Текст книги "Мир Гаора (СИ)"

Автор книги: Татьяна Зубачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 93 страниц)

   – Заходи. Здесь и ложись. В угол иди, понял? И не шевелись.

   Тот молча выполнял приказания. Седой и Слон молча стояли, как бы отгораживая его от нар.

   Что-то в нём, в его движениях показалось Гаору мучительно знакомым. Он даже приподнялся, вглядываясь.

   Слон и Седой вернулись на свои места. Укладываясь, Седой ладонью нажал Гаору на плечо, и тот подчинился.

   Погасили свет. Но не было обычного сопения, храпа. Камера не спала. Лежали, плотно прижавшись друг к другу, и ждали. Чего?

   У решётки негромко, словно пробуя голос, застонали. Камера ответила напряжённым молчанием. Даже перешёптываться никто не посмел. Но и не заснул.

   Первым не выдержал Малец. Он слез с нар и зашлёпал к параше. В напряжённой тишине неожиданно звонко зазвенела струйка.

   – Мальчик, – вдруг сказал лежавший, – подойди, помоги мне, мальчик.

   Малец не успел даже головы повернуть. Гаор узнал этот голос и неожиданно для себя рявкнул "по-строевому".

   – Наза-ад!

   Малец испуганно шарахнулся к нарам. А Гаор уже тише, сдерживая голос, сказал.

   – Заткнись, падаль. Встану, тебе ни мальчики, ни девочки не понадобятся.

   – Мне больно, – вдруг надрывно, а может, и в самом деле плача, донеслось от решётки. – Меня избили. Воды. Дайте воды. Я сам возьму.

   – Лежать! – снова сорвался Гаор.

   – Больно, – хныкали у решётки. – Мне больно.

   И Гаор не выдержал, приподнялся на локте, чуть не придавив лежавшего рядом Зиму, но тот даже не шевельнулся..

   – Больно?! А пацану, что ты у школы подманил, живот ему взрезал и трахал через рану, ему больно не было? А той девчонке, как ты ей груди резал, забыл? Тебе сколько насчитали? Двадцать шесть доказанных, и в подозрении семнадцать! А не нашли сколько?

   – Врёшь! – закричали у решётки. – Всё врёшь!

   – Ты, гад, врёшь. Их ты тоже так подманивал? Что тебе плохо, чтоб помогли?

   Гаор уже не замечал, что кричит в голос, что с той стороны решётки чёрным плоским силуэтом стоит надзиратель. Он выплёскивал всё, не сказанное тогда, когда он сидел в зале суда и слушал деловито спокойное разбирательство.

   – Я воевал! Я фронтовик!

   – Не ври! Не был ты на фронте! Мы там таких сами кончали! Про лесополосу вспомни, девчонки ягоды собирали с голодухи, младшей сколько было? Пять? Она просила тебя: "Дяденька, не убивай". Ты что с ней сделал? А сестрёнок смотреть заставил! Им больно не было?

   Камера приглушенно зарычала.

   – Тебя ж, серый тихушник, даже Контора твоя сдала!

   Надзиратель стукнул дубинкой по решётке и спокойно сказал.

   – Слон, успокой говоруна.

   Перед Гаором вдруг возникла, всё заслонив, огромная фигура Слона. И одновременно Слон оглушительно хлопнул перед его лицом большими полусогнутыми ладонями, вцепившиеся с двух сторон в его плечи руки опрокинули Гаора навзничь, несколько кулаков согласно ударили по нарам, изобразив звук падающего от удара тела, а ладонь Седого жёстко зажала ему рот. Слон повернулся и пошёл на своё место.

   – А этого я успокою, – удовлетворённо сказал надзиратель.

   Гаора продолжали удерживать, зажимая ему рот, и он увидел только мгновенный голубой отблеск и услышал треск электрического разряда. У решётки взвыли.

   – Сейчас добавлю, – пообещал надзиратель, и всё стихло.

   – Всем спать, – выждав немного, сказал надзиратель. – Завтра его заберут, но чтоб до утра он целый был.

   Когда его шаги затихли, Гаора отпустили.

   – Ты откуда знаешь всё это? – почти беззвучно спросил Зима.

   – Я на суде был, – так же тихо ответил Гаор.

   Рука Седого ловко шлёпнула их обоих по губам, и они послушно замолчали.

   До утра в камере стояла та же напряжённая тишина, никто не вставал ни к параше, ни к крану. Свет включили перед побудкой, пришли два надзирателя и молча вывели этого. Как только они ушли, сразу несколько человек сорвались с нар и бросились к крану. Толкаясь, они набирали воду в пригоршни и, подбегая к углу, где спал маньяк, выплескивали её на пол. След смывают, понял Гаор. И невольно поёжился: что с ним сделают сегодня за то, что нарушил правила, заговорил с таким.

   – Иди, – сказал, не глядя на него, Чалый, – разденься и целиком обмойся.

   – Хоть и такая, а всё вода, – так же глядя в сторону, кивнул Зима, – на голову вылей и рот промой.

   Гаор встал и пошёл к крану, ничего не понимая, но, надеясь, что этого будет достаточно для очищения. На "губе" нарушения неписаного Устава смывали кровью. Ему сразу уступили место. И по этой готовности, он понял, насколько дело серьёзно. Он разделся догола, бросив рядом прямо на пол рубашку и брюки, и стал мыться. Вода смывает. Так что лучше, наверное, не обтереться, а облиться. Он набирал пригоршни и выливал воду себе на голову, грудь, плечи, в лицо, пару пригоршней плеснул на спину. Вода стекала, холодя тело.

   – Одевайся, застудишься, – сказали сзади, и он понял, что очищен.

   И как раз уже кричали побудку и поверку. Будто ничего и не было.

   Гаор встал на своё место в строю, удовлетворённо отметив, что его не сторонятся. Значит, и вправду, очистился. Но интересно получается. Как вчера говорили? Водаматёрая, вода материна, вода мёртвая. Похоже...

   – Заходи.

   Он зашёл со всеми в камеру. Надо бы одежду просушить. Оделся-то он прямо на мокрое тело, и его уже начала бить дрожь, а сушиться... только движением. Место, где лежал маньяк, похоже, тоже считается очищенным, там как раз мальцы в чёт-нечёт дуются, так что если он рядом встанет...

   – Рыжий, а сейчас ты чего?

   – Одеж...ду... су...шу... – раздельно ответил он между отжиманиями.

   – Надо же, удумал.

   – А чо, мы в поле так же, прихватит дожжом в пахоту аль на покосе, ну и пока допашешь, то и просохнешь.

   – Рыжий, ты ж не поселковый, отколь знаешь?

   – В армии на марше сохнут, – ответил, отходя от стены, Гаор. – Бегом греемся, штыком бреемся.

   Старое присловье выскочило само собой, он, только сказав, сообразил, что к бритью здесь отношение особое. Но спросили его о другом.

   – А штык – это чего?

   Что есть не видавшие слонов, Гаор мог поверить, но чтоб штыка не знали?! Он растерялся, и ответил за него Чалый.

   – Ну, ты и чуня, Малец! Это нож такой у винтовки.

   Дальше последовало абсолютно неуставное, но от этого не менее точное описание.

   – А чуня это что? – рискнул спросить Гаор, вспомнив своё намерение учить язык.

   – Нуу, – Чалый полез всей пятернёй к себе в затылок, взъерошив и без того спутанные волосы, – ну, поселковых так зовут, кто акромя хлева с полем и не знает ни хрена.

   – Сам ты чуня, – обиделся Малец, – ты без них зимой проживи. В бахилах одних зябко, в раз ноги поморозишь.

   Гаор кивнул, обрадованный таким поворотом разговора. И прозвище узнал, и что это обувь. Значит, бахилы и чуни. Зимой без них ноги поморозишь. Запомним. А ноги как раз растереть надо, а то находился по мокрому. Он сел на нары и стал растирать ступни.

   – Ну, так как, Рыжий? – негромко спросил его Седой, – может, хватит темнить?

   Гаор удивлённо вскинул на него глаза. Седой улыбался, но глаза его были серьёзны и даже настороженны.

   – Так как ты на тот суд попал?

   Гаор сообразил, что Седой может посчитать его за осведомителя или ещё кого из того же ведомства, а это грозило вполне серьёзными неприятностями. Но и полностью раскрываться тоже не хотелось. Стукачей нигде не любят, а журналистов... ему с разным приходилось сталкиваться, и часто выручала ветеранская форма, а здесь...

   – Судебное заседание было открытым, – осторожно ответил он. – Любой мог зайти.

   – Вот так шёл и зашёл?

   Гаор кивнул.

   – И всё так запомнил?

   Здесь он мог ответить честно.

   – У меня память хорошая. Да и такое услышишь, так не забудешь.

   – Допустим. А про тихушника откуда узнал?

   – Пока слушал, догадался.

   – И больше тебе нечем заняться было, как в суде сидеть и слушать?

   ...Про суд ему сказал Жук. Что будут судить маньяка, о котором уже писали и шумели все газеты, и обещал провести по своей адвокатской карточке как помощника. Он кинулся к Кервину, взял, на всякий случай, карточку разового поручения от газеты и еле успел забежать домой переодеться в штатское, здраво рассудив, что в помощника-ветерана никто не поверит. Он успел, проблем на входе не возникло. Зал был почти пуст, хотя процесс не имел грифа закрытости. Потом он заметил нескольких мужчин в неприметных костюмах и с незапоминающейся внешностью, и в то же время очень схожих между собой. "Как, скажи, штампуют их", – шепнул он Жуку. Тот кивнул, будто склонился к бумагам. Журналистов не было. Он уже покрутился по разным местам, и многих знал в лицо. Пойманный маньяк – сенсация! И ни одного журналюги. Это была третья странность. И невнятица в выяснении обстоятельств поимки. Получалось, что маньяка долго прикрывали, а потом прикрывать перестали, и тот сразу вляпался, попался на горячем, потому что... потому что был уверен в безнаказанности. И произошло это... когда в число его жертв попали чистокровные, и убитых мальчиков стало больше, чем девочек. Но всё это он сообразил потом, а тогда только сидел рядом с Жуком, задыхаясь от бешенства. И писал так же...

   – Так тебе это интересно было? – насмешливо спросил Седой.

   Гаор вздохнул. Темнить действительно не имеет смысла.

   – Нет, конечно, у меня было поручение. От газеты.

   Седой удивлённо негромко присвистнул.

   – Однако, новость. С тобой, Рыжий, не соскучишься. Так кто ты, Рыжий?

   И тут он сорвался.

   – Раб, обращённый раб, вот я кто!

   Он сразу пожалел о своей вспышке, но тут к решётке подошёл надзиратель и указал на него дубинкой. Гаор слез с нар и пошёл к решётке.

   Надзиратель выпустил его и погнал по коридору к выходу. Опять лестницы, тамбуры, коридоры. Когда его водили к врачу, он от вспыхнувшей вдруг дикой сумасшедшей надежды как-то даже не замечал, что вокруг так же проводят навстречу и на обгон по одному и группами рабов, а сейчас обратил внимание и опять подумал про конвейер, какая это огромная машина – рабство. И как мало он знал об этом, и не думал, и читать не приходилось. И это то самое – все знают, и никто не говорит.

   Опять тамбур, где он разделся, бросив одежду у стены в ряду таких же кучек.

   – Заводи.

   – Вперёд.

   Гаор перешагнул порог и оказался в большом безоконном зале, наполненном людьми, голыми, в форме, штатском и белых халатах, тут же катались столики на колёсах с бумагами, раздавались какие-то звонки, мешались команды и разговоры. Конвейер работал на полную мощность.

   – Встань сюда.

   Это уже ему.

   – Этих куда?

   – Третья категория на утилизацию.

   – Все четверо?

   – Да, оформляй.

   Утилизация? Кого-то... четверых на утилизацию. Третья категория, что это?

   – Ну-ка, что тут у нас?

   Молодой, видно только-только аттестовали, румяный гладко выбритый лейтенант с зелёными петлицами, посвистывая, оглядывает его.

   – Обращённый?

   – Да, – Гаор успел добавить, – господин, – до того как лейтенантский кулак коснулся его губ.

   – Статья?

   Его ответ вызвал уже знакомое удивление.

   – Что-что? Эй, кто взял справочник?

   – Возьми, зануда!

   По воздуху перелетает и шлёпается прямо в руки лейтенанта пухлая затрёпанная книжка. Лейтенант быстро пролистывает её, находит нужное место и удивлённо свистит.

   – Покажи клеймо.

   Гаор осторожно одной рукой – оставив другую предусмотрительно за спиной, чтобы не схлопотать новой оплеухи – приподнял волосы надо лбом.

   – Так я, значит, зануда?! А ну, вы, знатоки, кто из вас пять лучей видел?

   Гаора сразу окружила целая толпа. Чужие руки крутили и ощупывали его. Зажав волосы надо лбом, ему смотрели клеймо. Дёргая, проверяли номер на ошейнике.

   – И что здесь? – прозвучал начальственный голос.

   Гаора сразу отпустили, и он невольно вместе с этими лейтенантами встал по стойке "смирно".

   – Пять лучей, капитан.

   – Вот как? Интересно.

   Капитан был немолод и обстоятелен. Снова осмотр клейма и номера на ошейнике.

   – Где его карта? А вы продолжайте, – толпа рассеялась. – Ну, давайте, лейтенант.

   – По здоровью первая категория, капитан.

   – Проверим.

   Снова его ощупывают, трогают шрамы.

   – Что это у тебя?

   – Осколочное, господин.

   – Воевал?

   – Да, господин.

   – В карте отмечено? Посмотрите, лейтенант.

   – Так точно, капитан.

   – Ну что ж, а это?

   – Пулевое, господин.

   Как бы не сбиться, не назвать капитана по-другому, как он понимает, другое обращение ему не положено, пока, во всяком случае, он угадывает.

   – Все свои отметины знаешь, ну-ну. – Капитан отступил на шаг. – Упал, отжался. Десять раз.

   Гаор молча качнулся вперёд, выполняя приказ. А здорово, что он успел разогреться в камере. И вчера, и сегодня. Как скажи, угадал.

   – Хорошо, встань. Руки за голову. Полный оборот корпусом.

   Проверяют суставы – сообразил Гаор. Ладно, как там говорил Чалый, могём? Могём.

   – По часовой. Против. Достаточно. Десять приседаний.

   И это не проблема. Всё это ещё по училищу знаем.

   – Опусти руки. Вы правы, лейтенант, здесь первая.

   – Капитан, – подошёл к ним ещё один лейтенант. – Заявка от "Фармахима". Им нужен материал. Десять штук.

   – Ну, так отберите им по здоровью третью и четвёртую категорию.

   – Они просят первую возрастную, а сейчас по здоровью это только третья.

   – Нет, пусть берут что есть.

   Капитан говорил, не глядя на подчинённого, разбирая какие-то другие бумаги. Гаор стоял, переводя дыхание и невольно слушая. Они говорили при нём как... как при дереве, вдруг сообразил он. Им всё равно, что он услышит и поймёт.

   – Капитан, зачем им первая возрастная? – спросил лейтенант, когда второй отошёл выполнять приказание.

   – Экономы, – хохотнул капитан, – хотят, чтобы материал ещё и работал. Вот пусть и платят за контингент первой категории по полной цене.

   – Логично, – согласился лейтенант.

   "Фармахим", материал... нет, не сейчас, он не может об этом сейчас...

   – Так, возраст первая, здоровье первая, давайте смотреть использование. Образование?

   Это опять ему.

   – Общевойсковое училище, солдатское отделение, полный курс, господин.

   – Звание на выпуске?

   – Аттестованный рядовой, господин.

   – При демобилизации?

   – Старший сержант, господин.

   Каких усилий стоит ему, называя своё звание, говорить "господин", а не звание спрашивающего?!

   – Выше и не надо, на сержантах армия держится, – смеётся капитан. – Хотя бастарду выше и не подняться. Ну что ж... Награды... нет не нужно, можешь молчать. Машину водишь?

   – Да, господин.

   Опять подходит, уже третий.

   – Капитан, а с этим-то что?

   Что-то в интонации молоденького лейтенанта в щеголеватой, как у всякого недавно аттестованного, форме заставило Гаора осторожно скосить глаза в сторону жеста лейтенанта. И увидел в двух шагах от себя того, вчерашнего, с волной в квадрате. Бледное лицо сморщено в беззвучном плаче. И Гаор не смог удержаться, посмотрел, как у этого с его мужским хозяйством, всякое ведь болтали про таких. К его удивлению, внешне там всё было как обычно.

   – А что такое?

   – На Фармахим?

   – Зачем? Что у него по категориям?

   – Сорок три года – третья, по здоровью первая...

   – Не покалечили его? – удивился капитан.

   – Нет, уследили. А использование...

   – Только шестая. Свяжитесь с Риганом. Он давно просил что-нибудь в этом роде, и оформляйте.

   – Есть, капитан.

   Риган... он слышал эту фамилию, что-то страшное, но что? Нет, не думать... шестая категория... нет...

   – Так, а с этим, как решаете, лейтенант?

   – Первая, капитан?

   – Правильно. Полная первая, – и снова смешок. – Ценный экземпляр.

   – Аукцион?

   – Да, и по максимуму. Хотят иметь качественный товар, пусть платят.

   Полная первая... ценный экземпляр... пронесло? Неужели пронесло?

   Капитан отходит, и лейтенант быстро заполняет его, как Гаор уже это понял, карту, где записано всё, кроме его имени, наград и... и, кажется, не указано, что он журналист. Ну да, в штате он не был, в союз не вступил, журналистской карточки не имеет, по документам он только ветеран без определенных занятий. С журналистом могли обойтись и по-другому. Ведомства журналистов не любят.

   – Иди сюда.

   Он подходит к лейтенанту в белом халате поверх мундира. Опять врач?

   – Повернись.

   Теперь он стоит спиной к врачу и видит весь зал и знает, что сортировка намертво отпечатывается в памяти. Дрожащие голые люди, седой лохматый старик плачет, беззвучно кривя лицо, мальчишка, пятнадцать лет, не больше, испуганно озирается по сторонам, широкоплечий весь заросший чёрными короткими волосами мужчина, мрачно набычившись, смотрит прямо перед собой... и лейтенанты, определяющие жизнь и смерть этих людей. Они не злые – понял Гаор – у них просто такая служба.

   Что-то кольнуло его под левую лопатку, и после небольшой паузы такой же укол в правую ягодицу. Он даже не заметил этого.

   – Ступай.

   Он как автомат шагнул вперёд, едва не налетев на спешившего с бумагами лейтенанта. И тот так же, не глядя, оттолкнул его. Как попавшийся под ноги ящик или стол на колёсиках.

   Надзиратель пинком развернул его к двери.

   – Вперёд.

   Его вывели в тамбур. Каким-то чудом он нашёл в груде тряпья свою одежду и оделся.

   – Руки за спину. Вперёд.

   Снова коридоры, лестницы.

   – Хорошо держишься, – сказали за спиной, – по первому разу многих обмороком шибает.

   Он не ответил, но удара за это не получил. Наверное, ответа и не требовалось.

   Вот и знакомый гул голосов и смеха, затихающий при его приближении и возобновляющийся за спиной.

   – Стой.

   Лязгает откатываемая дверь.

   – Заходи.

   Лязг за спиной, знакомые лица... Он сумел дойти и не упасть, а сесть на нары. Увидел внимательные участливые глаза Седого, и его затрясло в беззвучных, рвущих горло рыданиях.

   – По первости оно всегда так, – говорили рядом.

   – Помнишь того, отливать пришлось.

   – Ничо, паря, привыкнешь.

   – Ты поди, воды глотни,

   – Да нет, посидит пускай, его ж ноги не удержат.

   Рука Седого легла ему на плечо.

   – Пронесло?

   Гаор кивнул и судорожно вытолкнул.

   – Не было... в карте... только про армию...

   – Какая категория?

   – П-первая. Полная первая.

   – Хорошо, – кивнул Седой. – Пока поберегут тебя. Ценный экземпляр, так?

   Он кивнул.

   – Говори, – не то попросил, не то приказал Седой. – Тебе сейчас говорить надо.

   – Д-да. Шестая категория. Что это?

   Чалый присвистнул.

   – И кого на неё?

   – Это на эксперименты, – спокойно сказал Седой и повторил вопрос Чалого. – Кого на неё?

   – Вчерашнего. К Ригану.

   – Центральная психиатрическая, – усмехнулся Седой, – исследовательский центр.

   – Фармахим?

   – Производство лекарств. Материал, так?

   – Да.

   – Проверка лекарств.

   Гаор говорил уже почти нормально. И увиденное складывалось в законченную картину, где если и было что-то неизвестное, то непонятного не было.

   – После обеда ещё поговорим, – встал с нар Седой.

   Гаор тоже встал и привычно пристроился к Чеграшу. Миска с жижей, кусок хлеба. Он был уверен, что не сможет есть, и медлил, сжимая обеими руками миску.

   – Ешь, – строго сказал Седой. – Хлеб только размочи как следует, а то вырвет.

   Он послушно выполнил приказание. Странно, но с едой он справился, и даже спазмы в желудке задавил.

   Когда отдали миски и надзиратель ушёл, Гаор обречённо посмотрел на Седого, понимая, что ни увиливать, ни тем более врать сейчас не сможет.

   – Так что в твоей карте не указано? – спросил Седой.

   – Что я журналист, – Гаор вздохнул. – Я не был ни в штате, ни в союзе, и карточки у меня не было, вот и пронесло.

   – Пронесло, думаешь? – усмехнулся Седой. – Что ж, может, оно и так. А что за газета?

   – "Эхо. Свободная газета"

   – Та-ак, – задумчиво протянул Седой. – А ведь это меняет дело. И за какую статью загремел?

   – Ни за какую! Меня отец...

   – Нет, – остановил его Седой. – Может, ты на отца напрасно сердце держишь. Это по-тихому сделано. И тебе рот заткнули, и Союз журналистов шума не поднимет. Не думал об этом?

   Гаор покачал головой.

   – Думал, но... Меня когда забирали, со столов ни листочка не упало – раз, дали позвонить в редакцию – два, и на оформлении, когда клеймили меня, были из газеты – три, и в карте про газету нет – это четыре. Так что там нормально.

   – И что ещё?

   – И на клеймении отец был, он это сам, нет, Контора не при чём здесь. И что я, – Гаор хмыкнул, – ас, какой, чтоб на меня Контора работала. Нет, так, кропал помаленьку. И в "Ветеране" меня печатали, а если бы что, так там бомбёжку до самолетной заправки чуют.

   – Тоже логично, – кивнул Седой. – Думаешь, совпадение?

   Гаор пожал плечами.

   – На фронте тоже не угадаешь, с какой стороны рванёт. Можешь в мёртвом пространстве оказаться, а можешь и под прямое попасть.

   Седой негромко рассмеялся.

   – Ну, вижу, отошёл. Молодец.

   Гаор кивнул и спросил.

   – И что дальше будет?

   – Завтра-послезавтра отведут в душ, дадут вымыться и выставят на торги. Тебе что сказали?

   – Не мне, лейтенанту, аукцион.

   – Понятно. Сначала постоишь со всеми, на аукцион до двадцати человек выставляют, все примерно одной категории, так что аукционов несколько. В зал заводят по одному. Был на аукционе каком?

   – Был,– улыбнулся Гаор. – От редакции на распродажу трофеев ездил.

   – Ну, так то же самое, только не вещи лежат, а мы стоим. Одежду у тебя перед душем отберут, а новую уже хозяин тебе даст.

   – Голым стоять? – невольно поёжился Гаор.

   – Полотенце дадут, по бёдрам повязаться. Увидишь, не один ты там будешь. Но могут приказать и снять.

   – Есть такие, – вмешался Зима.

   До этого они, все четверо, окружив плотным кольцом Гаора и Седого, молча слушали, не перебивая и никак не высказываясь.

   – Ну вот, – продолжил Зима, – есть такие, покупать не покупают, а только смотрят и лапают.

   – Есть, – кивнул Чалый. – Один меня так облапал, что я уж испугался. Ну, купит такой тебя себе на подстилку, так потом тебя же в любом отстойнике... лежи тогда у решётки, как этот... не будь помянут.

   Гаор понимающе кивнул. Этот порядок всюду одинаков.

   – Ну, а как купят?

   – По-разному, – улыбнулся Седой.

   – Это уж по хозяину глядя, – подхватил Гиря..

   – Да по-всякому бывает, – вступил Чеграш.

   – Меня вот раз, – начал Чалый, – так для начала отлупцевали, я неделю на животе спал. Это хозяин власть свою показывал.

   – А бывает, просто смажут тебе по морде разок, и всё, – кивнул Зима.

   – А то и без этого обойдётся, – завершил обсуждение Седой.

   Гаор кивнул. Говорил он уже совсем свободно, иногда, правда, прихватывала легкая судорога, но вполне терпимо. Вдруг зачесалось место укола, и он машинально потянулся за спину.

   – Не чеши, – остановил его Чеграш.

   – Береги здоровье, – хохотнул Гиря, – а то категорию сменят.

   – Да, – сразу ухватился за это Гаор. – А сколько всего категорий?

   – Шесть, – ответил Чалый.

   – Не, по возрасту три.

   Седой не вмешивался, и парни наперебой, поправляя друг друга, рассказали Гаору, что по возрасту три категории: от семнадцати до сорока – первая, мальцы до семнадцати – вторая, а старики, это кому после сорока – третья. Дальше смотрят здоровье. Здоровый – опять же первая, есть болячки какие, но работать может – вторая, старый там, слабый или ещё что, но как-то приспособят к делу – третья, и больной совсем – четвёртая.

   – Это уж в печку.

   – Утилизация называется.

   – Понял, – кивнул Гаор, – а дальше?

   – Дальше использование.

   – Ну, к чему тебя приспособить можно. К любой работе – первая.

   – Универсал называется.

   – Рабочим на заводе – вторая, в поле или там, на шахтах, лес ещё валить – это третья.

   – Точно, она и есть, – подтвердил присоединившийся к ним Бурнаш.

   – Дальше четвёртая.

   – Это бабская.

   – Ну да, на расплод.

   – Пятая детская, это кого ещё учить надо.

   – Ну а шестая... – Чеграш развёл руками, – тебе уж сказали.

   – Тебе вот какую дали?

   – Полную первую.

   – И у нас такая.

   – А у меня, – усмехнулся Седой, – три-один-один. Так что береги здоровье, Рыжий, – повторил он слова Гири, – пока у тебя две других первые, возраст тебе и простят. Помилуют.

   – А... вчерашнему какую поставили? – спросил Чеграш. – Слышал?

   – Слышал, – кивнул Гаор, – три-один-шесть.

   – Нуу? – изумились парни.

   – Они чо там, охренели?

   – Такое творил и здоровый?

   – Это как же это, Седой?

   – Во, дурни!

   – Да ну их, категории эти, – вмешался ещё один слушатель. – А то не знаете ничего, мальцы с поля!

   – Мы то знаем, – засмеялся Зима, – это вон, Рыжему в новинку.

   – Ну, так поживёт, узнает, – кивнул Бурнаш. – Ты, Рыжий, про этот, зоопарк, лучше поври. Посмеёмся хоть. А вот правду врут, что есть птица, а клюв у неё больше неё самой?

   Гаор свёл брови, припоминая, и радостно улыбнулся.

   – Вспомнил! Есть такая. Тукан называется.

   – Ух, ты! – восхитился Бурнаш. – И кого она ентим клювом тукает?

   – Айда наверх, – предложил Чеграш, – там свободнее.

   – Иди, – кивнул Гаору Седой и улыбнулся. – И про пингвинов расскажи.

   – Главное, про страуса не забыть, – весело отозвался Гаор, перебираясь на верхние нары.

   – Валяй, – распорядился Бурнаш, когда они, наконец, разместились на верхних нарах, согнав спящих. Продрыхаться и ночью можно, а потрепаться только днём.

   Гаор оглядел слушателей и начал рассказ. В училище, в казармах, даже на фронте, тоже вот так в свободную долю трепались обо всём. Кто что видел, слышал. Даже в Чёрном Ущелье, лежа в каменном мешке. А уж в госпитале и вовсе больше нечем заняться.

   Слушали его азартно, тут же комментируя и находя похожих.

   – Во, ребя, гля, у Лыска, тож ласты.

   – Ну, ты, подбери клюв.

   А когда Гаор худо-бедно, но изобразил крик попугая, да ещё рассказал, чему их выучить можно, то хохот грянул такой, что снизу рявкнул Слон.

   – А ну тихо, придурки! Накличете на свою задницу!

   – Скворца вот тоже, грят, учат.

   – Ага, я помню, у нас был такой, в посёлке. Так его про управляющего петь выучили и отпустили.

   – Сильно пороли?

   – А кого? Птицы вольно поют, мы им не указчики.

   Трепались бы до ужина, но тут привели новенького. И Гаор с изумлением увидел, как его слова мгновенно претворились в действие.

   Новичок поздоровался, Слон сказал, что на нарах занято, и показал ему место у стены. Тот кивнул и повернул уже туда, как его перехватили оба мальца.

   – Слона сделать? – сразу спросили они без предисловий.

   – Чего? – удивился новичок.

   – А вот чего! – и Малец, ухватив новичка за нос, с силой пригнул его голову книзу.

   Камера дружно грохнула хохотом.

   – Да я вас! – отбросил новичок мальцов.

   – Да ты чо, паря, не знашь? – ржали на нарах.

   – У слона хобот до земли!

   – Оттянули б тебе, ты б им брёвна носил!

   – И монетки из земли выковыривал!

   Хохотнул, укладываясь на своё место, и Слон.

   – Даа, братцы, – вздохнул, отсмеявшись, Лысок. – Хобот у Слона – великое дело, вмажет так вмажет!

   Все опять заржали.

   Гаор слез вниз и пошёл напиться. Вот дьявольщина, лоб с губой зажили, так теперь, где укололи, свербит. И чего вкололи? И спросить не у кого. Этого и Седой может не знать. А чесать нельзя, дураку понятно, занести в укол заразу легче лёгкого, ещё в училище один, когда их от малярии прививали, дочесался до сепсиса, так им и не сказали, вышел парень из лазарета, или... нет, надо вот что сейчас. А то, в самом деле, продадут завтра, так чтоб знать, хоть как поздороваться. Чтоб сразу бить не начали.

   Он нашёл Чеграша и сразу приступил к делу.

   – Чеграш, а что это? – и по возможности повторил фразу приветствия.

   – Здоваются так, – недоумённо посмотрел на него Чеграш. – Ты что, Рыжий, совсем ни бум-бум.

   – В этом да, – не стал спорить с очевидным Гаор. – Ну-ка научи.

   С третьей попытки он освоил и повторил совсем чисто.

   – Мир дому и всем в доме, – и спросил. – А значит чего? На каком это языке?

   – На нашенском, – ещё больше удивился Чеграш. – Ну, на нашем. Мы так говорим.

   Но перевести удалось только с общей помощью. Уроком языка заинтересовались остальные. И Гаора засыпали массой слов "на нашем" и объяснениями, чего это такое будет "по-ихнему".

   – Да, – кивнул ему Седой, когда Гаор взмолился о передышке, что он столько за раз не запомнит, и сел отдохнуть рядом. – Пятьсот лет прошло, а есть "мы" и "они". У народа память долгая.

   – Да. Я помню по истории. "Люди" и "дикари", потом... "аборигены", "або", так?

   – Так, – кивнул Седой, – но привыкай, тебе теперь здесь "мы". Кровь перемешалась, а память нет. Понял?

   – За "або" врежут?

   – На кого нарвёшься. Всё, – легко встал Седой, – еду везут. Потом договорим.

   Ужин, поверка, одеяла. Спина и ягодица зудели всё сильнее, И Гаор никак не мог улечься поудобнее. Но и не поворочаешься шибко, остальным-то...

   – Задницей кверху ляг, – пробурчал Зима, когда он в очередной раз задел его. – Не пороли что ль, не знаешь?

   А ведь не пороли!– только сейчас сообразил Гаор, вытягиваясь на животе. Обещания выдрать, шкуру с задницы спустить он ещё в посёлке не раз слышал, не от матери, конечно, от других. Но это всей малышне так грозили, подвернувшихся под горячую руку могли вытянуть ремнём или прутом по спине или пониже, но всерьёз... нет, он не помнит. Сержант тоже ему это обещал, особенно поначалу. Но обходился подзатыльниками и пинками. И в училище... сержанты-воспитатели, особенно строевики были скоры на руку, но порок не было. И в армии офицеры рукоприкладствовали вовсю, не на фронте, правда, там такие быстро погибали от "шальных" прилетевших сзади пуль. Даже на гауптвахте били, но не пороли. Порка – позорное наказание. А здесь... неужели и его пороть будут?! И сам себе ответил: а куда ты денешься? Раб в хозяйской власти. Накажет, как хочет.

   Рука Седого осторожно тронула его за плечо. Гаор повернул голову. Седой лежал на боку лицом к нему, и когда он повернулся, приподнял своё одеяло.

   – Ныряй сюда, пошепчемся.

   Гаор удивлённо лег вплотную к Седому, так что они оказались под одним одеялом.

   – Ты журналист, – шептал Седой, – не дай себя сломать. Слушай, смотри, запоминай и пиши.

   – Как? – вырвалось у Гаора.

   – Про себя, в памяти. Представь лист бумаги и как ты пишешь. А потом, как кладёшь написанное... Ты где рукописи держал? В столе, портфеле?

   – В папках, – ответил Гаор. – Картонные такие, с завязками.

   – Вот, туда и откладывай. Доставай, перечитывай, правь и снова прячь. Что в памяти спрятал, ни один обыск не отберёт.

   – Понял, но... зачем?

   – Никто будущего не знает. Вдруг... а у тебя уже готово всё.

   – Но...

   – И ещё. Напиши о них. Кроме тебя, этого никто не сможет. Ты подумай, как через всё, они хранят свой язык, веру, обычаи. Как остаются людьми. Я не верю, что рабство вечно, и ты не верь.