Текст книги "Солона ты, земля!"
Автор книги: Георгий Егоров
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 43 (всего у книги 88 страниц)
Гробницу вскрыли утром. А к полудню об этом опала уже вся округа. Из ближних сел ехали и ехали к высоченному холму над Обью крестьяне и часами стояли перед раскрытой диковиной в молчаливом раздумье. Переговаривались только шепотом, точно боялись нарушить вековечный покой неведомого предка. Хотелось знать: кто он, этот предок, сколько веков или тысячелетий лежит он здесь? Но у кого спросишь? Кто знает, что было здесь в незапамятные времена?
Нет свидетелей. Никто не дожил с тех времен до наших дней.
Разве что – река! Она-то, несомненно, видела тех, кто приходил на этот холм хоронить своего ли вождя, отважного ли воина, постоять на распутье или в тяжелую минуту думать здесь свою думу, глядя на безбрежную даль заобских земель, простирающихся далеко-далеко к горизонту.
Да, pекa видела все. Все, что вершилось здесь за тысячи лет, всему была она свидетельница. Свинцово-тяжелая, движется она у подножья замшелого от древности холма безостановочно и бесконечно, не замедляя и не ускоряя своего тока. Река спокойна и величественна, как спокойно и величественно время, которому она сродни. Меняется все – где был лес, образовалась степь, где была степь, родилась тайга а река течет и течет тысячелетия. Смотришь на этот неудержимый, спокойный в своей мощи поток и кажется порой тебе, что когда-то давным-давно – вечность назад – ты был ею частью и не раз проплывал меж этих берегов. И эта гробница, которую вскрыли нынче, летом 1935 года, – словно мостик между прошлым и будущим.
* * *
Впервые Сергей увидел ее две недели назад около райкома. Он стоял с ребятами на крыльце. Она прошла мимо по улице. Сергей даже не успел толком разобрать, чем они его ослепила. И с тех пор спотыкается Сергей на ровном месте, отвечает невпопад.
А вчера на собрании комсомольского актива он вдруг опять увидел ее. Она сидела в третьем ряду у окна, рассеянно поглядывала на трибуну и, казалось, едва слушала, о чем говорили выступающие. На этот раз Сергей рассмотрел
ее темные глаза и лицо, загорелое под светлыми-светлыми волосами…
И вот сегодня, когда ехали с секретарем райкома партии Даниловым на раскопки кургана, за последним петуховским домом догнали девушку в ситцевом сарафанишке, упруго вышагивающую босыми ногами по обочине. Председатель райисполкома Старотиторов, сидевший рядом с Сергеем на заднем сиденье, тронул шофера за плечо.
– Останови. Тимофея Гладких дочка идет. Подвезем.
Не успела машина остановиться, Старотиторов, дотянувшись через Сергея, распахнул дверцу.
– Садись, Катя, подвезем. Ты – на курган?
Сергей глянул на девушку и обомлел – это была она! Он почувствовал, как вспыхнули щеки и тепло подступило к глазам. А девушка метнула в него коротким любопытным взглядом и отвернулась, рассыпав волосы веером по смуглой щеке. Потом, как бы не замечая его, тряхнула головой, закидывая их назад, оправила на коленях сарафан, подобрала босые ноги. Сергей сидел неестественно прямо, сложив ладони на спинке переднего сиденья, и хотя не смотрел в сторону девушки, но отчетливо ощущал ее присутствие рядом. Казалось, даже чувствовал, как бьется сердце и как она дышит.
Машина покатила дальше. Старотиторов сидел боком, развернувшись к Кате. Левая бровь прикрывала запрятанное в складках век бельмо, правый глаз весело поблескивал.
– Ну, что там раскопал ученый в вашем кургане?
– Раскопали еще до него. А он вчера прилетел на самолете. – Голос у нее был грудной, сочный. Сергей задержал дыхание, слушая. – Вон там самолет садился, за поскотиной. Все село сбежалось смотреть. – Она улыбнулась на последних словах.
Машина резко вильнула. Катю прижало к Сергею. Она слабо ойкнула, ухватилась за спинку переднего сиденья. Секунду длилось прикосновение. Но Сергею надолго запомнилось упругое Катино плечо, прижавшееся к его груди, и свежий запах ее волос.
Старотиторов что-то говорил – легкий басок его рокотал и рокотал. Сергей не прислушивался.
«Катя… ее звать Катя… Тимофея Гладких дочка… А кто он, этот Тимофей Гладких?.. Почему ее раньше не встречал?.. Я же не раз бывал в Петуховке…»
Когда подъехали к кургану, вышли из машины и стали подниматься, Сергей нагнал Катю. Она опять с интересом глянула на него. Он кашлянул.
– Вы еще не видели, что здесь раскопали? – спросил первое, что пришло в голову.
– Видела. Мы тут с первого дня помогаем.
Сергей улыбнулся.
– Интересно? Покажете мне?
– Сходите посмотрите, – будто ковшом холодной воды плеснула она насмешливым взглядом. Вильнула подолом и пошла, неприступная, вдруг изменившаяся.
Сергей растерялся – не привык, чтобы с ним так разговаривали девушки.
Откуда-то вывернулся Федор Лопатин, комсомольский секретарь Петуховки, щеголеватый, с юношескими усиками, в галифе и хромовых сапогах.
– И ты приехал, Сергей, посмотреть нашу чуду?..
Потом ученый, седоусый, высокий, костлявый, повел районное начальство в гробницу. Пошел следом Сергей, за ним и Федор Лопатин. В подземелье вели пологие ступеньки.
– В Сибири курганы из земли сооружались главным образом в эпоху бронзовых и железных культур, – поясняет ученый секретарю райкома. Говорит неторопливо, чувствуется привык, что его всегда внимательно слушают. – Погребения совершались в ямах или погребальных камерах. В частности, это захоронение сделано в яме, выложенной каменистыми плитами, и относится оно, по-моему, к Карасукской культуре… Культура эта названа по речке Кара– Cyк, притоку Енисея. Принадлежит она к восточно-азиатским культурам и относится ко времени приблительно за тысячу лет до нашей эры. Спускались за разговорами медленно, со ступеньки на ступеньку с длительными паузами. Чем интересно это захоронение? Элементы Карасукской культуры не встречаются к западу от меридиана Барнаула. Это захоронение – самое западное из известных науке…
Наконец Данилов с ученым переступили с последней ступеньки на каменистую плиту и остановились, заслонив собой почти всю гробницу. Сергей приподнялся на цыпочки. Он увидел парня и девушку в темных халатах с засученными рукавами. Они сидели на корточках и осторожно очищали скребками и кисточками большой глиняный кувшин с высокой шейкой. Ученый отошел в глубь гробницы, и перед Сергеем открылось еще много откопанных предметов: несколько медных с большими наростами окиси ножей, кольца, ожерелья из зубов каких-то зверей, перстни, массивные накладки из рядов кругло-выпуклых бляшек, видимо для сбруи, бусы из меди. И вдруг он увидел: на дне гробницы в тени сереет скелет, коричневый, развалившийся.
– Обратите внимание, товарищ Данилов, – продолжал ученый. – Здесь отсутствует берцовая кость и правая голень. Они сложены в сторонке. Это пример двухактного погребения…
Когда поднялись наружу, Данилов тихо обратился к ученому:
– Я бы, Андрей Иванович, иногда, хотя бы раз в жизни, показывал в обязательном порядке людям вот такие находки, чтобы они задумывались, зачем живут на земле и что делают на ней. Можно прочесть десятки лекций о достижениях науки и техники, и они не сделают того, что способно сделать одно вот такое зрелище: не будь того медного ножа и костяных бус, не было бы у нас сейчас тракторов, комбайнов, самолетов, не было бы Днепрогэса, радио, кино! На них держатся все наши достижения так же, как на делах наших рук, на нашем опыте и на наших ошибках будут учиться те, кому суждено жить на этой земле после нас…
Оттолкнув Федора Лопатина, к Сергею протиснулся Вася Музюкин, высокий, сутулый, носатый. Вася провел детство в детдоме, а в Петуховку попал после курсов счетных работников – приехал докармливать в старости родную тетку.
– Сергей! Со свиданьем нас! – закричал он.
Васю Музюкина считали в селе парнем с чудинкой. Он мог в петровки надеть шубу и ходить по улицам, а в мороз – выйти в одной рубашке. Мог есть свиное сало, посыпая его сахаром… Он говорил: «Человек – раб обычаев и привычек. А я презираю всякое рабство!» Когда два года назад его избрали секретарем комсомольской организации, он стал буквально изводить второго секретаря райкома Урзлина своими выдумками: то собрание созовет средь ночи где-нибудь в лесу с повесткой «Человеческий страх и борьба с ним»; то пришлет в райком протокол, написанный задом наперед. А нынче весной, когда его уже не избрали в секретари за его «безалаберщину и непутевость», он собрал ребят, прикатил с берега Тунгая к сельскому Совету огромный валун и потом две недели торчал около валуна с зубилом и молотком – высекал на нем Примерный устав сельхозартели, принятый в феврале этого года на втором съезде колхозников-ударников в Кремле.
В этот день Вася Музюкин ни на минуту не отходил от Сергея с Федором Лопатиным – беспрестанно толокся вокруг них, махал длинными руками, как ветряная мельница крыльями, и, словно принюхиваясь, водил из стороны в сторону здоровенным носищем.
– Понимаешь, Сергей, – бубнил он без умолку. – Можот, тыщу лет лежит он здесь, а я вот взял и дотронулся до него, пошарил. Ты понимаешь, разве много на земле людей, которые прикасались к тысячелетиям, а? А еще вот что я подумал вчера в эмтээсе: стоит там какой-то слесарь и точит таким огромным напильником железку…
– Постой-постой. При чем здесь эмтээс и железка? – удивился Сергей.
– Как при чем! Вот обои они железки – и напильник и та. А как одна из них дерет другую! От той, бедной, которая в тисках, только опилки летят. Так вот и люди. Может, этот хан или вождь когда-то был таким живоглотом, что вся Сибирь трепетала от него, может, он тысячи людей жизни лишил! А для нас он сейчас кто? Так, тьфу! Никто. Предмет. Что горшок, какой рядом с ним захоронен, что он для нас одинаково. Вот что значит история!.. А знаешь, что еще обидно… А ты ел сегодня?
Ел, Вася, ел. Ты лучше скажи, откуда у вас Катя Гладких взялась?
Как откуда? Наша она, петуховская, – вставил Лопатин.
Она на курсах была, – пояснил Вася и тут же перескочил на другое – А ты знаешь, этот ученый башковитый, видать, все по-непонятному говорит, не по-нашему… А она ни лаборантку училась, на маслозаводе сейчас работает..! А что, влюбился, что ль? Зряшнее дело. Спроси вон у Федора – ходит, как из помоев вынутый. Всех отшивает. Язык у нее, как бритва – резанет и с копылков долой парень… А мы тут, знаешь, дело распочинаем какое: молодежную бригаду по заготовке сена и чтобы концерты ставить. – Вася явно не успевал оформлять свои мысли в слова. Сглотнул слюну, галопом понесся дальше – Надо еще и науке помогать – здесь вот толклись… А концерты! У, какие концерты мы… будем закатывать. Катя у нас репертуаром… Вон она. Ка-атя! – вдруг закричал он. – Иди-ка сюда!..
Она подошла чуточку настороженно.
– Чего тебе? – спросила строго.
– Во! Видал? Уже искры мечет… Я тебе ничего еще не сказал, а ты уже на меня кидаешься… Ты знаешь, Сергей, я сейчас задался такой проблемой: почему человек начинает жизнь с молодости, кончает старостью? А нельзя ли повернуть наоборот? Человек бы к концу жизни больше сделал, чем вначале, когда он еще неопытный. Ты согласен со мной? Я уже развивал свою теорию этому ученому. Выслушал он внимательно и говорит…
– Ты меня за этим звал, чтоб твой бред слушать? – перебила его Катя.
– A-а! Нет. Как у тебя с репертуаром?
– Разве с репертуара начинать надо? Это и все, что ты хотел спросить?
– Да нет… Ты брось свои эти – фырк-фырк… Никто тут за тобой ухаживать больше не собирается…
Щеки у Кати запунцовели – даже сквозь загар краска пробилась.
– Ду-урак… – сказала она укоризненно и пошла.
Вася Музюкин развел руками.
– Вот так всегда она. Разве поговоришь с ней…
– Ты погоди, – остановил его наконец Сергей. Повернулся к Федору Лопатину – Что это за бригада такая?
– Да толком еще сами не знаем. Хотим создать такую молодежную бригаду, чтобы днем сено косить, а по вечерам концерты ставить колхозникам в поле.
– Вообще-то эта идея потрясающая!
– Может быть, и потрясающая, но ведь ни один председатель колхоза не даст в эту бригаду молодежь – не оголит же он свои сенокосы.
– Это мы обмозгуем. Найдем выход…
До конца дня Сергей слушал болтовню Васи Музюкина, слонялся без дела около кургана. (Данилов со Старотиторовым уехали дальше по своим делам.) Было грустно – почему, он и сам не знал. Залезал в склеп и сидел там в уголке, наблюдая за работой археологов. Потом всех рассмешила девчушка с торчащей вверх косичкой. Она выкопала из стенки склепа сороконожку, положила ее на ладонь и подошла к ученому.
– Деда, – дернула она ученого за подол рубашки. – А она живая.
– Кто живая? – повернулся он.
– А вот букашка. Их хоронили вместе – он умер, а она живая…
Ребята, стоявшие здесь, засмеялись. Ученый взял у девочки сороконожку.
– Нет, милая, ее не хоронили, – сказал он. – Она живет здесь, снаружи. Она любит темноту и сырость. – Он повертел на ладони букашку, пояснил ребятам – Ученые зовут ее сколопендрой. У нее сорок восемь ножек. Посчитайте.
Девчата взвизгнули, попятились. Кто-то удивился:
Вот это – да-а! Сорок восемь!
Но в руки никто не взял сколопендру.
Ученый улыбался в свои огромные обкуренные усы.
Это не так уж много, – сказал он. – На островах и Индийском океане встречаются многоножки, у которых знаете сколько ног? По двести семьдесят восемь штук!
Ого! – ахнули все.
Вот это – рекорд!
Нет, – продолжал с улыбкой ученый. – Это не рекорд. Вот в Панаме – есть такая страна в Америке – найдена многоножка, у которой семьсот ножек!
О-о-о!!
Это вот – да-а!
Она, должно, бегает, как лошадь, – предположил мальчуган, беспрестанно шмыгающий носом.
И даже еще шибче, – добавил другой.
Она совсем не бегает, милые мои.
Первый мальчуган подумал, смыганул заскорузлым рукавом под носом.
Должно, она не успевает перебирать ими, правда? Где же состоль ног успеешь перебрать. Тут две и то, когда бывает переплетаются, падаешь…
Такой рассудительности парнишки засмеялся даже ученый.
Вечером и сельсоветской ограде собралось полсела. Ребятишки как воробьи, облепили городьбу, пригон, сенки.
Сергей примостился с ребятами на бревнах, сваленных посреди ограды.
Председатель сельсовета Нефедов, бывший кузнец, грузный, заросший сизой щетиной, вынес и поставил у крыльца стол, на него графин с водой. А стакан принести не догадался. Так и простоял графин посреди стола одиноко весь вечер.
Днем Сергей несколько раз ловил на себе беглый, настороженный взгляд Кати. И сейчас искал ее глазами в толпе. Но ее нигде не видно. И стала неинтересной вся эта затея с лекцией ученого, бесцветной и глупой казалась болтовня Васи Музюкина. И вообще сегодня он чувствовал себя таким дураком, каким не был, наверное, никогда в жизни. Всегда в присутствии девушек, особенно если среди
них есть та, которая ему нравится, у него появлялся прилив неиссякаемой энергии и остроумия. А тут слова путного сказать не мог за весь день.
Ученый говорил о ледниках, которые сглаживали горы, волокли огромные валуны, о диком человеке, который отходил все дальше и дальше на юг… А Кати не было. Почему-то вспомнилась Лиза, та его Лиза из родного села Михайловки, с которой он не один год гулял. Беззаботно веселая, ласковая, своя с детства, она была понятна в каждом своем поступке, в каждой думке своей. А Катя – сплошная загадка. Правда, он всего один день ее и видел, но все равно понять девичьи ужимки не такое уж хитрое дело…
Сергей знал о себе, что он некрасив – крупная голова, крепкий с горбинкой нос, из которого при любой драке не вышибешь кровь, и широко расставленные, чуть навыкате, черные (мать говорит: отцовские) глаза – чего уж тут привлекательного. А вот девчатам нравился. Он это тоже знал. А вообще-то, коль нравится, то что же не жить. Должно, есть во всем этом какая-то особая мужская красота.
А Катя, видать, не поняла, не рассмотрела.
– Китайская летопись, – доносился неторопливый голос ученого, – Юань-чао-миши говорит о походе сына Чингисхана Чжучи в тысяча двести седьмом году в землю кыргызов и сообщает, что Чжучи овладел народами, обитающими в лесах, от рода Шибир к югу… И вот по имени этого племени Шибир, вероятно, и получила наша земля наименование Сибирь. Есть и другие предположения…
Сзади послышался шепот и потом приглушенней смех. Сергей обернулся. Катя сидела с девушками на телеге и весело болтала ногами в коричневых туфлях. Теперь она была совсем другой – не похожей ни на ту, вежливо внимательную, какой была в машине, ни на насмешливо холодную, когда разговаривала с Сергеем около машины, ни на вспыльчивую недотрогу, оборвавшую Васю Музюкина.
До конца лекции Сергей сидел, обратив все свое внимание назад, туда, где на телеге шептались, повизгивали девчата.
Лекция кончилась в глубоких сумерках. Председатель сельсовета Нефедов от имени сельчан неумело, постоянно покашливая в кулак, благодарил ученого. Сергей подошел и от имени комсомола сказал лектору спасибо. Старик ухмылялся в вислые усы и неторопливо затягивался папиросой.
Сразу же после лекции председатель сельского Совета Нефедов стал проводить совещание с председателями колхозов, К удивлению Сергея, совещание продлилось меньше часа по тем временам небывалый рекорд! Когда собрались уже расходиться, вдруг остановил наиболее нетерпеливых:
Садитесь. Разговор есть интересный кроме повестки.
Председатели помялись, присели.
Дело вот какое, товарищи. – Нефедов, недавний кузнец, имел одну очень хорошую черту: не научился еще помногу разговаривать. Начал с сути – Комсомольцы выдвигают дельное предложение: создать агитбригаду, чтобы она и концерты ставила, и сено косила.
Ну, это уж совсем ни к чему, – поднялся Кульгузкин, председатель самого крупного в Петуховском Совете колхоза «Красные орлы». – Какие тут могут быть концерты, когда работать надо, трава перестаивает. А они концерты.
– Ты погоди…
– Чего тут годить? И так все ясно: веселиться захотели на покосе, концерты ставить? Балуем мы людей, Нефедов, ох как балуем! Раньше бывало косили – спины не разгибалми, высморкаться некогда было. А теперь концерты им подавай…
– Раньше было одно время, – вспылил Сергей, сидевший в углу с Федором Лопатиным, – а сейчас другое. – Сергей знал, как Кульгузкин повернет, так и пойдет все дело. – Вы, наверное, забыли, что пять лет назад была коллективизация?
Кульгузкин, огненно-рыжий, полный, всегда медлительный, вдруг стал совсем медным.
– Heт, голубчик, хотел бы забыть, да не забывается. – Он закинул руку назад, потыкал пальцем за спиной у себя, – вот она, пуля кулацкая, до сих пор в лопатке сидит.
– Тогда, мне кажется, объяснять вам нечего…
Кульгузкин перебил его:
А вы подумали о таком деле: соберете людей со всех колхозов, а косить в одном месте, да? Кому косить будете?
И об этом мы подумали, – Сергей подошел вплотную к Кульгузкину, и разговаривали они теперь уже лицо и лицо. – В каждом колхозе фондовские лошади есть?
– Ну, есть.
– Каждому колхозу доведен план заготовки и сдачи сена в фонд Красной Армии?
– A-а, это вон ты куда, – Кульгузкин проворно повернулся к Нефедову. – Он хочет на фондовских лошадях заготавливать сено для сдачи в армию. Не возражаю. Я думаю, и другие председатели не будут возражать. Пусть заготавливают за все колхозы сразу, за весь сельсовет и не где попало, а на землях из фонда РККА. – Он снова повернулся к Сергею. – Заготавливай!
– Нет, вы меня не так поняли. Я заготавливать вам сено не буду. Заготавливать будут ваши же ребята.
Кульгузкин, уже повеселевший, добродушно махнул:
– Ладно, бери ребят, и лошадей, и инвентарь. Раз для дела, кто же возражать будет.
Выходя из кабинета Нефедова, потрепал Сергея по плечу:
Молодец. Не зря, видать, около Данилова вертишься…
В сельсоветской ограде Сергея с Лопатиным ждали комсомольцы. Обступили, сразу загалдели:
Ну, как, разрешили?
– Главное – Кульгузкина уломать…
Федор поднял руку.
– Не волнуйтесь, все в порядке. Надо сегодня же приступать к делу.
Вася Музюкин мгновенно загорелся:
– Есть предложение: сейчас же всем заняться разучиванием ролей. Спать сегодня никому не ложиться, к утру приготовить спектакль – выучить все роли и отрепетировать!
Ребята от хохота полегли наповал – катались на бревнах.
– Больно прытко!
– Ты знаешь, чтобы подготовить спектакль, надо две-три недели. А в настоящих театрах, так там еще дольше.
– Нам на театры равняться некогда, – возразил сердито Лопатин, видимо, тоже склонный, как и Вася, взять все это штурмом. – Им сено не косить. А если мы по три недели будем чухаться, то кому опосля показывать – сенокос-то кончится…
Из переулка вывернулась ватага ребят, судя по гомону, не малая. Приблизились к лопатинским воротам, наверное, заметили в темноте папиросные огоньки на крыльце крикнули:
– Эй вы, чего расселись как старики. Пошли на тырло!
Лопатин, толкнув Сергея локтем, восторженно шепнул
– А правда, пошли… Последний раз.
Сергей поколебался – удобно ли секретарю райкома по тырлам шататься. Но тут же решил: «Надо же знакомиться…»
На краю села под старыми раскоряченными ветлами с завыванием ныла гармонь. Сергей опытным ухом гармониста сразу определил способности музыканта:
– Не особо мастак играть-то.
– Это ж Вася Музюкин. Ничего вроде играет. Лучше всех в деревне.
В широком полукружье молодежи под всхлипы музюкинской гармошки деловито били каблуками утрамбованную землю несколько девушек. Они вяло ходили по кругу, словно отрабатывая «принудиловку», по очереди останавливались, раскачиваясь, пели частушки и снова били каблуками. Парни в редкую перемежку с девушками сидели на бревнах и лузгали семечки. Как это было знакомо Сергею! И сколько уже раз Данилов говорил (да и сам он чувствовал), что пора кончать с этими тырлами. «А что поделаешь? думал невесело Сергей, глядя на меланхоличную топотню девчат. – Клуба в селе нет, заняться вечером больше нечем, вот и ходят на эти, облюбованные еще отцами и матерями топтогоны. Хорошо, хоть кулачных боев не стало для всеобщих драк… Завтра создадим агитбригаду, глядишь – приживется».
Федор Лопатин повел усами, приглядываясь в темноте к шеренгам сидящих
на бревнах, подтолкнул Сергея.
– Пойдем, вон там место есть.
Сергей направился за ним. В темноте несколько человек поспешно потеснились, видимо, его узнали, кто-то из девушек игриво ойкнул. Сергей уселся на отшлифованный многими подолами и штанами сутунок, начал осторожно оглядывать соседей. Справа сидел Федор Лопатин, слева – незнакомая девушка. Он невольно уловил легкий шепоток, пролетевший по сидящим. Смолкла гармонь. Было такое явное замешательство, какое бывает, когда на семейную гулянку вваливается незвано чужой человек. «Черт принес меня сюда!» с досадой подумал Сергей. Федор разговаривал с кем то справа, Сергей злился, привел – и никакого внимания. Кто-то отозвал Лопатина в сторонку. «Сейчас будут его пытать, зачем привел меня», – догадался Сергей
– А вы с нами поедете в бригаду?
Сергей покосился на соседку, придвинувшуюся на место Федора. И вдруг узнал в ней Катю. Это она спрашивала. Обрадовался.
– Не знаю. Не решил еще. Вернее: не думал.
– А вы подумайте. – Голос у Кати был игривый. Так иногда на вечеринках поразительно преображаются некоторые застенчивые и невзрачные девушки. Сергей знал, что именно о таких говорят: «В тихом озере черти водятся» и что именно такие, скромные на вид, чаще всего и пользуются дурной славой у ребят. Неужели и Катя из таких?
– Семечек не хотите? Повеселитесь…
Сергей не решился отказаться. Но тут же спросил:
– Сколько пьес вы подобрали? Подойдут они вам?
– Забрала все пьесы, какие были в библиотеке. А просмотрела пока одну. Заглавье не помню. Про графскую свадьбу. Уже прикинула, кто на какую роль подойдет. Пьеса интересная. – И Катя стала рассказывать о жизни старого графского замка, о сложном переплетении любовных отношений между его обитателями и соседями…
Взошла луна. Огромная, раскаленная, она выплыла из-за поскотины и повисла над трубами, словно вынутая из горна болванка. Сергей смотрел на луну: чем выше она поднималась над крышами, тем больше бледнела, будто остывала. Катин рассказ о женитьбе графа словно оттенялся лунным фоном, приобретал какую-то таинственность.
Молодежь тихо переговаривалась. И вдруг чей-то уверенный тенор беззастенчиво разорвал этот настроившийся на спокойный лад мир:
По долинам и по взгорьям
Шла дивизия вперед…
Кто-то сдержанно хохотнул: вроде бы неуместно и не ко времени начата песня. Но голос не смутился, продолжал:
Чтобы с боя взять Приморье —
Белой, армии оплот.
– Федора Лопатина любимая, – шепнула Катя (она на полуслове оборвала свой рассказ и, видимо, без сожаления). – Сам не поет на людях, Васю Музюкина заставляет. Хорошая песня, правда?
Сергей кивнул. Песня действительно ему нравилась. Она связывалась у него с рассказами об отце, о лихих партизанских набегах Федора Коляды. И с детства Сергею казалось, что и Спасск и Волочаевка находятся где-то по соседству с его родной Михайловкой и даже Тихий океан, на котором партизаны закончили свой поход, был совсем рядом – за обской поймой, за горизонтом, там, откуда всегда всходит солнце. И когда он об этом сейчас рассказал Кате на ухо, она тихо засмеялась и по-дружески положила ему на руку горячую ладонь – словно закрепила этот небольшой, им одним ведомый секрет про «далекое» детство секретаря райкома комсомола, словно обнадежила: никто, кроме нее, об этом знать не будет… А песня лилась, заполняя все пространство над деревней, становилась неотъемлемой частью лунного неба, разлапистых тополей, частью дыхания засыпающей деревни. Пели уже все. В общем строе голосов Сергей уловил Катин. Сам он подпевал негромко.
Песня долго плескалась в звездном небе. Оборвалась она незаметно – будто спичка погасла. Но еще тревожила душу, голоса еще продолжали жить, продолжали властвовать и в молчании. И вдруг в нее, отрезвляюще и бесцеремонно, как коровье мычанье в симфонию, вторглись пресные миноры музюкинской гармони.
Сергей очнулся. Подошел Федор Лопатин.
Ну как, Сергей, тебе нравится вечеринка?
Стихия! Нет организованности. Клуба нет, все по старинке, на тырле таланты развиваются. А вообще поют у вас хорошо. Лучше, чем у нас, в Михайловке. А на гармошке играют плохо.
Да нет, не сказал бы…
У Сергея вдруг по рукам пробежал зуд.
Эх, тряхнуть разве стариной! – он решительно встал, рассыпая забытые и отсыревшие в ладони семечки.
Ну ка, Вася, дай, душу отведу.
Музюкин поднял голову, секунду-две смотрел на Сергея удивленно, потом нерешительно сдвинул меха и снял с плеча ремень, подвинулся, освобождая место.
Сергей привычно пробежал пальцами по ладам, ухарски тряхнул головой, развел меха. И, казалось, перевернулось все, все задвигалось, закружилось. Русская плясовая! Кто-то не выдержал – со всего плеча ахнул картузом оземь и, гикнув, вынесся на круг, кто-то залихватски присвистнул, замысловато выкаблучивая, вырвался третий. Гармонь неистовствовала, и все было подчинено этому вихрю. Уже луна не с такой строгой торжественностью, казалось, смотрела;
по-иному, весело, шевелили своими длинными листьями застывшие ивы
Плясуны менялись. В тени нависших ветвей были видны лишь светлые полосы мигающих мехов да над ними сосредоточенное лицо с закушенной губой…
