Текст книги "Солона ты, земля!"
Автор книги: Георгий Егоров
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 85 (всего у книги 88 страниц)
Отшумела первая послевоенная весна. День-деньской из кузниц разносился по селам веселый перезвон металла – заканчивались последние приготовления к севу. Толпа сельчан шла за тракторами, провожая их в поле. Сергей Григорьевич вспомнил: так торжественно, так празднично начинали полевые работы только на заре коллективизации. Первая послевоенная весна!..
Уже июнь начал радовать секретаря райкома – во всех колхозах были дружные, густые всходы. Еще бы один дождичек на наливе – и хлебом колхозы завалятся.
Осматривая поля, Сергей Григорьевич еще раз убедился, что поступил правильно, когда не послушал членов бюро и отдал семенную ссуду в основном только крепким колхозам. Почти все они нынче достигли довоенных размеров посевных площадей. Судя по всходам, урожай будет невиданно богатым, и слабые хозяйства не справились бы с ним, погубили бы. А сильным колхозам можно подбросить техники побольше, нажать на председателей и они уберут без потерь все.
На очередном бюро секретарь райкома особенно лютовал: уборка не за горами, а половина комбайнов в районе еще не отремонтирована.
– Ждете, когда я вам достану запчасти! – сверлил глазами директоров МТС Новокшонов. – Хватит иждивенцев плодить! Смотрите, как бы не сесть вместо директорского кресла на скамью подсудимых!..
Двух механиков здесь же исключили из партии и сняли с работы. Всем трем директорам МТС влепили по строгачу.
– Если к пятнадцатому июля не будут отремонтированы все комбайны, – напутствовал Сергей Григорьевич, – пеняйте на себя! – И предупредил – Имейте в виду, каждый комбайн буду проверять сам…
Директора выскакивали с бюро, как наскипидаренные. И сразу же – прямо от райкома – мчались кто в Барнаул, кто в Рубцовку, а кто и в Новосибирск на «Сибсельмаш» добывать запасные части…
Конечно, к 15 июля все комбайны были отремонтированы, некоторые даже покрашены.
И Сергей Григорьевич радовался. С утра до ночи ездил по полям и любовался рослыми, колосистыми хлебами. Такого урожая он не помнил с мальчишеских лет.
– Завалимся хлебом, – говорил он своему шоферу. – Только бы убрать…
Шофер, привыкший к постоянной молчаливости своего шефа, согласно кивал.
По обочинам дороги целый день мелькала бесконечная стена хлеба. Необъятным морем колыхались справа и слева пшеничные поля. Массивные колосья тяжело сгибались на рослых тонких стеблях. «Пора уж давать команду к уборке, – подумал Сергей Григорьевич. – Пока раскачиваются, хлеба подойдут… Машин надо много. Завтра командира автороты вызвать, припарку дать – до сих пор борта не заделал у машин…»
Въехали в Воеводинск.
– В контору «Светлого пути», – сказал шоферу.
По улице ехали медленно. Когда проезжали мимо сельсовета, из раскрытого окна вдруг донеслось:
– Сергей Григорьевич… Товарищ Новокшонов!
Шофер затормозил. Открыв дверцу, Сергей Григорьевич ждал, не вылезая из машины. Донесся торопливый топот ног по крыльцу, потом – шаги бегущего.
– Сергей Григорьевич, – появился у дверцы председатель сельсовета. – Звонили из района! Начальство какое-то приехало краевое, просили вас позвонить туда.
– Куда?
– Не знаю. В райком, наверное.
Новокшонов тяжело вылез, одернул китель, стряхнул пыль, и, не торопясь, пошел к сельскому Совету. Во всем – даже в уверенной твердой поступи, в незыблемом спокойствии высокой широкоплечей фигуры, чувствовался хозяин непререкаемый, полновластный. Председатель Совета шел сбоку. Не рядом, не вместе с ним, а именно, сбоку, как сбоку ломовой лошади, размеренно, внатяг везущей тяжелый воз, шагает подросток-стригунок – и рост такой же, и масть та же, а нет той деловитости в шаге, нет озабоченной лошадиной солидности. Люди, сидевшие на крыльце сельпо и возле колхозных амбаров, с уважением смотрели на своего секретаря райкома. Некоторые даже приподнялись. Стих говор. Все заметили контраст. Под Новокшоновым, казалось, земля гнулась.
Жалобно пискнули ступеньки сельсоветского крыльца.
В Совете Сергей Григорьевич долго крутил ручку телефонного аппарата. Но дозвониться до райцентра из этого глухого угла оказалось не так-то просто. Раздражение охватило Новокшонова.
Председатель Совета заметил, предложил:
– Разрешите, Сергей Григорьевич, я дозвонюсь. Мы привычные.
Сотрясая черную металлическую коробку аппарата, он долго и энергично крутил ручку, потом дул в трубку, снова крутил. Наконец, глаза его оживились.
– Станция? Станция! Что вы там попередохли все? Полчаса звоним… Будет говорить товарищ Новокшонов. – Он передал трубку.
– Где начальник конторы? – с недобрыми нотками в голосе спросил Сергей Григорьевич телефонистку. – Давайте его… Кузькин? Ты чем занимаешься? Нет, я тебя спрашиваю, чем ты занимаешься вообще?! Тебе что, надоело ходить в форменной куртке? Завтра же будешь у меня водовозом в тракторной бригаде, понял? Я тебя научу работать! Я тебе покажу… кузькину мать! – И уже спавшим голосом, добавил – Кто там из Барнаула приехал? Пусть найдут его мне.
Через минуту в трубке захрипело, послышался знакомый голос секретаря крайкома партии:
– Сергей Григорьевич? Ты что, к мотогонкам тренируешься? Не понимаешь? Сотню километров гнался за тобой, полрайона объехал… Оперативно ты руководишь!
Сергей Григорьевич чуть смущенно переступил с ноги на ногу, покосился на сидевших в Совете людей, промолчал.
– Когда начинать-то думаешь?
– Южные колхозы завтра с утра выезжают выборочно, а здесь дня через два начнем, – ответил Новокшонов, хотя был уверен, что раскачаются не раньше как через неделю.
– Это хорошо, – сказал секретарь крайкома. – Только что-то не заметил я, чтобы воеводинские колхозы были готовы завтра к выезду, а?
Сергей Григорьевич догадывался, что секретарь крайкома тоже был уверен, что на раскачку уйдет несколько дней.
– Ты сам-то видел хоть один колхоз, готовый завтра к выезду, а? Или не успел разглядеть? – Чувствовалось, что у него было хорошее настроение.
Новокшонов опять покосился на прислушивающихся к разговору людей, не совсем уверенно ответил:
– Видел.
– Какой? – оживленно спросила трубка.
Сергей Григорьевич мысленно пробежался по дорогам в колхозы и назвал «Красные орлы», в которых секретарь крайкома побывать никак не мог.
– Да ты не был там сегодня! – словно обрадовавшись, воскликнул секретарь.
– Вчера был, – не меняя интонации, возразил Новокшонов.
В трубке расхохотались. «Чего он такой веселый сегодня? – недоумевал Сергей Григорьевич, зная всегда сдержанную натуру секретаря. – Наверное, по всему краю хороший урожай. Ездит и радуется. И ко мне пристал от избытка чувств…»
Секретарь крайкома наконец спросил:
– Через сколько минут будешь в райкоме?
Несмотря на неплохой тон разговора, благодушное настроение у Сергея Григорьевича пропало. Шофер гнал машину, почти не выключая прямой передачи, вертко огибал выбоины, ухабы и только изредка – где нельзя было объехать – притормаживал. И снова с непривычной монотонностью, на одной ноте гудел мотор.
Секретаря крайкома Сергей Григорьевич застал в своем кабинете. Здесь же на диванах сидели председатель райисполкома Урзлин, второй и третий секретари райкома, редактор.
– Здравствуйте, Николай Ильич, – прошел прямо к секретарю Новокшонов, протягивая руку.
– Здорово, полковник… Ну, так все-таки, когда начнете уборку? – словно продолжая прерванный телефонный разговор, спросил он.
Сергей Григорьевич улыбнулся:
– Дня через четыре.
– Значит, через неделю?
Урзлин хрипло захихикал. Сергей Григорьевич оглянулся на него. Он все еще не догадывался, почему это секретарь крайкома так допытывался.
– Если по совести сказать, то, конечно, раньше как через неделю не начнем, – сознался он наконец.
– Ну вот, давно бы так, – сказал секретарь крайкома.
Его лицо с суховатым прямым носом и большим ртом приняло обычное выражение твердости. Белой пухлой рукой он погладил короткие седые волосы. Потом легко поднялся и быстро прошелся по кабинету, свободно неся свое огрузневшее тело.
– Хлеба нынче хорошие во всех районах и особенно в Кулунде. Душа радуется. Беспокоит одно – убрать надо вовремя. Во что бы то ни стало! Центральный Комитет возлагает большие надежды в этом году на Алтай. Во многих областях засуха, – говорил он, продолжая пружинистым шагом мерять кабинет. – Кто-то из секретарей ЦК должен приехать к нам. А это значит: хлебная проблема страны будет решаться здесь, на Алтае. – И он ткнул пальцем себе под ноги.
Сергей Григорьевич вдруг представил огромную территорию страны и себя в центре этой территории.
– Вот почему я прошу вас, – продолжал секретарь крайкома, – бросьте, хотя бы на время, вашу профессиональную привычку – мелкое очковтирательство…
«А ведь на самом деле, – ужаснулся про себя Сергей Григорьевич, – дня не проходит, чтобы по какому-нибудь пустяку не обманул крайком. Если нужно, например, запчасти, то рисуешь такую картину, что в районе будто бы сплошной хлам, а не тракторы. А если нужно выпросить дополнительную семенную ссуду, то придумываешь самое невероятное – будто тысячи гектаров вспаханной земли остаются незасеянными. И даже, когда узнал, что в крайком поступили новые легковые машины, звонил, доказывал, что его машина никуда не годна, что он ходит пешком по району…»
Уборка надвигалась на район, как девятый вал. Такого хлеба давно уже не видели люди. Старенькие, много раз ремонтированные комбайны задыхались, не промолачивали густой, колосистый хлеб. Приходилось брать наполовину, а то и на треть хедера. Автомашины круглые сутки отвозили зерно на ссыпные пункты. Степь гудела, не смолкая ни днем, ни ночью. Люди работали из последних сил —
истосковались по хлебу, а тут земля за все их невзгоды вдруг уродила столько, что впору кричи «ура» и зови на помощь народ из других областей.
В сентябре начали перепадать дожди. В край приехал секретарь ЦК. И теперь крайком каждый вечер запрашивал по телефону для него сведения по хлебосдаче. Доходили слухи, что он сам ездит по районам и знакомится с делами на месте.
В конце сентября Новокшонова вызвали к секретарю ЦК партии на станцию, где стоял его вагон. Сергей Григорьевич прихватил с собой все бумаги с выкладками за последние годы – мало ли что может спросить – все показатели и расчеты по зерну на каждый из семидесяти колхозов района.
На перроне Сергей Григорьевич, по сохранившейся еще военной привычке, оглядел себя – не запылились ли сапоги, на все ли пуговицы застегнут китель. Прижимая объемистую кожаную папку, он твердым шагом вошел в салон. Секретарь ЦК, невысокий, полный, в сером френче без нагрудных карманов, встретил его стоя у окна. Непокорная прядь черных волос на правом виске, маленький острый нос и полный, гладкий подбородок, – все казалось уже много раз виденным. Только проницательный взгляд подвижных острых глаз был непривычен на знакомом по портретам лице.
Едва Новокшонов начал доклад о ходе уборки и хлебосдачи по району, как секретарь ЦК перебил:
– Стране очень нужен хлеб! Сколько район может дать сверх государственного плана?
– Мы подсчитали… тысяч тридцать центнеров можем.
– Кто это «мы»?
– В райкоме мы подсчитали…
– В райкоме?
– Да. Уже дали команду…
– А вы не командуйте чужим хлебом, – снова перебил его секретарь ЦК. – И снимите с себя мундир. Что вы, как полковник ходите! Война уж кончилась, а вы все командуете.
Новокшонов стоял перед столом, вытянув руки по швам – как-то само собой так получилось.
– Пора уже менять стиль руководства, товарищ секретарь. Хватит командовать! Поезжайте сейчас к колхозникам; поговорите с народом прямо, не таясь, расскажите о трудностях. И я уверен, колхозники дадут государству не тридцать тысяч центнеров, а больше. Так и скажите: засуха постигла многие области. Народ поймет. Старики знают, что такое засуха. Поезжайте. А завтра вечером доложите…
С сентябрем в район пришла и осень. Над землей низко понеслись серые тучи, холодный ветер хлестал мелким сеевом дождя по набухшей земле. Веером полегли хлеба. Не подступиться к ним. Когда проглядывало солнце, ветер подсушивал поля, по ним, как муравьи по шинельной поле, начинали сновать комбайны.
Сергей Григорьевич похудел за осень, обветренная кожа блестела, обтягивая выступившие скулы. Его новый «газик», разбрызгивая грязь, неутомимо колесил по дорогам района. Подобно свирепствовавшей кругом непогоде, секретарь райкома был мрачен и суров. Председатели старались не попадаться ему на глаза. Новокшонов сейчас требовал одно – в каждую полеводческую бригаду крытый ток!
– Крытый ток – это наше спасение! – говорил он.
И тока были построены. Построены в рекордно короткий срок – за неделю. Но и под крышами сырой хлеб начинал гореть. Тогда по Алтаю прошел клич кулундинцев: держать хлеб на лопатах! Все колхозники, от ребятишек до стариков, вышли перелопачивать зерно, перекидывать его с места на место. В райцентре и в селах Сергей Григорьевич приказал закрыть конторы и учреждения и весь народ вывести на спасение хлеба.
А дожди не прекращались.
Нужны были срочные меры. Нужны были зерносушилки, много зерносушилок. А их не было. Заводские передвижные сушилки типа «Колхозница», имевшиеся до войны в некоторых колхозах, сейчас в большинстве были непригодны к работе. Сергей Григорьевич забывал о еде, о сне. Глаза у него ввалились, он был не брит.
– Ну, что делать, Николай? – с надеждой спрашивал он Николая Шмырева. – Что делать?!
Если бы сам мрачный и уставший Шмырев знал, что делать! Он смотрел на друга и терзался – тут в одном колхозе ладу не дашь с зерном, а у него на шее их семьдесят!
– Осень ведь вовсю, а ты чего это в одной шинелешке ездишь?
– Позови стариков, – не ответив, поднял голову Новокшонов. – Может, что-нибудь посоветуют, как-никак век прожили.
– Позвать, конечно, можно, – Шмырев махнул рукой, – только бесполезно все это. Они за всю свою жизнь столько хлеба не видели…
Через полчаса на новокшоновской машине свезли в контору дедов. Их набралось больше десятка. Сергей Григорьевич с каждым здоровался за руку, спрашивал про здоровье, про житье-бытье, про внуков. У него появилась надежда: а вдруг что-нибудь присоветуют. Дедам нравилось такое обращение – хоть и свой он деревенский, мальчонкой, как и все, по огородам лазил, с девками на игрище хороводился, но теперь начальство да не малое, всем районом руководит. И старики разглаживали бороды, степенно рассаживались на табуреты, на скамьи. Новокшонов закурил из кисета деда Охохо наикрепчайшего самосаду. Это тоже понравилось.
– Приехал к вам, старики, за советом, – начал Сергей Григорьевич. Некоторые из его советчиков пошире расставили ноги, торжественно оперлись о костыли. – Посоветуйте, как быстрее хлеб сушить. Сушилок во многих колхозах нет, а хлеб влажный. Пропадет хлеб, старики!
Деды закрутили бородами. Некоторые солидно кашлянули в кулак. Молчали. Так с бухты-барахты не присоветуешь. Сергей Григорьевич не торопил. Спокойно рассматривал бороды: седые, пегие; до желтизны обкуренные. Вот дед Охохо, когда-то лучший стогоправ колхоза был. До войны Сергей метал с ним сено не раз. А сейчас не только сам, но и веревкой не затащишь его на стог – развалится, как трухлявая коряга. А табачище все еще курит свой, с девятой гряды от бани… В прошлом году Костя говорил: «Наш дед еще кобызится!» А нынче уж не то. Видать, откобызился старый партизан – глаза слезятся, руки трясутся. И только Игони Волкова дед, старый печник Агапыч, еще держался бодро.
Так, рассматривая по очереди каждого, Сергей Григорьевич терпеливо ждал.
– Трудную ты нам задачу задал, Сергей Григорьевич, – с присвистом выталкивая в щербатый рот слова, прошамкал дед Леонтьич.
– Мы ить раньше-то не сушили хлебушко-то, – подтвердил Агапыч. – Сэстоль хлеба-то не бывало у нас… Можно раздать по избам, бабы на печах будут сушить.
Но дед Охохо сердито засипел горлом, затряс головой и только потом выдавил из себя:
– Что ты, сусед! Нешто этакую махину хлеба высушишь на печи?
Сергей Григорьевич повернулся к Агапычу.
– Придумай, Агапыч, такую печку, чтобы сразу тонну или две зерна засыпал и через три – четыре часа оно было сухим, – ухватился за идею печки Новокшонов.
– Что ты, сынок! Кабы я ученый был, может, и придумал. А как я придумаю? Ты вот дай мне чертежи, объясни, тогда я сделаю любую печку. А придумать, как я придумаю? Тут анжинера надоть.
Сколько ни бился Сергей Григорьевич, так ни до чего и не дотолковался.
– Значит, ничего не присоветуете? – упавшим голосом спросил он.
Деды, несколько смущенные своей беспомощностью, стали подниматься, раскланиваться с секретарем райкома.
– Ты уж не обессудь, Сергей Григорьевич.
– Кабы насчет землицы поговорить, али об урожае – какая погода будет на прок, мы бы с удовольствием.
Подталкивая друг друга, они направились к выходу.
Когда за дедами закрылась дверь, Николай Шмырев сплюнул на пол.
– От этих дедов пользы – в гололедицу только пускать их по улице…
– Я уж всех строителей, механиков и агрономов в районе замордовал, – сказал Сергей Григорьевич. – Не могут придумать такую сушилку, чтобы ее можно быстро сделать и чтобы она хорошо сушила. В Петуховке сделали печь в три метра длины и два метра ширины. В нее сразу по два воза дров входит. Распалили ее, как паровоз, не успели зерно смести с нее – полтора центнера сгорело.
– Надо меньше топить.
– Думаешь, не пробовали! Бесполезно. Мало топить – она в сутки по центнеру сушит. Прибавят – зерно начинает жариться, подпрыгивает, как на сковороде.
Долго сидели два друга – секретарь райкома и председатель колхоза – в конторе, дымили нещадно папиросами, перебирая один вариант сушилки за другим. Накурили – хоть топор вешай. Много исчертили бумаги.
В самый разгар расчетов дверь осторожно скрипнула. Вошел Агапыч. Он нерешительно потоптался у порога.
– Ты чего, Агапыч?
– Да, вот какое дело, Григорьевич, – печник обращался к Новокшонову. – В Маньчжурии в японскую войну видел я, как китайцы обтапливают свои фанзы. У них труба не как у нас, у русских, кверху поднимается, а идет вдоль стен всей фанзы. Хитро сделано. У них даже дым все свое тепло в избе оставляет, а наружу уж холодный выходит. Вот я и думаю, Григорьевич, – дед, часто мигая, смотрел на Новокшонова, – ежели и нам тоже дымом сушить хлеб-то? Сделать несколько оборотов трубы сбоку или сзади печки и на них сушить.
– А гореть не будет?
– Не должон. От дыма нешто загорит…
В ночь Шмырев собрал все запасы кирпича в колхозе – решили делать комбинированный вариант: предложенный Агапычем и разработанный Новокшоновым со Шмыревым, – чтобы использовать не только дым, но и тепло самой печки для самотечной сушки: по раскаленным скатам медленно сыплется зерно с таким расчетом, что пока оно прокатится сверху донизу, должно высохнуть. Агапыч утром осмотрел ворох кирпичей, пожевал губами.
– Маловато.
– Больше нет, – ответил Шмырев.
– Найди! – сказал Новокшонов.
– Разве в Николаевку послать – они у нас в войну брали пятьсот штук.
– Если и есть в Николаевке кирпич, то он потребуется им самим. Тоже будут строить такую печь.
– А больше взять неоткуда.
– Ломай печь в конторе!
Шмырев замялся.
– Может, хватит, Агапыч? – нерешительно спросил он, кивая на кучу кирпича.
– Давай, ломай! – повысил голос Новокшонов. – Не на этом надо хозяйственность свою показывать.
Сергей Григорьевич с нетерпением ждал конца кладки. Были срочно вызваны председатели колхозов с печниками из Петуховки, из Николаевки и других ближних сел. Агапычу помогали приехавшие печники и одновременно учились у него. В ночь печь затопили. От нее клубами пошел пар. Новокшонов нетерпеливо ходил вокруг дымоходов Агапыча, щупал их. Они нагревались.
Печь сушили всю ночь. Утром засыпали первую партию зерна. Сергей Григорьевич засек время. Зерно подсыхало хорошо – и то, что было на дымоходах, и то, что сыпалось на покатые бока печи. Через час он велел взвесить высушенное зерно. Не вытерпел, сам подошел к весам.
– Три центнера! Замечательно! Это – семь тонн в сутки! – Новокшонов подозвал Шмырева. – Вот что, председатель! Ломай любые печи– хоть у себя в квартире – добывай где хочешь кирпич, но чтобы послезавтра у тебя была вторая такая сушилка. Пятнадцать тонн в сутки при любой погоде ты должен сдавать!
Через неделю такие печи дымили во всех колхозах. Агапыча на машине возили из села в село и он учил местных печников.
Хлеб из района пошел беспрерывным потоком.
Торжество по поводу победы на хлебном фронте райком устроил весной сорок седьмого, когда группе председателей колхозов, бригадиров тракторных отрядов, комбайнеров были вручены ордена и медали. Чествовали героев уборки на собрании районного актива. Сергей Григорьевич получил орден Трудового Красного Знамени. До начала собрания он несколько раз прошелся по фойе. Председатели перемигнулись: доволен. Но заговорить с секретарем райкома никто не решился. Так и ушел он за кулисы в комнату директора клуба. А когда открылось заседание, поднялся на трибуну, спокойным взглядом окинул зал и начал, без улыбки, обычным своим неторопливым голосом:
– Полтора года назад с этой трибуны я дал слово себя не жалеть и вам покою не давать. И вот сегодня мы подводим первый итог нашей совместной работы. Я думаю, итог неплохой. Впервые за время существования района наши люди награждены орденами за свой труд. Это большая победа. Но… – Сергей Григорьевич поднял указательный палец. – Это не значит, что дальше можно работать кому как вздумается. Нет. Награды обязывают работать еще лучше. Поэтому райком будет требовать еще жестче…
А потом сказал:
– Многие обижаются на меня, ругают втихомолку. Знаю. Ведь ругали? – спросил он вдруг.
– Было дело, Сергей Григорьевич.
– Чего греха таить…
И он продолжал:
– Хотели работать по старинке, вразвалочку? Нет, товарищи. Время другое и работать надо по-другому… А выговора – что ж! Выговора снимем, а ордена останутся на всю жизнь…
Не торжественная, не праздничная получилась речь, – мало хвалил, больше настраивал на новые трудности, которые ожидают район впереди. Но люди уже привыкли к неласковому, крутому характеру своего секретаря райкома, принимали это как должное.
