Текст книги "Мир Гаора (СИ)"

Автор книги: Татьяна Зубачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 65 (всего у книги 93 страниц)

   – И ты ещё не наигрался? – спросил отец. – Покупал я его не так для тебя, как для Красавы, но и для тебя тоже. Красаве я обещал его не продавать, пока не вырастет, а он вырос. И Красава, – отец вздохнул, – на меня не обижается. И остальные рабы тоже. Ты вырос, уехал учиться, закончишь училище, пойдёшь в Академию или работать, но уйдёшь из дома, так? – и сам ответил: – Так. Ну, и Лутошка вырос и ушёл. Я его до семнадцати лет додержал, дал Красаве его дорастить, я чист. А с тобой... Заканчивай учебу, зарабатывай и покупай себе раба. Или, – отец подмигнул ему, – рабыню.

   И он почувствовал, как краснеет. И оттого ответил с вызовом.

   – Да, я не храмовый служитель!

   – Понятно, – кивнул отец. – Карманных денег на это тебе хватает?

   – Мы ходим в складчину, – виновато ответил он. – Отец...

   – Ну? – подбодрил его отец.

   – Ну... здесь... Лутошку ты продал, не с Трёпкой же мне играть.

   – А ты собирался играть в эти игры с Лутошкой? – нахмурился отец. – Этого я от тебя не ждал. И кто тебя этому научил?

   – Нет, отец, ну, я не о том, – стал он защищаться, – я нормальный, натурал. Но... но все говорили, что Трёпку для Лутошки растят, а Лутошки теперь нет, вот я и подумал... – он сбился и замолчал.

   – С Трёпкой тебе нельзя, – просто сказал отец.

   Он знал этот тон, который исключал пересмотры и варианты. А отец продолжал.

   – Ей рожать рано и незачем, а от тебя тем более. И тебе детёнышами обзаводиться рано, даже проверочными. Ладно, сынок, раз ты, – отец хохотнул, – во всём нормальный... поговорю я с Нянькой, и она тебе всё устроит в наилучшем виде.

   – Я буду спать с твоей Нянькой?! – ужаснулся он.

   Отец так хохотал, что остановил машину прямо посреди дороги. Он даже не выдержал и стал смеяться вместе с ним.

   – Хорошо, тебя Нянька не слышала, – отсмеялся отец. – Попробовал бы тогда её вицы.

   – Отец, я про неё с детства слышу, что это?

   – Кто пробовал, – отец заговорщицки понизил голос, – говорят, незабываемые впечатления.

   – А ты? – не выдержал он. – Пробовал?

   – Я что, такой дурак? – возмутился отец. – Я никогда не доводил до вицы. И запомни. Греши, но не до Храма, нарушай, но не до Трибунала. И главное – не попадайся. И, кстати, рассчитывай силёнки. Рыжего с Лутошкой нет, а мне в гараже нужен помощник. И в рейсах тоже. Понял? Всё, поехали.

   Слова отца о гараже и рейсах открывали настолько фантастические перспективы, что он даже забыл про всё остальное...

   ...Отец всегда держал слово. Пообещает наказать – накажет, пообещает наградить – тоже сделает. И вот всё у него есть. И работа в гараже, и поездки с отцом в рейсы по посёлкам, и... что и как отец говорил Няньке, Гард не знал, а ему Нянька сказала, что в его комнате теперь оба братика, а ему сделают отдельное жильё.

   – Лето, тепло, – сурово сказала Нянька, – на восточной веранде спать будешь.

   – Это чтобы утром в гараж не проспать, – хохотнул отец.

   Так восточная, выходящая в сад веранда стала его комнатой. Ему там поставили кровать, стол, шкаф для вещей, четыре стула, повесили занавески.

   – Веранда не отапливается, – беспокоилась за ужином мама, – ночи холодные, он не простудится?

   Подававшая ужин Милуша засмеялась, а отец очень серьёзно сказал.

   – Кровь молодая, горячая, не замерзнёт.

   А "Энциклопедию в картинках" он отдал Малуше. Оказывается, Рыжий и её выучил читать. И отец ничего ему на это не сказал. А о том, кто, когда станет совсем темно, скребётся в его наружную дверь, а потом перед рассветом уходит от него... об этом все молчат. И он тоже. Но как отец и обещал, иногда он так устаёт, что не слышит этого поскрёбывания и не просыпается. "А может, – вдруг подумал Гард, – может, к нему в такие ночи никто и не приходит?"

   Но главное, главное то, что когда осенью они будут курить в туалете и к нему начнут старшекурсники, особенно этот прыщавый, приставать со своими подколами, он уже придумал, что и как будет отвечать, потому что ему ничего не надо выдумывать. Да, трахался с рабынями. Да, сами бегали. А чего с собой не привёз? А этого добра везде навалом. А как? А с ними по-простому, не знаешь, что ли? Так литературку почитай, просветись, а если в практике слабоват, так подучи теорию. И всё! А карманных денег... нет, не будет он просить у отца увеличения содержания, Гирр и Гриданг растут, с осени их начнут возить в подготовительные классы, сестрёнкам тоже надо учиться, а школа для девочек недешёвая, и приданое им надо собирать, нет, он перекрутится. Да сделает тому же прыщавому чертежи для курсовой, вот и заработок, и за практику им со следующего года обещали доплачивать.

   Гард искоса посмотрел на отца.

   – Тебя сменить?

   – Нет, – серьёзно ответил отец, – сейчас блокпосты пойдут, нечего тебе им за рулём показываться.

   – Да, – кивнул Гард, – с полицией лучше не связываться.

   – Молодец, что понимаешь, – так же серьёзно ответил Коррант.

   "А все-таки жаль, что ни Лутошки, ни Рыжего он больше никогда не увидит", – мысленно вздохнул Гард. С Лутошкой он вырос, а Рыжий... нет, всё-таки есть во всём этом какая-то несправедливость. Не внешняя, нет, это... бывают такие машины. Снаружи всё хорошо, правильно и даже красиво, а вскроешь кожух и видишь: идея порочна, механизм недолговечен, ненадёжен. Так и с рабством. Да, пятьсот лет работает, всё отлажено, отрегулировано, недаром несколько веков делали и налаживали. Но сколько ещё лет или веков этот механизм проработает? И каков его кпд? Насколько он эффективен? Может, попросить отца и порыться в финансовых книгах усадьбы? Или... нет, сначала он запишется и пройдёт оба обещанных им на следующем курсе факультатива: бухгалтерии и делопроизводства. И экономики обещают усиленный курс. А уже тогда и займётся. Кто, кроме него, поможет отцу наладить хозяйство и дело не по наитию – отец всё же военный, а не экономист – и не по советам Няньки, а по науке?

* * *

   День за днём, день за днём, день за днём... Выезды, гараж, редкие тренировки, еда, сон и драгоценный период на гимнастической площадке. Гаор всё яснее понимал, что держится только благодаря этим ежедневным, вернее, еженощным, занятиям..

   Лето, яркое солнце, зелень, многоцветные клумбы, щебет и свист птиц, а у него на душе... как в слышанной в одном из посёлков былине: черным-чернёшенько, тошным-тошнёхонько. И еда сладка, и постель мягка, а жить нельзя. А жить надо. Только сейчас Гаор начал понимать Ворона, с его ужасом перед увиденным. И Седого. "Кроме тебя, никто". Да, он понимает, никто, кроме него, не сможет увидеть это и рассказать об увиденном. А чтобы рассказать, он должен выжить. Смотреть, слушать и ничем, никак, ни словом, ни вздохом не выдать себя. Стать немым, незаметным, безгласной тенью за хозяйским плечом.

   В мае характер поездок изменился. Как быстро догадался Гаор, его хозяин получил то ли повышение, то ли понижение, но теперь он занимался исключительно инспекцией. Ездил по всяким учреждениям, вникал во все мелочи, собирал отчёты, фотографии, графики, схемы, а потом сочинял отзывы. Подробные, с выводами и рекомендациями. И требовал, чтобы его личный раб, телохранитель и шофёр был неотлучно при нем.

   – Я им покажу, – бормотал Фрегор, сидя на заднем сиденье лимузина и сортируя бумаги по папкам и конвертам. – Зажрались, думают, на них управы нет. Да кому они решили очки втереть?! За кого они меня принимают?! Рыжий, этот пузатый когда обещал отчёт?

   – Послезавтра в три десять, хозяин, – отвечал, не оборачиваясь, Гаор.

   – Отлично, – кивал Фрегор, – а мы его навестим... завтра, в двадцать ноль-семь. Когда все готово, но подчистить не успели, и возьмём его голеньким. Понял, Рыжий?

   – Да, хозяин.

   – Напомнишь мне, если забуду.

   – Да, хозяин.

   Напоминать не приходилось. Кому когда какую пакость устроить, Фрегор держал в голове и никогда не путал.

   Ведомство крови... Ведомство Несамостоятельного населения... центральные отделения и филиалы... Амрокс... Исследовательский центр... Центральный госпиталь... Специализированный Накопитель... Главное хранилище биоматериалов...

   Выезд после завтрака, возвращение за полночь. Гаор спускался в спящую казарму, переодевался из выездного в спортивный костюм и уходил на гимнастическую площадку. Мышечная усталость, боль в нагруженных до предела связках и суставах заменяли выпивку. Так бывало на фронте, в госпиталях, не выпьешь – не уснешь. Здесь выпивки не было и быть не могло. И не надо. Потому что после душа он ляжет в кровать и, глядя в синий от ночного света потолок, развяжет тесёмки на папке и достанет листы. И будет записывать увиденное, услышанное и понятое. И каким же наивным окажется тот его набросок о мешках с пеплом. Нет, статья впереди, сейчас только сбор материала. Огонь Великий, где твоя справедливость, что эти, придумавшие, творящие такое, живы?! Матери набольшие, простите меня. Я не сволочь, я просто не знал. Простите меня и дайте мне силы. Не разбить голову о стену, не пойти с кулаками на нелюдей, чтоб хоть одного из них успеть убить. Мать-Вода, Мать-Земля, Мать-Луна, Солнце – Золотой Князь, Ветер – Сила Летучая, Огонь Великий, Кровь Горячая, Меч Ясный, вам молюсь, вас всех прошу об одном, дайте силу мне, нельзя, чтоб это и дальше творилось. Я должен. Увидеть, услышать и рассказать. Да, мой грех, что не знал, не думал, помогите мне искупить грех свой.

   После этого удавалось заснуть, вернее, провалиться в чёрную пустоту, откуда его вытаскивал сигнал подъёма. И всё начиналось заново. Выезд, сопровождение хозяина, возвращение...

   Гаор похудел и осунулся. И угнетавшее его раньше молчание окружающих теперь помогало держаться. Кому и что здесь он может сказать? О чём и с кем говорить? Он и видел-то остальных теперь только с утра за завтраком, да иногда, если возвращался до отбоя. И только самое расхожее, самое обычное.

   – "Коробочку" на завтра...

   – У лимузина масло сменить...

   – Зайди, носки возьми, сносились твои...

   – Рыжий, я футболку тебе постирала...

   Он благодарил Снежку и Кастеляншу, кивал девчонкам-подавальщицам, перебрасывался короткими и незначащими фразами со Старшим и соседями по столу и спальне. И теперь даже не пытался запомнить имена собеседников. Где-то вдалеке мелькали лица Мажордома и других, кто из первой спальни. Вот уж на кого ему после виденного и, в самом деле, накласть со всеми их фанабериями. Зато всё увиденное из-за хозяйского плеча намертво откладывалось в памяти, необыкновенно, неестественно чётко и ясно...

   ...Ослепительно белые здания среди зелени. Белые коридоры. Белые халаты, тапочки и шапочки служащих. Белое бельё на белых кроватях. И столь же пронзительные среди этой белизны распахнутые, полные боли и тоскливого недоумения чёрные глаза "галчат".

   – Вы видите первую стадию, – объясняет Фрегору немолодая мужеподобная женщина. – Это "сырьё". Вторая стадия – "полуфабрикат", и последняя – "продукт".

   – Остроумно, – соглашается Фрегор. – Как вы их фиксируете?

   – Комплексная инъекция релаксантов полностью снимает нежелательную двигательную активность, мы делаем дополнительный укол в область голосовых связок, – женщина улыбается, от чего её лицо становится похожим на череп. – Крики, визг, писк нервируют врачей, а результативность обеспечивается точностью фиксации электродов.

   – Логично, – кивает Фрегор и ласково улыбается. – Признаться, я дилетант, можно подробнее. И попроще, ради Огня.

   – На этой стадии мы ликвидируем сложившиеся рефлекторные связи, прерываем их болевым воздействием, – пожимает плечами женщина. – Ну, например.

   Она оглядывается, и её лицо вдруг оживляется и становится почти человеческим.

   – Вы разрешите использовать вашего раба? – обращается она к Фрегору. – Пусть он скажет что-нибудь... как говорят в посёлке. Только громко.

   – Интересно, – оживляется Фрегор. – Ну-ка, Рыжий, выскажись.

   И уже догадываясь, что последует, но не в силах не подчиниться, он бормочет.

   – Да, хозяин, – и громко. – Мир дому и живущим в доме.

   Тела детей выгибаются, бьются в судорогах боли, ротики распахнуты в беззвучных и от того ещё более страшных криках.

   – Браво! – хохочет Фрегор. – Отлично придумано!

   Женщина польщёно улыбается.

   – Ну вот, и когда мы снимаем парез голосовых связок, у них уже нет никакого желания болботать по-дикарски. Больше того, болботанье у многих вызывает агрессивную реакцию. Что мы поощряем так же непосредственным разрядом в мозг, но уже в другие отделы.

   Она подводит Фрегора к одной из кроваток и показывает на гладко выбритой головке мальчика, а может, и девочки – все "галчата" в глухих белых балахончиках – расположение электродов...

   ...Сырье, полуфабрикат, продукт... Отходы, брак на одной линии – сырьё или полуфабрикат для другой. Сошедшие с ума от боли "галчата" отправляются в Специализированный Накопитель...

   ...Снова пронзительная белизна. Чистота, доведенная до стерильности. И снова деловитые спокойные объяснения.

   – Мы тщательно исследуем каждый экземпляр. Ничего не пропадает. В отходы идёт только то, что никак не пригодно для использования.

   – Например? – придирчиво интересуется Фрегор.

   – Пожалуйста. Вот этот экземпляр. Мужской пол, десять лет и три месяца.

   Мужчина в белом халате подводит Фрегора к жёсткой каталке с привязанным мальчиком. Белое обескровленное худое тельце, чёрные короткие волосы топорщатся надо лбом с голубым кружком клейма, детский ошейник свободно лежит на ключицах, глаза плотно зажмурены.

   – Здесь пригодные для пересадки органы, роговица, кровь для переливания, кожа для выделки, – перечисляет мужчина в белом халате. – Мы хотели дорастить до полноценного сперматогенеза и получить немного спермы. Неплохая кровь, ДНК-анализ показал отсутствие генной патологии. Но поступили заказы на уже имеющееся. Так что дальнейшее выращивание может оказаться нерациональным. И остающееся, неиспользуемые кости, мышечная и связочная ткань, всё это уже в окончательную переработку.

   Фрегор солидно кивает, а потом в машине, ухмыляясь, доверительно сообщает:

   – Рыжий, а ведь до чего же похож на старого Крайнорфара! Ты смотри, как наследник устроился. Старик плодит ублюдков, а он их сюда. И деньги идут, и хлопот никаких! – и вздыхает. – Ну почему я не могу так? Ты только подумай, у меня трое детёнышей, а я за них не то что гема, сотки паршивой не получил! Как же, имущество рода! Ничего, отправлю в накопитель ублюдка, стану наследником, я живо порядок наведу. Ты потерпи, Рыжий, я наведу шороху, они у меня все по струнке ходить будут.

   Он молча слушает, выруливая на шоссе, ведущее к Королевской Долине. Его дело рабское – делай, что велят. Его дело...

   ...Иногда Фрегор командовал возвращение в "Орлиное Гнездо" рано. И тогда Гаор гнал машину, не только выполняя приказ хозяина, упивавшегося быстрой ездой, но и стремясь уйти, убежать от виденного. Прав Седой: всегда найдётся более страшное. И "Орлиное гнездо" казалось уже не самым плохим и поганым местом на земле. Бывает и хуже...

   – Сегодня сходи к Раргу, – распорядился Фрегор, – а вечером... да, в десять ко мне.

   – Да, хозяин, – ответил Гаор, останавливая лимузин у парадного крыльца. – Сходить на тренировку, и в десять вечера к вам.

   Высадив хозяина, он отогнал машину в гараж, где его встретили, как всегда, Летняк и Весенник. Свободный механик был в другом углу, и они рискнули заговорить.

   – Какую на завтра готовить? – громко и совсем тихо. – Что, совсем хреново?

   – Не назвал, готовим все три, – так же громко ответил Гаор и тихо признался. – Совсем, парни. К горлу подступило.

   – Твой ещё не самая сволочь, – тихо сказал Летняк.

   – Ты Второго Старого берегись, – почти беззвучно зашептал Весенник. – Он уж который раз о тебе спрашивал.

   – Глянулся ты ему, как с собаками бился, – объяснил Летняк. – Ну, и заломать тебя охота.

   Послышались приближающиеся шаги механика, и Гаор смог поблагодарить парней только улыбкой.

   Он даже на обед успеет и после обеда тогда в гараж. Раз велено идти на тренировку, а в десять к хозяину, то до десяти можно по старому распорядку: период в гараже, период отдыха, три периода тренировки, период отдыха, ужин и к хозяину. Как раз. Он даже повеселел от одной мысли, что впереди полдня нормальной, ну, почти нормальной, жизни, что не надо превращать себя в автомат, видящий, слышащий и подчиняющийся хозяйскому голосу. А что он Второму Старому глянулся и тот заломать его хочет... Ну, так что ж, тоже не самая плохая смерть: убить гада и принять пулю за это.

   Как всегда в последние дни он поел, не замечая ни вкуса, ни происходящего вокруг. И уже вставал из-за стола, когда услышал голос Мажордома.

   – Рыжий!

   – Да, – откликнулся он.

   Неужели так скоро? Ну что ж, пора так пора.

   – Да? – повторил он, уже подойдя к Мажордому.

   – Иди за мной, – распорядился Мажордом почти хозяйским тоном.

   Гаор пожал плечами и вышел из столовой за Мажордомом, ожидая чего угодно, или вообще ничего. Но тот привёл его в свою комнату и плотно прикрыл за собой дверь.

   – Рыжий...

   – Ну? – уже чуть сердито сказал Гаор.

   – Куда ты ездишь с Фрегором? – понизив голос, спросил Мажордом.

   Гаор удивлённо посмотрел на него.

   – Ты что, забыл? Я тебе всё ещё тогда объяснил.

   – Дурак, – тихо и сердито сказал Мажордом. – Фрегору плохо от этих поездок. Он плохо спит, требует за ночь по несколько разных "подстилок" и ни с кем не кончает. Плохо ест. Поковыряет и бросит. Куда ты его возишь?

   – Куда прикажет, туда и везу, – пожал плечами Гаор и подчёркнуто наивно спросил: – А Фрегор знает, что ты шпионишь за ним?

   – Да ты совсем дурак! – искренне, но не повышая голоса, возмутился Мажордом. – Он мой племянник, конечно, я беспокоюсь о нём.

   – Племянник? – задумчиво переспросил Гаор. – А чего он тебя дядей не зовёт? Он-то знает, что ты... брат его отца? Я вот про своего дядю узнал, когда его в богадельню отправили. А до этого Сержант и Сержант. Может, и ты для него... просто раб, не думал об этом?

   – Не смей! Ты...

   Гаор, кивая, выслушал ругань Мажордома и озабоченно спросил:

   – Я тебе говорил, что ты ругаться не умеешь? Хочешь, научу? Мне на тренировку сегодня, а в десять к хозяину, так что смогу выкроить, тут вообще-то быстро учатся, десятка долей за глаза хватит.

   Он вполне сознательно дразнил Мажордома, вызывал того на замах, чтобы отвести душу, применив полученные у Рарга знания. Но Мажордом из всего сказанного им выхватил самое для него сейчас важное.

   – Он вызывает тебя в десять? Зачем? Разве ты умеешь услаждать? Ты когда-нибудь был "подстилкой"?

   – Нет, и не буду, – твердо ответил Гаор.

   – Прикажут, и будешь, – отмахнулся Мажордом. – У тебя хорошее бельё есть? Да, сейчас я тебе мыла душистого дам, вымоешься им перед тем, как идти. Чтобы потом не воняло.

   – Не суетись, Мажордом, – остановил его Гаор. – Можешь не стараться. Я не ты и не твои ублюдки. "Подстилкой", палачом и стукачом не был и не буду. Я сказал, а ты слышал.

   – Тебя запорют.

   – Это я уже тоже слышал. А тебе что за печаль? – усмехнулся Гаор. – Ты меня зачем звал? Чтоб я тебе на Фрегора стучал? Сказал: нет. Всё, кончен разговор. Об этом. А что ты за собак со мной не рассчитался, это ты помнишь?

   – Ты такой злопамятный?

   – А ты?

   – Я требую порядка!

   – Я его нарушаю? – поинтересовался Гаор и посоветовал. – Ты со мной ни словами, ни руками не справишься, Мажордом, я тебя и там, и там переиграю. Так что не лезь.

   – Был бы ты другого цвета, – вполне искренне вздохнул Мажордом, – я бы знал, кого к тебе подложить, чтобы ты сердцем прикипел и голеньким стал. А так... не хотят с тобой, – и хихикнул.

   Гаор удивлённо посмотрел на него.

   – Да ты что, думаешь, я шлюх не пробовал, не знаю? Я с пятнадцати лет по борделям ходил, так что не твоим... – он крепко выругался, – меня чем удивить.

   – А что, тебе эти, – Мажором с явным отвращением выговорил, – чуни из третьей спальни слаще?

   – Ты хоть раз их видел? – усмехнулся Гаор. – Какие они из себя, знаешь?

   – Кто?

   – Не кто, а что. Чуни. Они, – Гаор улыбнулся со столь же явным превосходством и заговорил по-учительски. – Они мягкие, тёплые, и с ними хорошо-о. Но это только тому, кто понимает и ценить умеет, а всяким, – он смерил Мажордома выразительно указывающим взглядом, – тем да, не дано, и пытаться нечего.

   Мажордом открыл рот, но тут щёлкнул селектор. Они оба замолчали и повернулись к нему.

   – Где тебя носит? – спросил брюзгливый старческий голос. – Что за шум в северном крыле?

   – Да, хозяин, бегу, хозяин, – выдохнул Мажордом и вылетел из комнаты, вытолкав по дороге Гаора.

   Коридор был пуст, и Гаор, прикинув, что время для гаража за разговором прошло, отправился в свою спальню отдыхать перед тренировкой.

   Он разделся и лёг поверх одеяла, напряг и распустил мышцы. Да, полноценного укорота в этот раз не получилось, но... да к чёрту его, дядюшку в ошейнике. Нужна Фрегору его забота, как же?! Ну его к чёрту. Лучше, раз есть время, займись своим делом. Это всё так... а дело твоё за тебя никто не сделает.

   Гаор закрыл глаза, чтобы не видеть белый – с недавних пор он ненавидел этот цвет – потолок, достал папку, развязал тесёмки и вынул лист. Так. Общая терминология. Сырьё, полуфабрикат, продукт. Сырьё... нет, для каждого, скажем так, звена это своё. В Амроксе – это поступившие из отстойников "галчата". Предварительная обработка, мытьё, стрижка наголо и... операция. Инъекции, вживление электродов. Выжигание памяти. Сортировка, и прошедшие становятся "полуфабрикатом". Не прошедшим ставится клеймо, и они переводятся в другие отделения... Он записывал простыми точными словами. Картины, диалоги – это всё потом, это и так помнится, сейчас он готовит боевое донесение. А сколько вообще отделений в Амроксе? Он побывал в трёх, а судя по длине забора, вдоль которого едешь до ворот, их не меньше десяти. "Полуфабрикат" ещё не смотрели, а "продукта" вообще не касались. Думать об этом было нестерпимо больно, но он заставлял себя через боль писать, формулировать, сопоставлять. Не позволяя себе эмоций.

   Да, ему делали переливание крови, он помнит закреплённые на штативе прозрачные пакеты с кровью. И теперь он знает, не догадывается, а знает, видел, как они делаются, и как сваливают обескровленное тельце в контейнер на колёсиках с желтой надписью на боку: "утилизация", тоже видел. Да, он видел, как пакуют выкачанную кровь в стерильные пакеты и загружают ими холодильные шкафы. Он видел и "сырьё" – привезённых с сортировок всех возрастов, обоего пола, получивших страшные категории: третью и четвёртую по здоровью и шестую по использованию. В детских и взрослых ошейниках, с самыми разными клеймами, но больше всего кружков. И видел, как обрабатывают "сырьё" – осматривают, берут анализы, определяют кого куда, у кого что взять. И "полуфабрикаты" – привязанных к каталкам и операционным столам, обездвиженных не анестезией, релаксантами, с парализованными, а то и попросту перерезанными голосовыми связками – чтобы не нервировали врачей. И полную утилизацию он видел. Прошёл по всей цепочке. "Продукт" – пакеты с кровью, подготовленные к пересадке сердца, лёгкие, почки, печени, всё отсортировано по размерам и имуннотипу, пробирки со спермой, пакеты с волосами, пласты снятой и первично обработанной кожи и контейнеры с тем, что идет в "печку". И как просеивают на выходе пепел, выбирая металлические узкие сетки взрослых – детские снимают при разделке – ошейников, отделяют несгоревшие кости, их перемалывают, смешивают с пеплом и фасуют в мешки удобрений.

   Гаор мысленно достал ещё один лист и тщательно вычертил схему. Отстойник – сортировка и веер стрелочек. Кого куда. И куда, в какие фирмы идёт "продукт" из Специализированного Накопителя и Главного хранилища биоматериалов.

   А Центральный госпиталь... он потребитель "продукта", он заказывает и получает кровь для переливания и органы для пересадок. А те, кому переливают и пересаживают... А те, кто покупает знаменитый гамма-глобулин, натуральный продукт... приготовленный из свежевыкачанной детской крови. Кто они? Ворон говорил: соучастники. Но тогда... но тогда нет нам прощения, никому. Нам? Это ты о ком? О дуггурах? Да. Здесь я с ними, я тоже соучастник. Во мне течёт выкачанная из безвинных кровь. Дважды делали горячее переливание, из вены в вену, и меня потом увезли в палату, а отдавшего мне кровь в печь. Простите меня, я не сволочь, я не знал...

   Гаор рывком открыл глаза и сел, испуганно посмотрел на часы. Нет, он успевает. Он снова лёг, вложил листы в папку, завязал тесёмки и убрал папку. Облегчённо перевёл дыхание, чувствуя, как на голове и теле выступает холодный пот. Всё, вдохнул, выдохнул и вперёд.

   Он встал и достал из шкафа тренировочный костюм, трусы, майку-борцовку, носки, кроссовки...

   – Ты не проспишь? – спросил за спиной тоненький голосок.

   – Нет, Снежка, – ответил он, не оборачиваясь и натягивая трусы. – Видишь, встал уже.

   – Ага, – согласилась Снежка. – Медицина сказала, чтобы ты после тренировки к ней пришёл.

   – Зачем? – удивился Гаор, быстро одеваясь.

   – А ты спишь и плачешь, – ответила Снежка. – Или про танки и воздух кричишь. Или совсем смешно, – она засмеялась, – то вперёд, пошёл вперёд, и тут же наза-ад!

   Она явно передразнивала его. Ей было и в самом деле смешно.

   – Кричу? – переспросил он.

   – Ты шёпотом кричишь, – уточнила Снежка, – только кто рядом лежит, слышит.

   Гаор досадливо прикусил губу. Вот чёрт, ведь если он про увиденное в поездках начнет кричать, то будет совсем хреново, а то и полный амбец.

   – Ладно, спасибо, скажи, что приду.

   – Ага, все как есть скажу, – согласилась Снежка. – Рыжий, а я седни, ой, сегодня к тебе приду, ладно?

   – Ладно, конечно, – пожал он плечами, – чего спрашиваешь?

   Ему уже было пора идти, даже бежать, но Снежка загораживала ему дорогу.

   – Ну, что еще? – начиная сердиться, спросил он.

   Снежка оглянулась на дверь и понизила голос.

   – Рыжий, я пощупаю тебя сегодня, ну, там, ладно?

   – Это ещё зачем? – глухо спросил Гаор.

   – Ну, меня спрашивают, какое оно у тебя, а я не знаю, чего врать.

   – Кто спрашивает? – очень спокойно и тихо спросил Гаор.

   Снежка вздохнула.

   – А голозадые из первых спален. А ещё матка сказала, что если я нетронутая, меня у тебя заберут, а тебе кого из мальцов дадут, а ими Сам занимается и готовит, с мальцом его не обмануть, нет. Ты, Рыжий, не бойся и не думай чего, я ещё когда всё умела. А раз ты не хочешь, я ощупаю всё, а им скажу, что было, – она засмеялась. – Я знашь как врать ловкая! Ладно?

   Говорить Гаор не мог от сдавившей горло судороги. Он молча кивнул и, обойдя Снежку, побежал к двери. Огонь Великий, если ему Рарг сейчас даст спарринг, он же поувечит всех насмерть, а там пусть хоть запорют, хоть затравят...

   Но Рарг, не удивившись его появлению, с ходу погнал его по тренажёрам, а в боксерский спарринг встал с ним сам, а потом снова тренажёры, и к жёсткому спаррингу с парнями Гаор самую горячую злость уже сбросил и работал зло, но не теряя головы и в глубине души понимая, что эта-то пятёрка совсем не при чём.

   – Все, хорош, – наконец кивнул Рарг, – к площадке полосу прибавь, – и повернулся спиной, показывая окончание тренировки.

   – Да, господин Рарг, – тяжело переводя дыхание, сказал его могучей спине Гаор. – К площадке прибавить полосу.

   Он подобрал свою куртку, накинул на мокрые плечи и побежал вниз, уже почти здраво соображая. Сказанное Снежкой было настолько недвусмысленно и требовало столь однозначных действий, что он об этом и не думал. Тем более что предложенный Снежкой вариант был в этой ситуации наименьшим злом. Больше его заинтересовало вырвавшееся у Снежки слово "матка". Значит, в третьей спальне живут всё-таки по-людски, и Снежка не совсем одна, есть кому за ней присмотреть. И значит, как ни старается Мажордом всех задавить, а не получается. А вот что он во сне плачет и кричит... Ну, что плачет, он знал: сколько раз просыпался с мокрыми щеками, а вот про крики... И Снежка говорит, что он кричит шёпотом, так откуда же Медицина про это знает? Кто-то стучит, понятно, но чтоб стучать, надо слышать. Так что не такой уж это, видно, шёпот.

   И потому, спустившись вниз, сразу пошёл в амбулаторию.

   Первушка была на месте.

   – Ага, – встретила она Гаора, – хорошо, что пришёл. Раздевайся, посмотрю тебя.

   Спорить Гаор не стал, но предупредил:

   – Я целый.

   Первушка усмехнулась.

   – Знаю, это чтоб, если заглянет кто.

   Гаор сложил на табурет куртку и майку и встал перед ней. Первушка достала фонендоскоп и стала выслушивать ему грудь.

   – Куда хозяина возишь?

   Он вздрогнул и ответил резче, чем хотел: ссориться с Первушкой в его планы не входило.

   – Куда велено, туда и вожу.

   Первушка не удивилась и не обиделась.

   – Ждёшь в машине или за ним ходишь?

   – Когда как, – уже спокойнее ответил Гаор.

   Она кивнула.

   – И что ты такого увидел, что кричать по ночам стал?

   Он промолчал, но ей, похоже, и не был нужен его ответ.

   – Что ж это у тебя сердце такое хлипкое, на всё отзывается? – она говорила негромко, переставляя на его груди мембрану фонендоскопа. – Хочешь выжить – сердце не распускай. Зажми его, понял? От собак отбивался, понятно, жить хотел, а Мизинчика зачем выносил? Да ещё чуть не плакал. Кто он тебе? Никто. И ты ему никто. Ну, и живи в стороне. Бьют не тебя, так у тебя и не болит. Береги сердце, – она подняла голову и твёрдо посмотрела ему в глаза. – Понял, о чем я?

   – Понял, – кивнул Гаор.

   Первушка повесила на шею фонендоскоп и отошла к шкафу, покопалась в нём.

   – На вот, выпей.

   – И что это? – поинтересовался Гаор.

   Она усмехнулась.

   – Не веришь мне? Пей, не бойся, мне твоя смерть не нужна.

   – Если снотворное, то не буду, – спокойно сказал Гаор, подчёркнуто игнорируя её слова о вере и отраве, и пояснил: – Мне в десять к хозяину идти.

   Первушка кивнула.

   – Знаю. Это успокаивающее. И сердцу поддержка. Пей, спокойней будешь.

   Сопротивляться глупо и, похоже, небезопасно. Ну, была не была! Он залпом выпил тёмную, противно пахнущую, но почему-то сейчас странно приятную жидкость, отдал мензурку и повернулся к своим вещам.

   – Грудь не подбриваешь? – вдруг спросила она.

   – Зачем? – искренне удивился Гаор.

   Первушка пожала плечами.

   – Охота тебе по-дикарски...

   Гаор повертел мокрую насквозь от пота майку, положил её обратно на табурет и надел куртку прямо на голое тело, подтянул молнию почти до ключиц, прикрывая слипшиеся от пота короткие завитки на груди. Она молча ждала, и он ответил: