Текст книги "Солона ты, земля!"

Автор книги: Георгий Егоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 88 страниц)

2

Рота хорунжего Бессмертного располагалась в центре села. Кирюха Хворостов привел в отцовский дом своих новых друзей: отделенного Ивана Козуба, Александра Петренко и Николая Мошкина. Пока мать жарила пойманных во дворе и обезглавленных Кирюхой гусей, сам он вскочил в седло и помчался в заречье. Он осадил коня у ворот Юдина, поманил пальцем стоявшего во дворе Леонтьича.

– Где Настя?

– А она того… икуировалась с околотком.

– Как икуировалась?

– Знамо, уехала… Она теперь, милок, голова, за фелшара работает.

– Ну ты мне мозги не крути, старый хрыч.

– Ей-богу, уехала. В околотке работает.

Кирюху разбирала злость. Злость на Настю, на всю неудачу со сватовством, на слишком спокойный и самоуверенный тон старика.

– Ты вот что, – сказал он старику, – передай ей – все одно она будет моя.

– И-и, милай, поздно хватился. Там Филька Кочетов уже пригрелся. Ноне-завтра свадьбу будем играть.

– Что-о?! – Кирюха в ярости огрел деда плетью по спине. Тот, как заяц, сделал отчаянный скачок в сторону, стараясь достать рукой ушибленное место.

– Ты чего?.. Ты чего это, шалава?.. – удивленно проговорил Леонтьич.

На Кирюху залаял кинувшийся к плетню кобель, тот, что переполошил Кирюхиных сватов. Леонтьич испуганно смотрел на трясущегося в злобе Кирюху, на судорожное движение его руки, достававшей из кобуры револьвер.

– Ты чего… ты чего? – повторял он, пятясь к калитке.

Кирюха вырвал наконец наган и выстрелил в собаку.

Та жалобно тявкнула и, кружась, колобком покатилась под навес. Там еще раз взвизгнула и протянула ноги. Кирюха пришпорил лошадь и ускакал обратно.

До хрипоты надрывались в крике гуси, по дворам жалобно блеяли бараны. Всю ночь гуляли солдаты в селе. Гулял с друзьями и Кирюха Хворостов, кружками пил самогон – заливал нестерпимое горе и обиду на свою разнесчастную жизнь. А под утро по селу вдруг началась стрельба. Кирюха с дружками едва успел выскочить из избы и тут же наткнулся на бежавших по улице солдат второй роты, которая занимала оборону на окраине села.

Бросая повозки и оружие, весь отряд устремился к пруду, а оттуда – на каменскую дорогу…

3

Данилов хотел знать все. Еще до восстания Иван Тарасович Коржаев говорил ему: осведомленность – это половина успеха, недаром считают, что разведка – глаза и уши армии. И даниловские разъезды колесили по степи на самых дальних подступах к повстанческому району. В каждом селе Каменского, Славгородского и даже кое в каких селах Новониколаевского уездов были свои люди. Поэтому Данилов в любое время знал, что делается даже за пределами его влияния.

Сегодня разведка вернулась из Панкрушихи. Старший разъезда, мрачный детина – косая сажень в плечах – с маленьким утиным носом и квадратным раздвоенным подбородком, положил на пол даниловской горницы седельные переметные сумы и офицерский планшет.

– Вот, – сказал он и отошел к двери.

– Что это? – спросил Субачев.

Парень повел рукой в сторону трофеев:

– Добыли.

Субачев нагнулся над сумками, расстегнул пряжки.

– А хозяин их где?

– Там, – мотнул рукой в сторону Камня старшой. – Ухлопали. Живым не дался. Охрану его постреляли, а его хотели взять. Не дался.

– Что еще разведали интересного?

– Больше ничего.

Отправив парня к Ильину, Субачев высыпал содержимое переметных сум на пол, лишь бегло оглядел. Из планшета достал объемистый пакет, запечатанный сургучом.

– Вот, должно, самое ценное.

Данилов с интересом наблюдал с койки. Матвей разодрал конверт. Стали просматривать бумаги.

– Донесения в Омск, – сказал он Аркадию.

– Ну-ка, дай, – попросил Данилов.

Посмотрел несколько бумажек.

– Это документы из Барнаула… Интересно.

Он углубился в чтение. Вскоре пришли Иван Тищенко, Антонов. Читали вместе.

– «Четвертого сентября на деревню Акутиха Бийского уезда, – скороговоркой бубнил Данилов, – напала шайка в шестьдесят-семьдесят человек под командой Чемрова…» Так, так… «подожгла лесную контору и заимку Горста близ Акутихи, чем произвела панику…» Так… так… – Пробежал он глазами по строчкам. – Дальше все ерунда… Вот еще, послушайте. Это уже о нас. «…В Каменском уезде Мелкие шайки бандитов до сих пор только разгонялись отрядами милиции, но не уничтожались. В настоящее время эти шайки насчитывают в своих рядах уже сотни и тысячи человек. Правительственных войск нет, а самоохрана из жителей не достигает цели, вследствие чего там трети уезда находятся под влиянием бандитов. Необходимы для борьбы с бандитами более серьезные меры, а

именно: усиление отряда особого назначения, образование дружин из беженцев и немедленная присылка вооружения новых припасов…» Припекает!.. Посмотрим, что дальше он пишет в этом отчете… Вот! «В Славгородском уезде деятельность банд усилилась: заняты ближайшие к Славгороду волости. От красных банд свободна только полоса на тридцать верст от города. Местами прервано телеграфное сообщение. Малочисленность войск лишает возможности бороться с продвижением банд. Необходима срочная помощь. О серьезности положения извещен уполкомвойск в Каинске. Результаты его мероприятий против банд неизвестны. Восемнадцатого сентября Алтайская железная дорога по военным обстоятельствам прекратила движение от Барнаула до Семипалатинска…»

Данилов пробежал глазами несколько страниц. Товарищи смотрели на него выжидательно.

– Ну давай, что там еще? – нетерпеливо заелозил на табурете Субачев.

– Сейчас… – отмахнулся Аркадий. – Тут все экономические выкладки. С ними потом разберемся… так… так… Вот еще! «Город Камень вновь окружен шайками бандитов, обложивших его тесным кольцом. Высылаемые против них из города отряды бессильны помочь делу. Тяготеющая к городу Кулундинская степь, богатая хлебом и жировыми продуктами, занята красными…» Так… так… «…снабжалась и армия. Городская управа ходатайствует о немедленной присылке в Камень, пока существует навигация, отряда численностью не менее двух тысяч человек, хотя бы при одной батарее…»

Субачев хохотнул, запрокинул голову:

– Плеснули мы им скипидару под хвост, заметались…

Тищенко, рывшийся в остальных бумагах, достал запечатанный конверт.

– «Омск, Ставка, его Превосходительству генералу Матковскому». Ну-ка, полюбопытствуем, что пишут превосходительству. – Он разорвал конверт, достал небольшой лист. Долго сопел над ним, потом воскликнул – О, братцы, да это же о вчерашнем бое уже доносят. Смотрите: «К югу от Камня в стычке с красными наш отряд в двести пятьдесят человек потерял одну треть выбывшими из строя, в том числе убитых – пять, раненых шесть и без вести пропавших восемь…»

– А куда же делись остальные? – спросил внимательно слушавший Антонов. – Шестьдесят четыре человека куда еще делись?

– Да я откуда знаю, – сердито ответил Иван Кондратьевич. – Чего ты у меня допытываешься, не я же писал…

– Чья подпись? – спросил Данилов.

Тищенко заглянул в конец листа.

– Капитан Большаков, командир отряда особого назначения… Видать, стебанули мы их вчера здорово.

Субачев, перетряхивавший планшет и все кармашки переметных сум, воскликнул:

– Еще конверт!

Тищенко с Антоновым повернулись к нему, Матвей вынул несколько листов, исписанных мелким почерком.

– «Здравствуй, Наташа!» Во! Это никак любовное письмо. Интересно, как буржуи в любви объясняются. «Вот и снова я выбрал время написать тебе. Теперь я уже не в Барнауле…»

– Брось, Матвей, – прервал Тищенко, – тоже нашел занятие.

Но Субачев пробегал глазами дальше по бумаге:

– Ты постой, постой, тут, кажется, не только о любви. «Я тебе писал уже о том, в среде каких пьяниц и развратников я жил в Барнауле. Теперь они мои сослуживцы. Помнишь, как мы с тобой, начитавшись вересаевских «Записок врача», мечтали о подвиге во имя народа? Как хотелось пожертвовать…» Все они мечтали о народе!

О шее народной, чтобы забраться на нее. А ну, дальше… «Мечтать о жертвах для народа, а потом душить этот народ…» Это вам привычно, – комментировал Матвей. – «Ты представляешь мое состояние?» Чего уж не представить! Во! Дальше – это уже интересно… Слушайте. Аркадий, слышишь? «Вчера наш отряд особого назначения – так именуют нашу карательную экспедицию – занял повстанческий центр – село Усть-Мосиху. Партизаны сопротивлялись, как регулярная часть, хотя у них почти нет оружия. Наш командир отряда капитан Большаков въехал в Усть-Мосиху на белом коне, как…» Ну это нас меньше всего интересует, на каком коне он въехал, – хмыкнул Матвей, – на каком он удирал, об этом бы написал… Так. «В моей роте взводным офицером служит местный учитель Ширпак – этакий самодовольный наполеончик. Он пригласил нас к себе ужинать…» Ну тут про ужин, про пьянки. Так… так…

Данилов с интересом слушал, повернув голову к Субачеву.

– Читай дальше. Любопытно.

– «…Начну со штабс-капитана Зырянова: неудавшийся интеллигент, хам и циник, каких надо поискать. Дошел до того, что в Барнауле пьяный ездил на извозчике с голыми девицами. До такой мерзости надо очень долго опускаться… За год-два не успеешь так пасть…» Ничего честит он своих дружков! – засмеялся Матвей. – Поедем дальше. «…Есть в отряде хорунжий Бессмертный. Фамилия оригинальная, но сам – нисколько. Типичный ловелас. К тому же очень себялюбивый, мстительный и неимоверно тупой. Он считает, что добился в жизни очень многого, став командиром роты в этом отряде. Рассказывает, причем бравируя, что он в восемнадцатом году вспарывал животы захваченным большевикам…» Вот стерва! Так… «Уже по этим ты можешь судить, как деградирует русское офицерство. Также можешь понять, в какую среду я попал. Командир отряда – фигура колоритная. Ярый приверженец Верховного правителя, фанатичен. Словом, один из тех, на ком держится нынешний режим. Он очень настороженно относится ко мне, считает меня человеком случайным в отряде (в чем он не ошибается) и ненадежным…»– Субачев серьезно посмотрел на Данилова – Оказывается, и среди офицеров есть ненадежные. Вот никогда бы не подумал! «Вчера во время ужина…» Опять ужин. Ну тут дальше про попа какого-то. Почерк ужасно мелкий. Так… так… «Что каждый человек – это целый мир. Что, мол, еще был он говорил: «Познай себя…» Тут пошла философия. Это мы потом почитаем. «Видишь, я как всегда, сказанул невпопад…» Так. В другой раз попадешь, – улыбнулся Матвей. – «Запутался я окончательно Наташа. Швыряет меня жизнь из стороны в сторону. Я постоянно думаю, Наташенька, вот

о чем: в юности очень многие из нас мечтали посвятить себя служению народу. Ты хотела лечить народ. А вышло как? Николай мечтал строить железнодорожные мосты, а недавно встретил я его в Омске – солдафоном стал. Часа два пришлось нам поговорить, но и это я едва вынес. Мы стали совершенно чужими людьми. Он настроен воинственно, боготворит нового диктатора. От прежних мыслей о любви к народу и следа не осталось. Так и говорит: мы для народа революцию делали, а он как был быдлом, так им и остался – к большевикам воротит нос. Кнут, говорит, – вот его свобода…»– Матвей вздохнул. – А что, ребята, интересно, а? Поехали дальше… Я уже потерял, где и читал-то. Почерк. Я бы за один почерк его в офицерах не держал… Ладно, вот отсюда: «Каждый ищет себя в этом хаосе событий. Плохо или хорошо, но он определил свои позиции. А вот я до сих пор мечусь. Мне противна роль душителя народа, но я не могу принять и взгляды большевиков, которые хотят совсем ликвидировать класс имущих, ликвидировать интеллигенцию как мыслящую (а поэтому во многом несогласную с ними) часть общества. И все-таки, несмотря на это, когда сегодня ночью повстанцы неожиданным налетом вышибли нас из села, я в душе был доволен…» Видали!

– Да, письмо любопытное, – вставил Тищенко. – Все?

– Не-е. Тут до черта.

– Читай, читай, – попросил Данилов.

– «Характерно, что по нас стреляли отовсюду: сзади, спереди, с боков, стреляли с крыш, из окон, с чердаков, казалось, все село принимало участие в этом. И вот мы опять в Камне. Большаков, мечтавший, что после занятия Усть-Мосихи о нем заговорит пресса как об укротителе большевистских банд, сегодня злой… Наташенька, милая, ты не представляешь, как мне тебя не хватает…» Ну, тут дальше пошло про любовь. Это Ивану вон отдадим, он любит книжки про любовь читать…

Тищенко зыркнул на Матвея. Тот захохотал.

– Подпись чья? – спросил Данилов.

Субачев глянул в конец листка.

– «П. С.» стоит. Попробуй догадайся… А письмо, братцы, интересное. Вот уж никогда не думал, что и у офицеров какие-то шатания.

Данилов улыбнулся.

– Вам сказать – не сразу поверите. Я встречал жандармского полковника большевика… А ты, Матвей, удивляешься какому-то ротному.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ1

Федор Коляда, сбежавший весной из каменской тюрьмы, долго скитался по степи, прятался у знакомых мужиков, ночевал в стогах сена, на заимках. Наконец добрался домой, в Донское. Но и суток не довелось прожить в семье. Утром ходившая за водой жена прибежала и растолкала спящего в горнице Федора.

– Ой, беда, Федя. Тикать треба.

Федор вскочил как подброшенный.

– Шо зробылось?

– Степанида Шемякина, стерва, видела, как ты пришел ночью, донесет непременно.

Средь бела дня выйти из села незамеченным – почти невозможное дело. Прятаться в доме – бесполезно. Поэтому стали спешно искать какой-нибудь выход. Перебрали, кажется, все. Наконец нашли. Вскоре со двора выехала подвода с навозом. Никому и в голову не могло прийти, что под большой кучей еще сырого навоза, завернувшись в дерюгу, лежал Федор. Телега направилась на зады крайней улицы, где обычно сваливали мусор.

А через час во двор въехал колчаковский милиционер из волости Яшка Терехин с двумя понятыми.

– Приехали вашего Федька шукать, – заявил он жене.

…К дому старого Ефима Коляды никто не решался подойти. Соседи выглядывали из-за плетней и шушукались:

– Федька зловить никак не могуть, так самого старого и жинку тягають.

А в доме буйствовал колчаковский милиционер.

– Говори, где прячешь своего выродка, – размахивал он наганом перед носом старика.

Дед, крестясь на образа, клялся, что знать не знает и ведать не ведает, где его сын.

– Плетей ему! – готовый лопнуть от натуги, закричал Терехин.

Ефима Ивановича схватили, выволокли в сенцы, бросили на лавку. Дед охнул:

– Шо ж вы робите?

Засвистели витые ременные плети. После каждого удара на желтой морщинистой стариковской спине вскакивал кровавый, с сизыми разводьями рубец. Дед кричал…

2

Федор узнал о расправе над отцом через два дня. Эту весть принес в землянку, где скрывался Коляда с четырьмя друзьями, Тимофей Долгов. Он ходил на пашню своего отца за продуктами.

Весь день Федор пролежал на нарах, обхватив голову руками. Друзья не мешали ему: пусть побудет наедине, может, всплакнет – легче станет на душе. На третий день он вышел из землянки, похудевший, с ввалившимися глазами. Вышел, расправил плечи, подозвал ребят.

– Скильки вы будете тут ще сидеть?

– Ты опять за свое, – поморщился Тимофей Долгов.

– Я пытаю, скильки мы будемо ховаться? – настойчиво переспросил Федор.

Ребята молчали, нагнув головы. Тимофей опять сморщил лицо.

– Я тебя, конешно, понимаю, – сказал он. – Но что мы можем сделать? Нас пятеро – пять винтовок, двадцать пять патронов – и все. – Он развел руками.

– Двадцать пять патронив – цэ двадцать пять гадив отправлються на той свит, – начал доказывать Коляда. – А там з нами пидуть люды.

– Пойдут? – переспросил Григорий Новокшонов. – А ежели не пойдут?

– Народ пийдэ, – уверенно заявил Федор. – Усе, у кого задницы пороты, пидуть, а таких у нас, почитай, пивсела. Ось тоби и отряд.

– Это правильно, – начал сдаваться Тимофей. – Такой народ пойдет.

Молчавшие до сих пор Дмитрий Кардаш и ветфельдшер Яков Донцов вдруг спросили:

– А оружие?

– Сделаем так, чтоб оружием милиция нас снабжала, – вместо Федора ответил Долгов и добавил – Федор прав: сидеть нам здесь дальше нельзя – рано или поздно, а нас накроют. Ну, допустим, лето мы здесь пересидим, а зимой? Куда ты зимой подашься?

– Я не против, – после минутного молчания заявил Новокшонов.

– Ну и мы тоже, – за Дмитрия и за себя ответил Донцов.

– Стало быть, так и решимо? – спросил Федор.

Лица у всех стали оживленными, движения энергичными. Казалось, только этой договоренности они и дожидались. Видно, всем осточертело это сидение…

На второй день пять всадников с винтовками за плечами въехали в Донское. У Федора на штыке трепыхалась красная ленточка. Всадники направились в центр хутора, к сборне. За ними бежала ватага голоногих ребятишек, высовывали над плетнями головы мужики. Иные спешно натягивали на себя чистые слежалые рубахи и, на ходу застегивая воротники, спешили к сборне. От мужиков не отставали й наиболее любопытные бабы. Побросав горшки и топящиеся печи, они, перекликаясь, бежали к площади.

Старосты в сборне не было. Федор вышел на крыльцо, Подозвал двух самых старших из всей ватаги ребят.

– Сбегайте за старостой, хай быстро идэ сюды.

Народ торопливо сходился на площадь – на сходку и то так не собирались! У всех на лицах любопытство. Еще свежо было воспоминание о 1917 годе, когда целыми днями митинговали – работать некогда было, сплошные митинги. Еще свежее помнились дни, когда здесь проходил отряд Петра Сухова, – тоже играл» в свободу. А что же сейчас будет?

Федор стоял на крыльце, смотрел на быстро растущую толпу и, кроме любопытства в глазах односельчан, ничего не видел. «Пидуть ли за нами?» – черной тенью мелькнуло сомнение. Толпа разноголосо гудела, кое-где перешучивались.

– Ну шо, Хведор, стоишь? Начинай митинг, – крикнул, улыбаясь, хромой Кузьма Проценко, – скажи шо-нибудь нам.

Друзья Федора, маячившие за его спиной, были насуплены. Чего ждал Федор, они не знали. Долгов толкнул его в спину, шепнул:

– Давай, начинай.

В это время сквозь толпу, расталкивая мужиков, торопливо пробирался сельский староста. Тяжело дыша, он поднялся по скрипучим ступенькам на крыльцо, рукавом рубахи вытер пот.

– Здорово, Федор.

– Здорово, дядя Селиван.

Серые запрятанные в морщинах глаза старосты испуганно метались по лицу Федора.

– Што это вы удумали, ребята?

– Ничего страшного, дядя Селиван. Зараз ликвидуем твою власть и будемо выбирать Совет.

– Ох, напрасно вы это затеяли, ребята.

Толпа, затихнув, слушала этот разговор.

– Зря вы народ мутите супротив закона.

Федора начинал злить этот разговор. Он сердито уставился на старосту.

– Ты шо, не хочешь власть сдавать?

– Бог с ней, с властью, – замахал руками старик, – на кой ляд она мне сдалась. За народ беспокоюсь. Понаедет опять милиция, и снова за дурную голову будет зад отвечать.

– А это на что? – указал Долгов на винтовку.

– Нешто у них нет таких же? Словом, я не против. Как народ.

Ткаченко снова толкнул Федора:

– Начинай. Говори.

Федор расправил грудь, набрал воздуху.

– Ну як, товарищи, решимо з властью?

Толпа молчала. Федор, помедлив немного, продолжал:

– Летось расстреляли Николая Манакова, Кузьму, Спиридона Кондакова, перепороли пивсела, весной – Тимофея Спирина, позавчера, мого отца запороли насмерть, А завтра могуть нагрянуть и ще кого-нибудь повесят. Скильки ж можно терпеть? На службу забирають молодых, а видтиля вертаються калеченые.

– Правильно! – выкрикнул хромой Кузьма Проценко. – Чего там говорить.

Федор, получив эту мизерную поддержку, заговорил увереннее:

– Вот Кузьма ушел в армию на обеих ногах, а возвернулся хромой. И яка ему от цього польза? Ниякой. За шо вин отдав ногу? Не знае. Не знаешь ведь, Кузьма?

– Слышав, будто за царя и отечество, – весело ответил Проценко. – Царю давно по шее дали, а де отечество – не знаю, шо це за птыця.

Из задних рядов кто-то звонко крикнул:

– А намедни прилетали эти птицы у синих мундирах, разве ты их не узнал? Воны тебе и ввалили плетей, штоб ты их в другий раз бачил.

Толпа сдержанно хохотнула и снова повернула коричневые лица к Коляде. Теперь уже на многих из них вместо простого любопытства было раздумье.

После Федора говорил Тимофей Долгов. Его речь катилась глаже, слова цеплялись одно за другое. Потом выступали Григорий Новокшонов, Проценко – словом, все желавшие. Большинство говорило не за и не против. К обеду решили так: мобилизацию не объявлять, открыть свободную запись добровольцев в отряд. А что касаемо власти, то старосту не менять – он мужик безвредный – пусть сидит.

В этот день в отряд записалось двенадцать человек. Среди добровольцев были двое с винтовочными обрезами, а остальные с берданами.

Здесь же, в сборне, стали совещаться, что дальше делать, куда идти и с кем воевать.

– Надо волость разгромить, – настаивали Долгов и ветфельдшер Донцов.

Федор и Новокшонов были против.

– Там же целый взвод милиции, – говорил Федор, – И мы их не осилимо. А нам зараз надо бить наверняка, шоб к нам люды тиклы. Зачнем с Леньков. Там милиции не богатьско, и, главное, воны нас ждать не будуть. А у Варанске нас вже ждуть.

– Ты думаешь, кто-нибудь донес?

– Непременно…

На том и порешили…

К Ленькам подъехали в сумерки. Остановились при выезде из бора. Не спешиваясь, рассматривали село. Почти половина отряда побывала здесь в каталажке. Всего лишь полгода назад сидели здесь Федор Коляда, Долгов, брат Федора Василий. Так что почти у каждого был должок. Давнишние счеты Федора были и с здешним начальником милиции Закревским, который доводился ему шурином.

– Ну шо, хлопцы, – вздохнул Федор, – тронемось? Зараз главное – захватить каталажку. Поихалы.

На полном галопе проскочили полсела. В центре, около милиции, пососкакивали с седел и, гремя винтовками, вбежали в дом. В большой полупустой комнате, в которой в декабре прошлого года Федора пороли плетьми, сидели четыре милиционера и от скуки резались в карты. Заслышав конский топот, а затем быстрые шаги на крыльце и в сенях, они вскочили, думая, что прибыло какое-то начальство.

– Руки вверх! – скомандовал Федор. Он заметил, как сразу побледнел стоявший ближе других к нему высокий рябой милиционер, как у него дрогнули колени и медленно стали подниматься руки. – Обыскать их!

Пока Кардаш и Яков Донцов обшаривали карманы милиционеров, Федор выскочил в ограду. Долгов выбежал за ним.

– Ты чего? – спросил он, догоняя Коляду.

– Арестантов выпустить.

– Ключи надо взять.

– Ничего, так управимось.

От двух ударов прикладом замок слетел. Федор распахнул дверь.

– Выходи, ребята!

Шестеро арестованных несмело переступили порог.

– Попроворнее! – улыбнувшись, прикрикнул Федор. – Не бойтесь.

Один из арестованных, с блестевшей, как обливной горшок, лысиной, в длинной холщовой рубахе, остановился на пороге.

– Вы кто такие? – спросил он.

– Выходь, батя, не бойсь, – ответил Федор, – мы партизаны.

– Партизаны? – переспросил он, не сходя с порога. – Баловство это все…

Федор, прищурившись, в упор посмотрел на лысого.

– Тоби, дид, мабудь, мало вложили тут, коль ты такий дюже рассудительный. – И заорал: – Выходь к чертовой матери отседа, а то зараз по шее надаю!

Дед переступил порог, бормотнул:

– Ну вот, и эти уже норовят по шее…

Федор снова забежал в дом. Милиционеры стояли вдоль стены с поднятыми вверх руками. Ветфельдшер Яков Донцов торопливо выбрасывал из шкафа бумаги и с упоением повторял под нос себе одно и то же:

– Сжечь… к чертовой бабушке, сжечь…

– Где Закревский? – спросил Коляда у милиционера.

Рябой пожал плечами:

– Должно, дома.

– А Терехин?

– Уехал он в Глубокое.

У Федора передернуло лицо.

– Успел, гад. Тимохвей! Поихалы к Закревскому.

Они вскочили на коней и поскакали по узкому проулку к дому начальника милиции.

– А ты знаешь, где он живет?

– Еще бы, – ответил Коляда, не оглядываясь, – чай, на свадьбе у ёго гуляв.

На крыльце дома их встретила встревоженная Анна, двоюродная сестра Федора, жена Закревского.

– До сам? – не слезая с коня, спросил Федор.

– Уехал, только что, – поспешно ответила она, – увидал вас, как вы еще из бору спускались, и уехал.

– Чует кошка, чье мясо зъила, – буркнул Федор, сдерживая горячившегося коня. – А мабудь, вин дома?

– Нету, Федор, уехал. Вон на лошадь пал и прямо без седла ускакал.

– Счастье его… Стой ты! – крикнул он на коня. – Но ежели поймаем – повесим. Так и передай ему. Поняла?

– Поняла, Федя.

– Поихалы, Тимохвей. 3 теми треба кончать.

Около милиции уже толпились люди. Подъезжая, Тимофей щепнул Федору:

– Надо митинг провести.

Друзья верхом пробрались сквозь толпу любопытных. Слыхали, как кто-то сзади сказал:

– Это заправилы.

Митинг открыли, не слезая с седел.

– Гражданы! – начал Федор. – Мы зараз освободили ваших заключенных, арестовали милицию. Думали забрать Закревского, да втик, собака. Но мы его зловим. – Федор сдвинул на затылок картуз. Секунду подумал, о чем же дальше говорить. – Так вот, гражданы, вашу власть мы ликвидируем, распущаем. Зараз вам треба выбрать новую власть, Совецку. Давайте.

Толпа молчала. Из задних рядов начали по одному поспешно уходить…

– Та шо вы, гражданы, не хотите Советскую власть ставить?

Выдвинувшийся вперед дед прищурился:

– А вы, ребяты, так дюже не надоть. Не мудрено голову снять, мудрено ее приставить. Власть убрать – это не портки скинуть. Тут следует обчеством.

– Ось и треба, дид, цю погану власть, як грязни портки скынуть.

– Скинуть-то скинешь, а вы завтра сели на коников, да и уехали. Подобьете нас на это дело да уедете, а мы посля моргай глазами.

– А шо вам моргать. Гарнизуйте свий отряд и держите власть.

– Э-э, мил человек, молод ты нас учить.

Быстро темнело. Толпа стала убывать.

Федор обернулся к своим товарищам. Шепотом спросил:

– Шо будем робыть?

Тимофей махнул рукой.

– Закрывай митинг. Тут каши не сваришь. И темно уже. Завтра посмотрим.

На ночевку отряд расположился на окраине села, около бора. Прикинули так: чуть что – ближе бежать до леса. Федор с Тимофеем и ветеринаром остановился у своего дяди. Хозяин добыл жбан самогону, большими кусками нарезал желтоватого сала, огурцов. Жена изжарила яишню с салом. Сели за стол. Федор был молчалив. Выпил стакан самогонки, от второго – отказался. Ел неохотно, вяло. На душе было муторно.

– Ничего, Федя, – обнял его за плечи Долгов. – Еще два-три таких налета, и люди пойдут к нам. Будем освобождать села и устанавливать свою власть.

Сидевший чуть в стороне хозяин, широкомордый, узловатый мужик, сказал:

– Вам, ребяты, надоть с другими отрядами завязать связь. Тогда сподручнее будет.

– А дэ такие отряды? – поднял голову Федор.

– Слух идет, будто под Волчихой отряд орудует. Мамонтов там у них. В Вылковой, говорят, Линник Кузьма организовал отряд.

– У Вылковой? Это зовсим рядом, – оживился Федор.

– Мабудь, послать к нему кого-нибудь. А большой у него отряд?

– Кто его знает, – пожал плечами хозяин. – Должно, большой. В Тюменцевой уже милицию разогнали, у себя старшину повесили. Говорят, большой отряд.

– Да-а, – протянул Тимофей, – значит, поднимается народ. Хорошо.

– Вам теперь, ребяты, надоть из шкуры вьлезть, а осилить два-три боя, чтоб о вас молва пошла, тогда веселее воевать.