Текст книги "Мир Гаора (СИ)"

Автор книги: Татьяна Зубачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 93 страниц)

   – Это чего ж, – заволновался Плешак, – навовсе его со склада снимают?

   – У тебя теперь Салага будет.

   Старший принял переданную ему миску с кашей и разговор прекратился.

   Но возобновился после ужина. Впервые на общей памяти отлупцевали мастера, а что Рыжий мастер по технике было всеми признано, за то, что учит подсобника. Махотку заставили повторить всё, что наговорил Рыжий, Гаор поправил перевранное и объяснил непонятное, и все пришли к выводу, что энтот голозадый точно псих. Ничего такого опасного Рыжий не говорил. Вот если бы он... начавшего тираду Клювача, выделявшегося длинным и будто свёрнутым книзу носом, прервали дружным в несколько голосов цыканьем. Так что Гаор не смог услышать, какое знание считают голозадые опасным. Но зарубку в памяти сделал.

   – А вот я на заводе работал, – начал Салага, – так там у нас был, он всех учил. Сам мастер, так к нему нарочно подсобников ставили, чтоб выучил. Он всё мог, с ним даже энтот, – Салага с натугой выговорил, – конструктор-экспериментатор со всем уважением говорил, как скажи со свободным.

   – Прирождённый? – скрывая волнение, спросил Гаор.

   – Не, – мотнул головой Салага, – обращённый, три луча в круге.

   – И давно ты его видел?

   – Нуу, я уж, – Салага оттопырил губы, припоминая, – я совсем мальцом был, только из посёлка, сейчас-то двое торгов уже прошёл. А он уж седой совсем тогда был, даже звался так, – и вздохнул, – сейчас в Ирий-саду небось.

   – Нет, – покачал головой Гаор, – я с ним на торгах в одной камере был.

   Несколькими вопросами уточнили, что и впрямь говорят об одном и том же человеке, и Салага обрадовался.

   – Вот здорово! А куды его с торгов не знашь?

   Гаор покачал головой.

   – Знаю только, что он с бригадой своей ушёл, и что за пятьдесят тысяч их купили.

   – Ну, тады ишшо поживёт, – согласились слушавшие их, – таки деньжищи скоро не отработать.

   Потом у Салаги стали выяснять, кого ещё он где встречал, может знакомцы или родичи, али земели найдутся, А Гаор пошёл к Матуне искать чем писать и на чём писать. Удивительно, но ему повезло. Он нашёл небольшой полурулон светлых почти белых бумажных обоев – один край, правда, был сильно мятый, но его можно срезать – и россыпь полувысохших фломастеров. К сожалению, не водяных, а на спирту, так что размочить не удастся. Ну да на первое время ему хватит, а там ещё чего-нибудь придумает.

   – Ты чего это задумал, Рыжий? – спросила наблюдавшая за его поисками Матуня.

   – Махотку учить буду, Матуня. Чтоб вслепую не тыкался, – весело ответил Гаор.

   – Дело, конечно, – кивнула Матуня. – Только ты всё это перед отбоем ко мне обратно занеси и положи где подальше, чтоб не на виду, а ты бы знал.

   И, видя его изумление, засмеялась.

   – Ты чо, Рыжий, думашь один псих такой? А ежели по тумбочкам шмонать начнут, а у тебя там неположенное? А? Мы почему, пока вы работаете, тумбочки ваши проверяем? А чтоб не залетели вы по-глупому. Мастак, знашь, сколь прятал своё, пока ему не разрешили при себе держать? То-то.

   Гаор медленно кивнул. Да, об этом он не думал, дурак, открыл бы тыл и матерей подставил.

   – И часто шмонают, Матуня?

   Матуня вздохнула.

   – Не угадаешь, когда им приспичит. У тебя-то порядок пока.

   – А вот пачка пустая у меня лежит, ничего?

   – Её хозяин тебе при всех подарил, ничего не сказали.

   Гаор поблагодарил Матуню и пошёл в спальню мастерить тетрадь и прописи для Махотки.

   А когда уже прокричали отбой, и погасили свет, в темноте кто-то, вроде Юрила, сказал.

   – Ты, Рыжий, всё-таки поаккуратнее, не при всех учи, и не в полный голос.

   – Да, – согласился ещё кто-то, – не любят они, чтоб мы знали чего.

   – А Махотке чаще по шее отвешивай, ну будто злобишься, тады не прицепятся, – посоветовали с другого конца спальни.

   И Гаор не выдержал. Фраза эта возникла у него ещё днем, когда он перекатывался под пинающими его ботинками и слышал истошный крик: "Не смей учить!" – но не хотел он добивать Ворона. А сейчас...

   – Ворон, – позвал он, – спишь?

   – Нет, – почти сразу откликнулся Ворон.

   – Так кто Крейма-Просветителя убил? Дикари неблагодарные, которых он грамоте учил и просвещал, или это всё-таки кто другой был? Сомнения у меня, понимаешь, возникли, ба-альшие сомнения.

   – Замолчи, – испуганно ответил Ворон. – Замолчи!

   – Крейм-Просветитель? – немедленно переспросил чей-то бас, – а это кто?

   Гаор уже открыл рот, но его неожиданно опередил Асил.

   – Это Кремень-Светоч, у нас о нём по сю пору песни поют.

   Гаор медленно поднёс ко рту кулак и заткнул им сам себе рот, чтобы не ляпнуть чего неподходящего. И тут, тоже неожиданно, откликнулся снизу Полоша.

   – И у нас сказывают, как Кремень-Светоч по земле ходил и людей учил, а убили его змеи огненные, он их от посёлков на себя отманил и в болото завёл. Сам сгинул, а людей спас.

   Огненные змеи, выжигающие посёлки... на себя отвёл... нет, ему этого и записывать не надо, и так намертво впечаталось. Кремень-Светоч, первое слово похоже на Крейм, а второго он совсем не понял, чёрт, он теперь же не с Плешаком, у кого спросить, чтоб не нарваться?

   – Спите, мужики, – негромко сказал Старший, – всё завтра.

   Гаор вытянулся на спине, устало бросив руки вдоль тела. Всё завтра? Да. Знают Асил, Полоша... у них и спросит. Крейм-Просветитель – Кремень-Светоч против огненных змей. Убить и свалить на саму жертву. Знакомый почерк. Двести лет прошло, и ничего не изменилось, но... но значит, и срока давности нет. Ни у убийства, ни у подлости. Завтра он начнёт четвёртый лист.

   Знать бы, где упасть, так соломки бы подстелил. А если и знаешь, да соломки нет?

   Работая в гараже, бегая по разным поручениям – и оттуда его дёргают – в залы, на склады, ещё куда-то, Гаору теперь часто приходилось сталкиваться с внешней охраной. То его остановили и стали выяснять, где он служил и за что попал в рабы, то прицепились, какого он года выпуска из общевойскового и где именно был на Валсе. Хорошо, хоть без битья обходилось. Но самое неприятное, что во внешней охране была та сволочь-спецура. Не уволили его, на что в глубине души Гаор сильно надеялся, так что... А тут, Гархем потребовал везти его в город, и как раз сволочуга выпускала и впускала их машину. Гаор был за рулём, рядом сидел Гархем, гадина даже откозыряла и каблуками щёлкнула, но он видел, каким внимательно холодным, в самом деле змеиным взглядом, окатили его из-под козырька форменной фуражки с эмблемой Сторрама вместо кокарды. Так что... Как он слышал от Туала? "Мужайтесь, худшее впереди". Туал сопровождал этой фразой каждое извещение о штрафе. Хорошо сказано. Главное – правильно.

   Но думать всё время об этой сволочи Гаор не мог и не хотел. Надо жить. И радоваться, что живой, здоровый, что можешь выкурить лишнюю сигарету – он теперь получал не меньше красной и синей фишки в неделю, что неделя обошлась без "горячих" и даже "по мягкому" ни разу не огрёб, что от синяков давно не осталось и следа, что из приоткрытой двери вещевой тебя, именно тебя окликает ласковый женский голос, что есть сестрёнка, и именно к тебе подходит Губоня узнать, не против ли ты, что он с Кисой сговаривается, а то она всё на тебя, Рыжий, ссылается, мол ежели брат позволит, то пускай, и ты с нарочитой строгостью под общий дружеский хохот говоришь, что ежели обидишь сестрёнку, то враз всё оторвёшь и губы в ниточку вытянешь. А Махотка уже все буквы выучил и слова разбирает, и нос дерёт, что ему разрешили не просто подержать, а и подкрутить кое-что в машине. И сделана давно задуманная штука.

   Ему всё-таки удалось найти у Матуни сломанный механический карандаш и починить его. Помучились они с Мастаком, как следует, думал, не получится ни хрена, прикидывал уже, где ему в гараже стырить ручку и как протащить её через обыск, но... хорошо, что не пришлось. И он разрезал ту подаренную Сторрамом коробку, одну из больших картонок с обратной белой стороны расчертил на клетки, из другой и боковинок вырезал кружки, и получились совсем как настоящие шашки. Сначала он играл с Вороном, а остальные болели, держали на победителя и учились вприглядку. А потом и сами заиграли. Правда, всё шашечное хозяйство теперь держали у Матуни. Её полки не шмонают. Да и не он один, многие хранили у Матуни то, что могло и не понравиться надзирателям.

   Иногда Гаору становилось страшно, настолько у него всё хорошо сейчас, но тревожиться впустую он не хотел. Когда припрёт, тогда и трепыхнёмся. Пока тебя жареный петух не клюнул, живи и жизни радуйся.

   Темнело теперь поздно, и на выходных до ужина свет во дворе не включали, что позволяло бегать и гулять по всему двору, кроме, понятное дело, фасадного. И тепло совсем, многие гуляли, как и работали, в одних комбезах на голое тело или даже в рубашках и штанах.

   И Гаор вышел на двор в рубашке и штанах, без белья, сбросив его сразу, как снял после работы, в ящик для грязного. К его разминкам и отжиманиям, а он всё продолжал их делать, давно привыкли, и то, что он вместо ловиток на трубе своей крутится, ни вопросов, ни тем более осуждения не вызывало. Махотка, который теперь за ним хвостом и после работы ходил, даже с девками теперь меньше валялся – некогда ему стало – и сюда за ним припёрся.

   – А энтому научишь?

   – Давай, – согласился Гаор.

   Вреда не будет, а насчет пользы... посмотрим. Силы у Махотки хватало, и подтягивания у него пошли. И тут... что-то, то ли шум на большом дворе изменился, то ли сердце у него ёкнуло, но он бросил Махотку висящим на вытянутых руках и побежал туда. Махотка немедленно спрыгнул и припустился следом.

   На большом дворе все стояли и смотрели куда-то в сторону ограды. Было ещё совсем светло. Он влетел в толпу и стал пробиваться вперёд, ещё не зная, что там, но тревожась всё сильней и сильней.

   – Рыжий, не психуй, Рыжий, – кто-то попытался придержать его за плечо.

   Он одним движением освободился, продолжая пробиваться, ввинчиваться в толпу.

   Пробился. И увидел.

   Свободное открытое пространство основного пандуса, и внизу, ближе к воротам, стоят пятеро из внешней охраны. Трое без оружия, видно, сменились, а двое с автоматами. И среди них та самая сволочь, спецура. Стоит чуть впереди, поигрывает дубинкой. Она-то у него откуда? А вон ещё надзиратель с ними, без дубинки, значит, у него взял, зачем? Что задумал, гад? А к ним идёт, медленно неуверенно девчонка в оранжевом комбинезоне и с повязанным вокруг пучка волос на макушке красно-розовым лоскутком. Киса?!

   Гаор рванулся вперёд. Но жёсткая ладонь Матери пригвоздила его к земле, стряхнуть её руку он не посмел. С другой стороны от него стал Старший, а сзади засопел Асил.

   – Не психуй, Рыжий, – жёстко сказала Мать. – Завсегда охрана с девками балуется. Не убудет от неё.

   – Стой, как стоишь, – тихо сказал Старший. – Сам залетишь и всех подставишь.

   – Там же... – выдохнул Гаор.

   – Не слепые, видим. Стоять!

   Широченные ладони Асила сзади легли ему на плечи, мягко, но властно потянули назад, в толпу. Пружиня, напрягаясь всем телом, Гаор пытался противиться этой силе.

   – Путь стоит, – сказала Мать, – лишний шум будет. Только вперёд его не пускай.

   Нажим немного ослабел. Гаор стоял теперь со всеми в напряжённом ожидании.

   Вот Киса подошла, остановилась в трёх шагах. Зачем? Сволочь взмахом дубинки приказывает ей раздеться. Что, при всех насиловать будут?! Сволочь, шлюх городских ему мало?! И тут он с ужасом понял, что задумала сволочуга и зачем дубинка, и что означают эти жесты охранников. Спорят. На спор дубинкой зашибить. Огонь-Вседержатель, лишь бы не по хребту. Тогда, на гауптвахте, тоже охрана спорила, кто с одного раза штрафника в беспамятство уложит. Лишь это, не дура же, Киса, крикнуть ей, чтобы сразу падала? Нет... Нет! Не-е-ет!

   Но он уже видел, что не об этом спор. Что Киса послушно вылезла из комбеза и ботинок и встала перед ними, и эта сволочь по-прежнему без слов, только взмахами дубинки заставила Кису встать перед ними согнувшись на прямых ногах и касаясь вытянутыми руками земли. "Столик". И сволочь заходит сбоку, так, чтобы видели, и спорщики, и столпившиеся наверху рабы, он и на них играет, заносит над головой дубинку как топор и с коротким горловым выдохом бьёт по ослепительно-белой девичьей спине.

   Вскрикнула ли, падая, Киса, Гаор не услышал, не понял. Какая сила смогла вырвать его из хватки Асила и швырнуть вниз по пандусу к лежавшему на сером бетоне в немыслимом страшном изломе телу, сразу ставшему маленьким и по-мёртвому жалким.

   С ходу упав на колени, Гаор схватил Кису за плечи. Жива?! Сволочь, позвоночник сломал, нет...?

   – Киса, где больно, Киса?

   Киса медленно открыла зелёные, тускнеющие, словно выцветающие глаза.

   – Рыжий, мне не больно, Рыжий, я боюсь...

   Подтягивая её к себе, пытаясь приподнять, Гаор не так видел, как ощущал, что от пояса Киса уже мертва. Сволочь, её за что?! Он поднял голову и увидел ненавистное улыбающееся лицо.

   – Вот так, – бросил тот через плечо остальным, – гоните деньги. Я ж обещал одним ударом. А это никак фронтовик прибежал. Вот и отлично. Спорим, мне одной пули на две головы хватит? Ну, на недельную, кто рисковый?

   Не отводя от него глаз, Гаор подтянул Кису, положив её голову себе на плечо, затылком к поднимающемуся стволу. "Одной пулей? Хрен с тобой! У Огня встретимся, я тебя там подожду, ты здесь не задержишься, а там поговорим на равных. Огонь нас рассудит". Но вслух он говорил другое.

   – Ничего, Киса, ты только потерпи чуть-чуть.

   – И всё кончится? – вздохнула, обвисая на нём, Киса.

   – Да, – твёрдо ответил Гаор, – всё кончится, сестричка. Ты только потерпи немного. Это не больно, Киса. Когда прицельно, то не больно.

   – Рыженький, – тоненько заплакала Киса, – я боюсь, Рыжий.

   – Не бойся, – голос Гаора был по-прежнему спокоен. – Я с тобой, мы вместе, Киса, потерпи.

   Почему-то было очень тихо, и всхлипывания Кисы и твёрдый голос Гаора звучали особенно отчётливо. И так же отчётливо Гаор видел побледневшие лица охранников, застывшего в рывке к ним – ему-то зачем? – надзирателя, насмешливую улыбку и холодно блестящие глаза спецовика, и чёрный кружок пистолетного дула, медленно, как вслепую, нащупывающую наилучшую траекторию. Тянет время, хочет помучить? "Дурак, Киса не видит, а мне не страшно. Но если ты промахнёшься по мне, то тебе тогда конец, я тебя живым уже не выпущу".

   – Нет, фронтовик, это ты слишком быстро помереть хочешь, мы ещё поговорим. Ты у меня поползаешь, сиделец из Чёрного Ущелья.

   Ствол чуть-чуть сдвинулся, щёлкнул курок, ослепительная вспышка от выстрела в упор, и... стрелком спецовик был классным. Пуля чётко вошла в голову Кисы, словно взорвав её, забрызгав лицо и руки Гаора кровью и ошмётками мозга, но его самого не задела.

   Раздался неясный гул, охранники вскинули автоматы, целясь вверх, над головой Гаора. Но ему было уже не до этого. И вообще ни до чего.

   Бережно опустив на бетон тело Кисы с раздробленным черепом, он выпрямился во весь рост, медленно поднял к горлу руки, одним рывком от воротника вниз разорвал на себе рубашку и отбросил её назад. И полуголый, залитый кровью, пошёл на охранника. Тот пятился перед ним, держа наготове пистолет и нащупывая стволом то его голову, то грудь, но почему-то не стрелял.

   От ворот бежали с автоматами наготове охранники, выстраиваясь в цепь. Но автоматы были нацелены вверх, на медленно двинувшуюся вперёд толпу. Стояла та же тишина, и в ней вдруг медленно прорезался страшный утробный горловой рёв, в котором не было уже ничего человеческого. Это, не сознавая уже ничего, закричал Гаор.

   Выждав момент, когда ему целили в лоб, Гаор кинулся вперёд, поднырнув под возможную пулю. Охранник успел выстрелить, но пуля прошла над головой Гаора, а его тело уже врезалось во врага, отбросив его назад и вниз. Зажав мёртвой хваткой правую руку противника, отведя её в сторону и не давая вывернуть кисть и выстрелить себе в бок, Гаор остервенело бил головой в лицо противника. Правой рукой и локтем он блокировал его другую руку. Тот бился под ним, пытаясь если не сбросить с себя, то хотя бы перевернуться и оказаться сверху. Гаор наваливался, вдавливая, впечатывая его в бетон, ему удалось коленом ударить врага между ног, тот захрипел, но сознания не потерял, и, понимая, что руками ему не дотянуться, что как только он освободит хоть одну руку, тот победит, Гаор вцепился зубами в его горло.

   Когда и откуда появился во дворе Гархем, никто потом не мог и даже не пытался вспомнить. Просто вдруг он возник в пространстве между толпой рабов и сцепившимися в смертной схватке рабом и охранником, невозмутимо огляделся, не спеша, подошёл к борющимся, наступил на откинутую в сторону руку охранника с зажатым в ней пистолетом, прямо на кисть, потому что запястье сжимали закостеневшие в усилии пальцы раба, достал из кармана пальто небольшой пистолет с врезанной в рукоятку наградной пластинкой, перехватил его за ствол и, наклонившись, ударил рукояткой по рыжему лохматому затылку. Оба тела, вздрогнув, застыли. Аккуратно подцепив носком ботинка под рёбра, Гархем откатил верхнего. Теперь они лежали рядом, оба, залитые кровью, и, казалось, мёртвые. По прежнему спокойно Гархем убрал ногу с руки охранника, забрал его пистолет, оглядел и спрятал в карман пальто. Оглядел рукоятку своего – не испачкана ли она – и убрал пистолет. Мельком поглядев на оцепеневшую толпу рабов, Гархем начал распоряжаться.

   Короткими скупыми жестами и даже кивками и взглядом он подзывал нужных и отдавал приказы.

   – Охрану на периметр... Мешок, упаковать и на утилизацию. Носилки и в санчасть, скорую пока не вызывать... В "ящик" на трое суток...

   И подчиняясь его командам, охранники бегом вернулись к воротам и разбежались по наружным постам. Два надзирателя принесли чёрный пластиковый мешок на молнии, заложили в него окровавленное девичье тело, закрыли молнию и утащили волоком. Два охранника принесли носилки, взвалили на них тело охранника и унесли в сторону домика охраны. Ещё два надзирателя подошли к третьему телу. Один из них наклонился и расстегнул на нём брюки. Взяв за руки, они поволокли его, сдирая бетоном с него одежду, к рабскому корпусу, прямиком на толпу. Люди невольно шарахнулись в стороны, образовав проход. Удовлетворённо кивнув, Гархем по-прежнему тихо и спокойно скомандовал.

   – За ноги.

   Надзиратели немедленно выполнили приказ.

   По толпе прошёл неясный гул, но люди остались стоять на месте. Когда надзиратели скрылись за дверью, Гархем нашёл взглядом Старшего и кивком подозвал его. После еле заметной паузы Старший подошёл и встал перед Гархемом, глядя ему в глаза.

   – Тряпки убрать, кровь замыть, а в остальном режим обычный.

   – Да, господин управляющий, – с трудом разжал губы Старший.

   – Ступай.

   – Да, господин управляющий, – повторил Старший, поворачиваясь и медленно возвращаясь к остальным.

   Убедившись, что все приказы выполнены, Гархем ушёл. Опять потом никто не мог сказать, куда.

   Было ещё светло, и время до ужина оставалось, но рабы сразу ушли вниз. Только трое уборщиков замывали из шлангов кровавые лужи и полосы на пандусе: где лежала Киса, где была схватка, и где лицом вниз волокли Рыжего. Да ещё двое замывали такую же кровяную полосу внутри, через холл к верхней надзирательской. Замыв и убрав шланги, вёдра и тряпки, они ушли к остальным.

   ...Сознание возвращалось медленно, и он никак не мог понять, что с ним и где он. Он лежит, окружённый, сдавленный со всех сторон жёстким холодным металлом или камнем, болит голова, саднит разбитое лицо, боль во всём теле... его избили? Кто? Когда? Где он?... Не шевельнуться, не поднять рук... завал? Чёрное Ущелье? Сиделец из Чёрного Ущелья... Кто посмел сказать ему это? Кто?! Гадина, спецура... Он рванулся в бешенстве, но жёсткие твёрдые стены словно сжались и ещё сильнее сдавили его... Саркофаг? Он в в саркофаге?! Без погребального костра?! Заживо?! Нет!... и снова боль во всём теле и темнота. Он давно не видел такой темноты, только... нет! Киса... за что?! Гадина, сволочь, за что?!... И снова его сдавливает, не даёт шевелиться, дышать... Нет, не возьмёте, гады, гадина, не придушу, так загрызу, нет!...

   Дежурившие надзиратели сидели на своих местах и только изредка косились на стоявший у стены продолговатый чёрный ящик, когда оттуда доносился хриплый, но не жалобный стон.

   – Смотри, бушует ещё.

   – Скоро затихнет.

   – Думаешь, выдержит?

   – Поспорим?

   – Нет, с меня хватит. Один уже доспорился.

   В дежурку вошёл Гархем. Оба надзирателя вскочили и вытянулись по стойке "смирно".

   – Можете идти отдыхать, – спокойно сказал Гархем.

   Надзиратели молча щёлкнули каблуками и вышли. Гархем подошёл к ящику, прислушался и осторожно ткнул носком ботинка в стенку. Донёсся хрип. Гархем удивлённо покачал головой: однако, какая живучесть! – и вышел из надзирательской, аккуратно выключив за собой свет и заперев дверь своим ключом. Теперь в санчасть и посмотрим, что с тем. Внизу уже спокойно. Надо же, на грани бунта были, чудом не сорвались.

   В спальнях было тихо, как никогда не бывает в выходной вечер. Молча и без вкуса поужинали и теперь без толку толкались в коридоре и спальнях. Случившееся было слишком страшным и необычным. Впервые на их памяти раб пошёл на господина, взял того за горло.

   – Говорят же, зубами, дескать, рвать буду, вот он и...

   – И не за себя, за другого...

   – Сестрёнкой она ему была...

   – Да, за сестрёнку как за матерь пошел...

   Старший сидел на своей койке, угрюмо глядя в пол. Он удержал, не дал всем сорваться вслед за Рыжим туда, вниз, на ненавистные рожи, а стоило... удерживать?

   Рядом тяжело сел Асил.

   – Прости, Старший, не удержал я его, – Асил вздохнул, – и как он вывернулся?

   – Его б никто не удержал, – скривил губы в невесёлой усмешке Старший, – слышал же. Зверь в нём проснулся. Человеку зверя не удержать.

   Асил снова вздохнул.

   – Не знашь, на сколько его?

   – На трое суток, – Старший схватил широко открытым ртом воздух и справился, переборол подступившие к горлу рыдания.

   – Сволочи, – Юрила стукнул кулаком по загудевшему стояку, – тут после суток не откачаешь, а на трое... Лучше бы пристрелили.

   – Вот сходи и попроси, – резко ударил их женский голос.

   Мужчины вздрогнули и обернулись к незаметно подошедшей к ним Матери. Она строго осмотрела их.

   – Старший, Махотка с кем завтра пойдёт? Одному ему в гараже делать нечего.

   – Гархем скажет, – отмахнулся Старший.

   – Завтра Гархему не до нас будет, ему хозяину отчёт сдавать. Ты решай.

   – Не могу, Мать, – жалобно попросил Старший, – не могу. Побратались мы с ним в Новый год, на сердце своё я его взял. Не могу, дай ты мне...

   – Чего? – безжалостно перебила Мать. – Пойти и рядом с ним лечь? Не дам. Ты Старший, сто душ на тебе, это помни.

   – Брат он мне! – бешено крикнул Старший и заплакал.

   – А мне сын, – возразила Мать, – мне не больно, думашь? Я и дочь, и сына за раз потеряла, и тебя теперь терять? А остальных куда? Так все в Ирий-сад и явимся?! За ради этого он сволочь зубами грыз, зверю своему волю дал? Ну?!

   Старший молча плакал, спрятав лицо в ладони. В спальне стояла мёртвая тишина. Мать протянула руку и погладила Старшего по голове.

   – Обумись, Старший. Взялся большаком стоять, ну так и стой, нельзя тебе слабину себе давать. А об Рыжем... постель его не убираем пока, ждать его будем. Кису мы отвоем, а об нём молчать будем.

   Старший с усилием поднял к ней мокрое, залитое слезами лицо, уронил на колени руки.

   – Думашь, Мать...? Трое суток ведь...

   Мать вздохнула и пожала плечами.

   – Кто знат, Старший, Мать-Вода с ним, может и пронесёт его.

   – А есть Мать-Воде доступ к нему? – спросил Асил.

   – Ну да, – Юрила с надеждой смотрел на Мать, – закрыто там-то, ящик двойной, чтоб никакого доступа.

   – Захочет Мать-Вода, так её не остановишь. – Мать усмехнулась, – вода, она себе щёлочку да дырочку везде найдёт.

   – Ладноть, – Старший сдёрнул с изголовья полотенце, вытер лицо и встал, заглянул в лицо Матери, – попросите матерей набольших к нему, а?

   – Не учи, где сам не знашь. Ты своё дело сполняй, а наше мы сами справим.

   Мать оглядела спальню, внимательные, полные робкой надеждой лица.

   – Поздно уже, отбой скоро. Нам-то жить всё равно надоть.

   И вышла.

   Выйдя из санчасти охраны, где спал после перевязок, успокаивающих и обезболивающих уколов охранник, Гархем посмотрел на небо. Погода завтра будет хорошая, надо вывезти к дороге киоски с мелочью, должен прийти груз уже к летнему сезону... но надо известить полковника, что «глазастый» дурак ничего не понял. К сожалению, подобные всегда неправильно понимают вежливость. Рабов удалось успокоить, охрана будет молчать, надзиратели – также не проблема. Подумать только, как может навредить один дурак, недаром его выгнали, ведь обычно «глазастые» не демобилизуются, к жизни они совсем не приспособлены.

   Не спеша, Гархем прошёл по пандусу, где уже высохли следы внеочередной уборки, и вошёл в корпус рабского комплекса, кивнув охраннику у входа. Сегодня исправная смена, но после такого инцидента надо даже не так проверить, как подстраховать.

   Не заходя в верхнюю надзирательскую, Гархем спустился вниз.

   Увидев его, оба надзирателя вскочили и вытянулись в струнку. Гархем кивнул им, разрешая стать вольно.

   – Ну?

   – Тихо, господин Гархем. Дали отбой, свет погашен в соответствии с распорядком.

   – Даже не поют? – удивился Гархем.

   Один из надзирателей приоткрыл дверь, ведущую в жилой коридор, и они услышали.

   Одинокий женский голос нараспев выговаривал непонятные слова, и ему не так вторили, как поддерживали низкие мужские голоса.

   – ...уж ты доченька моя милая, уж растила я тебя, вскармливала, вскармливала да вспаивала, любовалась я тобой, красавицей, да закрылись твои ясны глазыньки, листвяного цвета майского... ты пошто меня здесь бросила, не взяла с собою в путь-дороженьку, что во Ирий-сад ведёт-уводит всех... не догнать тебя мне, мое дитятко...

   Гархем слушал так внимательно, что один из охранников не выдержал и тихо спросил.

   – Вы... понимаете?

   – Это похоронная песня, – пожал плечами Гархем, – вряд ли, конечно, вой осмысленный, но... пускай. Скоро они сами замолчат. Если это вас раздражает, закройте дверь. На сегодня инцидентов хватит.

   Охранники понимающе кивнули. Разумеется, никаких своих соображений они не высказывали и вопросов не задавали, но когда Гархем ушёл, они закрыли дверь, чтобы не слышать непонятное и от того ещё более страшное унылое пение.

   – Вот заведётся такая сволочь, – сказал один, – и всем от неё только неприятности. И почему его сразу не уволили?

   Второй вместо ответа молча показал раскрытую правую ладонь.

   – Во-во, там они творили, что хотели, и здесь...

   – Ну, положим этому теперь, – не выдержал молчания второй, – надолго хватит.

   – Выжил он?

   – Гархем подоспел, а то бы загрыз его парень, – надзиратель усмехнулся. – Нас, войсковиков, до точки доводить тоже опасно, зубами рвём, где оружия нет.

   – Да, сам дурак, нарвался.

   – Напросился, – поправил собеседник, – ты вспомни, бывало, и там напрашивались.

   – Бывало. Но неужто избавились мы от него?

   – Сторрам такого урона не потерпит. Как-то ещё волосатики завтра на работу выйдут.

   – А! – первый пренебрежительно взмахнул рукой, – повоют и всё. Кишка у них тонка, по серьёзному за дело взяться.

   – Или до точки ещё не дошли, – задумчиво ответил второй. – Сегодня, когда они всей толпой попёрли, думал уже всё, конец. Ну, скольких я уложить успею? А остальные так по тебе и пойдут.

   – Ладно, хватит, давай выпьем что ли?

   – Чаю?

   – Пока Гархем не лёг, другого нельзя. Посмотри, как они там?

   – Успеется.

   Надзиратели принялись за чаепитие.

   Кису отвыли, и в спальнях наступила тишина, обычная ночная с храпом, сопеньем, стонами и сонным бормотаньем, но сегодня ко всем этим привычным звукам добавились всхлипывания. Плакали многие.

* * *

22.04. – 7.05.2002; 24.06.2010

СОН ЧЕТВЁРТЫЙ

окончание

...там же и тогда же...

   ...темно, почему так темно? Он ослеп? Выжгло глаза? Вспышка перед глазами и темнота... лицо горит, будто содрали кожу. Глаза, целы ли глаза?... но поднять руку невозможно, со всех сторон холодный твёрдый металл, он почему-то знает, что это металл, а не камень, что это не завал в Чёрном Ущелье. Откуда? Знает и всё. Он... кто он?... Гаор Юрд... старший сержант... нет, не то, это не то... Рыжий... да, он Рыжий... тоже не то... нет... Материно имя... Как мать звала? Мать... моя мать... как звали? Не помню... ничего не помню... холодная тяжесть на груди, давит, не даёт вздохнуть... больно... тяжело дышать...

   Он захрипел, теряя сознания в безуспешных попытках вдохнуть, шевельнуться, и специальные пружины, отзываясь на его судороги, плотнее прижали к нему пластины, умело выгнутые по контуру человеческого тела.

   Наступило беспамятство, но он продолжал биться, пока окончательно не потерял сознание и застыл в мёртвой неподвижности. Время текло неощутимо и незаметно, вернее, его вообще не было...

   Выслушав Гархема, Сторрам озабоченно сжал губы и так посидел, обдумывая дальнейшее.

   – Да, – наконец, принял он решение. – Благодарю, Гархем, вы всё сделали правильно.

   – Благодарю, полковник.

   – Не за что. Его пистолет у вас?

   – Да, если вы думаете об отпечатках...

   – Нет, я не собираюсь давать делу столь официальную окраску. Умышленное уничтожение чужого имущества – вполне подходящая статья.

   – Но он хочет...

   – Он может хотеть что угодно, Гархем. Нанесённый им урон должен быть восполнен, и если он не хочет годами выплачивать мне компенсацию за причинённые им убытки, то согласится на мои условия.

   – Он не согласится, полковник. Я ему достаточно доходчиво всё объяснил, – Гархем позволил себе улыбнуться, – меня бы понял любой раб, даже поселковый дикарь.

   Сторрам тоже улыбнулся.

   – Да, я согласен с вами, Гархем, среди них много гораздо более сообразительных. Я не собираюсь его уговаривать. Просто нужен другой объясняющий. Чьи слова дойдут лучше.

   – Вы знаете его?

   – Да, Гархем. Я уже связался с ним и, разумеется, он не отказал мне в маленькой и необременительной для него услуге.

   – Когда?

   – Завтра. Пригласите этого идиота-спецуру, – Сторрам всё-таки сорвался, но Гархем сделал вид, что не заметил, и Сторрам, мгновенно овладев собой, продолжал уже спокойно, – ко мне в двенадцать.

   – А...

   – Третий, – Сторрам улыбнулся, – и главный собеседник пройдёт через магазин. Больше инцидентов нет?