Текст книги "Мир Гаора (СИ)"

Автор книги: Татьяна Зубачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 61 (всего у книги 93 страниц)

   Гаор остановился, переводя дыхание, и выругался почти в полный голос. Благо уже спустился на вспомогательный уровень, где полы ещё паркетные, но уже без дорожек, а значит, господских комнат рядом нет и никто не услышит.

   Ругань немного помогла, и он пошёл увереннее. Вон и лестница в рабскую казарму, чего-то народу не видно?

   Войдя в казарму, он услышал гул голосов из столовой и понял: все на обеде. Если поспешить... Нет, только лечь. Он ушёл в спальню, разделся, бросив жёсткие от засохшей крови лохмотья на пол рядом с кроватью, рухнул поверх одеяла и провалился в темноту.

   В спальню заглянул и тут же исчез Щупик. И через пару долей вошли Первушка и Старший. Оглядев, не прикасаясь, распростёртое на кровати тело, Первушка удивлённо покачала головой.

   – Зашили его уже. Странно, – и распорядилась: – Пусть лежит. Очнётся когда...

   Она оборвала фразу, и Старший понимающе кивнул. Зачем говорить вслух, когда и так понятно. Тихо вошли обе Кастелянши, покачали головами, бесшумно собрали окровавленную рваную одежду, поставили ботинки в шкаф, одна из них достала и поставила у кровати шлёпки, чтоб как сел, так сразу в них попал, и вышли. Почти сразу вбежала светловолосая девочка лет десяти, испуганно поглядела на страшное голое тело, шмыгнула носом, схватила оставшиеся на полу у кровати носки и выбежала.

   Старший с сомнением посмотрел на Первушку.

   – Может, мальчонку лучше? – неуверенно предположил он.

   – Мальчики все у Самого на учёте, – возразила Первушка. – А к такой маленькой, да ещё або чистая... он вязаться не станет.

   Подумав, Старший кивнул, и они ушли.

   Ничего этого Гаор не видел и не слышал.

   Пообедавшие заходили в спальню за сигаретами – после обеда можно было успеть выкурить одну – смотрели на него и выходили. Некоторые качали головами, но ни один не подошёл.

   Когда Гаор очнулся, в спальне было тихо и пусто. Повернув голову, он посмотрел на часы. Четверть пятого. В пять ему в зал. О чёрт, как болит всё. Он медленно, преодолевая боль, сел и удивлённо посмотрел на свои ноги, уткнувшиеся в стоящие на полу шлёпки. Это когда же он их достал? А шмотьё его где? Он попробовал встать. Больно, но получилось. Открыл шкаф. Выездные ботинки на месте, а остальное где? И он точно помнит, что ничего никуда не убирал и не доставал. Содрал всё с себя и рухнул. Это кто же похозяйничал?

   За его спиной стукнула дверь, Гаор обернулся и оторопел. Перед ним стояла маленькая беловолосая и голубоглазая девочка в тёмном платье и таком же глухом фартуке и прижимала к себе его кожаную шофёрскую куртку.

   – Ты кто? – наконец выдохнул Гаор.

   – Я Снежка, – тихо ответила девочка. – Меня тебе служить приставили. Вот, я её почистила.

   И протянула ему куртку. Гаор её взял, а девочка, серьёзно глядя на него и будто нисколько не смущаясь его наготой, тихо и быстро продолжала:

   – А носки твои я постирала, они целые совсем. А что остальное Кастелянши забрали.

   Гаор кивнул и, отвернувшись от неё, повесил куртку в шкаф. Достал и бросил на кровать всё для тренировки. А когда снова обернулся, девочки уже не было. Гаор без сил опустился на кровать и вытер лоб. Фуу, надо же такому. Ну, с одеждой выяснилось, это хорошо, а вот с остальным... он слышал, конечно, что дают девчонок или мальчишек в прислуги, но это тем, из первых спален, "родовым". А он-то "купленный", и в их спальне ни у кого прислуги, вроде, нет, не замечал он, чтоб была. Как ещё на это другие посмотрят? Сдружиться он ни с кем не сдружился, но и враждовать не хочется. И был бы пацанчик, было б как-то... а то девчонка, малявка совсем, а он при ней во всей красе, фу, нехорошо-то как.

   Он медленно, заставляя себя преодолевать боль и желание снова лечь и не двигаться, надел трусы и майку, тренировочные штаны, носки и уже зашнуровывал кроссовки, когда в спальню опять вошла Снежка. Она шла медленно, сосредоточенно оттопырив губы, и несла глубокую тарелку, над которой даже курился пар. В тарелке плавали куски овощей, маленький кусок мяса и ложка.

   – Вот, – наконец остановилась она перед Гаором и оторвала глаза от своей ноши, – ешь, и я отнесу, пока Сам спит.

   А когда Гаор взял у неё тарелку, достала из кармана фартука толстый ломоть хлеба.

   "Вот оно что", – быстро соображал Гаор, хлебая суп. Ему в другое время вход в столовую запрещён, в чужую спальню тоже, а прислуга туда-сюда шмыгает, и через неё передают все и всё, кому что нужно. Здорово придумано.

   Снежка стояла и молча смотрела, как он ест. И только забирая у него тарелку и ложку, сказала.

   – А Медицина тебе велела к ней зайти.

   Гаор посмотрел на часы и встал, надел куртку.

   – Скажи ей, что мне велено в пять в зале быть. Как вернусь, сразу зайду.

   Снежка кивнула.

   – Ага, как есть скажу. А ты иди, – она вздохнула, – раз велено, я шлёпки твои сама уберу.

   И Гаор не сказал, что он и сам не безрукий, а кивнул и вышел.

   Он специально вышел чуть раньше обычного, чтобы иметь в запасе время остановиться и переждать боль, и всё равно... немного, но опоздал. Не получалось сегодня у него быстро. И в зал он вошёл, угрюмо ожидая неизбежного наказания за опоздание. Да и какая на хрен тренировка, когда он где не зашитый, так пластырем заклеенный. А если в спарринг поставят, так его сегодня насмерть уделают, у него сейчас ни быстроты, ни силы.

   Обычно, когда он входил в зал, Рарг уже стоял перед своей пятёркой и что-то им говорил. Гаор сам начинал разминку, и где-то в её середине Рарг подходил к нему или окликал, и начиналась уже совместная работа. Но сегодня Рарг был один. Стоял посреди зала и задумчиво рассматривал потолок. Появления Гаора он будто не заметил, дав ему подойти к гимнастической скамейке у стены, снять и положить на неё куртку. И только тогда бросил.

   – Ложись на мат и работай на расслабление.

   – Да, господин Рарг, – механически привычно откликнулся Гаор, проходя в угол.

   "Черт, лучше бы футболку надел", – подумал Гаор, укладываясь на мат. Упражнения на расслабление, пожалуй, единственное, что он может сейчас делать, чтобы не кричать в голос от боли. Черт, больно-то как. Он даже закрыл глаза, чтобы не видеть ничего, будто от этого будет легче.

   – Расслабься, – сказал над ним голос Рарга.

   Гаор послушно замер и распустил мышцы. Наступила тишина. Он лежал и ждал следующей команды. А её все не было. Гаор осторожно приоткрыл глаза и увидел, что Рарг сидит на краю мата, боком к нему.

   – За что в рабы попал? – вдруг негромко спросил Рарг.

   Гаор вздохнул.

   – Я бастард, господин Рарг. Наследник в карты много проиграл, и отец меня продал, – он скривил губы в усмешке, – чтобы долг покрыть.

   Рарг кивнул.

   – Много проиграл?

   – Восемьсот девяносто пять тысяч, господин Рарг.

   Рарг хмыкнул.

   – Это за сколько лет столько набралось?

   Гаор усмехнулся.

   – В дорогих казино и на золотые фишки... идёт быстро, господин Рарг.

   Рарг снова хмыкнул, и какое-то время они молчали.

   – И какая семья? – негромко спросил Рарг.

   – Юрденал, господин Рарг, – равнодушно ответил Гаор.

   – Что?! – резко повернулся к нему Рарг. – Кто твой отец?

   – Генерал спецвойск Яржанг Юрденал, господин Рарг, – ответил, глядя в потолок, Гаор.

   – Тогда понятно, – отворачиваясь сказал Рарг.

   "И что тебе понятно?"– спросил про себя Гаор. А Рарг негромко и, будто говоря сам с собой, продолжил.

   – Пятый год, значит, слышал я, подумал тогда, нет, сволочь он, конечно, сволочью, но чтоб такое... и потом ты в пехоте был, а сына всегда в свои войска пристраивают. А он значит...

   Рарг оборвал себя, и опять наступило молчание. Гаор чувствовал, что снова начинает уплывать в беспамятство, уже не так от боли, как от усталости.

   – Он в отставке теперь, знаешь? – издалека донёсся голос Рарга.

   – Мне это неинтересно, господин Рарг, – равнодушно ответил Гаор.

   Рарг посмотрел на него и встал.

   – Лежи, расслабляйся.

   Гаор облегчённо закрыл глаза и успел подумать: "И зачем в зал загонял, лежать я и на кровати мог". Но раз получен такой приказ, будем его выполнять, пока не получим следующего. И последних фраз Рарга он уже не слышал.

   – Не ошибся я, значит. Ты здорово похож на него, когда звереешь. Повидал я его... на всю жизнь насмотрелся.

   Когда Гаор проснулся, в зале было по-прежнему тихо и пусто. Забывшись, Гаор рывком сел и зашипел от боли. Нашёл взглядом часы. Начало восьмого. Проверяя себя, осторожно огляделся. Никого. "Здорово получается", – усмехнулся Гаор и осторожно, стараясь не делать резких движений, встал и потянулся, расправляя мышцы. Тело сразу отозвалось болью многочисленных ран и царапин. Чёрт, хорошо, конечно, что удалось поспать, но завтра ему либо за руль, либо в гараж, так что разлёживаться нельзя. Ну и начнём разминку заново помаленьку-полегоньку.

   Когда Рарг появился в зале, Гаор не заметил. Просто поднял голову и увидел. Тот молча смотрел на него, а когда их глаза встретились, сказал.

   – Бери куртку и иди за мной.

   – Да, господин Рарг, – ответил привычной формулировкой Гаор.

   Рарг привёл его в один из соседних залов. По стенам и посередине стояли всевозможные тренажёры, в углу стойка со штангами, гирями, гантелями. Выслушав краткое, но вполне чёткое и внятное распоряжение о порядке упражнений, Гаор ответил положенной фразой и приступил к работе. Отягощений ему брать было не велено, и получалось, что он должен не столько работать, сколько ознакомиться со всеми этими сооружениями и приспособлениями, многие из которых он видел впервые, и даже не сразу соображал, что и как надо нажимать.

   К восьми он был мокрый от пота, а тренажёров не пройдена и половина. Вот чёрт. И что сейчас? Ввалят? Но Рарг ограничился кратким:

   – Завтра сюда и продолжишь.

   – Да, господин Рарг, – выдохнул Гаор, смаргивая с ресниц пот. – Завтра сюда и продолжить.

   Отдав распоряжение, Рарг, как обычно, повернулся к нему спиной, что всегда означало окончание тренировки. Гаор надел куртку и ушёл. Отчаянно зудели и чесались царапины и ссадины, болели зашитые раны, но в целом... в целом, он если и не ого-го, то всё-таки и даже кое-как. Любил этот сержант-воспитатель выражаться такими не очень внятными, но всем понятными оборотами. Во всяком случае, они – шкеты и пацаны из начальных классов – понимали его даже лучше, чем офицеров, отдававших приказы и читавших лекции уставными фразами.

   Восемь периодов пять долей – время господского ужина, и во внутренних коридорах рабская беготня. На Гаора смотрели с изумлением и даже страхом. Остановиться и поболтать никто, разумеется, и не попытался, но и прежнего пренебрежения в этих взглядах не было.

   До казармы он добрался вполне благополучно. И сразу, едва в коридор вошёл, к нему подбежала Снежка.

   – Иди, тебя Медицина ждёт, велела сразу, как есть, идти.

   – Понял, – кивнул Гаор.

   Усвоенная у Сторрама и в Дамхаре привычка не спорить с матерями – а что бы и как бы ни было, Первушка для него в первую очередь мать-лекариха – не дала ему даже зайти в спальню переодеться. Велено же "как есть идти".

   Прежде, чем войти в её "амбулаторию", Гаор стукнул костяшками пальцев по дверному косяку, но толкнул дверь, не дожидаясь ответа. Первушка была одна и улыбнулась ему.

   – Заходи. Раздевайся, посмотрю тебя.

   Гаор стал раздеваться, складывая одежду на табурет.

   – Всё снимай, – сказала Первушка. – Хозяйство твое тоже посмотрю.

   – А что? – ответил вопросом Гаор, разуваясь. – Могло пострадать?

   – Ты сам видел, как Мизинчика уделали, – просто сказала Первушка. – Они на горло и пах приучены.

   – И за что его так? – небрежным тоном спросил Гаор, снимая штаны и трусы.

   – Второму Старому не угодил, – так же небрежно ответила Первушка, приступая к осмотру.

   Гаор сцепил зубы, пересиливая боль не так от осмотра, как от услышанного. Второй Старый – это Орнат Ардин, младший брат главы рода Орвантера Ардинайла, дядя его хозяина и... и скольким "родовым" он приходится отцом, дядей и дедом? А этому мальчишке...?! Но спросил он о другом, более важном.

   – И часто такое?

   – В каждый праздник, – ответила Первушка.

   – А сегодня какой?

   – У Сынка день рождения, вот и забавляли его. К свету повернись. Кто зашивал тебя?

   – Врач в восточном крыле.

   Первушка удивлённо посмотрела на него.

   – Он же для охраны. Ну, и других из вольной обслуги. Как ты к нему попал?

   – Рарг привёл, – спокойно ответил Гаор.

   Она, помедлив, кивнула и продолжила осмотр. Смазала ему чем-то открытые ссадины и царапины, проверила, как держатся наклейки на швах.

   – Мыться будешь, мочалкой пока не трись.

   Гаор это хорошо помнил ещё по училищному лазарету, но только молча кивнул.

   – А так-то ты легко отделался, самое главное, – она усмехнулась, – в целости и сохранности.

   – Самое главное беречь надо, – ответно улыбнулся Гаор.

   Он чувствовал, что она что-то ещё собирается ему сказать, но чего-то медлит. Но спрашивать впрямую не стал. И она сказала сама.

   – Мажордома выпороли, знаешь?

   – Меня увели, когда он раздевался ещё, – осторожно ответил Гаор.

   Она кивнула.

   – Фрегор и сам порол, и другим велел, – и испытующе глядя на него. – Из-за тебя ведь. Ты целый, считай, а Мажордом лежит, встать не может.

   – А ты б хотела, чтоб наоборот? – открыто спросил Гаор.

   Она пожала плечами.

   – Хозяйская воля священна. Но... смотри, переменчив твой.

   – Спасибо, – улыбнулся Гаор и стал одеваться.

   Она молча смотрела на него, непонятно чему улыбаясь.

* * *

20.07. – 10.08.2002; 3.11.2010

СОН СЕДЬМОЙ

(продолжение)

всё там же...

   «Красота спасёт мир». Ох Моорна, Моорна. Может, тот писатель и хорошо писал, но как философ – он дурак и даже хуже. Никого и никогда красота не спасала. Гаор всегда это знал, даже нет, изначально чувствовал, с детства, а жизнь потом день за днём убеждала его в этом. Красота не спасает, а губит. И, как правило, своего носителя. Большерогих оленей спасла не их красота, а жадность королей, не желавших терять такую дичь, и всю Королевскую Долину тоже.

   А Королевская Долина ведь и в самом деле красива. И прячущиеся в её глубине дворцы, и сокровища в этих дворцах. И какая же мерзость творится среди этой красоты?!

   Разумеется, Гаор читал о гладиаторских боях – любимом развлечении королей и знати дуггуров в древности, но что это сохранилось и сейчас... даже помыслить не мог. И во что это выродилось – тоже. Какой это, к чёрту, бой, когда против обученных собак выставляют мальчишку или раненого, который только и может, что пытаться убежать, а господа наслаждаются зрелищем не боя, а смерти, когда собаки разрывают беззащитного. И, зачастую, их же родича, только с клеймом и в ошейнике.

   Гаор понимал, что только положение личного раба Фрегора спасает его от смерти, скорой, но нелёгкой. После боя с собаками остальные рабы стали его побаиваться, задевать в открытую не рисковали, боясь, как он понимал, нарваться на ответный удар, но "родовые" – и это он тоже понимал – боялись не его ударов, а гнева его хозяина – Фрегора. Некоторые даже пытались заискивать, и их показное вымученное дружелюбие было противнее прежнего пренебрежения. Он теперь не верил никому из них. Никому. И это было тяжелее всего.

   А так, при всём её разнообразии, жизнь шла размеренно и ровно. Подъём, уборка и оправка, завтрак, работа в гараже или на выезде, обед, период в гараже, период отдыха, тренировка, период отдыха, ужин, личное время, отбой. Паёк сытный, постель мягкая, бабы податливые, и даже прислуга есть. Живи – не хочу! А ведь и не хочется. Но... но надо. Потому что это: роскошь и изысканность сверху, мерзость, кровь и грязь внутри, – это тоже, как говорил Кервин: "все знают, и никто не говорит". А значит, он здесь в разведке. А для разведчика что главное? Не просто выжить, а вернуться и доложить. И для журналиста так же: найти, узнать и передать в печать. А значит, глаза и уши пошире, рот поуже, язык за зубами. Смотри, слушай и запоминай. И помалкивай. Помни: длинный язык до горла укорачивают.

   Гаор старался заканчивать свои рассуждения шуткой, чтобы уж не совсем погано было. А вокруг таял снег, вдоль шоссе и дорожек бежали ручьи, ослепительно сияло солнце, и стремительная аргатская весна уже одевала деревья и кусты зелёным пухом. И если бы не жившие здесь сволочи, как бы хорошо здесь было!

   День за днём, день за днём, день за днём... В Дамхаре были рейсы, у Сторрама выходные и сигаретные выдачи... В "Орлином гнезде" время счета не имело. Ни выходных, ни праздников. Даже сигареты получали у Мажордома каждый сам по себе. Как закончился паёк, идёшь после ужина к Мажордому, сдаёшь пустую пачку, выслушиваешь тираду, что слишком быстро выкурил, и, может, получишь новую, а может, и нет, а может, и получишь, но не сигареты, а кое-что другое. Скажем, собственноручную оплеуху, а то и приказ на порку.

   С ним, правда, Мажордом ни разу такого не позволял. Но у Гаора были, кроме пайковых сигарет, ещё и подаренные хозяином. Он даже их не проносил в казарму, а так и держал в бардачке. В каждой машине у него лежала пачка и зажигалка. В этом плане к хозяину у него никаких претензий. Тот даже не ждал его просьб, а сам зачастую, распечатав пачку и закурив, небрежно перебрасывал ему.

   – Кури, Рыжий.

   Он благодарил и оставлял пачку в бардачке. А зажигалки заправлял в гараже: было там и зарядное устройство, а в лимузине так зажигалки были вмонтированы и в переднюю, и в заднюю панели. Чтобы шофёр и пассажиры могли курить независимо друг от друга.

   Гаор даже испытывал некое чувство почти благодарности к хозяину, но как-то услышал его брезгливое замечание, когда подсаженный пассажир попытался закурить свои.

   – Меня тошнит от этой дешёвки.

   Вполне прилично одетый господин поспешно погасил в пепельнице свою сигарету и стал извиняться, а Фрегор уже иным, добродушно-снисходительным тоном сказал:

   – Рыжий, дай ему своих.

   Гаор, разумеется, выполнил приказ, покрасневший от унижения господин закурил, а от благодарности ничего не осталось.

   Да, теперь случалось и такое, что, выехав на условленное место, не хозяин пересаживался в другую машину, а к ним подбегали, и хозяин небрежным жестом отправлял "клиента" на переднее сиденье. И тот, сидя рядом с лохматым рабом, должен был говорить перегибаясь и оборачиваясь, испытывая тем самым двойное неудобство. Разговоры чаще всего шли обиняками и недомолвками или на неизвестном Гаору жаргоне, в котором причудливо смешивались военные термины и блатные словечки, и Гаор мог только догадываться о смысле. Чаще всего, когда "клиент" покидал их машину, хозяин самодовольно хмыкал и командовал:

   – Открой окно, Рыжий, а то от его глупости не продохнуть стало, – и хохотал, восторгаясь собственным остроумием.

   Такое доверие – Гаор понимал, что оказался допущенным к изнанке работы Тихой Конторы – не радовало. Многознающие недолговечны – всё чаще всплывала в памяти фраза из какого-то прочитанного ещё в училище исторического романа, затрёпанного до дыр из-за подробных сцен развлечений короля с наложницами. Он тогда тоже... упивался, но до развлечений "Орлиного Гнезда" безымянный – обложку роман утратил задолго до того, как попал ему в руки – автор не додумался. И из всего романа, наполненного кровавыми битвами и сладострастными оргиями, сейчас в голове только эта фраза. Многознающие недолговечны. Врёте, гады, выживу, вы меня ещё до края не дожали. Выживу, расскажу. Удалось же сказать о глазах на ладонях, и кем на самом деле были "огненные змеи, что как дохнут, так посёлка нет". И услышали, и дальше передали, и белые конверты были. Нет, надо... делай, что должно, и пусть будет, как будет. Тоже не нами придумано, который век гуляет. Вот и будем по завету предков.

   Тренировки при всей их изощрённости и утомительности были, пожалуй, самыми приятными периодами. Он по-прежнему еле доползал после них до спальни, но вкалывал честно. Рарг был мастером своего дела, и поучиться у такого... в определённом смысле везение. Это надо ценить. И Гаор ценил, выражая своё отношение беспрекословным и старательным выполнением всех распоряжений Рарга. Любой другой способ был бы понят неправильно и потому неприемлем. Понимал ли это Рарг, какие свои выводы тот сделал, узнав у него имя отца... ничего этого Гаор не знал и не пытался узнать. Однажды в редакции от кого-то, кажется, от Туала, он услышал хорошую фразу: "Прежде чем спросить, подумай: хочешь ли ты услышать ответ, а вдруг тебе скажут правду". А хорошему совету грех не последовать.

   После одного из жёстких спаррингов Рарг, отпустив парней замыть кровь и сменить испачканную форму, сказал ему:

   – Звереешь быстро. Смотреть вдаль надо, а ты дальше чужой морды уже не видишь ничего.

   – Да, господин Рарг, – выдохнул он, держа привычную стойку.

   Рарг кивнул.

   – Этого оружия у тебя не конфискуют, с умом применяй.

   – Да, господин Рарг.

   Рарг удовлетворился его ответом и погнал на тренажёры.

   Что Рарг учит его не только обороняться и не просто вырубать нападающего, но и атаковать самому, Гаор понял быстро. Для раба-телохранителя такое знание излишне, это кого же из него готовят? Всё чаще приходила неприятная мысль о гладиаторских боях, но он старался об этом не думать. Даже после того, как, придя на очередную тренировку, услышал неожиданное:

   – Пошли.

   Пошли так пошли. Он думал, что перейдут в другой зал, но Рарг вывел его во двор и привёл... на псарню. Опять собаки?! Псарню так же окружал высокий, да ещё с колючей проволокой поверху, забор. Рарг постучал в маленькую узкую калитку, пробурчал что-то невнятное в открывшееся окошечко, и им открыли. Сжав кулаки, пересиливая подкатывающий к горлу противный комок страха, Гаор следом за Раргом перешагнул порог.

   Мужчина в камуфляже, который тогда рыдал над убитой собакой, встретил их неприветливо. Стоя, где указал ему Рарг, Гаор слышал только его негодующие выкрики, потому что Рарг говорил слишком тихо.

   – Да ни хрена! – возмущался, как понял Гаор, "собачий командир". – Он мне две своры загубил... Ты понимаешь, что до праздника всего ничего? Мне собак к празднику готовить надо... у меня щенки не притравлены, а ты мне его подсовываешь...

   Праздник, какой ещё праздник? И тут Гаор вспомнил, что сейчас март, а первого апреля весеннее солнцестояние. Так... так они Солнце, Небесный Огонь, Золотого Князя, вот так чествовать будут? Травлей?! Он задохнулся от гнева, но тут же сообразил, что даже если поубивает здесь прямо сейчас вот этих, лающих на него из своих вольеров собак, то ничего не изменит. Только добавит работы "собачьему командиру" с новыми собаками.

   Рарг умел добиваться своего. И Гаора научили вырубать нападающих собак. Прикрытие у этих занятий, как понимал Гаор, было то же: готовят телохранителя, а вдруг на любимого хозяина натравят. После этой тренировки он вернулсяя в казарму опять в изорванной собаками одежде, с царапинами от когтей и лёгкими покусами. И хотя серьёзных ран не было, пошёл к Первушке смазываться.

   – Ну, – встретила она его. – Опять собаки?

   – Опять, – кивнул Гаор, снимая куртку и футболку.

   – А чего в восточное крыло не отвели?

   Он пожал плечами и честно ответил.

   – Я не спрашивал.

   Первушка промыла и смазала ему ранки.

   – Посиди, пока впитается.

   Он кивнул.

   – Доволен? – вдруг спросила она.

   Гаор удивлённо посмотрел на нее.

   – Чем?

   – А ночью. Приходили к тебе? – и сама ответила. – Приходили. Ну, и как?

   Гаор разозлился.

   К нему действительно ночью приходили. Он уже спал, когда его осторожно тронули за волосы, погладили, перебирая кудри. И по этой ласке, памятной ещё со сторрамовской вещевой кладовки, он понял, что это женщина из третьей спальни: там были не просто "купленные", а поселковые. Он, не открывая глаз, поймал её за руку, мягко потянул на себя, поворачиваясь на бок. Она легко, с привычной ловкостью скользнула к нему под одеяло. Свободной рукой он натянул одеяло им на головы, чтоб поговорить, но она, догадавшись о его намерениях, слегка зажала ему рот. И он понял: надо молча. Кто знает, на какой кровати наушник не спит и слушает? Услышит имя, донесёт, и всё. Обоим хорошо если только порка. Он всё-таки на прощание шепнул ей по-склавински.

   – Спасибо, любая моя.

   И услышал такое же почти неслышное.

   – Тебе спасибо, любый мой.

   И ушла она так же неслышно, как и пришла.

   Так эта теперь выспрашивать вздумала. Ей-то чего?! Или тоже понаушничать решила?

   – Это ты была? Нет? Так какое тебе дело?

   Она нахмурилась и пренебрежительно повела плечом.

   – Мог и получше поселковой себе найти. Ты ж личный всё-таки.

   Гаор зло усмехнулся.

   – Ревнуешь?

   – А ты не задирайся, – посоветовала ему Первушка. – Я тоже кое-что могу. Мигну кому надо, и не будет тебя.

   – На торги отправят, – рассмеялся Гаор, – да хоть сейчас. Тоже, испугала.

   – Дурак, – вздохнула она с насмешливой жалостью. – Думаешь, только собаки есть? Забав много. Ардинайлы не продают никого. Только на утилизацию сдают. Если остаётся, что сдать. Понял?

   – Понял, – кивнул он и встал. – За лечение спасибо, и что про забавы сказала тоже, а остальное... я уж сам как-нибудь разберусь.

   – Разбирайся, – кивнула она. – Категорию ты уже потерял. Береги, что осталось.

   Он молча натянул футболку, взял куртку и ушёл. Вот ведь стерва, по самому больному ему врезала. Когда отпали наклейки, он в душе – благо, кабинки есть – рассмотрел себя. И понял, что полной первой больше не получит. Конечно, струпья отпадут, шрамы побледнеют, но останутся. Хорошо хоть, ни мышцы, ни суставы нигде не стянуло, а то бы и второй – ограниченно здоров – не было бы. Вот чёрт, он так надеялся, что за год, ну полтора, окупит свою цену и его перепродадут. Ведь все, и у Сторрама, и в отстойнике, говорили об этом. А со второй категорией, всего в шрамах, кто и за сколько его купит? И каждая тренировка с собаками добавит ему шрамов. И о каких это ещё забавах она говорила? Похоже, и в этом Седой прав: всегда найдётся более страшное.

   Сходив в душ, переодевшись и отдав Снежке футболку для починки, Гаор сидел в курилке и мрачно курил. Ныли уставшие мышцы, зудели свежие и старые синяки и ссадины. На душе было хреново – не то слово. Остальные ещё на работе, и он сидел в одиночестве. Сейчас бы напиться, или подраться, или... да чего ни придумай, ни хрена всё равно не будет. Покуришь, пожрёшь, ну, ещё покуришь, ну... даже поговорить не с кем. "Родовые" брезгуют, а "купленные" боятся. Да на хрена ему эти "родовые", твари клеймёные, оно и видно, что отстойника не пробовали. В камере им бы спесь живо сбили. Каждый сам по себе и за себя. И только и думает, как бы кого под порку подвести. Будто от этого своё клеймо побледнеет или ошейник свалится. Так что Мажордом не в одиночку зашугал и задавил всех, это они все вместе. Сволочи. Выродки остроносые, один к одному, что в ошейниках, что без них.

   – Эй, Дамхарец, – негромко позвал его от двери женский голос. – Дай покурить.

   – Я Рыжий, – ответил он, не поворачивая головы.

   – А по мне хоть Чуней зовись, покурить прошу.

   "Поселковое" слово заставило его посмотреть на просителя, вернее, просительницу. Черноволосая и остроносая, в таком же, как у Цветика, коротком и сильно декольтированном только бордовом – цвет Орвантера или Первого Старого, сразу вспомнил Гаор – платье с белыми фартучком и наколкой, в туфлях на высоких каблуках, она смотрела на него вызывающе и насмешливо. Гаор уже знал, что женщинам сигарет не выдают, но не слышал, чтобы угощать запрещалось, и потому молча достал из нагрудного кармана пачку, вытряхнул на ладонь сигарету и протянул ей.

   Она подошла и взяла сигарету, прикурила от вмонтированной в стену возле двери зажигалки.

   – Подвинься.

   В курилке они были вдвоём, так ей что, другого места на круговой скамье нету? В другое время он бы, может, и поигрался с ней в эти игры, известные ему ещё с училища, но сейчас не под настроение.

   – Пошла ты...

   – Грубиян, – вздохнула она, садясь рядом с ним. – На кого злишься, Дамхарец? Лучше порадуйся.

   – Чему? – угрюмо поинтересовался Гаор.

   – А что жив, – она усмехнулась. – Мало тебе, что ли? Вон тебя, и бьют каждый день, и собаками травили, а ты жив. И даже Самого из-за тебя выпороли. Другой бы по потолку от радости ходил, а ты... А ты чего сбежал тогда? Тебе ж Фрегор хотел первый удар дать. Отвёл бы душу, – она снова усмехнулась. – Глядишь, Сам бы и не встал. Чего сбежал?

   События того дня Гаор помнил хорошо, и помнил, что его увёл Рарг. Удачно увёл, не дал ему на неповиновение пойти. Но ей он ответил по-другому.

   – Я не палач.

   Она глубоко затянулась и медленно выпустила дым.

   – Это пока не приказали тебе. А прикажут, и куда ты денешься?

   И Гаор невольно кивнул, соглашаясь. Да, прикажут и... всё, вот он и будет край его, за которым уже только смерть, и никакие тренировки у Рарга не спасут и не помогут.

   Она вытянула, скрестив в щиколотках, длинные красивые ноги.

   – Живи, пока жив, Дамхарец.

   И покосилась на него, проверяя впечатление. Гаор невольно усмехнулся. Ишь, как без мыла лезет. Ну, и хрен со всем, может, и впрямь...

   В дверях курилки возник Мажордом. Гаор спокойно встретил его пристальный взгляд. Он в рубашке и штанах, на ногах шлёпки, курит в отведённом для этого месте, по-поселковому не говорит. Придраться не к чему. Продолжала спокойно курить и женщина.

   – Иди, переоденься, – разжал губы Мажордом. – Ты больше не нужна.

   Она снова глубоко затянулась, выдохнула дым и спросила.

   – А кто там?

   – Он захотел Яблоньку, – ответил Мажордом.

   – Да, – кивнула женщина и встала, – её ему надолго хватит.

   Она бросила сигарету в стоявшую посередине курилки широкую и низкую бочку с водой и вышла. Мажордом посторонился, пропуская её, и шагнул вперёд, закрыв за собой дверь. Гаор насторожился.

   После того дня, когда он бился с собаками, а Мажордома пороли, они ещё ни разу не разговаривали. Сутки Мажордом отлёживался у себя в комнате, и Милок бегал по его поручениям, а потом, бледный, похудевший и осунувшийся, снова вышел на работу. Гаор видел его издали, слышал голос, отдававший распоряжения, но вот так лицом к лицу... Ну, и что теперь?

   – Ты ничего не хочешь мне сказать?

   – А что ещё я тебе должен? – ответил вопросом Гаор.

   Мажордом раздвинул бледные губы в улыбке.

   – Одни неприятности из-за тебя, Дамхарец.

   – Я Рыжий, – поправил его Гаор. – У кого неприятности? У тебя? Ну, так ты сам виноват. С собаками ты меня подставил, ты смерти моей хотел. Не так разве? Что выжил я, не твоя заслуга. – Гаор зло усмехнулся. – Ты ещё со мной не рассчитался, помни.