Текст книги "Мир Гаора (СИ)"

Автор книги: Татьяна Зубачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 93 страниц)

   – Иначе б отмывать не велели, – ответил вместо Ворона Гаор.

   Ворон, соглашаясь, кивнул.

   – Тады, мужики, у кого что лишнее в тумбочках к Матуне снесите, – решил Старший.

   – Сделаем, – откликнулась от женского стола Матуня.

   За столами озабоченно зашумели. Гаор уже знал, что раз или два в год Гархем, а то и сам Сторрам заявляются в спальни, всё смотрят, всюду суют нос, но к их проверкам особо не готовились, потому что они были всегда внезапными, а раз Старшему велено так подготовиться, то значит, точно из Рабского Ведомства припрутся.

   – Придётся тебе, Рыжий, рукомесло своё прикрыть, – язвительно сказал Зуда.

   – А тебе что за беда? – ответил Гаор, приканчивая кашу.

   – А ты мне по хрену!

   – А ты мне...!

   Ответ Гаора был одобрен дружным ржанием.

   Полгода после того случая Зуда был тихим и никого не задевал, а теперь опять осмелел и на пару с Булдырём цеплялся то к одному, то к другому. Относились все к этому спокойно: у каждого своя придурь. Рыжий вон то отжимается, то крутится, то ещё что удумает, Ворон молчком всё, Махотка как из-под руки Рыжего удерёт, так от девок за уши не оттащишь...

   – От девок за другое оттаскивать надо!

   Снова все дружно грохнули и встали из-за стола, благодаря матерей.

   В гараже главный механик, как обычно, проходя мимо него и не глядя, велел ему заняться хозяйской легковушкой. Личный шофер Сторрама, тот самый парень, что избил его тогда на стоянке у Рабского Ведомства, теперь не вмешивался, но торчал над душой, ему, видите ли, надо лично убедиться, насколько всё правильно и тщательно будет сделано. Помогавший Гаору Махотка сразу стал жутко неловким и уже примерялся случайно плеснуть на пол масла из канистры, чтобы голозадый поскользнулся и убрался. Но тут шофёра позвали остальные водители: им шестого в домино не хватало. И Гаор шёпотом отругал Махотку.

   – Дурень, нам самим же скользко б стало.

   Махотка вздохнул.

   – А как надо было?

   – Никак, – сердито ответил Гаор, – ты на дворе работаешь, на тебя ворона смотрит, тебя волнует?

   – Неа, – ухмыльнулся Махотка, – мне она по хрену.

   – А здесь нет? – язвительно спросил Гаор.

   И Махотка тихо заржал.

   – Ага, что лягва, что ворона, человеку они по хрену. Так, Рыжий?

   Гаор изобразив, что влепляет Махотке подзатыльник, взъерошил тому волосы на затылке. Для него самого только сейчас, в этом разговоре, в неожиданно точной фразе Махотки открылось, что лягвы не люди, и потому что бы с ним они не делали, ему это не в обиду, не в стыд и не в укор. Не обижался же он на аггров, засыпавших его и остальных бомбами, стрелявших по нему. Те были враги, нелюди, так и эти не лучше. Клювач ведь потому так и вызверился на него за кабель, что посчитал, что он вздумал тем подыгрывать...

   ...Вечернее построение, пересчёт, обыск, запуск, и всё: можно по-вольному. Он думал, что с Клювачом придётся разбираться после ужина, но на него обрушились сразу, едва он вбежал в спальню, и не один Клювач.

   – Ты чо, Рыжий, ошалел?!

   – Ты на хрена эту пакость приволок?!

   – Тебе чо, велено было?!

   – Да ещё сам выпросил!

   – Мы ж тебя за такое!

   Самое удивительное, что в этом общем многоголосом, щедро пересыпанном руганью осуждении участвовал и Ворон.

   – Да вы что, мужики? – попробовал он отбиться, – не знаете, что это?

   – Мы-то знаем, а вот ты знашь?!

   – Кабель это, телефонный. Вы что телефона не видели?

   – Ты ещё и издеваешься? – вспылил вдруг Ворон. – А то ты его на себе ни разу не пробовал?!

   – Чего?! – опешил он.

   – То самое! – заорал на него Ворон.

   Закончить Ворону не дала Мать, пришедшая узнать, чего это мужики ужинать не идут.

   – Дурак ты, Рыжий, – вздохнула она, узнав из-за чего шум, – ну да ладноть, лопать идите, потом ему накостыляете.

   Последние слова Матери заставили его поёжиться. Если каждый даст ему как самое малое раза, то сотни ударов ни одна шея не выдержит. Но за едой все малость успокоились, и когда вернулись в спальню, объяснили ему уже спокойно, что такими кабелями порют, когда хотят намертво уделать, чтоб сразу из-под порки да в "печку", а что он в рундуке в гараже лежал, так то, значит, берегли до нужды в таком, а...

   – Душат ещё ими.

   – Ну да, видал такое, до полного сумления, а потом что хошь с мужиком там, али парнем творят.

   – А ещё, – у Ворона вдруг задрожали руки, в которых он вертел сигарету, – ещё его к аккумулятору подсоединяют, а другие концы тебе по телу, и водой полить могут, для пущей электропроводности.

   Ворон порывисто закурил, словно совсем забыв, что в спальне курить нельзя, только в умывалке. Старший мягко похлопал Ворона по спине, одновременно и успокаивая и направляя в умывалку, и сурово спросил.

   – Понял, Рыжий?

   – Понял, – кивнул он, уже успокоившись и зная, как ответит, – я об этом не знал и в голове не держал, это раз, а когда я над ним поработаю, его уже ни подо что такое не приспособишь, это два.

   – А ты его подо что взял? – уже вполне мирно и заинтересованно спросил Мастак.

   – Увидишь, – озорно ответил он...

   ...Так и вышло. Плести из проволоки разные фенечки, брелочки и прочее он научился ещё мальчишкой у работавшего в отцовском гараже умельца. На фронте делал цветные оплётки на рукоятки ножей, чтоб не скользили в руках, найти обрезок кабеля всегда можно, а сделанное выменивал потом на сигареты, а то и кое-что посущественнее. Помнится, майор один за рамку-книжку для фотографии семьи отвалил ему недельную норму водки. На дембеле, работая в гараже, на ночных скучных дежурствах делал оплётки на рулевое колесо, тоже был приработок, с которого он в отличие от тех, за какие расписывался в ведомости, сорок пять процентов не платил. Да и колечко там или браслетик витой позволяли уговорить девчонку, вполне заменяя угощение, на которое денег ему всегда не хватало. Жуку он ещё в училище сплёл так ручку, вернее, чехол, куда вставлялся сменный стержень, вышло нарядно и как ни у кого, Жук тогда заикнулся о деньгах, и он ему врезал. И Кервину всё собирался сделать, да так и не успел. Вернее, Кервин отказывался, говоря, что растеряха и неминуемо потеряет, а он обещал сделать ему на цепочке-шнурке, чтоб носил на шее как смертный медальон. Ну да что теперь об этом? Несколько вечеров Гаор аккуратно, стараясь не повредить, стягивал наружный чехол-изоляцию, потом расплетал, разбирая по цветам, сердцевину, опять же аккуратно, чтоб не испортить. Второго-то кабеля у него нет и, видимо, не будет. Но значит, в гараже работал когда-то такой любитель, не плести, а наказывать, мастер бы взял материал с собой. Сам он тогда, увольняясь из гаража, очистил свой шкафчик, забрав даже самые маленькие обрезки.

   Сначала за его работой наблюдали с мрачным подозрением, но потом то ли привыкли, то ли, в самом деле, поняли, что в разобранном виде кабель не опасен, и успокоились. Теперь слушая по вечерам чтение Махотки и Салаги, гоняя Махотку по дорожным правилам, а Салагу по физике и электротехнике, Гаор быстро сплетал, скручивал гибкие разноцветные проволочки. Оплётка на хлебный нож, очень понравилась Мамане, и Гаор сделал такие на все ножи, и каждый со своим узором, чтоб издали кидалось в глаза, какой нож для чего. А Мастак поделился инструментом: нашлись у него маленькие, видимо, маникюрные кусачки и маленький ножик для зачистки концов.

   – Дело в руках великая вещь, – кивнул Мастак, глядя как-то на его работу. – Давно умеешь?

   – Давно, – ответил Гаор, – мальчишкой ещё меня один научил. Тоже гаражный мастер был.

   – Мастер он везде мастер. А руки у тебя, Рыжий, ловкие, под дело приспособлены.

   Последнее замечание, видно, что-то означало, потому что окончательно сняло остатки возникшей между ним и другими отчуждённости. И почувствовав это, он рискнул...

   ...Как обычно в свободный вечер Гаор играл с Вороном в шахматы, отпущенные с уроков Махотка и Салага колобродили с девчонками в коридоре, Мастак на соседней койке мастерил очередной гребень – тонкие деревянные зубья легко ломались, а толстые волосы дерут, вот и занят Мастак, аж в очередь иногда к нему стоят. Кто курил в умывалке, кто валялся на койке, ну словом обычный вечер, и он как бы, между прочим, спросил.

   – Ворон, а где тебя током били?

   – В Амроксе, – рассеянно ответил Ворон, думая над позицией, – я акт на утилизацию отказался оформлять.

   У Гаора перехватило дыхание, но спросил он по-прежнему небрежно, как в обычном трёпе.

   – Чего так?

   – Тех троих ещё можно было вылечить, – по-прежнему рассеянно ответил Ворон и переставил коня.

   Он приготовил было следующий вопрос, чувствуя, что Ворон готов к рассказу.

   – А амрокс этот, чо за хренотень? – вдруг вмешался в их негромкий разговор Булан, подошедший посмотреть, не готов ли у Мастака заказанный им для какой-то девчонки гребень с узорочьем.

   Ворон удивлённо вскинул на Булана глаза и вдруг вскочил на ноги, уронив шахматы, схватил себя за горло, пытаясь то ли сорвать ошейник, то ли задушить себя. Булан испуганно отступил на шаг, потому что Гаор и Мастак, отбросивший своё рукоделие, вскочили и с двух сторон зажали смертельно побледневшего Ворона, схватили его за руки и, оторвав их от шеи, опустили книзу. В мгновенно наступившей тишине вокруг них собрались остальные, готовые прийти на помощь, хотя ещё и не понимавшие что случилось. Но Ворон стоял неподвижно, запрокинув голову, с напряжёнными, будто сведёнными судорогой мышцами.

   Видимо, кто-то позвал Матуху, потому что она вошла, решительно раздвинула мужчин, взяла в обе ладони голову Ворона и пытливо вгляделась в его лицо.

   – Ах ты незадача какая, – досадливым шёпотом сказала Матуха, – никак столбняком его вдарило. А ну кладите его, мужики.

   Ворона уложили навзничь на койку, и Матуха, расстегнув на нём рубашку, стала гладить ему грудь против сердца.

   – А вы ноги ему разотрите, и руки, – бросила она через плечо, – пока не захолодел.

   – Чо это? – опасливым шёпотом спросил Булан.

   – Не видал николи? – ответила вопросом Матуха, – ну и счастье твоё, молись, чтоб с самим такого не было. Давайте, мужики, трите, разгоняйте ему кровь.

   Гаор, видевший подобное когда-то у контуженных, ждал вопроса, что дескать с чего это у Ворона, уж очень хотелось услышать объяснение Матухи, но об этом никто и слова не сказал. Ворон лежал белый и неподвижный и даже уже и не дышал вроде. А они тёрли, теребили его, не давая застыть. Но Гаор даже сейчас не жалел, что затеял этот разговор, а только злился на так некстати вмешавшегося Булана. И ещё удивляло, что все, кроме совсем уж мальцов, знают, что это и что надо делать. И что никто не зовётматерей набольших.

   Наконец у Ворона мелко задрожала грудь, и он с всхлипом втянул воздух.

   – Слава Огню, – непроизвольно выдохнул Гаор.

   И к его удивлению, Матуха одобрительно кивнула, но ничего не сказала. И вот уже у Ворона веки не просто опущены, а прижаты, зажмурены, а из-под них слёзы.

   – Поплачь, Ворон, – тихо сказала Матуха, – слезой у человека горе выходит.

   Бледные до голубизны губы шевельнулись, выпуская наружу слова.

   – Галчата... им память током отбивали... кто не выдерживал... тех к утилизации... в банк крови... на горячее переливание... в банк органов... на пересадку... кто выдерживал... на усыновление... бастардами и младшими... девочки на расплод... свежая кровь... больных, увечных сразу на утилизацию... с любой кровью... заменяли на галчат... чтобы предупредить вырождение...

   Все молчали, и только тихий, как неживой, голос Ворона и страшные беспощадные слова. Это была правда, то о чём многие догадывались, боясь поверить, что такое возможно.

   Ворон вдруг открыл глаза, рывком, оттолкнув Матуху, сел и, в упор глядя на Гаора, выдохнул.

   – Мы соучастники, ты понимаешь это? Мы все соучастники.

   – Нет! – выкрикнул Гаор, – нет, я...

   – Да! – перебил его Ворон, – себе не ври, сержант. Переливание крови тебе делали? Откуда кровь в госпиталях? Свежая кровь! Сказать тебе, как её получают и что потом с теми, из кого выкачали, делают?! Чтобы и ты это во снах видел! Горячее переливание делали тебе? Когда из вены в вену, через ширму. Сказать, кто за ширмой лежал?

   – Нет! – крикнул Гаор, – во фронтовых... Нет...

   Но он уже знал, что это правда. Когда правда, то веришь ей сразу, это враньё обосновывать и доказывать нужно.

   Ворон вытер мокрое лицо ладонями, обвёл стоящих вокруг потухшими, словно присыпанными пеплом глазами.

   – Что ещё вам от меня надо? Да, я это видел, почему меня не убили, не знаю... Думаете, утилизация – это просто крематорий и пепел на продажу... Нет, сначала они возьмут всё, а жгут уже... непродуктивные остатки. Ну... если хотите, убейте меня здесь, сейчас, я дуггур, им и останусь, да, я соучастник...

   – А на голову ты точно битый, – ворчливо перебил его Мастак, – ты-то здесь при чём?

   – Да, – кивнул Юрила, – ты ж там работал когда? С клеймом, али ране?

   – С клеймом, – устало ответил Ворон.

   – Ну вот, – Матуха, сидевшая на краю его койки, встала. – Пойду, травки тебе заварю, выпьешь на ночь.

   Все зашумели, задвигались, расходясь по своим делам и койкам, отбой уже скоро. Мастак собирал свои инструменты, Гаор наклонился и поднял с пола картонку с расчерченными клетками, несколько смятых фигурок. Нет, придётся новые делать. Об услышанном он старался сейчас не думать. Слишком это оказалось страшно. Прав Седой: всегда найдётся более страшное. И... прав Ворон, он тоже соучастник. Огонь Великий, за что?!

   Ворон всё ещё сидел на своей койке, угрюмо глядя перед собой, и Гаор сел рядом, зачем-то вертя в руках картонку, служившую им шахматной доской.

   – Ну? – тихо спросил Ворон. – Доволен?

   – Чем?

   – Ты же к этому вёл, про "галчат" расспрашивал, теперь ты знаешь, ну и... ну и что?

   – Не знаю, – честно ответил Гаор, – но... нет, Ворон, это надо знать.

   – Кошмаров ночных не боишься? Хотя да, одно дело увидеть, услышанное не страшно.

   – Как отбивают память током? – спросил Гаор.

   – Мало тебе? Ну, слушай. Прикрепляют электроды и спрашивают. И за ответы, за не те ответы бьют током. За попытки говорить... по-поселковому. Сначала на стенде, потом на дистанционном управлении. Через пульты.

   – А меня просто били, – задумчиво сказал Гаор, – по губам. Но теперь понимаю, система та же. И заставляли заучивать правильные ответы.

   Ворон внимательно посмотрел на него, глаза его постепенно яснели, обретая прежний чёрный блеск.

   – Ты что-нибудь помнишь?

   Гаор покачал головой.

   – Совсем мало. Так... ни имён, ни названий, помню, что была... мать, что жили в посёлке, как забирали меня... это помню хорошо. С этого момента, а что раньше... как в тумане всё... просвечивает, а не разобрать...

   – Шею материну помнишь? – спросил вдруг стоявший рядом Старший.

   Гаор вздрогнул и поднял на него глаза. Смысл вопроса сразу дошёл до него. Была ли его мать свободной? Но... и медленно покачал головой.

   – Нет... руки её помню, как по голове меня гладила, и голос... слова отдельные... и песню... на ночь мне пела... И всё.

   – И это много, – Ворон оттолкнулся от койки и встал навстречу Матухе, – если б током обработали, и этого бы не было. Радуйся, что тебе отбили память, могли и выжечь. Спасибо, Матуха.

   – Пей давай, – Матуха подала ему кружку с тёмно-зелёной странно пахнущей жидкостью. – Неделю попою тебя, чтоб сердце не заходилось. А ты его не перегружай, навалил на него сверх меры, вот и заходится оно у тебя, а ты ему облегчение дай, скинь груз, вон хоть ему, – она кивком показала на Гаора, – любопытный он, всё ему знать надоть, вот пусть и слушает. И тебе облегчение, и ему...

   Что это даст Гаору, Матуха не сказала. Как никто и слова не произнёс, что об этом надо молчать, все всё и так поняли...

   На новый комплект фигур ушла неделя. Нет, сделал он их за один вечер, но неделю приходил в себя от услышанного, осмысливал и записывал на листы в папке. Конечно, Ворона он тогда ни о чём не расспрашивал, да и остальные, хоть и не поминали случившееся, но были мрачно сосредоточенными.

   Особенно Гаора терзали слова о соучастии. А ведь верно, если человек пользуется краденым, то становится соучастником кражи. Ему делали переливания крови, он даже помнит, как лежит под капельницей и сестра меняет на штативе пакет с кровью. Тогда он даже не подумал, что кровь-то на фабрике не сделаешь, её из кого-то выкачать надо. Теперь знает. Что живёт украденной у кого-то другого жизнью. И что теперь?! И горячее переливание ему делали, в центральном военном госпитале, а там в саду был отдельно стоящий флигель, окружённый внутренним высоким глухим забором с протянутой по верху колючей проволокой, и что там, никто не знал и не любопытствовал. Морг тоже стоял отдельно, но о нём, об "отпускной палате" даже анекдоты ходили, а об этом... никогда и ничего. Он тогда и не думал, а сейчас вспомнил, и мысли были совсем невесёлые. И как ему теперь жить?

   Но жить-то надо. Он и жил. Как и все остальные. Это со стороны посмотреть, так каждый день такой же, как был вчера и как будет завтра, а тут... только успевай поворачиваться. Теперь проверка эта! Прошлогоднюю он даже не заметил, потом только сообразил, почему его три дня продержали в одной из дворовых бригад грузчиком, а на этот раз видно по спальням пойдут. Ну и хрен с ними и их проверками. Хотя если его, как говорил Ворон, конфискуют за нерациональное использование, то хреново будет ему.

   Гаор проверил тумбочку, сложил мотки цветной проволоки, инструменты, подаренные Мастаком и из найденного у Матуни остатков маникюрного набора, незаконченные оплётки и прочее в чистую портянку и увязал аккуратным узелком. Это к Матуне, остальное у него... фишки, сигареты, мыло, мочалка, смена белья, – всё дозволенное, пусть лежит, фишки лучше из коробочки – тоже сам сплёл, могут придраться – куда? ладно, пусть навалом, как у всех, теперь всё. Прописи, шашки и шахматы так у Матуни и хранятся.

   – Мужики, все почистились? – спросил Старший.

   – Несу, – ответил Гаор, спрыгивая со своей койки.

   – Давай быстро, чтоб до отбоя.

   У Матуни толкотня, все прячут, распихивая по самым дальним, куда голозадые наверняка не полезут, уголкам, свои узелки и свёртки.

   – Рыжий, ты своё вон туда закинь, – распоряжается Матуня.

   – Ага, спасибо, Матуня.

   Гаор всунул свой узелок между стопками старых наволочек, которым предстояло стать полотенцами и бельевыми заплатами, убедился, что никак он в глаза не кидается, и полез к выходу.

   Уже в коридоре его поймала за рукав Дубравка.

   – Рыженький, мы тож втроём дневалим завтра, так уж ты...

   – Что я? Пол за вас мыть буду? – рассердился Гаор. – Мне своего вот так, – он чиркнул ребром ладони по горлу, – хватает.

   Дневальство перед смотром – дело муторное, хлопотливое, да ещё когда под рукой парни, может, и старательные, да не знающие всех тонкостей армейской уборки. В первое своё дневальство он отмыл спальню, умывалку, уборную и даже душевую как привык, коридор тоже само собой, но ушёл у него на это весь день, да ещё на кухне помогал. Правда, Старший и остальные, увидев его труды, только головами крутили, а Махотка насмешил всех своим испуганным: "Это и мне теперя так надоть?!" Хохотали так, что Мать, а за ней другие женщины пришли узнать, с чего мужики так заходятся. И во второй раз он дневалил уже в паре с Векшей – новокупленным рыжеватым парнем с торчащими вперёд передними зубами, из-за них, как ему объяснили, и имя получил – Векша – белка то есть.

   – Пусть приучается, – сказала Мать.

   Векша попробовал было смухлевать, но огрёб по затылку и уже не трепыхался. Губоня тоже уже знал, что Рыжего, когда тот при деле, злить не стоит, так что никаких особых трудностей Гаор не ожидал, но девчонки ему завтра на хрен не нужны, а если они только попробуют парней от работы на игралочки сманивать, то он им вломит...

   – Салазки им загни, – посоветовал, выходя от Матуни, Мастак, – им только того от тебя и надоть.

   Слова эти Гаор слышал уже не раз, но как-то всё было недосуг узнать смысл.

   – Чего? – спросил он.

   – Щас покажу! – и Мастак изобразил, что хватает Дубравку.

   Та с визгом вывернулась и исчезла в женской спальне, а хохочущий Мастак сквозь смех объяснил Гаору, о чём тут речь и в чём соль. Гаор тоже рассмеялся.

   – Обойдутся малолетки.

   – Как знашь, Рыжий, день большой, работу на мальцов скинь, – подмигнул Мастак, – так со всеми и управишься.

   Слышавшие их разговор дружно заржали.

   Смех смехом, но раз ему аж троих в подручные дали, то отмыть всё надо действительно, как к генеральскому смотру, ну, положим, кухню, вещевую и другие кладовки им мыть не надо, там Маманя, Маанька и Матуня сами управятся, но и так работы хватит. Девок точно проверить придётся. Ишь устроились, думают, игрушки им тут, салазки с поцелуйчиками...

   ...Дневальство выдалось, как он и ждал, хлопотным и суматошным. Хорошо, хоть вёдер и тряпок было в достатке. Махотка трепыхаться и не думал, Векше и Губоне оказалось достаточно двух подзатыльников каждому, а вот когда Гаор пошёл проверять работу девчонок... Визгу было много. Маманя даже из кухни прибежала. И как раз в тот момент, когда Гаор, ухватив Вячку за растрепавшийся пучок, тыкал её носом в заметённую под тумбочку пыль. Дубравка и Аюшка пытались отбить подругу, но...

   – А вот я и добавлю! – сразу стала на сторону Гаора Маманя, – да виданное ли дело, чтоб мужику за девками пол перемывать?!

   – Даа, – хныкала Вячка, – Кису ты небось...

   – Кису не трожь! – Гаор несильно, но достаточно больно крутанул Вячке ухо, – она б напортачила, ей бы я так же навтыкал. Перемывай давай! Душевую кто мыл? Ты? – посмотрел он на Дубравку.

   – Ща, – затараторила Дубравка, – ща, Рыженький, ща сделаю!

   – Делай, – Гаор посмотрел на ржущих в дверях парней, и те вылетели обратно в недомытый коридор.

   К обеду основную работу сделали, и Гаор отпустил всю свою команду одеваться. Чтобы зря не мочить одежду, сам он, а за ним и парни трудились в одних трусах, а девчонки в длинных, им до колен, мужских майках. В столовую в таком виде нельзя было безусловно. За обедом девчонки, может, и попытались бы пожаловаться на Рыжего, но их сразу осадили, что Рыжий прав, ведь если упущение какое найдут, то все "горячих" огребут. А коли ты слов не понимашь, то старший по бригаде в своём праве тебе руками всё разобъяснить. Но больше ржали.

   – Рыжий, а этому где выучился?

   – Полы мыть? – уточнил Гаор, выскребая остатки каши из миски.

   – Нет, ухи крутить.

   – В училище, – усмехнулся Гаор и специально громко для девчонок добавил, – это я ещё их по-капральски не стал.

   – По-каковски?

   – Капрал это сержант-воспитатель, чуть что, упал-отжался и так до сотни, не считая всего остального, – не очень внятно объяснил Гаор, переворачивая кружку из-под киселя вверх дном

   Но его поняли, и встали из-за стола, балагуря по поводу того, чего всё остальное Рыжий могёт девчонкам устроить.

   В разгар послеобеденной работы явился Гархем. Все замерли, кто где стоял и что делал. Гархем, в упор никого не замечая, чему Гаор абсолютно не поверил, прошёлся по спальням, мимоходом провёл рукой по исподу некоторых коек, распахнул часть тумбочек, зашёл в женскую душевую и мужскую уборную и убрался, ничего не сказав и, главное, никого не ударив.

   Гаор перевёл дыхание и посмотрел на оцепеневших парней и девчонок.

   – Всё поняли или ещё объяснять?

   – Ага-ага, – закивали девчонки.

   – Рыжий, а ежели б нашёл?

   – А ты мой так, чтоб не нашёл! – тихо рявкнул Гаор, прислушиваясь к шуму в надзирательской. – Давайте, чтоб к ужину управиться, а то ночь прихватить придётся.

   Перед ужином пришла Мать и проверила их работу с таким тщанием, какого Гаор и в училище не часто встречал.

   – Ну, ладноть, Рыжий, и впрямь могёшь, – кивнула Мать, – как это ты стрекотух так наладил?

   Гаор вместо ответа подчёркнуто задумчиво оглядел свой кулак. Парни заржали, девчонки фыркнули, а Мать рассмеялась и взъерошила ему волосы на затылке.

   За ужином Старший озабоченно сказал.

   – Мужики, в спальне и там аккуратнее, парни выложились, а перемывать некогда будет.

   Все понимающе закивали. Конечно, зазря что ли парни уродовались, да и если что, завтрашним дневальным отвесят, а ну как заявятся сразу после завтрака, когда не то что вымыть, протереть не успеют.

   Ни уроков, ни шахмат, ни рукоделия, ну ничего седни нельзя, разве что покурить, и то аккуратно, да с девками поколобродить, а в вещевую Маанька никого не пускает, тоже у неё всё убрано, разложено, ну... ну ни хрена!

   – Рыжий, и часто такое случалось?

   – В училище? Бывало. Это ещё, – Гаор пыхнул дымом, – ничего, а вот когда плац зубной щёткой чистишь, это да.

   – Чем-чем?

   Выслушав объяснение про зубную щётку, посочувствовали.

   – Удумают же!

   – А зачем?

   – А чтоб блестел, – усмехнулся Гаор.

   – А на фронте?

   – Там свои прибамбасы. Там выжить надо. А самое хреновое, – пустился в воспоминания Гаор, – было на "губе". Там ты пол моешь, а охранник рядом стоит и об твою спину сигарету гасит.

   – Я тож так однажды залетел, – кивнул Клювач, – послали пол мыть в надзирательскую, ну и...

   Посыпались воспоминания: кто каких сволочей встречал и ни за что огребал.

   – Вот, браты, есть такие, им по хрену всё, по делу, не по делу, лишь бы побольнее тебя...

   – Ага, вот я на заводе работал, так был один, насмерть мог умучить, его аж другие надзиратели боялись.

   – А вот эту сволочугу возьми...

   Сказавшего толкнули, показав глазами на Гаора, дескать, не заводи парня.

   – И зачем таким это?

   – Они от этого удовольствие получают, и называется это садизмом, – сказал Ворон.

   – А как ни назови, – отмахнулся Гаор, – но вот в охране на "губе" и в спецуре других нет.

   – А разве бывает такое? – удивился Векша, – ну, чтоб от этого и удовольствие?

   Над его удивлением невесело посмеялись.

   – Чегой-то, мужики, не об том речь завели, – решительно сказал Старший.

   С ним согласились и, тщательно загасив и выкинув окурки, потянулись в спальню укладываться на ночь. Завтра-то работать всем.

   Вытягиваясь под одеялом, Гаор вдруг подумал, что, говоря о надзирательской злобе и наказаниях, ни разу не упомянули насилия. И вообще об этом речи не было за два года ни разу. А ведь не могло не быть. И про девчонок... "Охрана завсегда с девками балуется", – и всё. Да и... ведь, чёрт, как ему говорили, ну не ему лично, а просто Кервин привёл его тогда в интересную компанию, как их, да, филологов, много говорили о языке, что в языке опыт народа, что как называется, так оно и есть, и если мы говорим, что мужчина берёт женщину, то насилие – чисто социальная условность... Так ведь действительно, получается, что девчонке насилие не в укор, а... парню? Так что, с Тукманом не случайность? Вернее, дело не в самом Тукмане, а... в чём? Нет, это надо продумать...

   ...От Тукмана он старался держаться подальше. Да, он понимает, дурак, как здесь говорят обиженный, а по-научному, он всё-таки вспомнил термин, дебил, но тем более. Зачем Сторрам держит такого, действительно, придурка, почему остальные явно оберегают Тукмана, он об этом не думал. Неприязненное отношение к Тукману у него оставалось с того случая, хоть он отлично понимал, что вины Тукмана в том, случившемся с ним, нет, а виновника – Зуду – он простил, но... ну не по душе ему Тукман, и всё тут. И поневоле, увидев Тукмана, начинал следить за ним. Чтобы не подпустить к себе, вовремя отойти. А в тот раз, весной, как раз всё зазеленело, так что, наверное, май был, он возился с большим шистиосным трейлером и почему-то не в гараже, а на дворе, как раз на границе гаражного и рабочего двора. Стоял на высоко поднятом бампере и, выныривая за чем-нибудь из-под откинутого капота, видел оба двора, беготню грузчиков, прохаживающихся надзирателей, выезжающие и въезжающие машины, проходящих продавцов и администраторов. Махотка стоял снизу, подавая ему требуемое, и за чем-то он послал его в гараж и, ожидая, бездумно глазел по сторонам. И увидел. Как один из надзирателей, он и раньше отметил про себя его характерную мерзкую рожу с поганой улыбкой, подозвал Тукмана и отвёл в одну из дверей, а потом, Махотка успел принести требуемое, и он зачем-то поднял голову, а, сбросить Махотке вниз ненужный ключ и попросить другой, увидел, как вышел, размазывая одной рукой слёзы, а другой застёгивая комбез, Тукман, а следом самодовольно ухмыляющаяся сволочь с явно тоже только что застёгнутыми штанами, всё понял, и едва не упал со своего невольного наблюдательного пункта. Да, не любит он Тукмана, но такого он парню не желал и не желает, ведь сволочуга эта поломала жизнь мальцу, лучше бы забила, ведь теперь... чёрт, что же делать, Тукману теперь не поможешь, никак, будь парень нормальным, сказал бы, чтоб молчал о случившемся вмёртвую, а у придурка не держится ни хрена, а если ещё кто увидел, то всё... спать теперь Тукману в уборной возле унитазов и есть что ему туда швырнут, вот дьявольщина, и выбрал же, гадина, самого безответного, сам-то дурак небось и не понял, что с ним сделали... Досадливо прикусив губу, жалея несчастного парня и зная, что ничем ему не поможет, своя-то жизнь дороже, он отвёл глаза от бредущего по пандусу к складам Тукмана и уткнулся в мотор.

   – Рыжий, – вдруг окликнули его.

   Окликнули негромко и явно свои. Он повернулся на зов и увидел Тарпана и ещё двоих из дворовых грузчиков. Стоя за соседним, только что разгрузившимся трейлером, они внимательно смотрели на него.

   – Чего? – так же негромко отозвался он.

   – Подь на час.

   Оглядевшись и убедившись, что надзирателей поблизости нет, он спрыгнул вниз и побежал к ним, бросив на бегу Махотке.

   – Шумни, если что.

   – Ага, – выдохнул ему вслед Махотка.

   – Чего такое? – подбежал он к Тарпану.

   – Дело есть, – с мрачным спокойствием ответили ему.

   И – он даже ахнуть не успел, как оказался плотно прижатым к трейлеру. Его явно собирались бить, но хотелось бы для начала выяснить, за что.

   – Что за дело? – сдерживая себя, спросил он.

   – Видел? – спросил Тарпан.

   – Что именно?

   – Не придуривайся. Тукмана.

   – Ну?

   – Не виляй, видел?

   Он стиснул на мгновение зубы и ответил правду, врать было не с руки.

   – Видел.

   – Так запомни, – очень спокойно сказал Тарпан, – мы эту сволочь давно знаем, Тукмана он зазывает и бьёт, просто бьёт. И ничего другого там нет.

   – А попробуешь по-другому вякнуть, – сказал второй, – так утром не проснёшься.

   – Запомни, Рыжий, – кивнул третий, – нам суд не нужен, мы по-тихому тебя уделаем.