаю.

   Надзиратель повернулся и ушёл, оставив Старшего у решётки. Хлопнула дверь надзирательской. В тишине слышалось только тяжёлое дыхание Рыжего.

   Старший осторожно повертел коробочку. В общем-то, он знал буквы и мог разбирать надписи на коробках и контейнерах, но здесь что-то не получалось. Он открыл её. Внутри лежало четыре маленьких розовых кругляша. Бабам всем таблетки дают, чтоб не рожали, а эти значит, чтобы спал. Пока Рыжий тихо лежит, а если опять начнёт кричать? И остальным-то в сам-деле спать тоже надо. Рыжий не виноват, конечно, но...

   – Что это?

   Старший вздрогнул и удивленно посмотрел на незаметно подошедшего к нему Ворона.

   – Вот, надзиратель дал, чтоб Рыжего напоить.

   – Я слышал, – кивнул Ворон, забирая у него коробочку. – Пошли в уборную, почитаем.

   Ну да – сразу сообразил Старший – от решётки их из надзирательской и подслушать могут, а если здесь они какую пакость найдут, то лучше, чтоб об этом не знали.

   По дороге в уборную они вытащили из-под койки Аюшку.

   – Напои его, пока он тихо лежит, – распорядился Ворон.

   – Ага, – вздохнула Аюшка, послушно прижимая кружку к губам Рыжего, – попей Рыженький, ты попей, охолонь, а то сердце зайдётся.

   Он пил, явно не просыпаясь.

   В уборной Ворон тщательно изучил все надписи на коробочке. Хмыкнул.

   – По десятку за ночь, – передразнил он надзирателя, – то-то он когда с утра, то как мешком пришибленный.

   – А чо, – насторожился Старший, – вредные они? Он сказал, чтоб спать.

   Ворон вздохнул.

   – Да нет, это снотворное. Но... После голодовки Рыжий, боюсь, сильные они для него. Как бы он совсем не заснул.

   – Навовсе? – испугался Старший. – Ну нет, давай их вон в унитаз спустим, а ему скажем, что дали.

   – А он сейчас опять кричать начнёт, – возразил Ворон. – Нет, давай так. Полтаблетки ему дадим, а остальные ты у себя в тумбочке держи. Раз надзиратель дал, то, – Ворон усмехнулся, – и придраться не к чему. Или ещё лучше Матухе отдай утром.

   И как накликал. В уборную решительно вошла Матуха.

   – Чем это вы его поить вздумали? Спятил ты, Старший? Что тебе всякая сволочь скажет, ты уж вроде Тукмана сполнить готов?

   Ворон повторил свои объяснения и спросил.

   – А у тебя травы никакой для этого нет?

   – Сон-травы? – Матуха покачала головой, – ох ты, а ведь и нет, николи нужды в этом не было. Может, и впрямь... Говоришь, с половинки ничего не будет ему? Ну...

   В уборную всунулась Аюшка.

   – Ой, он молча бьётся, его Полоша с Волохом держат.

   Старший выругался и бросился в спальню. Матуха и Ворон за ним.

   Молча, это, конечно, не было. Рыжий продолжал ругаться и командовать, но то ли ослаб, то ли ещё что, и крика такого не было. Полоша и Волох сосредоточенно удерживали его, стараясь не дать ему упасть с койки или удариться о стояки. Ворон сокрушённо покачал головой.

   – Придётся дать, а то и ему тяжело, и остальным не до сна. Давай будить, а то захлебнётся.

   – Рыжий, – Матуха осторожно похлопала его по щеке, – очнись, Рыжий.

   Он вздохнул и застонал.

   – Рыжий, – повторила Матуха.

   – А? – наконец выдохнул он. – Кто? Где я?

   – Всё там же, – серьёзно, даже сердито сказал Ворон. – Проснулся?

   – Ворон?

   – Да, держи.

   – Что это? – он растерянно ощупывал положенную ему на ладонь таблетку.

   – Снотворное, – Ворон всё-таки решил дать ему целую таблетку, но одну. – Воюешь слишком громко. Глотай и запей.

   Подчиняясь командам, он засунул в рот таблетку, запил из поданной кружки и тяжело не опустился, а рухнул на подушку.

   Они постояли над ним. Частое неровное дыхание постепенно сменилось более спокойным и ровным. Он вздохнул и вытянулся, обмякая.

   – Заснул, – кивнул Ворон и строго посмотрел на Аюшку, – а ты посиди с ним. Если станет совсем редко дышать, разбудишь меня.

   – Ага, – кивнула та.

   – Всё, – Матуха зевнула, пришлёпнув рот ладонью, – всем спать.

   И в спальнях, наконец, наступила тишина.

   Впервые в жизни команда "подъём" не разбудила Гаора. Он не услышал ни крика надзирателя, ни утренней суматохи и суеты. Он спал без снов, ничего не ощущая и не помня, только полное спокойствие.

   Утром многие первым делом бросились к нему посмотреть: жив ли, но вошла Матуха и погнала всех.

   – Нечего тут, только парень успокоился. Старший, сколько ему на поправку дали?

   – Три дня, – озабоченно ответил Старший, – успеем?

   – Успеем, – ответил за Матуху Ворон. – Первая ночь самая тяжёлая, дальше легче будет.

   После вчерашнего Ворону верили, и утро пошло по заведённому порядку. Хотя многие стояли в строю отчаянно зевая, со слипающимися глазами, но рта о том, что, дескать, Рыжий никому спать не дал, никто не открыл. Понятно же, чего там.

   Когда все ушли и наступила тишина, Маманя с Матухой решили разбудить Рыжего и напоить чем-то сытным. Как выводить человека из голодовки, они сами и без Ворона знали: голодом наказывали часто, у иных хозяев на хлебе и воде неделями держали, да ещё работать велели. А здесь-то... Парень крепкий, вчера, конечно, плох был, а разлёживаться ему особо давать и нечего: три дня всего. Надо успеть его на ноги поставить и расходить.

   – Рыжий, – Матуха, как и ночью, похлопала его по щеке. – Проснись, Рыжий.