Текст книги "Мир Гаора (СИ)"

Автор книги: Татьяна Зубачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 93 страниц)

   – Решение необратимо.

   – Да. Значит, освободишься вместе со всеми. Когда все, тогда и ты. А сейчас... делай что можешь, не подличай, не предавай их, их доверия. Помоги, кому сможешь, поддержи слабого, а главное... Ты журналист, считай себя на задании.

   – Или в разведке?

   – Если так тебе легче, да. Но только реши, кто твой враг.

   – Я уже решил.

   – Ну вот. Ты увидишь всю систему изнутри. Расскажи о ней. Пусть знают.

   – Это кого остановит?

   – Делай что должно и пусть будет что будет. Слышал?

   – Да. Я сделаю.

   – И ещё. Выживи. Не за счёт других, но выживи. Добровольная смерть – это помощь врагу.

   – Я понял.

   – Тогда откатывайся и спи.

   Седой легонько оттолкнул его.

   Гаор отодвинулся, насколько позволяла теснота на нарах, снова лёг на живот. И не удержался. Не так проверяя догадку, как из чистого озорства шепнул.

   – Гратис.

   И получил неожиданно сильный удар по затылку, от которого больно ударился о нары лицом.

   – Ещё раз услышу, что у тебя язык болтается, убью, – жёстко сказал Седой. – А не я, так другие.

   Гаор улыбнулся, чувствуя, как опухают от удара губы.

   Надо же, крепкая рука у Седого. И значит, правда, что тогда удалось случайно услышать, есть оно, с непонятным названием, за чем Политуправление охотится. Ну... ну, противник серьёзный, с таким драться с умом надо. Что ж подерёмся. А насчёт памяти, интересно. Стоит попробовать. Белый лист. Заголовок в центре. На чём растут сады? Нет, зачеркнём "растут", лучше "цветут". Получилось: "На чём цветут сады?" Заголовок подчеркнём. Первое. Что за фирма продаёт пакеты? Второе. Как она связана с Рабским ведомством? Третье... дописать и мысленно уложить листок в папку он не успел, заснув на полуслове.

   И разоспался так, что не услышал сигнала побудки, и проснулся оттого, что Чеграш вытряхнул его из одеяла прямо на пол.

   – Ну и здоров ты спать, Рыжий!

   – Ага-а, – согласился он, зевая.

   – Давай, глаза промой, поверка уже.

   Гаор еле успел плеснуть себе в лицо пригоршню воды и встать в строй. Поверка прошла благополучно. Интересно, а на хрена дважды в день обыскивают камеру и их, кто и чего может пронести и где это спрятать на голых нарах? На гауптвахте таких строгостей не было. Но тут же вспомнил про проволоку, которой Слон делил заработок Седого. Где-то же Слон её прячет. Так что... и с Седым надо бы всё-таки выяснить.

   Седой держал себя так, будто ничего не было, и остальные никак не показали, что слышали или заметили что-то ночью. И Гаору ничего не оставалось, как принять эти правила.

   Как всегда, между поверкой и утренним пайком вывезли умерших за ночь.

   – Чегой-то много седни.

   – А тебе не по хрену?

   – Блатяги шебуршатся, а нам паёк задерживают!

   – Ага, то-то ты с голодухи падаешь.

   На отжимания Гаора у стены никто уже внимания не обращал. Ну, причуды у парня, другим же не во вред, так и пускай.

   Раздали паёк.

   По коридору мимо их камеры провели туда и обратно нескольких из соседних камер. Кого-то к врачу, а может, и на торги, кого-то только привезли...

   – Здесь цены выше, – объяснил Гаору Седой. – Вот и стараются продавать через Центральный.

   – А покупать?

   Седой усмехнулся.

   – Это, смотря, кто нужен.

   – Полевых по местным покупают, – пояснил Зима, – далеко редко увозят.

   – Понятно, – кивнул Гаор.

   Он сидел на нарах, как привык за эти дни, скрестив ноги, чтобы ступни грелись о тело, а Седой, тоже в своей обычной позе, полулёжа, смотрел на него смеющимися, но не насмешливыми глазами.

   – Что ещё хочешь узнать?

   – Многое, – честно ответил Гаор.

   – Принял, значит, к сведению?

   – Хорошему совету грех не последовать, да и, – Гаор озорно улыбнулся, – привык я приказы выполнять.

   – Любые? – голос Седого стал насмешливым.

   – Разумные.

   – А если командир глупость скомандует?

   – В бою за шумом не услышу.

   – А смирно поставят и прикажут.

   Улыбка Гаора из озорной стала злой.

   – Повторю по-уставному, а там как получится.

   – Потому и старшим сержантом остался?

   – А бастарду выше и не положено. Я на Валсской переправе майору морду бил, когда он затор устроил. Бомбардировщики на подходе, и три грузовика с ранеными без укрытия, а он суетится, как скажи ему...

   Гаор выругался так, что Лысок чуть ли не обиженно воскликнул.

   – Чего-чего, паря? Я ж такого и не слышал.

   – Значит, на фронте не был, – отмахнулся Гаор, – там и круче загибают.

   – И как? – спросил Седой, – укрыл ты раненых?

   Гаор помрачнел.

   – Укрыл. Первыми пропустил и в тыл погнал.

   – И что там?

   Гаор озадаченно посмотрел на Седого.

   – Ты... ты откуда про то знаешь? Приказ был без зачтения. Все ж знали и молчали вмёртвую.

   – Догадываюсь. Так что там с ранеными?

   – Шофёр, я сказал ему, как ехать, а он... сдуру прямо на заслон вывернул. Спецвойска. Ну и... – Гаор не договорил.

   – Ну и, – повторил Седой, требуя продолжения.

   – Приказ был. Командующего фронтом без зачтения. Чтоб безнадёжных не вывозить, не загромождать дорогу и экономить бензин. Поставили на это спецвойска. Другие бы не стали, а эти.... вывернули они раненых на дорогу, под откос сбросили, а машины под свои нужды. А раненых добили, и сфотографировали. Как вражеское зверство. Я просто на фотографии откос узнал, там дерево приметное было. Мы там за два дня до того стояли, ждали своей очереди на переправу.

   – И молчал? – спросил Чалый.

   Гаор открыто посмотрел ему в глаза.

   – Жить чего-то хотелось.

   – А шофёры?

   Гаор покачал головой.

   – Их никто не видел после того. А машины... номер сменили и ищи-свищи. Спецвойска, чего хотели, творили. Им свои-чужие – всё и все по хрену.

   – Понятно, – кивнул Седой. – А майор тот, которому ты морду набил, он что?

   – А ни хрена, – улыбнулся Гаор. – Я пробку растолкал, взвод наш переправился и дальше потопал. А на передовую он за мной не попрётся.

   – А твоё начальство как на это смотрело?

   – А никак. Оно в сторонке курило и свои дела обдумывало. Мне сказали переправляться, мы до бомбёжки и переправились. Я, – Гаор подмигнул притихшим слушателям, – свой приказ выполнил. Ну, следующая нашивка мимо проехала, ну и что?

   Все помолчали.

   – Даа, – наконец покрутил головой Бурмаш, – солоно, значитца, на фронте-то?

   – А помирать всё равно неохота, – усмехнулся Гаор.

   Слушатели расходились, обсуждая услышанное, что получается-то сортировку устроили, четвёртую категорию бедолагам выписали, утилизацию.

   – Страшные вещи рассказываешь, – покачал головой Седой.

   – Всюду свои страхи, – пожал плечами Гаор. – Там я вон как. А написать об этом побоялся.

   – Сейчас напиши, – будто в шутку посоветовал Седой.

   – Это успеется, – отмахнулся Гаор, – моё при мне и никуда не денется. А вот... – он запнулся, подбирая слова. Как сказать, чтоб и всерьёз, и чтоб шуткой повернуть можно было?

   Седой молча ждал.

   – А вот интервью об аварии десятилетней, говорят, давности я бы взял. Дадут?

   Седой изумлённо посмотрел на него и захохотал. Смеялся он долго, смотрел на Гаора, пытался что-то сказать и снова начинал смеяться. Гаор терпеливо ждал.

   – Ну, – наконец выговорил Седой, – ну точно журналюга, ну подловил, ну молодец.

   – Седой, ты чего? – настороженно спросил Зима.

   – Ничего, – Седой вытер глаза. – Купили меня. Хорошо купили. А закрутил-то зачем так?

   – Так за "вы" врежут, меня предупредили, а на "ты" в интервью говорить тоже не положено.

   – Это где? – заинтересовался Чеграш, – ты Рыжий, чего-то совсем несуразно загибаешь.

   – Интервью, это когда один спрашивает, а другой отвечает, – объяснил Гаор.

   – Аа, так это допрос, – понял по-своему Чеграш, – а ты мудришь.

   – Н-да, – удивлённо улыбнулся Седой, – в самом деле, интересно. И чем же интервью от допроса отличается?

   – На допросе бьют, – сразу ответил Гаор. – И спрашивают, чтоб навредить. А интервью это сбор информации с благими целями.

   – Ты смотри, – восхитился Седой, – неплохо. И что же это за цели?

   – Информированность общества, – победно улыбнулся Гаор.

   – Журналюга, – вздохнул, сдаваясь, Седой. – Спрашивай.

   – Мне записывать или диктофон включить? – невинным тоном спросил Гаор.

   – А он у тебя есть? – не менее невинно поинтересовался Седой.

   – Дорогие они, стервы, – вздохнул Гаор, – так и не накопил.

   – Тогда записывай, – кивнул Седой и сел поудобнее, закинул руки за голову.

   Гаор изобразил, что держит на колене блокнот и ручку. Но лицо его тут же стало серьёзным. И рассказывая, Седой видел это жёсткое лицо, потерявшее всё своё лукавое обаяние, прицельно сощуренные карие глаза, тёмно-рыжие полукольца волос, уже наполовину прикрывавшие клеймо: пять синих лучей из одной точки. Что ж, этот парень видел столько и такого, и ещё увидит, что имеет право знать правду. Его она не сломает.

   – Если совсем точно, это было семь лет назад, но началось раньше. Тебе говорили, что я инженер, а ещё точнее, инженер-конструктор. Думал остаться в науке, в аспирантуре, но не получилось, по совсем другим обстоятельствам. Хотя... это тоже сыграло свою роль в моём решении. Мой научный руководитель, я у него писал диплом, потерял лабораторию, и его разработки закрыли, а были там весьма перспективные идеи. Он не выдержал, инфаркт, скоропостижная смерть, все бумаги сразу стали ненужными, основные идеи были у него в голове, он только начинал работу. И я ушёл, отказался работать над темой его конкурента, решил, что смогу вернуться к его теме уже самостоятельно. Тем более, что фирма создала все условия. Свободный доступ в лабораторию, возможность ненормированного рабочего времени. И отличная бригада. Подобралась компания молодых энтузиастов, не только работали, но и дружили. И тут к нам назначили нового... кому-то из руководства фирмы он приходился наследником. Нам это не очень понравилось, мы все из младших и бастардов, да мы бы и не обратили на это внимания, если бы он сам это не помнил и не старался, чтобы окружающие не забывали. Объяснялось это просто. Большей бездари я за всю жизнь не встречал. Мы говорили, что любой стол рядом с ним уже профессор. Хотя бы потому, что слушает наши разговоры. Но бездарь была с претензиями. А у нас как раз стало кое-что получаться. И он сумел повернуть так, что докладывал о результатах всегда он, и в списках на премии и награждения его фамилия стояла первой. Мы оглянуться не успели, как он стал официальным руководителем. Но многим из нас, да почти всем было на это наплевать, слишком интересно разворачивались события, и если находится дурак, согласный вместо того, чтобы думать и работать, просиживать штаны на совещаниях и толкаться в приёмных высоких кабинетов, то флаг ему в руки. Тем более, что всё необходимое: материалы, деньги, приборы, иностранную литературу, а уже шла война и многое надо было доставать неофициальными путями, квалифицированных рабочих и подсобников он доставал. Мы давали максимально точный заказ и получали точно заказанное. Кстати, именно тогда, я впервые стал работать с рабами. И сразу обнаружил вопиющее враньё официозов о непроходимой тупости аборигенов и их неспособности к обучению. Но начались столкновения с надзирателями. Мы нажали на своего... гм, начальника, и он выбил изменения режима содержания в соответствии с потребностями производства. Именно такая формулировка.

   Краем даже не глаза, сознания, Гаор отметил, что Чалый, Чеграш, Зима и Гиря образовали вокруг них молчаливое, но плотное кольцо, и камера, всегда охотно ввязывающаяся в любой разговор, не замечает их. Седой говорил, явно не заботясь о слушателях, что уж совсем на него не походило.

   – Теперь они жили прямо в рабочем отсеке, рядом с лабораторией. Да и мы фактически перешли на казарменное положение. Сами не заметили, как стали одной командой. Работа шла полным ходом. Заинтересовалось Военное Ведомство. Впереди замаячили не только премии, но и ордена. И он потерял голову. Задумал устроить парадный прогон, напоказ. Хотя установка была не готова к такому режиму. Первым забил тревогу бригадир рабов. Невероятное чутьё было у парня. Правда, высказал он это в непонятной тогда для меня, да и для остальных, форме. Голозадый шебуршится, надо бы ему укорот сделать.

   Гаор отметил про себя непонятную фразу, но промолчал, смутно догадываясь о смысле. Однако Седой заметил и, усмехнувшись, тут же сам перевёл сказанное. И продолжил:

   – Никто не понял. Мы работали. И оказались поставленными перед фактом. Рабочий зал набит генеральской сволочью в мундирах, орденов столько, что магнитное поле нарушено, мы оттеснены, и нас, жалких штафирок, в упор не замечают, а он даёт пояснения, как под его чутким руководством достигнуты столь внушительные результаты. Если б этот дурак ограничился трепотнёй! А он шикарным жестом врубает полную мощность и, отталкивая оператора, отключает автоматику защиты.

   – Зачем? – не выдержал Гаор.

   – Не зачем, а почему, – усмехнулся Седой. – От глупости. И желания показать свою власть. Мы просто растерялись. Такое сочетание взаимоисключающих параметров в голову никому не могло прийти, это уже потом я помнил, что любой машине нужна защита от дурака. Мы растерялись, автоматика не работает, сигналов нет, и тут в зал влетает опять же тот же бригадир, хватает нас в охапку и начинает вышвыривать из зала. При этом орёт что-то весьма сочное, но совершенно на тот момент невразумительное. Генеральская охрана открывает огонь по сумасшедшему рабу. И тут я услышал, как гудит кожух. Кажется, кто-то успел включить сирену, или сработала запасная система общего контроля. Воет сирена, мигают лампы, генералы с полными штанами ищут выход, мы пытаемся перекрыть процесс, но тумблеры уже оплавились и не действуют. И на всё, от сирены до взрыва ушло менее доли. Меня, как говорится, приподняло и шлёпнуло. Успел подумать, что мы сделали что-то не совсем то, о чём думали, и пришёл в себя на больничной койке. И первое что увидел, это решётку на окне. А потом пришёл такой, штатский, в белом халате поверх серого костюма, молча отдал мне папочку и ушёл. В папке несколько листов. Из них я узнал, что совершён террористический акт по уничтожению генералитета и перспективных учёных, работавших над новым оружием. И имена погибших. Почти вся наша группа, несколько генералов. Рабы, разумеется, не упоминались, но я вспомнил, что они были в соседней операторской, так что вряд ли уцелели. Имён обвиняемых в папке не было. Медсестра и врач со мной не разговаривали, заходили, смотрели, делали всё необходимое, и всё молча. Как немые, а может, и действительно немые. А потом пришёл он. Без царапинки. Оказывается, успел выскочить первым. И стал размазывать сопли и слёзы. Я спросил его о погибших и уцелевших. Он стал вилять. Я напомнил ему, что это он включил полную мощность и отключил защиту. И услышал, что это оплошность погибшего оператора, и вообще свидетелей нет. Это меня не насторожило, и я задал глупейший вопрос. "А я?" И услышал... Словом, мне предложили сделку. Я беру вину на себя, вернее, на нашу группу, а с меня снимают обвинение в терроризме, оставляют преступную халатность, что совсем не смертельно, так и сказал, сволочь, и дают возможность довести работу до конца, так как это очень важно для обороны страны и блага человечества. Военное Ведомство, оказывается, сильно заинтересовалось, как таким маленьким объёмом взрывчатки можно произвести такие разрушения. Святые слова, благо науки, оборона страны, просьба не погубить, да и в самом деле, сделал он это не со зла, а по чистой глупости, клятвенные обещания не мешать и предоставить любые условия. И я согласился. Было обидно, что пропадёт начатое. Своей семьи у меня не было, а родню обещали не трогать. Тем более, что пока я лежал и думал, забрезжили кое-какие идеи. Он очень обрадовался, радостно убежал, мне сделали пару уколов, после которых я из лежачего полупарализованного стал вполне здоровым, и прошёл суд. Преступная халатность, значимость жертв, и мне на лоб шлёпнули клеймо. И привезли обратно, туда же, но уже рабом. Там меня встретила охрана, весь отсек стал жутко секретным, и пятеро уцелевших из бригады. Ночью на нарах, они мне рассказали, как группа спецвойск прямо в зале добивала раненых, а он отбирал, кого оставить. Ещё через пару дней привезли ещё троих из нашей команды, тоже с клеймами. И мы взялись за работу. В память о погибших. И потому что человек не может не мыслить. И воплощать свои мысли. И первое, с чего мы начали, это блокировка. Надо отдать ему должное. Мы опять имели всё. Необходимое для работы. Охрана только наружная, порядок поддерживали сами, паёк нам заносили и оставляли в тамбуре, а по ночам рабы просвещали нас относительно рабских порядков и нравов. Чтобы мы, когда закончим и нас отправят на перепродажу в отстойник, выжили в камерах. Там я и язык начал учить. И понял, что кричал бригадир. Прошли испытания. На этот раз уже по-настоящему. Всё прошло удачно. И нам предложили заняться переходом к конкретному изделию. Мы сделали. Десять образцов увезли на полевые испытания. Он вернулся сияющий, поздравил нас с фантастической удачей. Забрал чертежи, спецификации, инструкции, всё до бумажки и уехал. А потом в наш отсек зашла команда в зелёных петлицах и увезла сюда. Нас развели по разным камерам. Я попал в одну камеру с парнями из бригады, и они прикрыли меня. Не дали сойти с ума и разбить голову о стену. Остальным так не повезло. Сортировку я на злости прошёл. К тому же действительно был здоров. И в аукционном зале увидел его. С новеньким орденом за заслуги перед отечеством. За новое эффективное оружие. Он купил меня, привёз к себе, у него теперь была своя лаборатория, и предложил, да нет, уже приказал, работать. Я отказался. Он опять поговорил со мной о науке и Родине, и я купился вторично. Начал, и примерно на середине понял, над чем работаю, и что этим можно сделать с людьми. Бригада у меня была уже новая, и я продолжал работать над заданной темой, потому что боялся за них. Меня бы, скорее всего, оставили, а их в случае провала отправили бы на утилизацию. Чтобы он ничего не заподозрил, я кропал всякие эффектные пустячки, которые он публиковал под своим именем, огребал премии и славу лучшей головы в стране. Тему мне удалось свести к провалу, вернее, неэффективности. Расходы на эксплуатацию намного превышали полученный результат. Он всё-таки почуял неладное. Дурак, но крутился между умных людей, с кем-то на стороне консультировался. И между нами состоялся последний разговор. Я уже был умнее и старательно косил под дурака, дескать, сделал что мог, порочна идея и так далее. Опровергнуть меня он не мог, найти ошибку в расчётах тоже. Он попробовал нажать. Я ответил, что свободно устрою ему взрыв лаборатории в его присутствии, и выскочить он не успеет. Так мы немного пошантажировали друг друга. Продукцию я выдавать перестал, его "творческий кризис" стал бросаться в глаза. Словом, он рассудил, что выгоднее меня просто продать. Мне поставили круг, чтобы не возникало лишних вопросов о том, кому идут выплаты.

   – Ему шли? – спросил Гаор.

   – Почти, – усмехнулся Седой. – Ему приходилось делиться с теми, кто знал и был ему не по зубам. А меня продали на оружейный завод. И пошло-поехало. Всё.

   Гаор кивнул.

   – В общем, понятно. Но не хватает имён и технических деталей.

   – Для понимания деталей нужны специальные знания, которых, как я догадываюсь, – глаза Седого уже по-прежнему смеялись, – у интервьюера нет. А имена не нужны в силу недоказуемости происшедшего. Тем более что те наши изделия работали и, как я слышал, неплохо, – и повторил чуть жёстче. – Всё.

   – Ну, – теперь улыбнулся Гаор, – попробую кое о чём догадаться. Когда с журналистом темнят, он догадывается. Или рассуждает логично. Или и то, и другое.

   – Ну-ну, – с интересом смотрел на него Седой.

   – Малый объём взрывчатки при большой силе взрыва и надежной блокировке – это мины-тарровки. Появились они на вооружении как раз шесть лет назад. Создатель Крайнтир Таррогайн. Официальный создатель. Была бы под рукой библиотека, я бы нашёл и второе имя, методом сопоставления и исключения, но... – Гаор комично развёл руками. – Теперь другая программа. Я помню, лет пять назад поползло, что будет новое оружие. По-научному, воздействующее на психику человека, а по-нашему, мозготряс.

   – Как-как?! – перебил его Седой. – Как ты сказал?

   – Мозготряс. – повторил Гаор. – Что будет вроде пистолета, но стреляет не пулей, а то ли лучами, то ли токами, и не убивает, а вырубает. Встряхивает мозги, и уже не человек, а мешок с костями слюни пускает. Поговорили и замолчали. Оно?

   – Надо же! – удивился Седой, – я до такого названия не додумался. Но как это до армии дошло?

   – Когда начальство пакость готовит, это ой как быстро доходит, – серьёзно ответил Гаор и пояснил. – Мы сразу сообразили, что оружие это не для нас, а против нас. Чтоб мы меньше базарили, и в атаку быстрее ходили.

   – Даа, – Седой посмотрел на Гаора с откровенным уважением, – ну когда умён, тогда умён. Точно просчитал.

   – Так как насчет второго имени?

   – Раз так... Ладно, – тряхнул головой Седой. – Яунтер Крайгон.

   – Семья Крайгончел?

   – Все семьи на память знаешь?

   – На истории заучивали, – пожал плечами Гаор.

   – Правильно, но наша ветвь младшая и отделилась за два поколения до меня. Больше всего я был рад, что не успел жениться.

   – Я тоже этому в одиночке радовался, – ответил Гаор, слезая с нар и потягиваясь, чтобы размять мышцы.

   В коридоре скрипели колёсики, и надзиратель командовал старшими. "А когда же Седой с Гратисом связался?" – подумал Гаор, занимая свое место рядом с Чеграшом. Этого он из Седого не выжмет ни под каким видом. И тут же спросил себя: "А нужно?" И сам ответил: "Нет". Значит, и думать об этом нечего.

   Сразу после обеда из дальней, судя по шуму, камеры вывели не меньше десятка. Когда их провели мимо их камеры к выходу, Лысок заметил.

   – Не иначе на шахты отправка.

   – Чего так поздно? – не поверили ему.

   – Ночь везут, чтоб с утра их прямь под землю и спустить.

   – Тогда, значит, завтра торги, – задумчиво сказал Сивый.

   – А не скажи, – сразу заспорили с ним.

   – Шахты само по себе, а торги само по себе.

   – Шахты к торгам не касаемы!

   – А страшно тама?

   – Попросись, узнаешь.

   Гаора опять попросили рассказать о зоопарке.

   – А то когда ещё про такое послушаешь.

   Гаор не стал ломаться и отказываться. Раз интересно им, пускай. И время всё равно надо чем-то занять. И чтоб зуд в спине незаметным стал. Но, рассказывая про зверей и птиц, всё время помнил и перебирал в памяти услышанное от Седого. Да, было бы это на месяц раньше – сенсация что надо! А не упустил ли он чего? Если что, надо спрашивать сегодня, другого раза у него не будет, вряд ли его продадут вместе с Седым. Тот с парнями бригадой идёт, и проситься к нему в бригаду глупо. Сам Седой ничего здесь не решает. Захотят их поодиночке распродать и распродадут, и ничего ты не сделаешь. Про Гратис, разумеется, спрашивать нельзя, угроза была нешуточная. А вот имена остальных, кто был в той "команде" – это стоит попросить. "А запомнишь ты столько имён?" – осадил он сам себя, продолжая рассказ про удава.

   – Так и глотает, целиком?

   – И пасть не лопается?

   – Нет, – мотнул головой Гаор. – У него она растягивается. А как наестся, то лежит и спит, переваривает. Нам говорили, что запустили к удаву двух кроликов, так он одного съел и переваривать стал, а другой у него тем временем хвост погрыз.

   Все дружно рассмеялись.

   – Это он что, ну кроль, за дружка, значит, мстил?

   – А что, свободное дело!

   – Ну и сказанул! Да кроли, они мирные, у нас в посёлке управляющий целу ферму развёл, и мальцов приспособил работать с ними, так что я видел.

   – Мирный он мирный, а припрёт, так царапнет, что не обрадуешься. Знаю я. Берёшь его за уши поднимать, а он тебя лапами, знашь, когти каки!

   – Тебя за уши возьми да подними, ты тож царапаться будешь!

   – Не, его не возьмешь, у него ухи короткие.

   – Так ща оттянем!

   Завязалась лёгкая несерьёзная драка, правда, тут же разогнанная рыком Слона. Гаор спрыгнул вниз и пошёл к решётке отжиматься.

   – Эк силы в тебе, Рыжий, много.

   – Не... жалуюсь,– ответил между двумя отжиманиями Гаор.

   Размяв и разогрев мышцы, он с интересом оглядел решётку: нельзя ли её тоже как-то к делу приспособить. Если подпрыгнуть и ухватиться за верхнюю поперечину, то можно будет подтягиваться как на турнике.

   – Чалый, дай этому фронтовику грёбаному по шее, – сказал сзади спокойный голос Седого, – пока у него категория цела.

   Уже присев перед прыжком, Гаор, не столько обиженный, как удивлённый и тоном, и неожиданно грубыми словами Седого, выпрямился и недоумённо оглянулся. Седой полулёжа смотрел на него холодно блестящими глазами.

   – На фронте ты тоже сначала руками лез, а потом смотрел во что? – спросил тем же насмешливо холодным тоном Седой.

   Гаор повернулся к решётке и внимательно, но уже по-другому оглядел её. И только тут заметил, что по верхней перекладине извивается тонкая проволока под цвет решётки. Провод без изоляции? Так... так вот почему у решётки стоят, но никогда за неё не берутся, и когда дверь открывают, то входят и выходят, не касаясь косяка, переступая через металлический порог – нижнюю поперечину, и тогда ночью голубая вспышка и треск разряда... Гаор почувствовал, как у него жарко загорелись от стыда щёки.

   – Иди сюда и сядь, пока не вляпался, – чуть мягче сказал Седой.

   Гаор молча выполнил приказание. В очередной раз Седой спас его если не от смерти, то от очень большой боли, и ещё больших неприятностей. Попытка побега – надзиратели бы отвели душу.

   Седой молчал, и от его молчания стало совсем тошно.

   Камера занималась своими делами, словно не заметив инцидента, но Гаор уже понимал, что здесь все на виду у всех.

   – А вздуть бы тебя стоило, – сказал наконец Чалый. – За решётку надзиратели всех метелят, не глядя.

   Гаор угрюмо кивнул. За это – чистая подстава – били везде и всегда. И нечего ссылаться на незнание: всё ведь на глазах у него. Может, и впрямь лучше, чтоб Чалый, да и остальные врезали ему, и на этом бы всё кончилось.

   – Ладно, – сказал Чеграш, – чего с него, новик всё же.

   – Не малец, – сказал Седой, – должен думать.

   – Так чо? – спросил Чалый, – дать раза?

   – Дать, – жёстко сказал Седой, – чтоб помнил.

   Твёрдая ладонь Чалого ударила Гаора по шее. Гаор качнулся вперёд, едва не упав с нар, и облегчённо перевёл дыхание. Раза он получил, и дело можно считать законченным. Он поднял голову и улыбнулся.

   – А что, ток постоянно подведён?

   – Пульт у охраны, – спокойно, будто ничего не было, ответил Седой, – но отключают только дверь и то не полностью. Надзиратели в перчатках, заметил?

   – Дда, но... они же кожаные.

   – С изоляционной пропиткой.

   – Я раз видел, – заговорил Зима. – Уж не знаю, зачем он взялся, а они только прибавили. Он и орал, и корчился, а отцепиться не мог. Мы уж кричать им стали, чтоб кончали парня.

   – А они? – спросил Чалый.

   Зима вздохнул.

   – Прибавляли, пока тот головешкой не стал. Вонь была... не продыхнуть в камерах. А его уборщики потом палками от решётки отксрёбывали. – Зима поёжился. – Жуткое дело – ток этот. Я вон хоть и знаю теперь, и работаю с ним, а всё равно боюсь.

   – Раз боишься, то не попадёшься, – засмеялся Седой. – Рыжий, боишься мин?

   – Боюсь, – серьёзно кивнул Гаор. – Знаю, и сам ставил, и чужие снимал, а боюсь.

   – То-то, – закончил тему Седой.

   Зима с Гирей стали играть в чёт-нечёт, мальцы шушукались у решётки, изредка хитро оглядываясь по сторонам – на покупку сговариваются, понял Гаор – наверху опять трепали про баб и жратву, где какой паёк дают. Ладно, Седой вроде отошёл, рискнуть что ли? Он искоса посмотрел на Седого. Тот засмеялся.

   – Продолжение интервью?

   – Хотелось бы.

   Гаор забрался на нары с ногами и сел как утром напротив Седого.

   – На этот раз что?

   – Остальные имена.

   – Их никого уже нет. Я последний из той команды. Давно последний.

   – Тем более. Больше спросить мне будет не у кого, а до библиотеки не добраться.

   – Ты всегда такой настырный?

   – Когда надо.

   – Эк забрало тебя, – покачал головой Седой. – Ладно, запоминай.

   Запоминай, а не записывай. Играть незачем. Седой чётко и раздельно называл фамилии, давая ему время шёпотом проговорить про себя каждую из услышанных. Гаора удивило обилие – чуть ли не половина имён – женщин, и когда Седой закончил, он спросил:

   – А это кто? Подруги?

   – Нет, мы работали все вместе. Или, – глаза Седого насмешливо блеснули, – тоже думаешь, что женщине только рожать надо?

   Гаор неуверенно пожал плечами.

   – Да нет, не знаю. В редакции тоже женщины работали, но...

   Седой кивнул.

   – Это, конечно, отдельный разговор. Кстати, учти, здесь мать выше отца. И к старшей женщине лучше так и обращаться: мать. Понял?

   Гаор кивнул и уточнил догадку.

   – И сестра, так?

   – К ровеснице, да. А так...

   – Не рожала – девка, – вмешался, свесившись с верхних нар, Чеграш. – А как родила, то баба. С девкой как хочешь крути, а с бабой с оглядкой, это уж как она тебе позволит. У нас так было.

   – А это везде так, – поддержал Чалый, – а к матери со всем уважением.

   Гаор кивнул. Что ж, запомним и это. Конечно, это странно, непривычно, но Седой ему сказал, что теперь ему здесь "мы", и Устав надо блюсти, согласен – не согласен. В училище, да нет, ещё в посёлке, он узнал и запомнил, что дело женщины сберечь мужское семя и родить, а семя – мужская сила и только даётся женщине на сохранение и выращивание. А в училище заучивал на уроках закона божьего древние заветы об этом же. Потому девочки не наследуют ни имени, ни родового достояния, им даже приданое только из нажитого полагается. Последняя жена отца держалась хозяйкой, командовала слугами, но всё равно главным над ними был даже не отец, а Таур. С ней просто не спорили. А мать Братца вообще была для всех никем. После Братца она родила ещё троих вроде девочек, но те так быстро исчезали из дома, что не то, что запомнить, имени узнать не успевал. Пришёл в увольнительную, в саду розовая коляска в цветочках, пришёл в другую – коляски нет. Да он и не интересовался этим. А, наверное, стоило: девочки-то эти ему же сёстры. Но обдумать новые для себя соображения он не успел: началась раздача вечернего пайка.

   После пайка поверка, раздача одеял, и... опять здорово живёшь! Надзиратель перед самым отбоем привёл к ним в камеру молоденького, семнадцати нет, паренька, пухлогубого и кудрявого, в аккуратной чистой рубашке и таких же брюках, со свёрнутым одеялом в руках. И даже не позвав Слона, надзиратель сам указал мальчишке на угол у решётки.