Текст книги "Мир Гаора (СИ)"

Автор книги: Татьяна Зубачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 93 страниц)

   И одновременно сделав шаг назад, они разжали кольцо и ушли. Он с мгновение, не больше, ошалело смотрел им вслед и побежал обратно...

   ...Ни Махотка, ни кто ещё ни словом потом никак об этом не обмолвился. Молчал, конечно, и он, и даже старался не думать о случившемся, настолько это не походило на привычное, устоявшееся, хоть исподтишка и следил, и убедился, что ни в чём и никак незаметно, чтоб как-то Тукмана отделяли от остальных, а вот его... шараханье может ему теперь и боком выйти, и потому постарался сцепить зубы и терпеть. Удалось это неожиданно легко. Он и не думал и не старался особо, получалось всё как бы само собой, как не замечал же он, кто там сопит и кряхтит в вещевой под соседним стеллажом. И если б не сегодняшний разговор...

   Гаор вытянулся на спине, сдвинув одеяло до середины груди. А ведь правильно сделано. Не виноват Тукман в совершённом над ним насилии, и вообще, разве жертва виноватее насильника? Откуда же это? Кто и когда устроил? А в училище? А как старослужащие измываются над новобранцами? Ну, положим, над тобой не сумели, отбился, а скольких изломанных знаешь? А на "губе" что творилось? Тема? Не для статьи, для целого расследования. Ладно, пока её побоку, пока самому неясно. Но ещё одна зарубка в памяти... И кто-то же придумал, как защитить Тукмана от... от чего? Нет, от кого? Да, от самих себя, от кем-то когда-то придуманных правил, и неплохо сделано... а кого другого так же бы защищали? И может это, с девчонками, тоже... защита? Ладно, листа заводить не будем, подержим пока в памяти, а лучше вообще забудем для пущей надёжности, не помню, не видел, не знаю, потому что не было. И всё тут.

   Самой проверки Гаор даже не заметил, бегая в бригаде Тарпана по хозяйственному двору, но потом ему рассказали. Да, были трое, в форме, с зёлеными петлицами и у ихнего старшего на погонах три звёздочки и полоска, прошлись по спальням, в столовую заглянули, тумбочек не смотрели и умотали, и не спрашивали никого ни о чём.

   – Три звёздочки на полоске – это капитан, – объяснил Гаор в умывалке.

   – Серьёзная команда, – кивнул Ворон, – документы они здорово шерстили. Тебя не заловили?

   – Я их и не видел, – мотнул он головой.

   – Обошлось и ладноть, – подвёл итог Старший.

   С ним все искренне согласились.

   Жизнь вошла в прежнюю, привычную, а потому и удобную колею: работа, уроки, шахматы, гимнастика, рукоделие... Иногда Гаор думал, что никогда ему так хорошо и спокойно не было. Но отгонял эти мысли, зная ещё по фронту, как легко сглазить такое спокойствие. И старался не загадывать, не заглядывать вперёд, чтобы не дразнить судьбу, а думать только о самом насущном, сегодняшнем, что важно сейчас, в эту долю и в эти мгновения... Скажем, как разговорить Ворона, не вызвав у того припадка. Хотя... здесь-то теперь было легко. Ворон принял предложенную им форму небрежного, как от нечего делать трёпа, а остальные, с неожиданной для Гаора, ловкостью подыгрывали, ни о чём не спрашивая или так же небрежно проговариваясь. По чуть-чуть, два-три вопроса и ответа, очередной проигравший в шашки встаёт, уступая место следующему, или, скажем, Махотка решил задачу и получает новую, и разговор уходит на другое. Да и не всегда говорили о страшном, страшного у каждого своего хватало, а вот про этот как его... Кроймарн послушать интереснее, никто ж не бывал.

   – Горы, гришь, одни, и хлеба не сеют, а жить тогда чем?

   – Огороды, сады, – Ворон разглядывает шахматную доску, – овец разводили, коз, ну, а главное, виноград. На солнце вялили и вино делали.

   – Так изюм этот, гришь...

   – Ну да, это виноград сушёный. А хлеб, – Ворон невольно вздохнул, – хлеб дорогой был, мука привозная ведь.

   – Хорошо тама? – спросил Юрила.

   Ворон оторвался от доски, быстро посмотрел ему в глаза и потупился, словно на доске сложность какая возникла. Все молча ждали.

   – Это родина моя, – тихо сказал, наконец, Ворон. – Родина мать, а мать всякую любишь, и добрую и злую, и красивую, и... – он замолчал, оборвав фразу.

   Наступило согласное молчание. И Гаор, сидя рядом с Мастаком на соседней койке и быстро сплетая проволочки, вдруг подумал: а есть ли у него Родина. Не та, о которой заучивал на уроках верности в училище, а вот так, чтоб как у Ворона, или у Волоха, что вдруг стал рассказывать про свой лес, что у них тама и ягод, и грибов пропасть, а зимой если отпроситься, да в лес уйти, сохатого, скажем, завалить, то вся семья сыта будет... А у него? Дом родительский? Орртен? Да нет, какой это ему дом? Аргат? Да, во всех его документах местом рождения стоит Аргат, и сам он так же говорил, когда спрашивали, откуда он.

   – Рыжий, ты чего смурной такой?

   – Так, – тряхнул он головой, – вспомнил кое-что. Ворон, а в землетрясения, ты говорил, они частые там, тогда что?

   Ворон пожал плечами.

   – Когда что. Дома глинобитные, лёгкие, но так-то... затрясло, так беги во двор, ложись и молись, чтоб мимо беду пронесло.

   – Глинобитные это как? – заинтересовался Мастак.

   Ворон стал рассказывать, а Гаор вернулся к своим мыслям о родине. Тихий спокойный вечер, один из многих, какие были и будут, в спальне тепло, светло, ровный спокойный шум разговоров и смеха, из коридора доносятся взвизги девчонок и гогот парней. Вдруг всплыло в памяти странное, слышанное когда-то или прочитанное слово – "идиллия". А что? Когда сыт, здоров и с непоротой задницей, то почему бы и нет? Обратной силы закон не имеет, приказы не отменяются, так что...

   Ворон высмеял ошибившегося в задаче Салагу и одобрительно кивнул проигравшему Асилу.

   – Молодец, долго держался.

   Слушатели и зрители расходились, оживлённо обсуждая, что изба не в пример теплее и удобнее, но ежели леса нетути, и зима без снега, то и так, конечно, прожить можно. А то ежели б и у нас земля так тряслась, то матицей так и насмерть приложит.

   – Матица это что? – спросил Гаор у Мастака, собирая проволочки и инструменты.

   – А балка потолочная. На ней весь настил держится, – исчерпывающе объяснил Мастак, так же собирая своё хозяйство, чтобы освободить койку.

   Время-то позднее, отбой вот-вот.

   И так день за днём, вечер за вечером, выдача за выдачей. И всё ближе Новый год, а ему хоть обычаи дуггуров и по хрену теперь, но этот, с подарками, почему бы и не соблюсти. Правда, на всех ему ни времени, ни материала не хватит, а дарить с выбором... а чего ж и нет? Мужикам, положим, ни брелочки, ни чего такое ни к чему здесь, даже гребни, он заметил, у большинства простые, без узорочья, а бабам да девкам... Здесь можно и с выбором. А главное, хотелось, чтоб не по-дуггурски. Не те колечки и браслетики, что он плёл для девчонок ещё курсантом и потом на дембеле, это он и с закрытыми глазами может, а вот то, виденное в музее, куда его водил дед Жука. Теперь он понимал, вернее, начинал понимать, почему узорчатые металлические гребни, непивычного вида украшения и оружие лежали в фондах, а не в музейных витринах. Потому что это были свидетели той давней, скрытой от всех поры, когда дуггуры только-только... вторглись на Равнину, огнём и мечом покоряя племена. Нет, не дикарей, их сделали дикарями, а потом запретили помнить о былом, выжигали память... как галчатам, как ему самому. Дед Жука, небрежным кивком показав на те шкафы, бросил только: "археологические находки, датировка условна", – и ничего не объяснял и не рассказывал, но... но не мешал ему рыться и рассматривать, брать в руки чудные и странно притягательные вещицы. В одном из шкафов хранилась удивительная вещь. О ней ему рассказали чуть подробнее. Раскопанный могильник. В выложенном чёрным бархатом ящике аккуратно разложенный скелет. Одежда, мягкие ткани – всё, как объяснил дед Жука – сгнило, но уцелели украшения, и теперь они лежали так, как должны были лежать там. Ажурный, потому что сгнила кожа и остались костяные и металлические бляшки, пояс, браслеты на запястьях и лодыжках, кольца, почему-то не на пальцах, а по бокам головы, да, о них тоже сказали ему, что они вплетались в волосы у висков, и большое во всю грудь ожерелье завесой.

   – Кто это? – спросил он.

   Дед Жука пожал плечами.

   – Судя по богатству, любимая жена вождя. Ещё в могильнике были сосуды и, в описании сказано, предметы неизвестного культа.

   – А они где? – не удержался он.

   – Как и положено, переплавлены и переданы на нужды Центрального Храма...

   ...Гаор досадливо прикусил губу, слушая ровный ночной шум спальни. Да, так оно и было и не могло быть по-другому, конечно, чуждая вера и её предметы подлежат очищению Огнём, читай уничтожению, утилизации. Сволочи, не током, так кулаком, не кулаком, так огнём, но выжечь, уничтожить... Ну, так хрен вам, он сделает такое, выплетет, да, у него нет ни золота, ни серебра, ни камней, но если содрать с проволочек оболочки, то это медь, это пойдёт, а камни... скрутит кругляши из цветных оболочек и загладит, жаль в деталях он тогда не разглядел, но... а начнёт с височных колец, они попроще, и... и попросит кого из девчонок показать, как они вплетаются, не помнит он, чтоб там замочки были. И решив так, спокойно заснул.

   Для начала Гаор купил у Мастака пять деревянных шпилек, которыми женщины скрепляли скрученные на макушке волосы, и украсил их красными розочками. Получилось, на его взгляд, неплохо. И вечером после ужина, не долго думая, он вынес их в коридор, где уже кипели вечерние игрища, и громко сказал.

   – А вот, глядите, как получилось.

   На его голос обернулись, подбежали, а потом... потом из-за шпилек началась такая свара, что он быстренько удрал обратно в мужскую спальню.

   – Рыжий, Рыженький, – звали его от двери, – ну скрути и мне.

   – Рыженький, ну что хошь дам...

   – Рыженький, а мне-то...

   Мастак вместе с остальными мужиками долго и с удовольствием хохотал над тем, что Рыжему теперь и работать некогда будет, бабьё-то приставучее, а, отсмеявшись, посоветовал меньше червончика не брать, а у какой фишек нет, так та пускай, как скажут, мастера ублажает.

   – А дарить не след. Шпильки ж ты у меня покупал. Я-то ещё в толк взять не мог, на хрена тебе столько простых.

   – Это пробные были, – объяснил Гаор, – а я не для фишек, а скучно одно и то же мастерить, вот и хочу по всякому попробовать.

   – Ну, как сам знашь, паря, – не стал с ним спорить Мастак.

   Так же, для пробы Гаор скрутил пару колечек и браслетиков, но отдал их парням, Махотке и Губоне, пусть себе девок охмуряют, и взялся за височные кольца. Что он делает не на продажу, а так... непонятно для чего, в конце концов, приняли, как и другие его странности, и перестали обращать внимание.

   С височными кольцами у него не ладилось, что-то не получалось, и он думал теперь об этом постоянно.

   Как же они всё-таки цепляются за волосы? Само-то по себе, как он помнит, кольцо простое, круг с подвеской. Ну, подвеску он помнит хорошо, ажурный шарик, даже три, но само кольцо... цельное или с застёжкой? Вот чёрт, их он в руках не держал, оружие – да, мечи и кинжалы, тоже из раскопок, ещё им объясняли, что дикари закапывали своих мертвецов и клали с ними вещи, оружие, украшения, и... Гаор вдруг задохнулся, мгновенно вспомнив, сказанное ему тогда Старшим, чёрт, как же это? Вот: "Мать-Земля всем нам мать, из неё выходим, в неё и ложимся, не по-людски, конечно, порошком, без могилы, а всё равно, к ней идём, в неё уходим. А как... не наш выбор, и вины за то на нас нет". Порошком – это пеплом. Значит... значит, точно, это находки из могил... криушан, волохов, курешан и... других он пока не знает, неважно. Дуггуры всегда сжигали покойников на погребальных кострах, отдавали Огню и... как им говорили, да, предотвращая угрозу заражения трупным ядом. Значит, печка, крематорий, это ещё и надругательство над обычаями, над чуждой верой? Чёрт, как один к одному. Ладно, не отвлекайся – остановил он сам себя. Думаешь об одном – додумай до конца, а эти мысли отложи до папки.

   Наконец, он сделал два кольца с самыми простыми из запомнившихся, чтоб на этом не зацикливаться, подвесками – одно цельное, а другое разъёмное, и пошёл с ними к Матуне.

   – Вот и хорошо, что зашёл, – встретила она его, – нужда в чём?

   – Совет нужен, Матуня, – улыбнулся Гаор.

   – Ух, ты! Это что ж я тебе посоветовать могу? Никак, – она лукаво подмигнула ему, – девку какую уговорить не можешь.

   – С девками у меня без проблем, – рассмеялся Гаор. – А вот, видел я как-то одну вещь, хочу теперь сплести такую, а что-то не то выходит.

   – Чего так? – удивилась Матуня. – Маманя вон твоим рукодельем не нахвалится.

   Гаор усмехнулся.

   – Ножи делать да править – мужская работа, а тут... украшение это женское, вот я и сомневаюсь.

   – Ну-ка, – заинтересовалась Матуня, – девки вон аж в драку за колечки твои.

   – А это, – Гаор вытащил из нагрудного кармана и положил перед Матуней два кольца. – Это я не знаю, они для волос, как они цепляются? Я и сделал их на пробу разными.

   Матуня взяла в руки кольца, задумчиво повертела.

   – На ком, гришь, видел? – небрежно спросила она.

   Гаор улыбнулся: ловко его подловить хотят.

   – В том-то и дело, Матуня, что ни на ком, я их в музее видел, давно, и не разглядел толком и помню плохо, вот и не знаю.

   – Музей – это что?

   – Нуу, – замялся Гаор, не зная, как это объяснить, чтоб и коротко, и понятно, – ну там древности разные хранятся, – нашёл он, наконец, приемлемое, как ему показалось, объяснение.

   Матуня задумчиво кивнула.

   – Оно и видно, – сказала она как про себя, – тута ты словенский узор повёл, а словенов никого не осталось, этого и впрямь тебе увидеть не на ком было.

   Гаор открыл и тут же закрыл рот, боясь спугнуть Матуню, а она, словно не замечая ничего, продолжала.

   – А это у тебя навроде колта получилось, колт – княжеское убранство, их-то и носить сейчас некому. Князей уж никого нет, ни рода, ни крови не осталось. А узорочье простое сделал, на колте узор другой должон быть.

   Матуня положила оба кольца на свой столик, подняла на Гаора глаза и улыбнулась.

   – Ишь ты, тёмный, тёмный, а сколь знашь, иной поселковый о таком и не слыхивал. Ладно, покажу, а зачем тебе?

   – Новый год скоро, – честно ответил он, – подарки надо дарить, вот и хочу сделать.

   – И кого дарить будешь? – требовательно спросила Матуня.

   Гаор пожал плечами.

   – На всех надо, но у меня материала столько нет, а второго кабеля я не выпрошу.

   – А просто колечек чего не хошь, или вон на шпильки, и красовито, и надзиратели не препятствуют.

   Он молча и упрямо мотнул головой, не желая произнести вслух то, что и сам ещё не до конца продумал и решил.

   – Ладноть, – решительно кивнула Матуня, – смотри, – и, выдернув из узла украшенную розочкой шпильку, распустила волосы...

   ...Височные кольца оказались и впрямь простыми, но их он сделает из остатков, сколько получится. Колты, раз там такие сложности, что и узор другой должен быть, и носить их не каждой позволено, он с ними и связываться не будет. А пока он возился с ожерельем. Подкатился было к нему Махотка, чтоб он ему браслетик скрутил.

   – Конфетами обходись, – шуганул он его.

   Махотка повздыхал, посопел и отвалил под общий смех, что, дескать, сам, паря, работай, неча захребетником.

   Вечер за вечером Гаор упрямо, забросив шахматы, гимнастику и куренье, очищал от цветных оболочек тонкие медные проволочки, скручивал и сплетал их в сложный многорядный узор, связывал плоскими и тоже многорядными узлами ставшие мягкими цветные оболочки и вплетал в образовавшиеся ячейки вместо камней.

   – Ни в чём ты, Рыжий, удержу не знашь, – покачал головой, глядя на него с соседней койки, Волох.

   Гаор, чтобы не тратить времени, теперь после ужина сразу забирался на свою койку, доставал из тумбочки и разворачивал портянку с проволокой и инструментами, углублялся в работу и только перед самым отбоем убирал и шёл в умывалку выкурить на ночь сигарету. Он бы и курил за работой, но курить в спальне запрещалось, и подставлять Старшего – за порядок в спальне ему отвечать – Гаор не хотел.

   – Опоздать что ли ча куда боишься? – подал голос снизу Полоша.

   – Боюсь, – кивнул, не отрываясь от работы, Гаор и невесело усмехнулся, – а ну как прикажут завтра в спальне остаться, – и совсем тихо, почти беззвучно, закончил, – только этого и боюсь.

   Расслышали его или нет, но больше его никто ни о чём не спрашивал...

   ...И всё-таки Гаор успел! Предновогодняя суета только-только набирала обороты, а ожерелье уже лежало готовое, и из остатков он скрутил четыре пары височных колец, все с разными подвесками. Ажурные шарики, тоже памятные с музейных времен, у него, правда, не получились, и он сделал плоские лопасти. По три, пять и семь лопастей на кольцо, а для четвёртой пары сам придумал, вернее, этот узор он тоже видел там же, но в основном на рукоятках или лезвиях ножей и, как его окружить кольцом и подвесить к основному – это он уже сам придумал. Остались ещё совсем маленькие обрезки, из них он опять накрутил цветочков на шпильки и пошёл за ними к Мастаку. Тот вывалил целую горсть и махнул рукой.

   – Так бери, чо я, со свово брать буду?! Ты ж не для заработка.

   – Нет, – честно ответил Гаор, – дарить буду.

   – А кому? – сразу встрял под общий хохот Громок.

   – Буду я ещё тебе докладывать, – смеясь, смазал ему по затылку Гаор.

   – На хрен ему дарить, – пробурчал Махотка. – Его вон и так зазывают.

   – А ты не завидуй, а учись, – посоветовал, подмигивая остальным, Юрила.

   Ржали так, что стукнула, распахиваясь, дверь надзирательской, кто-то тихо крикнул: "Атас", – и все быстро разбежались. Но в коридор надзиратели не сунулись, так что обошлось.

   Засунув шпильки в свою тумбочку, Гаор достал сигареты и пошёл в умывалку, весёлый и радостно опустошённый, как будто он только что сдал экзамен.

   В умывалке его встретили дружеским, но предусмотрительно негромким гоготом и неизбежным мужским трёпом о бабах.

   Перед самым Новым годом Гаора забрали из гаража в торговый зал, проверять электротехнику. И уже не энергоблоки, а всё подряд, что дадут. Работал он в подсобке рядом с торговым залом, но скучать не приходилось. То и дело распахивалась дверь, и кто-то – занятый работой, он даже не всегда успевал разглядеть кто – втаскивал и плюхал перед ним на стол очередную электрохреновину, которую надо быстро включить, проверить на разных режимах, если что так же быстренько отрегулировать, где надо подпаять, подвернуть и отправить на упаковку. Вбегали и исчезали свободные продавщицы и продавцы, вроде даже они и тискались в углу за его спиной, он мимоходом удивился, зачем им так, после работы, что ли, негде устроиться, а что им на него плевать, так и ему на них тоже. Он им вроде мебели, а они ему шумовой помехой не больше. А вот что не поговорить, не потрепаться с девчонками и парнями из зальных бригад, вот это хреново, а на этих-то ему... опять электропечь, прям-таки свихнулись на них, так его на ночь глядя в рейс за ними дёрнут. И опять тумблеры свёрнуты. Он досадливо выругался почти в голос.

   – В чём дело?

   Он узнал голос Сторрама и ответил, не оборачиваясь, потому что как раз поймал концом паяльника ускользающий проводок.

   – У этой марки тумблеры на слабой пайке, хозяин, как тряхнёт, так отлетают... – конец фразы про то, куда отлетает, он успел предусмотрительно проглотить.

   Ответом было молчание.

   Закончив пайку, Гаор осторожно обернулся. Сторрама не было, а творожисто-белый старший продавец вытирал платком потный лоб. Однако, здорово струсила сволочь, как скажи рядом с ним рвануло, а девчонки рассказывали, как эта сволочь любит цепляться и подводить под "по мягкому" и требует, чтоб сразу и при нём били, правда, из зала в подсобку убирает. Скрывая невольно прорвавшуюся злорадную усмешку, Гаор вернулся к работе.

   Звонки для рабов в торговом зале не слышны, зальных отпускают надзиратели, а ему никто ничего не говорил, и он продолжал работать, хотя по ощущениям в животе явно было пора обедать. Забыли про него, что ли? А выйти без разрешения – это нарваться на "горячие". Тоже не хочется. Вот чёрт.

   И тут в подсобку впёрся в обнимку с хихикающей продавщицей надзиратель.

   – А ты, образина, чего тут расселся? – удивился надзиратель, – а ну пшёл вон!

   Ещё ни один надзирательский приказ Гаор не выполнял с такой скоростью, одним движением выключив паяльник, вскочив на ноги и вылетев за дверь. По подсобным коридорам, едва второпях не перепутав двери, он выбежал во двор и помчался на построение. С ходу огрёб пинка от Старшего и встал в строй, быстрыми частыми вдохами переводя дыхание. Успел!

   Обыск, запуск и можно хоть ненадолго перевести дыхание, свободно поговорить посмеяться, ополоснуть лицо и руки, сесть за стол среди своих, а что там тебе в миску навалят и нальют... так тебе, как и всем, не было случая, чтоб матери кого хоть чем обделили.

   – Рыжий, ты опять в зале, что ли ча?

   – Я в подсобке, – ответил Гаор, быстро хлебая наваристый густой суп. – Если в рейс не дёрнут. А что?

   – Чего ихний старший оттуда бегал штаны менять?

   Гаор насмешилво пожал плечами.

   – Сторрам заходил, мне ничего, а ему... не знаю, не видел.

   За столом злорадно фыркнули и хохотнули. Такие разговоры случались часто. Первое время Гаора удивляло, что надзирателям не давали кличек, обходясь определениями: "ну тот", "эта сволочь", "ихний старший" и тому подобными, весьма неопределёнными, но всем понятными. В армии даже на фронте, не говоря об училище, любому начальнику первым делом присваивали прозвище, чаще насмешливое, если надо оскорбительное, реже нейтрально-характерное, а здесь... Потом Гаор понял, вернее, прочувствовал собственной битой задницей, что ему по хрену, как зовут того, кто его бьёт, что надзиратели, охранники, продавцы... не люди они для него, а так... И единственные кого он выделял из этой враждебной, нет, вражеской массы, это Сторрам и Гархем. Тоже враги, но гораздо более опасные.

   Вытряхиваются в рот последние капли киселя, со стуком впечатываются в стол перевёрнутые вверх дном кружки, и в коридор на построение. Гархема не видно, значит, изменений в бригадах не будет, значит, ему бежать обратно в подсобку. Ладно, где ни работать, лишь бы в печке не лежать. Смотри-ка, даже в рифму получилось. Раньше он за собой такого не замечал.

   В подсобке на столе всё так, как он оставил, но вот стулья стоят по-другому, похоже... а по хрену ему, как они тут трахались. Гаор переставил стул к столу и сел за работу. Не успел включить паяльник, подвинуть канифоль и припой под руки, как две девчонки из зальной бригады втащили и бухнули перед ним очередную электропечь.

   – Рыжий, подсветка не фурычит.

   Он молча кивнул, разворачивая печь к себе нужным боком. А интересно получается: ведь он как сказал тогда, когда в первый раз с энергоблоками связался, вроде и рядом из своих никого не было, а теперь все так говорят, откуда-то все всегда всё знают. Вот и сейчас. Он только закончил печь, как её чуть ли не из-под рук выхватили и уволокли, а перед ним уже вентилятор, какому идиоту зимой вентилятор нужен? Или на лето запасается? Дурак, летом на вентиляторы скидка, но... когда дурак идёт за покупками, весь базар радуется. А это у него откуда? То ли слышал, то ли прочитал когда-то... вентилятор в порядке, на очереди электрочайник, тоже для общей проверки, и уже ещё одну печь тащат, точно: охренели с печами, и бритвенный набор, там-то что проверять? Он же на батарейках. Сам он пользовался механическим, более шумным и грубым, но не требующим батареек, с которыми вечно были проблемы, в армейских ларьках сволочи-торгаши продавали их рядовым и сержантам с наценкой, как неположенные по званию, ты смотри, какая модель, с подсветкой, дорогая штука, точно какая-то шлюха своего хахаля балует, сам себе такого покупать не будешь.

   Гаору вдруг стало смешно: ему теперь никакого, ни электрического, ни механического, ни самого простого не нужно, а ведь обходится и ни хрена, и есть не мешает, и бабы любят.

   Так он и работал, то улыбаясь, то хмурясь своим мыслям, краем глаза и уха ловя происходящее вокруг, а его руки как сами по себе снимали и закрепляли панели, вскрывали задние стенки, вывинчивали и вкручивали винты, паяли и заматывали изолентой. Не самая плохая работа. Но ему уже давно всё равно, что делать, ни в армии, ни на дембеле, ни тем более здесь – нигде у него выбора не было. Разве только... да нет, и в газете он бегал по заданиям редакции, просто Кервин хорошо подбирал ему задания. Что ни делаешь, делай хорошо, чтоб за тобой ни доделывать, ни переделывать не пришлось, чтоб если ставишь мины, так ни один сапёр не снимет, а если оборону держишь, так до последнего... кого? Врага, конечно, да, он, ещё тогда, слыша расхожие призывы начальства держаться до последнего, задумывался: до последнего чего? Или кого? До последнего солдата? Своего или вражеского? До последнего патрона? А наступать тогда с чем? С голыми руками? Последний рубеж обороны... Для кого? Где этот рубеж, за который нельзя отступать, потому что... просто нельзя. Как сказал ему тогда Старший, его братан, просто нельзя.

   – Быстрее, образина, чего копаешься!

   – Да, господин.

   "Хрен тебе, я что, так и брошу недопаянным, подождёшь, или сам садись..." Но всё это про себя, тоже ещё армейская, даже училищная выучка. Когда их распекал за что-нибудь офицер-преподаватель, а они с каменно-почтительными, строго по Уставу, мордами про себя посылали крикуна по многим, известным любому курсанту адресам. Сержантов-воспитателей часто называли капралами, хотя такого звания в армии давно нет, а офицеров... преподами, да, точно, в отличие от строевиков.

   – Рыжий, чегой-то не фурычит.

   – Ставь сюда, посмотрю.

   – Побыстрее, а то ввалят.

   – Как смогу.

   Быстрый шёпот, мимолетное касание его плеча, пока девчонки громоздят перед ним очередную закапризничавшую электрохреновину. Сволочи, конечно, не поставят в этот зал парней, так девчонки и маются с тяжестями. Сразу видно, что не Старший тут расставлял, он бы уж такого не допустил. Даже на дневальстве коридор моют парни, и все тяжести на кухне они ворочают, и... пока не родила – девка, а как родила – мать, мать хранит род, мужик ей во всём подмога и защита... Это что же творилось, что так думать стали... У дуггуров совсем по-другому. И различаемся не волосами, не кровью, нет, Седой прав, кровь перемешалась, а этим нет... и памятью. Помним одно и то же, но по-разному. Крейм-Просветитель и Кремень-Светоч. Он всё-таки узнал: кремень – это камень, высекающий огонь, а светоч – светящий, источник света. И второе имя, присвоенное университетскому профессору, книжному червю, штафирке, более точное и правильное.

   Гаора иногда удивляло, насколько далёким становится для него знакомое привычное с детства. А может... может, он и впрямь до пяти лет жил по другим правилам и теперь только вспоминает, возвращается, к источнику, нет, к роднику. Родниковая вода – матёрая, самая сильная, вобравшая силу и Воды, и Земли. На летних лагерных учениях в училище ему случалось и пить, и умываться из родника, и он помнит необыкновенный вкус и запах этой воды.

   – Проверь фильтрацию.

   – Да, господин.

   "Пошёл ты, дурак надутый, а то я без тебя не знаю, что в этих бандурах фильтры – самая ненадёжная часть. Ишь наворочено, накручено, левой ногой через правое ухо, нет, это не Седой придумывал, это точно".

   – Много брака?

   Ого, опять Сторрам!

   – Не очень, хозяин, – выпалил Гаор, привычно вскакивая и вытягиваясь.

   Сторрам задумчиво кивнул, оглядывая стол на первый взгляд с разбросанными, а на самом деле разложенными обрезками и мотками цветной проволоки, изолентой, припоем разных марок, инструментами.

   – Завтра с утра на подвоз товара.

   – Да, хозяин.

   – Обрезки заберёшь.

   – Да, хозяин, – гаркнул он, изо всех сил сдерживая довольную улыбку.

   – Работай.

   – Да, хозяин, – он мгновенно сел на своё место.

   Когда и куда Сторрам исчез из подсобки, Гаор не заметил, да особо и не интересовался. До чего же здорово с обрезками получилось! Он и проволоки, и изоленты цветной наберет, тут тоже можно многое придумать, а ещё здорово, что завтра в рейс, хотя если с ним кто из надзирателей поедет, будет хреново, но тут уж ничего не поделаешь. А заказ должен быть большой, и тогда с ним пошлют парней, и если в кабине никакой сволочи не будет, то он выкрутит небольшой крюк, чтобы парни в окошко увидели иллюминацию, завтра тридцать первое, судя по гонке, и её включают с утра, он это ещё с каких пор помнит. На Новый год иллюминация из цветных лампочек, стилизованных факелов и целых светящихся картин обязательна, даже Орртен украшали, он помнит, как помогал замковому электрику монтировать гирлянды...

   – Рыжий, давай быстро, голозадый аж икру мечет! – быстрый шёпот прямо в ухо, пока перед ним ставят большую, с массой примочек и прибамбасов многофункциональную печь, она же... и так далее.

   И он успевает так же быстро и тихо шепнуть, что из лягушачьей икры только головастики получаются. Девчонка фыркает и норовит остаться подсобницей при нём, там подержать или ещё что, но в подсобку вваливается старший продавец, а за ним увешанный орденами не хуже новогодней ёлки какой-то отставной генерал, старый пердун, нашёл куда наряжаться, в магазин как на парад, или ему больше некуда, или последние мозги растерял, а с ним фифа и тоже, вся в брюликах, шлюха дорогая, шикует на генеральскую пенсию, скромненько так стоит, за генеральской спиной, а глазами уже и со старшим продавцом, и с надзирателем трахнуться успела, а дай ей волю, она бы и его, раба-волосатика, прямо тут же оприходовала, хорошо, Аюшка умотаться успела, а то такая из ревности в момент под порку подведёт.

   Генерал, с благосклонной брюзгливостью отвесив нижнюю губу, слушает старшего продавца, что предпродажная проверка и регулировка входит в набор бесплатных услуг. Скрывая ухмылку, Гаор чуть не с головой влезает в открытую печь, проверяя крепление гриля: разницу в накладных и на ценниках он давно заметил, ведь даже не в разы, а на порядок, при таких наценках любые скидки и услуги выгодны. Зато понта сколько! Хорошо генералы на солдатской крови жируют, ведь цену нашейным и нагрудным побрякушкам он тоже знает, пять лет понимать учился.

   – Готов?

   Голос генеральский, и неистребимая ничем привычка разворачивает Гаора из-за стола в уставную стойку.

   – Так точно!

   Господина он не сказал, но удара нет, потому что надзиратель потихоньку успел зайти за спину генеральской шлюхи и, похоже, там её за задницу лапает, то-то она глазки закатывает, а до него надзирателю не дотянуться. Да и вряд ли его при покупателях бить будут.