Текст книги "Солона ты, земля!"
Автор книги: Георгий Егоров
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 51 (всего у книги 88 страниц)
Кульгузкин распрямлялся. Нюхом чуял – снова наступала его эпоха. События, совершаемые вокруг в стране, – а он всегда был чутким к переменам, чутким к тому, что от него сегодня требуется, – все события говорили о том, что опять враги поднимают голову, как это было в девятнадцатом-двадцатом годах. Тогда ведь врагов искать долго не надо было. Все они были на виду – какого ни возьмешь, к какому ни присмотришься, – вот он, без особых доказательств враг.
В то время он, Кульгузкин, да его учитель Степан Сладких, да и еще Мишка Обухов, были незаменимыми – они вершили такие дела, что начальство и не знало о том, каким образом люди держатся в повиновении.
Сейчас время, конечно, другое. Но народ так же начал распускаться – власть ослабила вожжи, ликвидировала ревтрибуналы. А зря! Зря ликвидировала. Сейчас ведь до чего доходит дело? Их толкаешь в светлое будущее, толкаешь к лучшей жизни, а они ощетинились, уперлись в косяки и никак не хотят входить в это самое будущее. Пять лет назад все-таки впихнули их (правда, Степушка поплатился за это своей жизнью), так они и сейчас уже в этом светлом, можно сказать, на самом пороге социализма начинают вредить, начинают пихать палки в колеса той, самой современной машине, которая устремлена партией и товарищем Сталиным через будущий социализм к заветной цели, к коммунизму.
Ведь этот самый Тихон Мокрошубов насквозь пророс своими кулацкими корнями – а сам притулился к партии. И не смей его трогать! Он деревенский пролетарий – бригадир тракторной бригады!
Да если бы один Тихон Мокрошубов? Сколько их таких, когда-то сопротивлявшихся, не хотевших идти в колхоз, которые цеплялись за свою частную собственность! Они же никуда из деревни не делись, все они тут, в Петуховке. И, конечно, кто поручится, что они не вредят? Непременно вредят. Трактора то и дело ломаются (сами собой чего бы они стали ломаться!). А тут прошлой зимой коровы стали подыхать. Сами по себе разве станут они подыхать? Знамо дело – нет. Кто-то руку приложил. А кто? Те, кто сопротивлялся тогда, в коллективизацию. Тут и к бабке ходить не надо. Вот тебе и враги! А их ищут. Люди этим заняты. А чего их искать?
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА ПЯТАЯВесной и не пахло. Будто после зимы вновь надвигалась осень. Было мрачно. Осенняя слякоть и хмарь кутали город. Даже ветер порой гудел по-осеннему с подвывом. На душе было сумрачно.
Аркадий Николаевич стоял у окна в кабинете и смотрел на косой нудный дождь, на потоки мутной жижи в переулке, на низкое грязное небо. Полгода с лишком проработал он в замах у Дыбчика. Очень долго. Но вот настал и тот день, когда не нужно больше испытывать свое терпенье, не надо доказывать простые истины человеку, которого меньше всего интересуют эти истины. Последний раз он в этом опостылевшем кабинете. А завтра? Завтра – другой кабинет, не так тщательно обставленный, не в таком большом доме. Обидно. Не за кабинет обидно.
Тридцать восемь стукнуло. Неужели это все? Всегда казалось, что главное еще не сделано. Главное, ради чего он живет, – где-то впереди, а все прожитое и сделанное – это только база, подготовка к достижению основной цели в жизни.
Он всегда считал, что новая работа, новое место – есть как раз то самое заветное, что он должен совершить в жизни. А когда эта работа оставалась позади, с легким разочарованием вдруг обнаруживал, что это всего лишь очередной этап по пути к главному.
Так было каждый раз. Даже перевод в крайком он считал продвижением к заветной цели – какой, он и сам не знал. Но только твердо был убежден: есть где-то впереди у него дело, сделав которое, наконец, он получит полное удовлетворение. Тогда он вздохнет: ну вот, теперь-то я сделал все что мог, ради чего жил.
И вот его направляют председателем краевого совета Осоавиахима. Даже не на хозяйственную работу, не завроно, не директором школы – а в О-со-ави-а-хим! Конечно, это далеко не по пути к его главной, не сделанной еще работе. Это куда-то в сторону. И даже не в сторону, а просто-напросто назад.
Эйхе выслушал, сказал:
– Помнишь, Аркадий, как в двадцатом, в канун разоружения Рогова, мы с тобой спали под одной шинелью? И вообще, помнишь то время? Тяжело тогда было, правда? Сейчас мы спим не под шинелью и не на ветках пихтача, а – тяжелее. И если я тебя посылаю на другую работу (не сказал «на эту»), значит, так надо. Время другое, люди другие нужны на партийной работе…
Значит – устарел. В тридцать-то восемь лет в старики! Неужели в жизни осталось лишь заниматься воспоминаниями – писать мемуары, выступать перед пионерами, – словом, к будущему повернуться затылком и идти задом наперед, устремив глаза и сердце туда, в девятнадцатый год, в свою молодость? Неужели в жизни каждого это неизбежно?
Осоавиахим… «на другую работу»… Значит, не я нужен этой «другой работе», а ее подобрали для меня, чтобы убрать из крайкома, чтобы убрать вообще с партийной работы. Уж сказал бы: «Ты там нужней!» – было бы легче…
«Другие нужны люди…» Неужели такие, как Дыбчик, как Переверзев? Бездумно-послушные, не рассуждающие. Нет, не может быть. Партии такие люди не нужны. Разве Эйхе этого не видит? Видит. Должен видеть – он же очень умный человек. Тогда – зачем? Зачем этим людям открыли двери к руководящим постам в партии?..
А дождь за окном все лил и лил. Будто действительно, не дождавшись солнечного лета, древняя Земля вновь собирается в зимнюю спячку… Но нет, такого не бывает. Природа этого не допустит. Весна все равно будет. А за ней обязательно солнце поднимется в зенит; обязательно расцветет все, что должно расцвести, – лето будет!
Домой он шел сегодня раньше, чем когда-либо за все годы своей работы. С плаща текло, фуражка обвисла и ручейки с нее попадали за воротник. Но он шел не прибавляя шага и не обходя луж. Почему-то вспомнилось, что за семь с половиной месяцев работы в крайкоме он только один раз пришел домой засветло. Вспомнилось не потому, что там, в районе, он приходил раньше, нет. Там работы было куда больше. Вспомнил потому, что просто захотелось отогнать навязчивые, неприятные мысли.
В тот вечер, в конце декабря, в Новосибирск приехал Сергей.
До глубокой ночи просидели тогда на кухне втроем – Данилов, Сергей и Андрей Иванович Павлов – слушали рассказы парня о делах деревенских. Сам того не ведая, много что рассказал им Сергей. О многом задумался после этой ночи Аркадий Николаевич. О том, каких трудов ему стоило приучить людей в райкоме творчески работать, самостоятельно принимать решения. Сколько ошибок наделали они, пока научились. А Переверзев отучивает от этого, отучивает их думать, превращает в исполнителей его указаний, в сборщиков фактов для его речей. Очень жаль было Мартынова. Мартынов – молодой перспективный председатель колхоза. Данилов готовил из него настоящего руководителя, через два-три года прочил его в заведующие райзо. А Переверзев взял после постановления крайкома по Караканской МТС Сузунского района и построил на нем натуроплатную политику в районе. Дурак. Или, к примеру, тот же завуч из средней школы, о котором рассказывал Сергей. Зачем надо было проводить вторичную после Сергея проверку?
Такие мысли не выходили из головы всю зиму. Нет-нет да и снова вернется к ним. Однажды к случаю поделился ими со вторым секретарем крайкома Сергеевым. Тот пожал плечами:
– У каждого свой стиль работы.
Неужели не понял, что речь шла не о стилях работы? К Эйхе попасть с этим вопросом не удалось – тот ползимы провел в Москве как кандидат в члены Политбюро на всевозможных заседаниях ЦК.
И вот сегодня сказали: ты партии больше не нужен. Значит, и сюда пришли стиль и метод Переверзева. Сюда… – Данилов остановился посреди лужи… – А может, отсюда – туда?.. Нет. Эйхе в Политбюро – в самом сердце партии.
Нет. Нет и нет… А почему нет?.. Он же сам сказал сегодня: нужны другие люди… Черт знает что! С ума сойти можно… Да, но он ведь не сказал, какие нужны, не сказал, что нужны Переверзевы и Дыбчики… Сказать-то не сказал, – убеждал сам себя Данилов, – но они-то остались работать, а тебя – за борт! Да, за борт. А может быть… – Сердце у него похолодело. – Может быть, ты, старый партизанский комиссар, действительно отстал? Может, ты уже не чувствуешь
пульса жизни… А кто – Дыбчик чувствует? Если и чувствует, то только пульс кабинетной жизни! Постой, постой. Надо же мыслить логично. Коль ты не понимаешь, что творится вокруг тебя, значит, ты действительно отстал. Как же ты можешь оставаться на руководящей работе в партии, если не понимаешь, что делает партия? Тогда правильно поступили с тобой…
Кто-то подошел к Данилову, взял его за рукав, потянул из лужи.
– Гражданин, шел бы домой, проспался…
– Да, да, – пробормотал, сам не зная зачем, Аркадий Николаевич. Подумал: а может, на самом деле, взять пол-литра и напиться?.. Но его тут же передернуло. Мерзко… Это очень мерзко.
Дети дома готовили уроки. Старшая – Людмила, бойкая, кареглазая, забившись в угол, вполголоса учила стихотворение. Прижав к груди раскрытую книжку, она монотонно повторяла:
Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье,
Не пропадет ваш скорбный труд
И дум высокое стремленье…
«Правильно, – машинально поддакнул Аркадий Николаевич, – не пропадет. – Он остановился посреди комнаты, смотрел на дочь секунду, две… – И мой труд не пропадет даже в этом проклятом Осоавиахиме! Будем для армии кадры готовить. В подполье готовили бойцов, а уж тут при полном достатке техники и инструкторов можно развернуть такую работу!..»
– Ты что, папа, заболел?
– Нет. С чего ты взяла? – Аркадий Николаевич через силу улыбнулся.
Первоклассник Ким, склонив набок голову и высунув кончик языка, старательно выводил в тетрадке букву за буквой. Он такой же кареглазый, такой же лобастый и широкобровый, как отец, и такой же увлекающийся.
Аркадий Николаевич прошел в свою комнату, сел к столу, обхватив голову. Кадры, говоришь, будешь готовить? Ну-ну, давай. Когда ничего другого не остается, и Осоавиахим – работа.
Чтобы наконец отделаться от этих мыслей, Аркадий Николаевич пододвинул пачку свежих газет. Нехотя стал перелистывать в надежде отвлечься чем-нибудь интересным. Но взгляд ни на чем не задерживался. На первой полосе открытое письмо Сталину коллектива какого-то завода с рапортом о своих достижениях. Такие письма стали публиковать все чаще и чаще. Письма длинные, с множеством цифр. Неужели их кто-нибудь читает, не говоря уже о Сталине? Тому, конечно, просто физически невозможно осилить… Стал перелистывать газеты дальше. «Кабин и Ботников срывают работу», «Товарищ Сталин учит быть бдительным», «Головотяпство бригадира Беляева», «Трудятся по-стахановски», «Телят морят голодом», «На заботу партии ответим по-сталински», «Уклонист – это тоже враг», «В Усть-Кане орудует враг». Ого! Далеко уже забрались враги! Данилов десять лет назад работал в Ойротской областей ему знакомы были эти места. Ну-ка, что там творят? «Прокурором Усть-Канского аймака подвизался сын ярого контрреволюционера националиста Адукова. Он прикрыл бандитскую деятельность шайки буржуазного националиста Брыка Лакина, орудовавшей в аймаке. Националиста Адукова после этого тихо перебросили в Кош-Агачский район. Здесь бандит Адуков продолжает свою контрреволюционную деятельность. От скрыл дело контрреволюционерки националистки Манеевой, которая разворовывала государственные средства. Когда преступления Манеевой стали раскрываться, Адуков предупредил ее и помог скрыться…» Да-а. Действительно, враг может быть там, где его и искать не будешь. Прокурор – и на тебе! «Товарищи из Ойротского обкома забыли указание руководителя западно-сибирских большевиков Р. И. Эйхе о том, что «ни на минуту нельзя забывать, что национальные шовинисты держат курс на интервенцию, готовы в любой момент ударить ножом в спину пролетарской революции. Националисты – это предатели, махровые, злейшие враги трудящихся». Это указание должно лежать в основе всей деятельности по борьбе с местными националистами ойротских большевиков. Л. Андреев».
Аркадий Николаевич задумчиво побарабанил пальцами по развернутой газете. Вдруг мелькнула мысль: может, это не только в Сибири, может, большаковы вышли из бора по всей стране? Он отшвырнул «Советскую Сибирь», схватил «Правду», стал просматривать. Опять открытое письмо Сталину. На этот раз рапортуют бакинские нефтяники. Дальше опять замелькали заголовки: «Рабочий разоблачил врага», «Революционную бдительность на высшую ступень», «Смотреть за врагом в оба глаза», «Стахановцу мешают», «Как это называется?». Данилов отшвыривал одну газету за другой. «Очистим наши ряды», «Сидоров помогает своей кулацкой родне», ««Бдительность – сегодня главное», «Жить стало лучше, товарищи, жить стало веселее». Наконец Аркадий Николаевич откинулся на спинку стула, закрыл глаза. А может, действительно нужны другие люди? Саблей махать, водить людей на пулеметы нужны одни, а держать невидимый фронт против внутренних врагов нужны другие, более гибкие, более глазастые? Ведь разоблачить прокурора – это не кулака с обрезом выследить у колхозных амбаров. А тебя, товарищ Данилов, в девятнадцатом году штабс-капитан Милославский обвел вокруг пальца. Да так обвел, что ты его даже в командиры отряда выдвинул. Может, поэтому Эйхе и взял тебя из района, а Переверзева заставил снова проводить проверку партдокументов?
Аркадий Николаевич переложил еще несколько газет. Взгляд остановился на передовой статье «Правды» «Блюсти законы внутрипартийной демократии». Глаза сами собой побежали по строчкам. «Внутрипартийная демократия – незыблемый закон ленинской партии… Внутрипартийная демократия обеспечивает подлинную выборность парторганов, помогает… Советское государство с каждым шагом приближения к Социалистическому обществу все больше строит свою работу на расширении демократии, на развертывании… Вот почему партия создала широко разветвленные органы партийного и советского контроля… Товарищ Сталин учит нас: «Чтобы поднять партийное руководство на должную высоту, нужно поднять прежде всего квалификацию партийных работников. Теперь качество работника должно стоять на первом месте…»
Данилов медленно отложил газету. Почувствовал, как у него вдруг с неимоверной силой сдавило сердце. Стало трудно дышать. Он торопливо расстегнул ворот гимнастерки. Но удушье не проходило.
– Люда, – ослабевшим вдруг голосом позвал он дочь.
Та заглянула в дверь. Аркадий Николаевич поманил ее пальцем. Дочь, как глянула на обильно выступивший пот на лице отца, сразу догадалась.
– Папа, тебе опять плохо?.. Ба-аба! – закричала она.
Аркадий Николаевич прижал палец к губам.
– Тихо. Не говори бабе… Воды холодной мне… принеси. – А сам осторожно поднялся, перешел к кровати и лег прямо в сапогах.
Вслед за Людой, принесшей воду, прибежала Феоктиста Михайловна.
– Боже мой, Аркаша! Что с тобой? Скорую помощь надо быстрее…
– Не надо, – тихо, но твердо проговорил Аркадий Николаевич. – Сейчас пройдет… – Он тяжело дышал и держался рукой за сердце. – Сейчас пройдет, – повторял он. – Еще минуточку и… все пройдет… Проклятая пуля… Это опять она… Сейчас отпустит… – Он был бледным, пот градом катился по лицу.
Городская жизнь ошеломила Сергея. Днями ходил по городу, смотрел, смотрел, не переставая удивляться. У него не было страха перед этим неведомым ему громоздким скопищем зданий, заводских труб. У него была только жажда познать это все – и как можно скорее. Уже кое-что из городской жизни он знал по книгам и по рассказам Аркадия Николаевича.
На подготовительных курсах при совпартшколе в основном занимались ответственные партийные и советские работники – люди из «выдвиженцев», как правило, пожилые и на учебу туговатые. Поэтому Сергей – самый молодой и самый смышленый – числился лучшим слушателем. К его помощи очень часто прибегали бывшие председатели райисполкомов, секретари райкомов партии. Это, безусловно, льстило его самолюбию. Но он не зазнавался, терпеливо объяснял совершенные и несовершенные формы глагола, чередование суффиксов – енк и – инк, правописание не и ни с глаголами, решал вместе с ними сложные задачи по алгебре и тригонометрии. Постепенно эта легкость, с которой он постигал подготовительный курс, начала его расхолаживать. Он стал частенько просиживать на квартире Даниловых, играя с ребятишками, или читал первые попавшие под руку книги из большой библиотеки Аркадия Николаевича, ходил в театр и кино.
К весне он уже подружился с некоторыми первокурсниками совпартшколы, своими сверстниками. Особо с бывшим кузнецким секретарем горкома комсомола Виктором Бусовым и инструктором Черепановского райкома партии Михаилом Евсиным.
Знакомство произошло за стенами школы, случайно.
В Новосибирск приехала на гастроли труппа московских артистов – событие не столь уж обычное для сибирского города. Сергей, пристрастившийся к театру, не хотел пропустить этого случая. Но в «Красном факеле», где выступала труппа, был аншлаг. Уже познавший некоторые секреты театральных завсегдатаев, Сергей все-таки стоял в вестибюле в надежде купить билет с рук. После второго звонка, когда надежды рушились, один из молодых людей, прохаживающихся перед входом, вдруг спросил:
– Что, тоже не пришла?
– Кто? – не понял Сергей.
– Вы не девушку ждете?
– Нет. Я билет ищу.
– Через пять минут мы с другом можем предложить вам два билета.
– Мне один нужен…
У гардероба познакомились.
– Так ты, оказывается, свой парень, из «декабристов»?
Слушателей подготовительных курсов, на которых занимался Сергей, звали в школе «декабристами» – они начинали занятия в декабре.
В антракте выпили по кружке пива. Бусов, высокий, красивый блондин, без умолку говорил.
– У вас старичье на курсах. И тебе не скучно с ними? Звание хорошее вам присвоили, а народ там не боевой. И к чему их учат? Едва ли из них будут настоящие партийные работники, какие требуются сейчас. Я бы их всех на хозяйственную работу разогнал, там они нужны. А на партийную надо молодежь выдвигать. Мы – теорию, а они практику и супрягой, как у нас сибиряки говорят, потянули бы. А то под старость заставляют их грамматику учить. К чему она им? У нас, на первом курсе, тоже половина стариков. Потеют, бедные, а зубрят. Учат их – не в коня овес травят…
– Ты всегда, Виктор, загибаешь, – отхлебывая пиво, заметил Евсин. – У тебя левацкий заскок в мозгах, детская болезнь.
– А ты сторонник вредной теории перманентности. Ты боишься крутых поворотов. А я считаю, что сейчас нужен резкий крен в вопросе партийных кадров, потому что нужны политически грамотные люди, без груза старых пережитков. А то получается так: им читают о возвышенных материях, а они сидят, глазами хлопают и думают о другом, думают о том, что где-то жена осталась с ребятишками. Попробуй выучи таких.
Сергей с тайным восхищением слушал новых своих товарищей, удивлялся их учености и свободному владению мудрыми книжными терминами.
А после концерта, прощаясь, Бусов предложил Сергею:
– Слушай, «декабрист», пойдем завтра в учительский институт на вечер? Приглашали. Педагоги любят ответственных партийных работников. Пойдешь? У них хорошие вечера бывают.
Всю весну потом Сергей с друзьями посещал вечера в учительском институте, в фельдшерско-акушерской школе, в педучилище. Он выучился танцевать по-городскому и иногда кружился по залу со студентками. Жизнь текла беззаботно, как когда-то в Михайловке. Ему нравилась веселая, шумная студенческая среда.
Его друзья – Виктор Бусов, Михаил Евсин и третий секретарь Волчихинского райкома партии Тюменцев – были завсегдатаями студенческих вечеров. И среди будущих педагогов и среди медичек они имели подруг сердца. Водили их в кино, в театр. Словом, досуг проводили в романтических приключениях. Сергей же такой романтики сторонился. Он регулярно писал письма Кате, с подробностями описывал свою городскую жизнь.
Было у него и еще одно увлечение – любил слушать соседа Даниловых Андрея Ивановича Павлова.
Началось все с камешков. Обыкновенных камней, которые, как казалось Сергею, он сотнями находил в детстве около Михайловки. Андрей Иванович принес их после работы Данилову.
– Вот, Аркадий Николаевич, принес тебе специально показать.
Данилов долго рассматривал серебристые и бурые, словно покрытые ржавчиной, кусочки.
– В конце концов скоро все убедятся, что Сибирь – кладовая природных богатств и что будущее нашей промышленности – это не Кривой Рог и не Донбасс, не курские залежи, а именно Сибирь.
Видя, с каким любопытством смотрит на него Сергей, Андрей Иванович взял серебристый камешек.
– Это, молодой человек, кварц – богатство, без которого промышленность жить не может. А это – апатиты. Их в стране не хватает, и мы вынуждены завозить их из-за границы, покупать за золото и пшеницу. А вот это – железный колчедан – фундамент металлургии.
Андрей Иванович, тут же, не сходя с места, прочел Сергею настоящую лекцию о богатствах Салаирско-Кузнецкого кряжа и Горной Шории, быстро и легко набросал цифрами-штрихами картину промышленного будущего Сибири.
Не только Сергей, но и Данилов с интересом слушал старого большевика-ученого.
– А вы откуда знаете все это, Андрей Иванович? – только и спросил пораженный Сергей.
– Я, молодой человек, ради того, чтобы знать все это, и остался здесь после революции, в Сибири. Есть такое управление здесь, в Новосибирске, «Запсибредметразведка» – редкие металлы мы ищем в Сибири, по-простому сказать.
– Ну, и – находите? – спросил Сергей.
Павлов с Даниловым весело переглянулись. Андрей Иванович засмеялся.
– О-о! Еще какие! Вы, молодой человек, бывали когда-нибудь в Горном Алтае? Нет? Вы многое потеряли. Швейцария!
– А вы были в Швейцарии? – в свою очередь спросил Сергей.
– Был. – Взгляд Андрея Ивановича потеплел, и он сказал задумчиво – У Владимира Ильича Ленина связным был некоторое время.
Сергей даже попятился от изумления. Оказывается, перед ним была живая история партии. Та самая история, которую он сейчас зубрит по книжкам.
С этого и началось. Теперь после лекций, наскоро пообедав в студенческой столовой, Сергей бежал к Даниловым и терпеливо дожидался прихода Андрея Ивановича с работы. А потом приставал к нему с вопросами:
– А какой он из себя, Ленин-то?
– А вы с ним прямо вот так разговаривали, как со мной, да? И за руку даже здоровались? А глаза у него какие? А что он еще говорил?..
– А от Горького опять к Ленину приезжали? И даже обедали у него? А что вы ели тогда? И он смеялся за обедом? Интересно! Вы вот так же сидели с Лениным, а сейчас я с вами сижу, разговариваю. Чудно!
Таким возбужденным Сергей, казалось, никогда в жизни не был. Уж очень ему хотелось узнать все досконально, все до мелочи. Ведь ни в одной книжке этого не прочитаешь. Да притом книжка есть книжка – там можно все написать, и там не переспросишь.
А тут – живой человек!
– А почему вы сейчас не в Москве живете? – допытывался Сергей.
– Чего мне в Москве делать? – улыбался в свои вислые усы Павлов. – Я геолог, археолог и этнограф, и в Москве мне просто делать нечего. За годы ссылки я очень полюбил Сибирь.
– Сибирь полюбили? А что здесь хорошего? Я бы на вашем месте жил бы себе в Москве или Ленинграде…
Андрей Иванович смеялся, трепал Сергея по плечу.
– Это, Серега, тебе сейчас кажется. Постарше будешь – поймешь, что краше Сибири нет для тебя места на земле.
– Андрей Иванович, а вы Сталина видели?
– Видел.
– Сколько раз?
– Сколько? Я с ним пол года жил по соседству в Туруханске.
– И каждый день его встречали? – удивился Сергей.
– Каждый день чай пили вместе. Он очень любит чай крепкий пить. Он и меня приучил.
– Как вы его звали? Просто – Иосиф? На пять лет моложе вас? А сейчас вы не переписываетесь? А долго переписывались? А письмо, хоть одно у вас сохранилось? Покажите, пожалуйста… – Сергей с трепетом брал в руки листок бумажки, на котором обыкновенными чернилами были написаны обыкновенные человеческие слова. Почерк чуть тянучий, мелкий, но твердый и четкий. Сергей даже не спросил разрешения прочесть – само собой разумелось, что письмо Сталина не может быть сугубо личным и принадлежать только одному Андрею Ивановичу. Сергей был страшно удивлен, прочитав слова, где Сталин жалуется, что навалилось ужасно много работы, что неимоверно устал и что уже четыре года – с самой смерти Владимира Ильича – не был в отпуске. Так и пишет: хочется съездить в родные места, в Грузию, да все некогда. Спрашивал, как идут дела в Сибири.
Три дня Сергей ходил обалделым. Не верилось, что то книжное, далекое может стать таким ощутимым, близким, реальным.
Все рассказы Андрея Ивановича он слово в слово передавал своим новым дружкам. Те, обычно самоуверенные, шумные, сидели тихо, слушали раскрыв рты. Просили, чтобы Сергей сводил их, познакомил. Но Сергей не решался.
– Потом когда-нибудь, – обещал он неопределенно, хотя самому тоже очень хотелось, чтобы ребята послушали такого человека.
А человеком Андрей Иванович оказался неисчерпаемым. Он рассказывал Сергею об экспедициях, о том, как геологи – эти фанатики своего дела – месяцами лазят по тайге, в горах, ищут по признакам, им только и ведомым, ту или иную руду, минерал. Рассказывал, как составляются карты прогнозов тех залежей, которые еще не обнаружены геологами, но существование которых уже доказано теоретически.
– А знаешь, Сергей, что такое Горный Алтай? – спрашивал Андрей Иванович. – Я тебе скажу словами древнегреческого писателя: «Ты чурбан, если не видел Горного Алтая! Если же видел и не восторгался – осел, а если добровольно покинул Горный Алтай, то ты верблюд!»– Андрей Иванович засмеялся, совсем заплющив глаза.
– Он, этот грек, бывал в Горном Алтае? – изумился Сергей.
– Нет. Это Лисипп говорил об Афинах. Но если бы он знал Горный Алтай, то он то же самое сказал бы и о нем. Даже то, что нам известно о Горном Алтае, – а известно нам лишь не больше миллионной части того, что он таит в себе – так вот даже это позволяет мне утверждать, что Алтай мог бы осчастливить и сделать богатой любую европейскую страну. В нем есть почти все ископаемые, необходимые для развития современной промышленности.
– Все, все? – почти по-ребячьи жмурился Сергей.
Андрей Иванович смеялся – в эту минуту Сергей был похож на даниловского Кимку, который по своей мальчишеской непосредственности все признает только в буквальном смысле.
– Ты, Сергей, взрослый парень, понимаешь, что я не могу всего рассказывать. Но вот то, что можно, я тебе скажу. Четыре года назад мы обнаружили так называемое у нас Чаган-Узунское месторождение ртути. А с прошлого года несколько экспедиций работают в Чибите. Есть такое местечко в горах. Там тоже большие залежи ртути. Зачем столько ртути? – Андрей Иванович зашевелил усами, от глаз побежали к вискам лучики. – Уж, конечно, не только для градусников! Она нужна во многих отраслях промышленности. Вот. А сколько цветных металлов, сколько прекраснейшего мрамора, яшмы, порфира!
– Ну, так почему же их не добывают? – наивно спрашивал Сергей.
– Раньше не добывали. А сейчас… Вот поэтому я и не уехал после революции в Москву жить. Сейчас налаживаем добычу, ищем новые залежи.
– А Сталин знает об этих богатствах Алтая?
– Знает, наверное.
– Вы ему не писали?
– Нет. У него разве один Алтай? Алтай для нашей страны – это крупица. Для европейской страны – целое состояние, а для нас всего-навсего один сусек, причем маленький сусек в большой кладовой.
– Но ведь и в маленьком сусеке может поместиться столько ценностей!
– Может. Особенно золота, серебра, платины. Очень много может поместиться.
– Вот и надо их скорее добывать.
– Надо. Но это не значит, что всем следует броситься в один сусек, а остальную кладовую забросить. Кстати, даже то, что нам известно на Алтае, мы пока еще далеко не полностью изучили, не успеваем. Я тебе расскажу лишь о целебных источниках и ты скажешь, что Алтай – это богатейшая здравница. У Телецкого озера, около устья реки Чулышман, есть так называемый Североаржанский источник. В нем местное население лечит туберкулез костей и водянку. Такой же источник обнаружен в Улагане около горы Саратан. В Кош-Агаче – у самой монгольской границы – в горячем источнике по реке Кокоря лечатся от ревматизма. В Онгудайском аймаке в верховьях реки Кураты есть ручей, где люди лечат трахому, а в верховьях реки Кадрина уже много-много лет бьет ключ фонтаном до трех метров. Вода в нем молочно-белая – тоже помогает в лечении некоторых болезней глаз. В Элекмонарском аймаке при впадении Нижнего Чемала в Катунь найдены радиоактивные источники. Все это известно, но пока еще не изучено основательно, не исследовано наукой. Я вот видел озеро Чазын-Куль. Очень оригинальное. В тихую погоду оно покрывается легким веществом белесого цвета, похожим на бумагу. Оно и называется в переводе на русский «бумажное озеро». Что это за налет такой, какими свойствами обладает это озеро – пока загадка. А сколько таких еще загадок!
