Текст книги "Солона ты, земля!"

Автор книги: Георгий Егоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 88 (всего у книги 88 страниц)

8

Эту ночь Юрий почти не спал. Под шум дождя за окном беспрестанно ворочался, несколько раз вставал, закуривал и босой, в одних трусах ходил по комнате. Аля открывала глаза, заспанная, тревожно спрашивала:

– Опять, Юрочка, рука болит?

– Нет, – отвечал он шепотом. – Спи… спи…

И не в силах разорвать тонкую кисею сна, опутавшую ее, Аля закрывала глаза. А Юрию не спалось, ныла рука – она всегда ноет в непогоду. Но не эта боль растревожила его сегодня. Вчера вечером отдал свою статью Новокшонову – давно просил он почитать ее. Отдавая, знал: как обухом по голове ударит она секретаря райкома. Не спит, наверное, и Сергей Григорьевич эту ночь, тоже ходит сейчас по комнате, тоже курит беспрестанно. Клянет, наверное, «писаку», громы-молнии летят в эту минуту на голову Юрия. Но самое страшное, конечно, начнется утром. Хотя и относился Новокшонов к Юрию несравненно терпимее и дружественнее, чем к остальным, все-таки после этой статьи он сорвется. Непременно сорвется. Но не крику боялся Юрий, нет. Что ему этот крик! Его не напугаешь криком. Что-то другое сжимало сердце. Сильный все-таки человек Новокшонов! Вот никакой вины не чувствуешь перед ним, уверен в своей правоте, а все равно не спится…

Юрий вдруг остановился, плюнул себе под ноги. «Что же это, на самом деле! Будто преступление какое сделал!. Будто на эшафот иду… Перед вылазкой за самым трудным «языком» в тыл к немцам так не переживал, как сейчас». Бросил окурок к печке. Решительно залез в теплую постель к разрумянившейся от сна Але и сразу же задремал.

Разбудил Юрия телефонный звонок. Протянул из-под одеяла руку, снял трубку, приложил ее, нахолодевшую за ночь, к уху.

– Да.

Услышал отрывистый голос Новокшонова:

– Зайди сейчас ко мне!

И раздался щелчок, в трубке загудело. Глянул на часы: полседьмого! Так и есть – не спал Новокшонов ночь, чуть свет уже в райкоме.

Наскоро ополоснул Юрий лицо, стал одеваться. Проснулась Аля.

– Ты куда в такую рань?

– Надо, – буркнул он.

Аля разнеженно потянулась в постели.

– Поцелуй меня…

Юрий отмахнулся:

– Некогда. В другой раз…

Алька капризно взбрыкнула ногой под одеялом.

– Юрка!..

Он чуть улыбнулся, торопливо наклонился, поцеловал в трепыхнувшиеся четко очерченные губы и вышел.

Дождь уже прекратился. Воздух был промозглый. Дул пронизывающий ветер. Пока дошел до райкома, сон сняло окончательно, голова посвежела. Не раздеваясь, прошел прямо в кабинет.

Новокшонов в распахнутом кожане сидел за столом и жадно курил. Его лицо, отвердевшее, со стиснутыми зубами, было в сплошных бугорках мышц, двигавшихся под задубевшей кожей. Он не ответил на приветствие Юрия, сразу же навалился на него своим тяжелым, бешеным взглядом. Казалось, сейчас он ударит кулаком об стол и начтет кричать. Но Новокшонов молчал. Молчал долго и зловеще. Наконец, не разжимая зубов, тихо и хрипло спросил:

– Ты – кто?.. – И после длительной гнетущей паузы – Что ты сделал для района, чтобы судить его?.. Что-о?! – закричал он вдруг. – Что-о ты сделал?!

Юрий молчал. Он сел на стул в конце длинного, покрытого малиновым сукном стола, где обычно во время заседания бюро садят персональщиков, и старался казаться спокойным. Новокшонов сидел по-прежнему, навалясь грудью на стол. Поединок взглядов затянулся. У Юрия начинала закипать злость на то, что он сам сел, как обвиняемый, на этот несчастный стул в конце стола, и на то, что не может ответить на грозный вопрос Новокшонова, и на то, что Новокшонов считает его мальчишкой и кричит на него, как на мальчишку. Захотелось вдруг встать и самому закричать на секретаря райкома: сказать ему в глаза то, чего не написал в статье. Сказать ему, что, он диктатор и самодержец, что он подавляет всякую инициативу низовых работников, что превратил их в безропотных исполнителей его распоряжений… Но тут Новокшонов заговорил, неожиданно задумчиво, с оттенком упрека.

– Я вернулся в район, когда он был опустошен и все колхозы держались на подпорках, когда поля сплошь заросли бурьяном. Я тогда клятву дал себе, кровь свою каплю, по капле выцедить, но поднять район, ничего не пожалеть, но чтобы поля вновь ожили, чтобы они давали хлеб. И, я сделал это! – Голос у Новокшонова стал крепчать– Хлеб потоком, пошел из района государству. Колхозники ордена стали получать за свой труд. Район стал одним из передовых в крае. Недостатки есть, если их специально искать, как это делаешь ты. Много недостатков. Но прежде, чем выпячивать их и заслонять наши достижения, ты оглянись назад. Посмотри, от чего мы пошли и к чему пришли!

– Сколько же можно оглядываться, назад, Сергей Григорьевич! Пора уж и вперед посмотреть.

Новокшонов ударил ладонью об стол.

– Мальчишка! Сопляк!.. – закричал он. Выскочил из-за стола и стал яростно бегать по кабинету. – Не тебе меня учить!.. Для меня район – это жизнь моя, все здесь у меня! Я от академии отказался, из армии ушел из-за своего района. А для тебя – что? Что значит для тебя район? Газетка! Весь район видишь через свой газетный лоскуток!

Юрий тоже не сдержался, хлопнул своей левой, здоровой рукой по столу, встал.

– Нет! Нет, дорогой Сергей Григорьевич! Я тоже родился здесь. И я не пасынок своему району. Только по-разному мы смотрим на свой район. Вы смотрите назад и радуетесь успехам, А я смотрю вперед и хочу, чтобы район был еще лучше, еще богаче.

– Красиво говорить научился: «вперед»… «назад»… – передразнил Сергей Григорьевич. – Вот ты пишешь в своей этой статье: не то, дескать, сеем, что надо. Ты что, думаешь, я не знаю, где что сеять? Знаю. Не, хуже тебя и не хуже Лопатина и Пестрецовой. Но ведь край с меня требует хлеб сегодня, сейчас! А с крайкома ЦК требует. Никому дела нет до того, родит в «Светлом пути» или не родит пшеница. Раз есть, посевные площади, значит, они должны давать зерно, на них доводится план. А. ты написал, как размазал… По твоей писанине получается, что перевести колхоз в животноводческий это проще простого – взял и перевел. По-детски рассуждаешь.

– Но ведь когда-то же кому-то это делать надо! – возразил Юрий. В то же время он чувствовал, что Новокшонов или не понял статьи, или умышленно уводит его в разговоре от главного. Ведь главное там выражено очень четко: за тремя передовыми колхозами райком укрывает полсотни дышащих на ладан хозяйств. А смена посевных культур и перевод некоторых колхозов из полеводческих в животноводческие и укрупнение хозяйств – это лишь предложения автора по подъему отстающих. Предложения могут быть и другими, их надо обсудить, может быть, появятся другие, более рациональные. Не в них сейчас дело.

– У тебя в статье проглядывает другой вопрос, – продолжал наседать на него Новокшонов. – Ты против планирования сверху. Правда, ты не говоришь этого прямо, но к этому сводишь свои мысли. А ты знаешь, что значит пустить на самотек планирование? Кульгузкин захочет сеять подсолнечник и торговать им, как базарная бабка, на рынке. Шмырев разведет только свиней потому, что у него жена хохлушка и любит сало. А Чикарев свеклу будет сажать и самогон варить из нее – он же в войну сажал специально для самогонки, опыт уже имеет. Видал, куда это ведет? Это ведет к кулацким методам. Ты этого тоже не написал. Но в мыслях ты держишь это. Тайно даже от самого себя.

Юрий пытался возразить, но Новокшонов перебил его.

– Я знал одного старого большевика, который еще до войны в пример колхозам ставил кулака, его хозяйственность, что, дескать, больше кулака никто у нас не любит землю, что он самый великий труженик. И если бы партия поддалась тогда этой бухаринской теории, то в войну страну задушил бы страшный голод, хотя хлеб в деревне был бы. – Он остановился и многозначительно поднял палец. – Колхозы выиграли войну! Колхозный строй!..

– Ну и что?

– Как что? – опешил Новокшонов.

– Я разве против колхозов? Я против ваших, против новокшоновских методов руководства колхозами.

Сергей Григорьевич хмыкнул:

– Так что же это я ввел так не полюбившееся тебе планирование сверху?

– Речь идет не только о планировании. Главное-то в статье все-таки другое.

– Что именно?

– Разве вы не поняли?

– Представь себе, что нет!

Юрий внимательно посмотрел на Новокшонова – серьезно он это или иронизирует.

– Главное-то в том, что район числится на хорошем счету, а в районе хороших-то всего-навсего три колхоза да десятка полтора середнячков, а основная масса – голь перекатная, концы с концами не сводят. Почему? Потому что весь район работает на передовиков: вся лучшая техника у них, все фуражные ссуды идут им, все лимиты на строительный материал вы отдаете им. Эти три колхоза – накрахмаленная манишка, которую вы выставляете напоказ, и в то же время делаете все, чтобы в крае не видели нашу голую спину. Вы обманываете крайком, занимаетесь очковтирательством! А все молчат, боятся высказать вам это потому, что вы ломаете хребет каждому, кто поднимет на вас голос.

Новокшонов тяжело задышал.

– Вон! Вон отсюда! Шелкопер!..

Юрий побледнел, проговорил тихо, с расстановкой:

– Я уйду… Я хотел по-товарищески… Но теперь… Теперь – я плевал на ваше мнение… я пошлю эту статью сегодня же…

Через полчаса – без четверти одиннадцать – позвонил помощник секретаря.

– Ровно в одиннадцать внеочередное бюро, – сообщил он.

– По какому вопросу?

– Не знаю. Заседание закрытое…

Юрий вошел в кабинет ровно в одиннадцать. Все члены бюро сидели на своих местах. Юрий тоже молча сел на свой стул. Сразу же, словно его только и ждал, заговорил Новокшонов.

– Есть необходимость обсудить статью товарища Колыгина, которую он написал для краевой газеты. Статья называется «Что прячут за спинами передовиков».

– Вопрос можно? – спросила Вера Ивановна Величко.

Новокшонов нетерпеливо поднял брови.

– Почему мы должны обсуждать неопубликованную статью? Это желание автора, да?

– Автор дал почитать эту статью мне, – объяснил Сергей Григорьевич. – Я прочитал и высказал свое мнение автору. Автор со мной не согласился. Вот я и решил поставить ее на обсуждение членов бюро.

– Автор вправе не согласиться и с мнением бюро. Это же статья. Он может высказывать в печати свое личное мнение, – возразила Вера Ивановна.

Новокшонов жестко одернул ее:

– Автор прежде всего член бюро. И каждое свое публичное выступление он обязан согласовать с остальными членами бюро.

– Это желательно, но не обязательно.

Новокшонов придавил Веру Ивановну своим взглядом.

– Раз желательно – значит обязательно!.. Так я прочту эту статью. – Он перебрал в руках напечатанные на машинке страницы, начал – «Что прячут за спинами передовиков…»

Читал он неторопливо, вполголоса. Юрий старался сторонним ухом слушать свои же собственные мысли, выношенные, вымученные. И с удивлением отмечал, что в новокшоновском чтении эти мысли почему-то получают несколько другой оттенок, не на том задерживается внимание, на чем хотел бы Юрий, наверное, намеренно так читает, чтобы придать не тот тон статье, какой в ней заложен. Члены бюро слушали внимательно, кое-кто делал пометки на чистых листках бумаги. На Юрия никто не смотрел, его не замечали – полоса отчужденности сразу образовалась вокруг него. Юрий уже знал, чем кончится это обсуждение – как скажет Новокшонов так и постановят. Так было, так есть, так пока еще и будет…

Сидевшая рядом с ним Вера Ивановна что-то записывала на листке. Всмотрелся в ее крупный, почти школьный почерк. На листке стояло:

«1. Искусственное создание передовиков за счет других колхозов.

2. Бесперспективность руководства сельским хозяйством.

3. Администрирование сверху, лишение инициативы низовых работников.

4. Надо:

а) пересмотреть структуру полеводства в каждом колхозе;

б) покончить с разделением колхозов на сынков и пасынков;

в) развязать инициативу снизу;

г) укрупнить колхозы и главное (это слово подчеркнуто двумя жирными чертами) пора менять стиль руководства районом…»

Хотя и неприлично читать чужие записки, но Юрий с удовольствием отметил, что Вера Ивановна правильно поняла главную мысль статьи пора менять стиль руководства районом!..

Между тем Новокшонов закончил чтение, собрал вместе листки и небрежным жестом отшвырнул их на край стола.

Все молчали, никто не двинулся, не пошевелился. Каждый думал, вперив глаза в потертое сукно стола. Наконец, председатель райисполкома Урзлин откинулся на спинку стула, глянул на потолок– у него привычка смотреть на потолок прежде, чем говорить.

– У меня вопрос к автору, – качнул он в сторону Новокшонова взглядом через плечо, спрашивая у него разрешения говорить. Тот кивнул. – Ваша статья, Юрий Михайлович, называется: «Что прячут за спинами передовиков»– так кажется? Непонятно, кто прячет. Кого вы имеете в виду?

– Секретаря райкома и членов бюро, в целом. Нас всех, сидящих здесь.

– Значит, и себя в том числе?

– Да.

На стуле заерзал начальник райотдела МГБ, розовощекий, с мальчишеским хохолком на макушке.

– А что лично вы сделали для того, чтобы предотвратить эти недостатки? – спросил он. – Вот вы там пишете, что якобы неправильно распределяются фуражные, денежные и другие ссуды, неправильно распределяется техника. А вы раньше говорили об этом Сергею Григорьевичу?

– Да, говорил.

– Ну и что?

– Как видишь, все по-прежнему.

– А почему на бюро не поставили этот вопрос?

– У тебя, Василий Яковлевич, память короткая, нe профессиональная.

– Я что-то не помню такого…

– Плохо, что не помнишь.

– Товарищи, не в этом дело, – снова посмотрел на потолок Урзлин. – Юрий Михайлович заблуждается в другом. Он не знает самых элементарных основ политэкономии. Как я понял из статьи, он предлагает каждому колхозу планировать то, что ему вздумается, не придерживаясь никаких контрольных цифр.

– О контрольных цифрах в статье так не сказано, – вставила Вера Ивановна.

– Правильно. Поэтому и создается такое впечатление.

– Такого впечатления нет. Наоборот, автор предлагает в рамках районного плана дифференцировать задания колхозам, провести узкую специализацию хозяйств.

– Все равно. Но не в этом дело, товарищи. Мы не можем пустить на самотек планирование в колхозах. Этак напланируют черт те что. Кульгузкин запланирует подсолнухи и будет торговать на базаре – он специалист по этим делам. Чикарев свеклу будет сажать на самогон. Третьему еще что-нибудь захочется… – Слушая Урзлина. Юрий с удивлением отметил, что все это, теми же словами, он уже слышал от Новокшонова, – Не можем мы, товарищи, пойти на это. Одним из, главных преимуществ социалистического строя и являются плановость и централизация. А Юрий Михайлович предлагает отказаться от этого преимущества, наплевать на него, грубо говоря, и предоставить все анархии. Не можем мы этого! Но не в этом дело. Меня удивляет другое. Как такой близорукий, политически малограмотный человек мог оказаться членом бюро и еще редактировать газету – орган райкома партии и райисполкома? С этим надо разобраться, товарищи!

– А, по-моему, не в этом надо разбираться! – резко сказала Вера Ивановна. – Разрешите мне слово, – порывисто протянула она руку в сторону Новокшонова. – Не в этом надо разбираться! – повторила она. – Статья дельная, умно написана и вопросы подняты в ней самые злободневные. Я обеими руками за эту статью. Юрий Михайлович долго и тщательно анализировал дела в районе и сделал совершенно правильные выводы. Но товарищи не хотят замечать главного в этой статье – я не думаю, что они не поняли этого главного. Не понять этого нельзя! Здесь вещи названы своими именами. Товарищи выдергивают из статьи второстепенные вопросы и хотят, чтобы все бюро сосредоточило только на них свое внимание. Нельзя так делать! Статья поднимает коренной вопрос времени: нельзя дальше руководить колхозами так, как руководит Новокшонов.

– Ну-у ты, Вера Ивановна, поосторожнее, – покачал головой Урзлин.

– Прошу меня не перебивать, – скороговоркой одернула его Величко. – Тот метод, который был терпим два-три года назад и который тогда, в первые послевоенные годы давал положительные результаты, сейчас ни в коем случае неприемлем. Он вреден. Он опасен. А Сергей Григорьевич держится за него, за этот метод администрирования, метод командования и никак не хочет замечать, что время уже не то, люди кругом не те. Если этот метод еще гож, например, для Кульгузкина, то для Пестрецовой, для Шмырева, для Лопатина он уже не годится. Это председатели умные, хозяйственные и их уже нельзя держать на поводке, им нужна свобода инициативы в своих, председательских делах. Уже не следует секретарю райкома совать нос в их распоряжения. И Шмыревг и Пестрецова, и Лопатин, и многие другие новые председатели разбираются в своих внутриколхозных делах лучше нас. Обо всем этом – об администрировании и командирских, полковничьих замашках секретаря – в статье не написано (Юрий Михайлович очень тактичен), но вся статья, все ее факты и выводы направлены именно к этому. Неправильно, Сергей Григорьевич, руководите вы районом, единолично, по-армейски, устранили бюро и исполком, не прислушиваетесь к голосу председателей колхозов, зажимаете их инициативу. И только в результате всего этого и могло случиться, что весь район работает на три колхоза, на их авторитет, а остальную массу нищенских, запустевших хозяйств прячем за эти три широкие спины. Нельзя так дальше руководить, нельзя так дальше жить!.. Вот в чем надо разобраться, товарищ Урзлин, а не в том, достоин или не достоин Колыгин редактировать районную газету… Через два месяца районная партийная конференция. И если мы сами сейчас не пересмотрим свою позицию, не поднимем вопрос о необходимости по-новому руководить районом, то коммунисты без нас поднимут его и сделают выводы и о работе бюро в целом, и о работе первого секретаря.

Румянцем полыхали всегда смуглые щеки Веры Ивановны. Она села и уже вполголоса добавила:

– Очень хорошая статья, Юрий Михайлович! Жаль, что ты писал ее втайне от всех. Если бы посоветовался, можно еще многое добавить…

Все молчали. Молчали так долго, что Сергей Григорьевич вынужден был подтолкнуть.

– Кто еще хочет высказаться? – и сам не выдержал, вставил критически – Если слушать уважаемую Веру Ивановну, то мы должны пасть в ножки Колыгину и благодарить за ту ахинею, которую он здесь нагородил, – потрогал он рукой статью.

– Да, именно должны благодарить!

Но Сергей Григорьевич сдвинул брови, жестко сказал:

– Мой «плохой» метод уже показал себя – из самых отстающих район теперь вышел в передовые. Результаты налицо. А то, за что ратует Колыгин – еще на воде вилами писано. Распусти вожжи – и колес не соберешь. Поэтому горячку пороть нечего. Не в бабки играем… Кто еще будет говорить? Прощу каждого высказаться.

Второй секретарь, бесцветный, болезненного вида и тишайшего поведения человек, никогда не выскакивающий со своим мнением вперед других, был верен себе и сейчас – выжидательно посматривал на прокурора, третьего секретаря и на заведующего отделом пропаганды.

– У меня вопрос к автору, – по-школьному поднял руку прокурор. – Можно, да? – Новокшонов наклонил слегка голову. – Какую цель преследовали вы, когда писали эту статью?

Юрий взбеленился – неужели из статьи не ясно?

– Вопрос считаю глупым и отвечать на него не буду! – вспылил он.

– А ты не горячись! – прищурил глаза Новокшонов. – И не оскорбляй членов бюро. Спрашивают – отвечай.

– Я здесь не подсудимый, а он не прокурор в данном случае. И таким тоном спрашивать меня здесь не место. Если он не понял, что я хотел сказать, то дайте ему статью, пусть прочтет по слогам сам себе…

Заговорил третий секретарь.

– Мне кажется, автор ведет себя недостойно, и мы должны указать ему на это. А что касается статьи, то я полностью согласен с Сергеем Григорьевичем.

– В чем? – спросила Вера Ивановна.

– В оценке статьи.

– По-моему, здесь, на бюро, Сергей Григорьевич еще не высказывал своего мнения о статье.

– Все равно.

– Значит, вы, согласны с любым его мнением?

Третий секретарь несколько смутился.

– То есть как с любым? Вожжи распускать нельзя – я согласен… – и он пожал плечами.

– Еще кто хочет слова?

Очередь дошла до второго секретаря – дальше отмалчиваться уже нельзя.

– Мне кажется, – начал он, поглядывая на Новокшонова, – что товарищи впадают в крайности, горячатся, доходят до оскорблений. А цель сегодняшнего нашего обсуждения, думается мне, другая. Мы должны просто поправить товарища Колыгина, помочь ему понять и исправить свои заблуждения. Мы должны разъяснить автору, что его статья – это кривое зеркало, которое искажает действительное положение дел в районе. И я не согласен с Верой Ивановной, – он наклонил голову в сторону заведующей сельхозотделом, словно извиняясь перед ней за свое несогласие, – которая усмотрела поползновения автора на авторитет первого секретаря. Тут, товарищи, на всех нас бросается тень…

«Боже мой! – думал сокрушенно Юрий. – Как я раньше не замечал скудоумие людей, которыми окружил себя Новокшонов?!»

– Что автор скажет? – спросил Сергей Григорьевич, не глядя на Колыгина.

Юрий поднялся. Он был собран и порывист.

– Я скажу одно: сегодня обсуждали не статью, а обсуждали автора, будто он сделал какое-то преступление. И я бы не удивился, если бы меня сегодня посадили в конец стола, вон на тот стул.

– А ты не беспокойся, и туда успеешь, – перебил его Новокшонов. – Пока что мы говорили по-товарищески. Не поймешь – и на тот стул посадим. Все у тебя?..

– Нет, не все. Я не согласен с мнением большинства членов бюро. Поэтому, какое бы постановление не было сегодня принято, статью я все равно пошлю.

Сергей Григорьевич тяжело задышал, будто его огромной тяжестью придавили к столу. Но он сдержался, не закричал. Заговорил глухо, враждебно:

– В постановлении бюро записать, – ткнул пальцем в сторону своего помощника, писавшего протокол. – Позиция автора статьи неправильная, статью к печати запретить!

– Прошу записать мое особое мнение, – вставила Вера Ивановна. – С постановлением бюро не согласна. Статью считаю правильной и своевременной.

Сергей Григорьевич тяжело перевел свой взгляд на нее.

– Хорошо, товарищ Величко, – сказал он с расстановкой. – Запишем и ваше особое мнение. Только смотрите, чтобы потом на попятную не пошли бы…

– Нет, не пойду…

После голосования члены бюро поднялись и, не глядя друг на друга, стали одеваться. Впервые все были в таком неловком положении – будто с официальных поминок расходились.

– Юрий Михайлович, задержись, – складывая бумаги в стол, попросил Новокшонов.

Все заторопились. По-прежнему не глядя на остановившегося у стола Юрия, спросил с оттенком сожалеющего раздумья:

– Я не пойму, чего ты хочешь?

Юрий молчал. Новокшонов наконец задвинул ящик стола, поднял голову, посмотрел на Юрия сочувствующе.

– В секретари хочешь? Так я и так прочил тебя и Веру Ивановну в секретари вместо этих… На мое место целишь?.. Тебе еще рано. Молод.

– Если вы только такой вывод и сделали из статьи, то нам просто не о чем разговаривать. Вы же прекрасно знаете меня…

– Ну, хорошо, хорошо, – чуть улыбнулся Сергей Григорьевич, – прости, что я о тебе плохо подумал. Но давай поговорим откровенно. Ты человек умный, понимаешь: ставить на одну чашу весов мой авторитет, на другую – твой, это же… ну, ты понимаешь… Мне просто жаль тебя. Вот, допустим, пошлешь ты статью. Обвинения в… ней серьезные. Редактор, конечно, прежде, чем печатать ее, пойдет в крайком посоветоваться. Там завтра получат постановление нашего бюро. Позвонят мне. Я, конечно, выскажу мнение членов бюро. И статья твоя в лучшем случае пойдет в редакционную корзину. Начнешь хорохориться – испортишь себе жизнь на многие годы… Вера Ивановна о конференции говорила. Не будь младенцем, не питай больших надежд. Ты же прекрасно знаешь: кучка недовольных есть в каждом районе, и она погоды не делает. Как крайком скажет, так и будет, так и решит конференция.

– Значит, вы считаете, что все новое в жизнь входит только по указанию сверху? Нам, низовым работникам, незачем думать? Это удел избранных, удел высокопоставленных?

Сергей Григорьевич поморщился:

– Вот видишь, какой ты еще наивный!..

– А вы слишком самоуверенный. – Юрий присел на стул, торопливо заговорил: – Сергей Григорьевич, я очень уважал вас! Был влюблен в вас! Я преклонялся перед вашей силой воли, я подражал вам так, как вы, наверное, подражали Данилову. Но я уже не младенец, я уже кое-что повидал в жизни, фронт многому, научил меня. И вот я увидел, что район-то вы не подняли. Не сомневаюсь, вы искренне хотели поднять его, себя не жалели. Это все знают. Но вы все-таки не подняли – согласитесь со мной! Вы за счет всего района подняли лишь три колхоза. Они-то и создают видимость общего благополучия

Неужели вы этого не можете понять?!

Сергей Григорьевич снова начал багроветь, взгляд стал немигающим.

– Значит, все мои усилия, все, что я своего, кровного вложил в район, ты одним махом зачеркиваешь?

– Нет. Вы послушайте меня и постарайтесь понять. – Юрий объяснял терпеливо, как иногда объяснял Альке. – В сорок пятом и сорок шестом, году вы смогли на своем горбу, буквально, почти на одном своем горбу, приподнять район. Роль личности в таком деле умалить нельзя. Но сейчас уже пятидесятый год, через полтора месяца наступит. Время не то! Вы поймите это! На одном-то горбу район уже не удержишь. Вас уже обошли многие председатели колхозов. А вы все еще стоите в той привычной позе, будто держите на своих плечах район. А вы давно уже ничего не держите! Вы только мешаетесь под ногами у Пестрецовой, у Шмырева, у Лопатина, у других думающих людей, у людей, которые идут вперед.

Новокшонов рывком поднялся.

– Ну, знаешь ли!.. Ты уж меня совсем в дурачка превратил. – Видно было, что он еле сдержался, чтобы снова не накричать на Юрия. – Значит, ты ничего не понял! Продолжаешь стоять на своем. Я последнюю попытку сделал вразумить тебя. – Сквозь зубы добавил – Теперь пеняй на себя. Сломаю! Понял? Сломаю и в порошок сотру!..

Юрий встал, холодно и отчужденно посмотрел на Новокшонова.

– А я не хрупкий. Меня не сломаешь. – И большим пальцем указал себе на спину. – За мной тоже сила. – Резко повернулся и вышел из кабинета.

* * *

Пятый день за окном свирепствует метель. Пятый день Катя ходит по собственной квартире на цыпочках. Пятый день Сергей рычит в спальне, как разъяренный зверь в берлоге. Катя к нему почти не заходит – заглянет, поставит разогретый обед на столик.

– Водки! – захрипит он.

И она безропотно заменяет пустую поллитровку.

Четыре дня заседали делегаты. Такой бурной партийной конференции не было со дня основания района.

И вот после конференции уже пятый день сидит он в спальне – пьет и курит. Никого не пускает к себе, ни с кем не хочет разговаривать. Собственно и приходили-то только двое – Урзлин да прокурор. Выгнал обоих. По два раза в день звонит Николай Шмырев, справляется о друге.

– Пьет, – прикрывая ладонью трубку и косясь на дверь, шепчет Катя. – Уже десятую поллитру начал.

– А ты не давай ему.

– Что ты, Коля! Боюсь я его…

В трубке гудит. Голос Шмырева еле слышно.

– Вчера хотел приехать. Полдня проплутал в степи, так и вернулся – ни зги не видать. Снег в пояс. Жеребца чуть не запорол. Завтра на тракторе попробую пробиться.

– Коленька, ты приезжай, пожалуйста. Боюсь я с ним одна, особенно ночью…

– Ты пистолет у него вытащи.

– Уже спрятала. И ружья все попрятала. Но я вообще боюсь. Сережку отправила к Колыгиным…

Уже дважды звонили из крайкома партии. Катя отвечала, что Сергей Григорьевич болен. На шестой день позвонил сам первый секретарь. Без обидняков спросил:

– Пьет?

– Да, – тихо ответила Катя.

– Передайте: если он еще хочет сохранить себя как партийный работник, пусть завтра же явится в крайком…

Вечером приехал Николай. Провела Катя его в дальнюю комнату, уронила голову на грудь, заплакала.

– Коленька, знал бы ты, как тяжело мне с ним. Не только сейчас – вообще трудно с ним жить. Ох как трудно!..

Потом он спал. Сутки спал беспробудно. Ненадолго уснула и Катя. Среди ночи открыла глаза, из детской комнаты увидела в темной гостиной Сергея. Тихий, перебушевавшийся, он застыл у окна, за которым бесновалась пурга. Катя тихо подошла к мужу, остановилась сбоку. Подождала – может, обернется. Но он не обернулся.

– Сережа, ты помнишь, что тебе надо срочно ехать в крайком? – напомнила она осторожно. – Николай Ильич сам звонил… Позвони ему, скажи, что у нас пурга и поэтому ты еще не выехал…

Он молчал. Даже не шелохнулся. Опухший, постаревший, не мигая смотрел, как куролесит за окном метель – воет, гудит и стонет. Катя стоит выжидательно сбоку – не рядом, не вместе с ним у окна, а именно сбоку – как сбоку от него она прожила почти всю свою жизнь…

А метель за окном кружит, ревет, надрывает душу. И не видно ни зги…