Текст книги "Мир Гаора (СИ)"

Автор книги: Татьяна Зубачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 91 (всего у книги 93 страниц)

   Он шёпотом поблагодарил.

   Самое удивительное, что вся эта гора разместилась, и даже в шкафах и рундуках место осталось. Как он догадался, койка-рундук в кухонном отсеке предназначалась ему, и потому он свои вещи заложил туда. В машину никто и не пытался зайти, хотя у суетившегося тут же Вьюнка – ну, без мыла пацан влез – так и горели глаза.

   Только загрузка закончилась, как появился Фрегор. И стал проверять, что и куда он заложил. Гаор угрюмо ждал неизбежных, как понимал, оплеух и прочего положенного за ошибки. Он же в лакейской службе ни уха, ни рыла не смыслит, значит, напортачил, значит, ему сейчас ввалят. И в самом деле, рассматривая содержимое шкафов и ящиков, Фрегор то и дело что-то перевешивал и перекладывал, но, к удивлению Гаора, не высказал никакого неудовольствия, а только приказал:

   – Запомни, и чтоб всегда так было.

   – Да, хозяин, – гаркнул он в ответ.

   И только потом сообразил, что его ошибки были доказательством дословного выполнения им хозяйского приказа о недопущении кого бы то ни было в машину, потому и остались безнаказанными. "Ты смотри, псих психом, а соображает", – ощутил он на миг тёплое чувство к хозяину.

   – Так, Рыжий, – Фрегор задумчиво облизнул губы и повторил: – Так...

   "Началось? – предположил Гаор, – шило зашевелилось?" Но он ошибался.

   Последовавшие приказы были вполне разумны.

   – Так, проверишь её теперь на поворотах, если надо, сам переложи, сдай на охрану и до завтра как обычно. Выезд в четыре тридцать.

   – Да, хозяин.

   Гаор привычно по пунктам повторил приказ и, как только Фрегор убежал, приступил к исполнению. Ну что ж, шило на месте, то выезд в пять, то в четыре тридцать, но хорошо, хоть накануне сказали, а не за пять долей. Так что, будем жить?

   На общий обед он, разумеется, опоздал, но на отдых перед тренировкой время осталось. Никто его не беспокоил. Проснулся он вовремя, быстро оделся, мимоходом глянув на сосредоточенно шнуровавшего кроссовки Вьюнка. А ничего малец, если бы его ещё на подстилку не ломали... но лезть в это, идти к Мажордому просить за Вьюнка... нет, только хуже сделаешь.

   – Всё, идём.

   – Ага, – выдохнул Вьюнок, пристраиваясь на своё обычное место рядом с ним.

   И тоже уже как обычно, на лестнице их догнал Милок. Бледный, заплаканный. И Гаор опять не выдержал и, покосившись на него, пробурчал:

   – Не умирай раньше смерти.

   Вьюнок восхищённо и очень тихо хихикнул, а Милок только тоскливо вздохнул.

   И тренировка прошла как обычно. С неизбежными спаррингом и тренажёрами, но никого постороннего не было, Вьюнок даже без синяков остался, а Милок... ну, тут Гаор ничего не мог сделать. Ну, если дурак сам сразу ложится и позволяет себя бить, даже не пытаясь изобразить что-то там такое. И валтузят-то его, и лупят не в полную силу, а так, балуясь, а он... ну и хрен с ним.

   Сегодня Рарг отпустил его молчаливым кивком, и Гаор понял, что Рарг знает о завтрашнем выезде. Ну да, все всегда всё знают. Предстоящая поездка не пугала, но уже и не радовала. Да, на празднике с обязательными безобразиями и паскудствами его не будет, и это хорошо, но с двадцать восьмого и до четвёртого, это же семь дней, целую неделю один на один с психом, а что его хозяин псих, и самый настоящий, Гаор твёрдо знал. И похоже, намного легче не будет. Ну так, что ты к Огню, что Огонь к тебе, а встречи не миновать.

   С этим он спустился в подвал и как всегда после тренировки сразу пошёл к Первушке. Милок, правда, сегодня добрался сам и упал только в кабинете.

   И дальше было бы как обычно, если бы не необходимость выезда в полпятого. Так что вместо отдыха он готовил выездную форму, зато на ужин попал в общую столовую, и даже сигарету смог выкурить вместе со всеми, а не сам по себе. И уже собирался в душ, когда в его отсек заглянул Голован.

   – Дамхарец, свободен?

   – Ну? – обернулся к нему Гаор.

   – Идём, поможешь мне.

   – Это в чём? – поинтересовался Гаор.

   Голован улыбнулся с чуть заметной насмешкой.

   – Не перетрудишься, не бойся, – и уже вполне серьёзно. – Ты в технике разбираешься, а электриков я не хочу беспокоить. И не переодевайся, можно и в расхожем.

   Это становилось совсем интересно. Так с ним ещё никто здесь не говорил. Именно поэтому, не из страха – а чего и кого после всего ему бояться? – а из интереса и потому, что не приказали, а попросили, Гаор и пошёл с ним.

   По внутренним переходам они прошли в северное крыло, и Гаор, вспомнив, что Орнат обитает именно в северном крыле, насторожился. Заманили, заводят? Но к его облегчению, вышли они на другом нежилом, как он вспомнил план, этаже.

   – Это галерея, – объяснил Голован, явно привычным движением включая свет. – Бывал?

   – В этой нет, – усмехнулся Гаор, с невольным интересом оглядывая висящие на стенах картины.

   К его удивлению, Голован только молча кивнул, будто и не ждал другого ответа.

   Работа оказалась и пустяковой – отошли кое-где контакты – и необычной. Некоторые картины висели в два слоя. Верхняя закрывала нижнюю и сдвигалась малозаметной, вернее, совсем незаметной для незнающего, кнопкой в левом нижнем углу. Это были портреты, как сразу понял Гаор, Ардинайлов. Разумеется, свободных, в богатых, зачастую старинных одеждах, напыщенно величественных позах, но таких же востроносых, как обитатели первой и второй спален. Голован всех изображённых знал и по ходу дела как невзначай называл их Гаору, но не имена, а кем они приходятся нынешним обитателям "Орлиного Гнезда". На одной из "внутренних" картин рядом с вальяжно расположившимся в кресле стариком – он уже попадался раньше, и Голован назвал его "Первому Старому дед" – стояла, нежно приобняв его за плечи, девочка лет двенадцати в нарядном, но не парадном платье. Лицо её привлекло Гаора. Он не сразу понял чем и постоял, разглядывая. И вдруг сообразил. Поза, лицо и глаза странно и притягательно не подходили друг другу. Уверенная ласка лежащей на плечах старика руки, смущенная детская улыбка и холодные, настороженно внимательные глаза. Голован искал нужную отвёртку в ящике с инструментами, а он стоял и рассматривал. И всё больше ощущал, что где-то он её или очень похожую на неё уже видел. И воспоминания были не очень приятные. Но почему?

   – Ну, и как тебе? – подошёл к нему Голован.

   – Что? – вздрогнул Гаор. – Ты о чём?

   – О ней, – Голован подбородком указал на портрет. – Узнал?

   – Откуда? – искренне удивился Гаор и, не удержавшись, спросил. – Кто это?

   – Тогда её Орингой звали, – негромко заговорил Голован. – Мне она бабка, по матери. И по отцу. Свободнорождённой была, дед её, рассказывали мне, любил, очень любил. А она в четырнадцать лет сбежала из дома. К летуну, ну, авиатору. Стала его подругой и сына ему родила. Мальчишку бастардом записали, а он, как ей пятнадцать исполнилось, ну, чтоб закон не нарушать, женился на ней. И она ему ещё сына родила, уже законного, правда, младшего, то ли третьим, то ли четвёртым был. Приехала за приданым, отец с братом, его ты знаешь, Первый Старый, встретили, угостили. Как положено. Она, говорят, прямо за столом заснула. А проснулась с клеймом и в ошейнике. И стала Змеюгой. Старшей над рабами. Дом вела, всех вот так, – он показал Гаору плотно сжатый кулак, – держала. Я её помню. Умная была. И злая. А иначе не выжить.

   Гаор слушал его молча, прикусив изнутри губу. Летун? Авиатор? Неужели? И когда Голован замолчал, спросил его:

   – Зачем ты это мне рассказываешь?

   – Чтоб ты знал, – Голован твёрдо, даже требовательно смотрел ему прямо в глаза. – Она же и тебе бабка.

   – Откуда ты знаешь? – глухо спросил Гаор.

   Голован усмехнулся.

   – Что? Что твой отец генерал Юрденал? Нашлось кому узнать и сказать. А что хоть раз сказано, то всеми и узнано. А зачем тебе сказал? Так мне надо знать. Ты родич мне. Могу я к тебе спиной повернуться или нет? Ну? С кем ты?

   Гаор настороженно улыбнулся.

   – А у меня выбор есть? Хозяина не выбирают.

   – Дурак, – необидно вздохнул Голован. – О подвале речь.

   Гаор пожал плечами.

   – Я в ваши игры не играю. К кому у меня счёт есть, сам сведу. А так? – и усмехнулся. – Я Устав блюду. А по Уставу подлость запрещена.

   – Хороший устав, – улыбнулся и Голован. И вдруг с живым искренним интересом спросил: – А ещё что в твоём уставе сказано?

   – Не подличай. Не предавай доверившихся тебе. Слабому помоги, наглому дай укорот.

   Гаор говорил лёгким, чуть насмешливым тоном, но с очень серьёзным, даже строгим выражением лица, и так же серьёзно слушал его Голован.

   – А главное... Выживи, но не за счёт других.

   Голован задумчиво кивнул.

   – Что ж... И где тебя этому научили?

   – В отстойнике. Перед первыми моими, – Гаор горько усмехнулся, – торгами. А что кто выжил, тот и победил, я на фронте понял. И до кишок прочувствовал.

   Голован снова кивнул и с простой необидной деловитостью сказал:

   – Давай по-быстрому закончим. А то завозились.

   Вдвоём они быстро проверили остальные механизмы, закрыли все "потайные" картины верхними, собрали инструменты и ушли.

   Огромный дворец уже спал, во всяком случае в рабских спальнях горел синий ночной свет. Как только они вошли в подвал, Гаор попрощался кивком с Голованом и побежал к себе. На душ и сон ему оставалось меньше четырёх периодов, а голова нужна свежая. Увиденное и услышанное требовало осмысления. Слишком многое становилось понятным и одновременно запутывалось. Но это всё потом, после возвращения.

* * *

   Спокойная тишина академического кабинета. Полки с книгами по всем стенам от пола до потолка. У окна искусно подобранные горшки и вазоны с комнатными растениями, не заслоняющие света, но приятно оживляющие атмосферу. Письменный двухтумбовый старинный стол, ещё более старинный стол-пюпитр для работы с картами и совсем старинный пюпитр для чтения свитков. Удобный диван и два таких же кресла, обтянутые благородно потёртой, но не обветшавшей кожей, и маленький восьмиугольный столик – всё для отдыха и беседы. И камин – неизменная принадлежность «гнезда», не имеющего права или средств на отдельный зал для родового огня. На камине ряд фотографий и несколько рисованных портретов в простых строгих рамках.

   – Я прочитал вашу подборку, молодой человек. Назвать это полноценной работой, конечно, нельзя, но...

   – Но у меня и не было такой цели, профессор. Это именно, вы правы, подборка документов новейшего времени в элементарном хронологическом порядке.

   – Но вы использовали не все документы.

   – Только те, что в открытом доступе, профессор.

   – Разумно, – кивнул Варн Арм, разглядывая сидящего напротив Туала. – Жаль, что вы оставили науку ради журналистики. Я помню ваши студенческие работы.

   Туал улыбнулся.

   – Спасибо, профессор. Я тоже помню. Ваша школа незабываема. Особенно тактичность и деликатность критики.

   Оба рассмеялись, вспомнив, как исписанные листы летели к двери под возмущённый рык профессора: "Компиляция?! Вон!"

   – И всё-таки...

   – Да, профессор, я понимаю. Для научной работы слишком эмоционально, а для газеты слишком сухо. Но... мне пришлось воздержаться от любых комментариев, чтобы не подвести газету.

   – Логично и разумно, – кивнул Варн. – К тому же сами документы весьма красноречивы. И хотя вы взяли только последние шесть веков, тенденция прослеживается.

   Туал кивнул.

   – Собственно именно для этого я старался. Как мы дошли до сегодняшнего состояния и где окажемся, если будем идти в том же направлении.

   Варн вздохнул.

   – Вы не первый задумавшийся об этом.

   – Знаю, профессор. Но не хочу оказаться последним. Назревает война.

   – Но до неё ничего измениться не успеет. А после войны...

   – А после неё, профессор, будет уже поздно думать. Послевоенные соображения должны возникать до войны или, в крайнем случае, во время войны, а те, что возникают после, называются уже предвоенными.

   – Вы его помните? – удивился Варн. – И даже почти дословно.

   – Во-первых, я с ним согласен. А во-вторых, грешно забывать учителей.

   Имени опального, исчезнувшего – вышел из дома, в университет не пришёл, домой не вернулся, тела ни в одном морге не нашли, полиция искать отказалась – учёного, коллеги и учителя, оба не назвали, не столько из опасения подслушки, сколько по привычке не произносить вслух того, что может оказаться опасным.

   – И если не успеем, – кивнул Варн, – то после неё думать об этом будет просто некому.

   – И похоже, – подхватил Туал, – это поняли не только мы. Или начинают понимать.

   – Не обольщайтесь. Принятые решения могут только усугубить проблему.

   – Профессор, любое решение любой проблемы изменяет всю сетку и усугубляет другие узлы.

   – Реальность как сеть...– Варн улыбнулся. – Что ж, я согласен, в этом контексте теория сети вполне оптимальна. И учтите, при недостатке информации вероятность верного решения очень мала.

   – Да, профессор, разумеется, именно так. Но отказ от решения более губителен. А полной информации у нас нет и, боюсь, уже не будет. Наше прошлое настолько обрывочно и фрагментарно, что настоящее непонятно, а будущее непредсказуемо.

   – Не прошлое, – строго поправил Варн. – Прошлое как раз неизменно, а обрывочны и фрагментарны наши знания о нём.

   – И, – Туал даже подался вперёд, – как вы думаете, профессор, насколько велики шансы когда-нибудь восполнить пробелы?

   Варн невесело рассмеялся.

   – Верите в подвалы Дома-на-Холме, где хранится всё? Уверяю вас, и они знают не всё. Далеко не всё. Да, есть закрытые хранилища, тайные хранилища и забытые хранилища. Но и там только обрывки, бессвязные фрагменты. Сколько было династий?

   Туал немедленно ощутил себя на экзамене и даже сел навытяжку.

   – Три династии Тёмных Веков, пять династий Великого Пути, "короткие" династии Огненного Очищения, двенадцать династий Великой Империи...

   – Стоп, – Варн выставил ладонь останавливающим жестом. – Вы думаете, что на все Тёмные века пришлось только три династии?

   – Да, – Туал мотнул головой, стряхивая наваждение. – Тем более что от того времени сохранились только легенды победителей.

   – Вот именно. Три династии победителей, с полным отсутствием какой-либо информации о переходах от одной династии к другой. О побеждённых мы ничего не знаем. А что мы знаем о Великом Пути? Пять династий на сто семей. Имена династий не совпадают с именами семей.

   – А сами имена нам непонятны, – сразу подхватил Туал. – Да, как вы думаете, профессор, когда у дуггуров сменился язык?

   Варн хмыкнул с грустной насмешкой.

   – С равной вероятностью правы предположения, что сменились имена и названия, а язык остался прежним.

   – Есть и такая гипотеза? – удивился Туал.

   – И много других, – кивнул Варн. – И все они непроверяемы и недоказуемы в силу отсутствия источников...

   – Которые старательно уничтожались, – закончил фразу Туал. – Каждая новая династия начинала с того, что уничтожала документы предыдущей.

   – Историю пишут победители, – повторил Варн. – Но вернёмся к вашей работе.

   Дверь кабинета внезапно распахнулась.

   – Дедушка... Ой!

   Влетевшая первой в кабинет девочка в форме Академической женской гимназии остановилась и, смущённо-кокетливо улыбнувшись, присела в правильном церемонном реверансе. Вошедший следом мальчик в форме Университетского пансиона вежливо склонил голову, приветствуя гостя, а в дверях стоял и улыбался юноша в мундире Политехнической Академии. Дети Кервина – догадался Туал. Ну, конечно, завтра начинаются новогодние каникулы. Варн строго посмотрел на внуков и улыбнулся им.

   – Надеюсь, всё благополучно.

   Это не было вопросом, но все трое дружно закивали.

   – Тогда идите к бабушке. Всё расскажете потом.

   Дружные кивки, ещё один реверанс и лёгкий полупоклон, и дверь закрылась.

   Туал посмотрел на профессора и медленно, как будто что-то преодолевая, сказал:

   – В университете появился новый... очень радикально настроенный...

   – Я слышал о нём, – кивнул Варн. – Но это на нашем, историко-философском. А Политех не трогают. Им нужны технари. Там и лёгкую фронду допускают.

   – Гуманитариев всегда давили, – согласился Туал. – Я только готовился поступать, когда отец меня предупредил.

   – Ну что вы, – усмехнулся Варн. – Это давняя традиция нашего факультета. Меня об этом предупреждал ещё мой дед. Антимонархический или монархический – неважно – но всегда противоправительственный кружок. Каждые два-три года его раскрывают, участников ловят и карают, а руководитель набирает из первокурсников новый состав. Да, о новом... м-м-м... идеологе я слышал. Говорят, был обычным рядовым участником. Потом как раз во время очередного разгрома уехал к родичам на неделю, и вернулся таким радикалом!

   – Жалко доверившихся, – тихо сказал Туал.

   Варн молча кивнул.

   – И опять, – так же тихо продолжил Туал. – Ведь все знают и молчат.

   – Все хотят жить, – сухо ответил Варн. – Вспомните "Поучения".

   – Да, я помню. "Когда зло всевидяще, стань тенью, и зло не заметит тебя". Но оно настолько всевидяще?

   – Вопрос интересный, но не советую проверять на практике. Помните? Тьма лежит под тобой ничком, тьма сидит на тебе верхом, тьма качается над тобой полосатою кисеёй.

   Туал сразу понимающе подхватил:

   – Погляди в кромешную тьму. Не раздвинешь её плечом, не разрубишь её мечом. Чтобы справиться с липкой тьмой, извивайся, ползи змеёй. Всё терпение собери. Нету Солнца – в себя смотри. Хватит света в душе твоей, не ослепнешь среди теней.

   – И что же вы замолчали? – Варн смотрел на Туала с лёгкой грустной улыбкой. – Забыли?

   – Нет, – тряхнул головой Туал. – Конечно, помню. Близок сводчатый край небес, близок каменный мёртвый лес. Там конец твоего пути. Ты поклялся его пройти. Силу всю испытай его, слова страшного своего. – Туал перевёл дыхание и улыбнулся. – Хорошо писали древние. Профессор, как вы думаете, сколько веков этим строкам?

   – Большинство исследователей относят исходный текст к Тёмным векам. В первый раз его запретила вторая династия Великого Пути.

   – Да, и примерно каждые двести-триста лет запрещение повторяли, а разрешение ни разу не зафиксировано.

   Варн укоризненно покачал головой.

   – Вы так до сих пор и не поняли? Разрешение – это отмена запрета. Отмена запрета – унижение власти, ущерб её авторитету. Просто тихо и негласно за нарушение начинают карать намного мягче, или как бы не замечают, или выпускают дополнительные указы, как бы меняющие частности, а на самом деле прекращающие действия запрета.

   – Так вы думаете...– встрепенулся Туал.

   – Ещё слишком неопределённо, чтобы думать, – строго сказал Варн. – Тем более, что мы живём в обществе не законов, а инструкций "только для служебного использования". Вот когда они перейдут в статус открытых источников, тогда, я надеюсь, вы сможете продолжить свою работу.

   – Я понял, профессор. А вот закон о бастардах. Разве это не отмена... законов Крови?

   – Упорядочение и систематизация, – усмехнулся Варн, – излюбленная терминология нынешних... законотворцев. Да, это многое меняет, но обратите внимание, ни слова об отмене или прекращении действия прежних законов.

   – Но это...

   – Да, это позволяет в любой момент вернуться к прежней системе.

   – Именно поэтому...– медленно сказал Туал, мягким наклоном головы, указывая на дверь кабинета.

   – Не только, – понял его Варн. – Пока существует Амрокс, они, – он повторил жест Туала, – они будут Армами.

   – Да, – согласился Туал. – Слухи, конечно, слухами, но и открытая информация... достаточно красноречива.

   – Слухи, – усмехнулся Варн, – это, как правило, не подтверждённая официально информация. И зачастую, это более достоверный источник.

   Туал с улыбкой кивнул.

   – Но учёному пользоваться слухами неприлично, а журналисту... вполне.

   – Я не настолько знаю журналистскую среду, – извиняющимся тоном сказал Варн, – но позволю себе напомнить вам, – тон его стал подчёркнуто "академичным" и Туал сразу принял позу не равного собеседника, а внимающего студента, – что любой источник надлежит рассматривать в комплексе и контексте изучаемой эпохи. Так что вернёмся к вашей работе.

   Они ещё немного поговорили об источниках и вариантах их интерпретации, и Туал стал прощаться.

   Конечно, хотелось бы поговорить с Линком, но ещё десять долей – и он опоздает на поезд, а такси с ожиданием – слишком дорогое удовольствие.

   Зимой темнеет рано, и до станции идти четыре метки через лес, но Туал давно отучил себя бояться того, чего невозможно избежать. Да, разумеется, бесстрашие и безрассудство не только не синонимы, но где-то антонимы, но и страху нельзя давать над собой власти. Власть... власть и подчинение... Одно без другого не существует, но где граница? Нет, не между ними, а...

   Туал поймал себя на бесконечном повторении этого "но" и улыбнулся. Детская привычка сразу выдвигать если не возражение, то сомнение. Да, но... Да, надо следить за собой, но править текст будем на бумаге. О чём думал? А! Власть и подчинение, их границы.

   Общая граница... Так где мы перестаём подчиняться, а они теряют власть над нами? И формы, да, формы власти и формы подчинения. Как они связаны с границами? Хозяйская власть и рабская покорность... Отцовская власть и сыновняя... покорность? Нет, здесь нужно другое слово. Покорность... подчинение внешнее, лукавое, прикрывающее совсем другие мысли и чувства, недаром фольклорное определение раба – лукавый раб. Рабское лукавство – не обман и не мошенничество. Униженно кланяться, целовать, стоя на коленях, избившую тебя руку, говорить льстивые слова и тут же, едва повернётся спиной, всадить нож. "Рабы, сверху донизу – все рабы". Сказавший это заплатил за свои слова жизнью. И именем. Сколько безымянных афоризмов, древних и вечно злободневных фраз хранится в памяти? Да, память... Личная память человека – это его неотъемлемая не собственность, сущность, он сам. Память народа – сущность народа. То, что отличает его от других. Историки – хранители памяти? И да, и нет... Две памяти. Официальная и народная. Книги и статьи против легенд и преданий. Индивидуальные, семейные, родовые рассказы, байки, анекдоты, спрессовываясь и фильтруясь, остаются сказками, притчами, пословицами, эпосом. И где правда? Посередине? Да, никогда. Их взаимодействие более сложное... Противостояние и взаимодействие... Или война? Война не вовне, а внутри. Опять власть и подчинение. Властители и население. Да, война. А на войне... Недооценка противника опаснее переоценки собственных сил. Давно сказано и тоже не устарело. И пожалуй, не устареет, пока будут воевать.

   Туал шёл быстро, не замечая ни поскрипывающего снега под ногами, ни колючих звёзд и белого диска луны в чёрном небе над головой, ни деревьев по сторонам, ни даже идущего где-то в десяти шагах позади такого же одинокого путника.

* * *

   Серый искрящийся от инея бетон шоссе, белые, покрытые снегом земля и деревья вокруг... машина шла легко, послушно отзываясь на его малейшие движения. Но до чего ж хороша машина! Врубить бы сейчас полную, чтоб полететь... но велено прибыть к двенадцати тридцати, а значит, ни опоздать, ни опередить график нельзя. Он не один, чтоб гнать или стоять по своему желанию. Хотя особо ему хозяин не мешал. Маршрут задавал с утра, с чётким указанием, где и во сколько быть, с собой не таскал, оставляя в машине возиться по хозяйству, так что – Гаор мысленно усмехнулся – пришлось переквалифицироваться из телохранителя в денщика. Хотя тоже оказалось... не особо тяжело. Приготовить, подать, убрать, поесть самому... – всё в этой машине без проблем. Блиндаж на колёсах и со всем комфортом. Шило в хозяйской заднице если и шевелилось, то его не задевало. Так что? Жизнь прекрасна? Для рабской – терпима. И сегодня уже какое? Гаор скосил глаза на панель, где мигало маленькое табло часов-календаря. Да, уже тридцатое.

   – Рыжий, – капризно позвала его мембрана.

   "Кажется, накликал", – вздохнул Гаор и ответил, не поворачивая головы:

   – Да, хозяин.

   – Второй поворот налево и присмотри там, где обедать.

   – Да, хозяин, второй поворот налево и место для обеда, – спокойно ответил Гаор.

   Ну что ж, тоже не самое плохое и уж совсем не страшное.

   Мелькнул на обочине указатель. Дамхар. Проверяя себя, Гаор посмотрел на лежащую на колене карту. Да, Дамхар. Странно, та же белая равнина, затянутое белёсой плёнкой небо, а... а внутри как потеплело. "Неужели, – Гаор усмехнулся, – неужели ему Дамхар стал Родиной?" Хотя... если человеку сто раз сказать, что он свинья, на сто первый раз он хрюкнет, а ему почти год твердили, что он дамхарец, так что всё логично. Первый поворот есть, теперь до второго... интересно, бывал он здесь тогда? Да нет, вроде, это другой сектор. И... и вообще не вспоминай, не рви сердце памятью как ездил здесь, сам определяя маршрут. Что было, забудь, как не было. А вот и второй поворот. И, пожалуй, вон та рощица подойдёт.

   Из салона вышел и сел в соседнее кресло Фрегор, с интересом огляделся.

   – Правильно, Рыжий, вон туда сверни. По целине пройдёт?

   – Да, хозяин, – ответил сразу и на указание и на вопрос Гаор, выворачивая руль.

   У трёх раскидистых, опушенных свежим снегом деревьев он остановил машину.

   – Я пойду разомнусь, а ты приготовь там, что сам придумаешь, – распорядился Фрегор, вылезая из машины.

   – Да, хозяин, – сказал ему в спину Гаор, глуша мотор.

   Третий день он не только шофёр и уж совсем не телохранитель, а прислуга за всё. Но... но он даже рад этому. Потому что готовить, убирать и прочее легче, да и приятнее, чем из-за хозяйского плеча наблюдать за очередными паскудствами и безобразиями. Хватит с него тайн и секретов рабского и прочих ведомств.

   А готовить из концентратов и замороженных полуфабрикатов оказалось несложно. Во всяком случае, не сложнее остального. Тем более что на всех пакетах весьма внятные и толковые инструкции, а в пакеты с полуфабрикатами вложены такие же, только рукописные. Варить или жарить, сколько долей и на каком нагреве. Интересно, кто это позаботился так о нём? Надо будет по возвращении поговорить на хозяйской кухне, поблагодарить, хотя нет, сначала обиняком вызнать, а то подставишь хорошего человека ненароком. А узнать... да через Голована. Похоже, мужик стоящий, не паскудник, как Мажордом и его отродье. А что он сам родичем Ардинайлов оказался... интересно, конечно, Сержант ему о своей матери ни разу, ни словом, ни намёком... Не хотел говорить? Или не знал о её судьбе? Да что теперь в том? Теперь ему с Сержантом только у Огня встретиться. Если Огонь ему позволит у черты задержаться, не отправит сразу в Коцит, ледяное поле палачей и предателей. Говорят, мёртвые от Огня видят и знают наперёд судьбу оставшихся. Так что, вполне возможно, что Сержант знал о его будущем, потому и не захотел с ним говорить тогда, стоял и смотрел молча, серый, призрачный, как столб пепла...

   Под эти мысли и раздумья Гаор поджарил два бифштекса с картошкой и луком, сварил кофе и грибной суп-пюре с шампиньонами для хозяина, открыл ему же баночку с острой рыбой на закуску и нарезал хорошего белого хлеба. А себе приготовил солдатского горохового супа, каши, чая и чёрного хлеба. Теперь быстро сменить шофёрско-поварскую форму на лакейскую и накрыть на стол в салоне. А вина себе хозяин сам достанет, если захочет.

   Как правило, он успевал к приходу хозяина. И сегодня, только-только всё расставил и разложил, как Фрегор ввалился в салон через заднюю дверь, небрежно стряхивая с куртки и ботинок свежий ослепительно белый и пахнущий морозом снег.

   – Отличная погода, Рыжий! – радостно провозгласил он. – Уже готово? Тоже отлично.

   Прислуживать за столом Гаору почти не приходилось. Его манера сразу всё выставлять и стоять наготове в лакейской форме Фрегора вполне устраивала, тот даже зачастую сразу отправлял его в кухонный отсек. И сегодня, окинув быстрым взглядом накрытый стол и не найдя упущений, кивнул:

   – Ступай, Рыжий, потом уберёшь.

   – Да, хозяин, – с готовностью отозвался Гаор и исчез в кухонном отсеке.

   В прошлый раз он выложил не те вилки и схлопотал по физиономии. Не очень больно, но достаточно обидно. Да и самому жрать охота. И шило в хозяйской заднице всегда наготове. Иди знай, завалится псих отдыхать и даст отдохнуть и ему или сразу погонит дальше. Сиди тогда голодным до следующей остановки.

   Как Гаор догадывался, хозяин был к его лакейской работе весьма снисходителен, и каково приходится Третьяку с Драбантом, он теперь гораздо лучше представлял и вполне искренне сочувствовал парням. "А ведь это ещё Фрегор не напивается, чувствует себя на работе, – подумал Гаор, быстро хлебая свой суп, – а то совсем бы солоно пришлось". Он и трезвый-то псих-психом, а пьяный... видали, знаем.

   Поев, Гаор скинул выданную ему разовую посуду в ящик для мусора, убрал на кухонном столе, подготовил таз с водой для мытья и прислушался. Ага, вроде доедает, сейчас позовёт. И только успел подумать, как донеслось:

   – Рыжий!

   – Да, хозяин, – вошёл он в хозяйскую половину салона.

   – Убирай, и через тридцать долей тронемся. Можешь прогуляться.

   – Да, хозяин. Спасибо, хозяин, – ответил Гаор, убирая со стола.

   Прогуляться, конечно, это хорошо и спасибо, но ему ещё мыть и расставлять посуду, и переодеться из лакейского в шофёрское, и... и сколько ни есть, всё его!

   Наведя полный порядок в кухонном отсеке, он переоделся, прошёл в кабину и через переднюю шофёрскую дверцу вышел в белый холодный мир, вдохнул обжёгший лицо и грудь морозный воздух. Далеко отходить от машины он, разумеется, не рискнул, но хоть на пару шагов можно, и, утопая по щиколотку в холодящем ноги через тонкие ботинки снегу, немного потянулся и чуть-чуть, опасаясь резким движением порвать мышцу, размялся. Вокруг было тихо и пусто. Когда-то, давным-давно, ещё в училище он читал книгу с таким названием: "Белое безмолвие". Сама книга почти сразу забылась, а название помнилось долго. Мир был холоден и отчуждённо равнодушен к нему. "Чужой я теперь здесь", – подумал Гаор. А ведь Дамхар уже принял его, поверил ему... "Не предавай доверившихся тебе". Прости, Седой, если сможешь...

   Гаор тряхнул головой и вернулся в машину, аккуратно оббив с ботинок снег, сел за руль.

   – Готов? – занял своё место Фрегор. И не дожидаясь ответа. – Вперёд по маршруту.

   – Да, хозяин, вперёд по маршруту, – ответил Гаор, мягко, без ненужных рывков и раскачиваний трогаясь с места.

   Обычная работа и... и неужели вся поездка так пройдёт? В привычной работе, в мелких и, в общем-то, по делу – ведь в денщиках ему быть не приходилось – придирках, а потом опять в Аргат, в "Орлиное Гнездо" и ведь как ни крути, ему надо считать "Орлиное Гнездо" домом, не продадут его, уже ясно. "Ты мой и всегда будешь моим". И ведь так и будет. А значит, приспосабливайся, если хочешь выжить. А зачем выживать? Ради Вьюнка? Или чтоб выждать и вмазать Мажордому за все его подлости и паскудства? А договорится хозяин с дядюшкой, помирится и подарит тебя ему, и что тогда? Ведь за тебя децимой вся спальня ответит. Да и не тебе, палачу и подстилке, трепыхаться, это другим ты можешь врать, а не себе. И ощущая, что опять слишком близко подошёл к краю, за которым уже не серая пустота, а холодная слепящая и обжигающая своим холодом белизна, заставил себя думать о другом.