Текст книги "Солона ты, земля!"

Автор книги: Георгий Егоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 88 страниц)

8

Умел Аркадий Николаевич и отдыхать, шумно, весело, с выдумкой. Он любил повторять: при самой неимоверной занятости время, потраченное на отдых, всегда компенсируется.

Поэтому даже в страдную пору, когда казалось, и дыхнуть-то некогда, он время от времени обязательно выкроит вечерок для охоты или рыбалки. Позвонит председателю райисполкома Старотиторову:

– Давай, Федор, сделаем перекур на свежем воздухе.

И они бросали дела, ехали на знаменитые михайловские угодья. Если в такой вечер подвертывался Сергей, прихватывали и его.

В один из таких неожиданных, скоропалительных выездов в конце июля взяли с собой и начальника районного отдела НКВД Корчагина, сероглазого, подтянутого юношу. Сергей мало его знал, хотя встречались они часто. Постоянное загадочное молчание и сосредоточенность этого человека окружали его в глазах Сергея ореолом таинственности. Сергею казалось, что Корчагин всегда все знает

о каждом, в том числе и о нем. Знает, но молчит и никогда никому не скажет.

В этот вечер рыбалка была не особо удачной – набродились с неводом до изнеможения, а поймали лишь несколько щурят да десятка полтора окуней. Зато вечер, как и обычно, обещал быть интересным. Сергей оживился в предвкушении увлекательных, полных романтики рассказов Аркадия Николаевича о партизанских боях. Он знал, что Данилов был крупным партизанским деятелем – возглавлял одну из самых боевых подпольных организаций большевиков Сибири, был организатором и руководителем большого восстания на Алтае, что история гражданской воины в Сибири навсегда сохранит его имя. Оно стоит рядом с именами таких партизанских вождей, как Сухов, Мамонтов, Щетинкин, Громов, Ивкин. Знал Сергей, что он был комиссаром легендарного полка «Красных орлов», и, как Фурманов воспитал Чапаева, так и Аркадий Николаевич вырастил Федора Коляду – самого любимого на Алтае партизанского героя.

Но в этот вечер Аркадий Николаевич был молчалив – к непогоде побаливала грудь. Много лет носит он в себе пулю, пущенную в него рукой колчаковского провокатора. От плеча она переместилась к сердцу и теперь все чаще дает о себе знать. Вырезать ее врачи не решаются – говорят, операция сопряжена с риском. Данилов смотрел на Сергея и на начальника отдела НКВД Корчагина и думал: «Хорошие ребята идут на смену. У Федора Коляды растет такой же вот сын, как Серега. Тоже отца не видел… Надо как-то съездить попроведать Феклу Спиридоновну, подарок хоть отвезти сыну. Помочь, может, чем. Давно уж в Камне не был. У Мамонтова сын растет, у Петра Дочкина. У Белоножкина – куча ребятишек. Все уж теперь большие – по восемнадцать-двадцать лет. Без отцов выросли». Данилов подкинул хворосту в костер. Не удержал легкого вздоха. «Так вот незаметно отойдем мы в сторону, отойдем в прошлое, а они займут наше место и пойдут дальше. Корчагину в то время было не больше пяти-семи лет, а теперь разговариваешь с ним, как с равным. Скоро будет видеть дальше тебя. А Серега! Тоже начинает соображать… Глядишь, через пяток лет и секретарем райкома партии будет. Да, еще и неплохим. Вот как она, жизнь-то… Вроде бы совсем, недавно молодой сменой были мы, а теперь молодой сменой, становятся наши дети. И все-таки мы счастливее их. Мы революцию делали…»

Веки у Аркадия Николаевича дрогнули, мелкие лучики побежали к вискам. «Вон он, чекист… человек с железными нервами… карающий меч народа, сидит и вздыхает над убитым из нагана селезнем…»

– Ты чего, Алексей? – спросил он неожиданно.

Корчагин поднял серьезные глаза.

– Да вот смотрю и удивляюсь: как быстро человек меняется. – Он отложил селезня в сторону, повернулся к товарищам. – В позапрошлом году ездил в отпуск к матери – не мог курице отрубить голову жалко. Стоял, стоял в пригоне с топором и отпустил – не поднялась рука. А вчера допрашивал того, исключенного при проверке парт-документов Прокофьева и подумал: вот ему бы отрубил голову. Он, Аркадий Николаевич, оказался не просто кулаком, а приближенным Рогова и Новоселова. На Чумыше вырезал в двадцатом году партячейки, участвовал в убийстве Андрея Мукина в Сорокине.

– Кто это – Андрей Мукин? – спросил Сергей.

– Наш чекист. В двадцатом году командовал отрядом по борьбе с бандами Рогова и Новоселова. Пять лет назад кулаки утопили его. Их судили и расстреляли. А кое-кто успел замести следы. Когда я припер Прокофьева, сознался, Говорит, в автол песку сыпал. Семена в колхозах, травил. На складе «Сельхозснаба» подсыпал в протравители стрихнин. А мы-то, помните, думали, что протравливать не научатся никак – всхожесть плохая. Вредил с дальним прицелом. А потом сам говорит: больно уж хотелось Данилова подстрелить на охоте; но боялся – один, дескать, не ходит, а затевать перестрелку – дело рисковое.

Наступило тревожное молчание. Старотиторов, кашеваривший у костра, замер с протянутой к котелку ложкой. Он смотрел на Корчагина, словно ждал еще чего-то. Сергей напряженно глядел на Данилова. Молчал и Корчагин, будто еще раз обдумывал сказанное. Отсветы костра трепетали на лице Данилова. Казалось, он был спокоен. И все-таки это только казалось. Сергей, знавший, что на

охоте и в поле Данилов почти не курит, увидел, как он полез в карман за папиросой. Достал головешку из костра, прикурил.

– Я вот все чаще и чаще стал задумываться, – заговорил он вдруг. – Неужели человек способен пятнадцать лет жить в чужой шкуре? И еще… – Аркадий Николаевич затянулся несколько раз. – Вот уже пятнадцать лет у меня не выходит из головы последний бой под Волчихой, когда полк имени Стеньки Разина, батальон чека и отряды милиции окружили банду Чайникова. Всю банду уничтожили. Но перед концом удалось прорваться нескольким всадникам. Двух мы убили во время погони. Один из них оказался Чайниковым. Троих поймали потом в лесу, а один так-таки и ушел. Потом выяснили: это был командир карательного отряда подполковник Большаков. Он ушел в бор! Ушел. И как в воду канул – не могли найти. И вот сейчас я все чаще думаю: не такой он человек, чтобы сложить оружие. А сколько их, этих большаковых, ушло тогда в бор, в подполье! Не все же эти пятнадцать лет они сидят в бору, не за этим уходили! Они уже вышли оттуда, получили паспорта, может быть, отрастили бороды и живут сейчас среди нас, вредят нам. Может, тот самый Большаков занимает сейчас какой-нибудь большой пост, может быть, я с ним здороваюсь и не знаю, что это Большаков. А он-то меня знает!..

Данилов долго, долго молчал. Казалось, что он давным-давно уже забыл, о чем шла речь, чего ждут от него молодые его слушатели. А они по привычке ждали рассказа о партизанских подвигах. Но он в эти минуты думал почему-то не о подвигах. Он думал о другом – о том, что теперь с каждым годом все реже и реже приходило ему в голову.

Вот мы сейчас с необыкновенной легкостью произносим: «банды Плотникова», «плотниковские шайки». А ведь я хорошо знал самого Плотникова. Бандитом, конечно, его не назовешь. Ни в коем разе. Безусловно, это был не бандит. Это был образованный, высококультурный и, главное, думающий человек. Очень самобытный. Как теперь я понимаю (тогда я этого не понимал!), он типичнейший эсер. Типичнейший защитник мужика. И не просто мужика – богатого мужика, по-нашему, по-теперешнему, защитник кулака, которого мы ликвидировали в коллективизацию как класс. Он его защищал, отстаивал его интересы. И, конечно, ему было не по пути с советской властью… Но как человек он был интересен. Очень интересен. Ему тогда было уже за сорок, а энергия из него перла, как говорят, неудержимо, как из молодого. Помню, он тогда говорил: а почему это пролетариат должен быть ведущим классом? Только потому, что ему терять нечего, кроме собственных цепей? Это говорит, и плохо, что ему терять нечего. Если бы, говорит, ему было, что терять, он бы не каждого слушал. Когда у человека есть, что терять, он очень осторожен, он, говорит, не за каждым оратором пойдет. Мужик должен быть ведущим классом. И не просто мужик, не батрак какой-то, а зажиточный мужик, крепкий хозяин – по-нашему, по-теперешнему, кулак, так надо, видимо, его понимать было. Ему, говорит, есть что терять в случае чего. Если он ошибется. Если не того вождя послушает, не за тем вождем пойдет.

– А что! – воскликнул Корчагин. – В этом есть свой резон!

– Если бы не было резона, миллионы крестьян не шли бы за эсерами, – согласился Данилов. – Тут вопрос другой: с чьей точки зрения смотреть. На чью колокольню залезть!

– С колокольни общечеловеческой, – выставил Сергей свой довод.

– Нет такой колокольни, – твердо отрезал Данилов. – Все колокольни распределены по классам. Если смотреть с точки зрения мужика, то человека содержит мужик – он кормит, обувает и одевает его. А если смотреть с точки зрения в целом человечества, то мерилом прогресса является уровень науки и промышленности – сколько страна выпускает чугуна и стали на душу населения. А он все мерил хлебом. Не чугуном, не сталью, а только хлебом. А как известно, аграрная страна – отсталая страна. А нам отсталыми никак нельзя быть, забьют, замордуют. Нам обязательно надо быть высокоразвитой индустриальной державой

В Данилове говорил уже не комиссар партизанского полка, а секретарь райкома партии.

9

Мать заканчивала доить корову, когда у ворот остановился автомобиль и из него выскочил Сергей. Веселый, обветренный, он бежал от калитки и махал рукой.

С подойником в руках мать вышла из пригона и ласково улыбалась, глядя на сына. Она, почти всю жизнь прожившая без мужа и всегда следившая за собой, выглядела моложе своих лет – впору второй раз выходить замуж.

– A-а, секретарь мой приехал! Должно, голодный как бездомная собачонка?

Сергей был по-мальчишески бодр и весел.

– Не так уж и голоден. Вечером уху варили…

– Ве-ечером! Сейчас соберу тебе что-нибудь.

– Не. Молока разве дай попить…

Он тут же в сенях, выпил кринку парного молока и начал собираться.

– Отдохнул бы. Ночь-то, поди, не спал?

– Некогда, мама.

Мать счастливыми глазами смотрела на сына. Ради него не вышла замуж второй раз – не хотела, чтобы кто-нибудь мешал расти сыну безмятежно. И вот он вырос, и уже не посидит лишнюю минуту дома – друзья и дела стали на первом плане. Но ничего, видимо, не поделаешь – такова природа человеческая, вырастают дети и отходят от родителей. И мать гордилась им – не у каждой сыновья выходят в секретари райкома. Она с любовью смотрела сейчас ему вслед.

Сергей забежал в сельский Совет. В председательском кабинете плавал свежий табачный дымок. Не перемешанный еще спозаранку, он четко слоился в два яруса: голубоватый папиросный вверху, сизый махорочный – ниже, на уровне голов сидящих. Данилов, Старотиторов и Корчагин сидели на лавках вдоль стен, а председатель дядя Трофим – oтец Николая Шмырева, Серегиного дружка, – за столом. Он молчал. Остальные смотрели на него и ждали.

– Тут, Федор Григорьевич, вопрос даже не в этом, – заговорил наконец дядя Трофим. – Своих председателей я, конечно, прижму, никуда они не денутся. Я пока еще – власть на селе. Вызову на исполком – не открутятся. Но ведь надо же наряды на лес, стекло, надо кирпич, гвоздей надо. Дядя Трофим усмехнулся про себя. – Когда в прошлом году начинали шэкээм строить, выступил на общем сельском сходе дед Охохо. Уморил всех. Говорит: школу на соплях не построишь, надо гвозди и другие мероприятия… Так и клуб. На одном энтузиазме не построишь.

– Федор Григорьевич поможет, – кивнул Данилов на председателя райисполкома и повернулся к Сергею – Комсомолию мобилизовать надо на это дело – клуб-то для вас, для молодых в основном. – И тут же спросил – Много комсомольцев в селе?

– Двенадцать.

– Солидно. А секретарь кто?

– Николай здесь секретарем, Шмырев.

– Сын, что ль, твой? – спросил Данилов председателя.

– Ага. Комсомолия ничего у нас, активные ребята. – И вдруг спросил Сергея – Какое ты там совещание проводил на днях по каким-то бригадам молодежным, чтобы, дескать, и сено косить и концерты ставить? Председатели на дыбы. Пришли ребята ко мне. Спрашиваю, чего вы хотите? А они сами толком не знают.

Данилов вопросительно глянул на Сергея.

Сергей пожал плечами.

– Объяснял я им. Да и сами они слышали на активе, как петуховцы рассказывали.

– Свози их в Петуховку, пусть посмотрят. Дело новое, надо, чтобы убедились сами пощупали.

Сергей вспыхнул. Данилов задержал взгляд на его румянце.

– Да! Трофим Евлентьич, – повернулся он к Шмыреву. – Что-то я не заметил, что столбы у тебя ставят, а? К зиме электростанцию пустим, что ж Михайловка без энергии останется?

– Не оста-анется.

– Ну смотри. А то колхозники тебя живьем съедят и без соли. Кстати, ваши люди работают на строительстве?

– А как же! Дело общее. По скольку людей договорились, по стольку и посылаем каждый месяц.

Данилов вскочил с лавки, заходил по кабинету. Сергей уже замечал: как только речь заходит о детище Данилова – межколхозной электростанции на Тунгае – он всякий раз загорается и становится похожим на своего Кимку. Одна кровь у них в жилах.

– Верите ли, во сне стала сниться эта электростанция! А это уже хорошо. А ведь раньше даже мысли такой не появлялось, чтобы построить своими силами электростанцию и дать ток сразу нескольким селам…

Все заулыбались, запереглядывались, чуть ли не подмигивать стали друг другу – Данилов сел на своего «конька»! Сергей знал: стоит приехать с ним на строительство– не дождешься, когда освободится, в каждую дыру залазит, каждую сваю потрогает на прочность, с каждым человеком поговорит. Там его зовут главным прорабом!

За окном послышались голоса, смех, Сергей встрепенулся.

– Аркадий Николаевич, я останусь на день-два.

Тот кивнул.

10

Лиза еще издали узнала на бричке Сергея. Жаворонком затрепыхалось и замерло сердце. «Неужели вспомнил обо мне, неужели все снова начнется? Нет, не бросил, поэтому, ли едет, может, ему некогда было, ведь столько у него работы! Районом руководит – на это тоже надо время. Ничего же не произошло, не ссорились, Просто реже стал ездить, а затем совсем перестал».

Лиза старалась оправдать его:

«Посевная была, а теперь сенокос начался, забот-то во сколько раз прибавилось! Везде надо успеть… А сегодня воскресенье, вот и решил…»

– Ребята! Смотри, кто приехал! – кричал с крыльца Митька Тихомиров, белобрысый, с вечно улыбающимся толстогубым ртом.

– Серега!

– Как это ты надумал?..

Здорово! А гармонь привез?

«Не одна я, все рады его приезду, – думала Лиза. Она стояла, прислонясь к громадному колесу конных граблей, и безотчетно улыбалась. – Подойдет ко мне или не подойдет? Если подойдет, значит любит, значит из-за меня приехал…»

Она не спускала влюбленных глаз с Сергея. Вот он легко спрыгнул с брички и, улыбаясь, здоровался, обнимался с ребятами, что-то говорил им и хохотал вместе с ними.

«Нет, не зазнался, такой же… Подойдет или не подойдет?..»

Окруженный друзьями, он шел к бригадному стану. Лиза ждала. Остановится или мимо пройдет? Она не видела, как кто-то толкнул Сергея локтем, он вскинул голову и встретился глазами с Лизой. Остановился, пропуская ребят, подошел.

Здравствуй, Лиза! – Подал руку и сосредоточенно, слоимо припоминая, посмотрел ей в лицо. Увидел облупленный, розовый, как молодая картошка, носик, тонкие, всегда удивленно приподнятые брови, маленькую бородавку на лбу.

Девушкака зарделась, но не опустила сияющих глаз.

Как живешь?

Ничего… и, помимо своей воли, спросила – Надолго приехал?

На выходной.

– Завтра уедешь?

– Ага.

Постояли еще минуту, и он пошел.

Целый день Сергей метал сено. Отшлифованные деревянные трехрожки привычно, легко вскидывались в его руках. От сена пахло солнцем и нагретой землей. Звенящий зной висел над степью. Вдвоем с Николаем Шмыревым они махом поднимали на вилы полкопны и отправляли на стог. К концу дня навильники стали тяжелее, и все чаще и чаще глянцованный черешок вил соскальзывал в руках.

Лучший стогоправ колхоза Петр Леонтьевич Юдин, прозванный дедом Охохо потому, что курил неимоверно крепкий самосад и при каждой затяжке охал протяжно «ох-хо-хо», посмеивался на стоге:

– Слабоват стал, Серега, слабоват. Казенный харч, он хорош – на боку лежать али речи говорить!..

– Ничего, дед, – отшучивался Сергей. – Скоро конференция, прокатят – приду в бригаду. Примешь?

Лиза вместе с бабами сгребала сено. Вечером поторопилась к стану пораньше. Умылась, сменила наряд, радуясь про себя, что вот ведь, как чуяло сердце – вчера съездила домой, взяла праздничную кофту и юбку шерстяную, принесла холодной воды из колодца.

И вот он пришел, усталый, веселый с гурьбой ребят. Все бросились к бочке с водой. И он тоже. Но Лиза его позвала:

– Иди, Сережа, я тебе полью.

Он только сейчас ее заметил. Медленно осмотрел всю, сбросил пропотевшую рубаху и с удовольствием пошел к телеге, где стояло ведро с водой.

Ледяная вода обожгла разгоряченное лицо.

– Ух, какая… холодная!

– Из колодца принесла.

Сергей плескался, жалеючи думал: «Старается… может, было бы лучше, если б не старалась».

– Дай я тебе спину обмою. Нагнись сильнее.

От первого ковша занялось сердце.

Лиза ковш за ковшом выливала на его пахнущую мужским потом спину. И казалось, что ей самой становится свежее и приятнее от этого.

– Ну, спасибо, Лиза.

– Погоди, возьми вот полотенце.

Обтирался он тщательно, с наслаждением. Лиза не спускала с него счастливого взгляда. Вся она, начиная от вздернутого облупленного носика и кончая маленькими аккуратными ножками, сияла, как именинница. Чтобы сделать ей приятное, Сергей улыбнулся:

– Как вновь народился, – и не найдя больше слов, повторил – Спасибо, Лиза.

И ушел.

11

В Петуховку ехать все-таки пришлось. Жаждал Сергей этой поездки и боялся ее. Явились михайловские друзья – Николай Шмырев, молчаливый, мужиковатый, и Костя Кочетов, в противоположность Николаю говорливый, страстный любитель собак, – и потребовали сопровождать их. Деться было некуда. Бросил к задку брички седло, привязал к грядушке рыжего райкомовского жеребчика и – поехали. Чтобы не задерживаться в Петуховке – выдержать марку обиженного – Сергей намеревался сразу же проехать в Николаевку. Там недавно переизбрали секретаря, надо помочь на первых порах новичку.

В этот день с утра дождь плескал вразбежку – то ливанет веселый, озорной, то вдруг перестанет. Солнце высунется из-за тучки, мигнет весело и снова спрячется, а дождь, словно торопясь поозорничать, пока не видно небесного светила, как припустит, вспузырит лужи и вдруг опять настороженно притаится. Так играли в прятки целый день.

Всю дорогу Костя донимал Сергея:

– И в кого ты, Серега, такой девчоношник?.. Прошлый раз на комсомольском активе на кого это глазел, а? У окна сидела в третьем ряду. Кто такая?

Сергей как можно ленивее отмахивался.

Николай Шмырев сосредоточенно о чем-то думал.

К вечеру, когда солнце цеплялось лучами за кромку горизонта, бричка взобралась на последний взгорок, и перед ребятами предстала Петуховка.

Петуховка, как и многие старые сибирские села, рассыпала избушки, словно из мешка по ветру, кривыми и узкими улочками и переулками. Рассыпала на большом взгорье в развилке двух речушек – спокойной и ласковой Камышинки и говорливого каменистого Тунгая. В центре села, на вершине холма, у подножья которого сходятся речки, как маяк, твердо стояла церковь, видимая за много десятков километров. Ниже по склону, словно припадая к ее стопам, горбились, как на богомолье, драные спины крестьянских изб.

Первый, кого встретили в Петуховке, был Вася Музюкин. Он сидел на мосту с удилищем в руках.

– Ва-ася! – протянул Сергей, не сходя с брички. – Ты почему это не в бригаде?

– A-а, Сергей! Непременно будь здоров! – поздоровался Вася на свой, музюкинский лад. – А чего в бригаде делать? Видал, какая погода – самое рыбачить… А ты с кем это приехал?

– Погоди, – остановил Васин поток слов Сергей. – Из бригады все уехали?

– Знамо, все. А тебе кого, Катю? Это мы мигом.

Когда распрягали коней, с улицы послышались голоса.

Сергей подумал: «Хорошо, что не одна идет».

Потом все сидели на сельсоветском крыльце, и Николай Шмырев с крестьянской обстоятельностью расспрашивал о молодежной бригаде: как это председатели колхозов согласились выделить в общую бригаду свою молодежь? Кто приходует заготовленное бригадой сено? На чьих лугах они косят? Кто начисляет им трудодни? Как отпустили в эту бригаду своих ребят маслозавод, мельница, МТС?..

Сергей сидел в сторонке на завалинке и не смел поднять глаз на Катю, даже когда она вставляла свои замечания и пояснения, только слушал ее голос. И чем дальше, тем больше она завладевала разговором, оживляясь. Несколько раз даже засмеялась, рассказывая о чудачествах Васи Музюкина.

– Вот теперь нам все ясно, – сказал молчавший все время Костя. – А то мы Сергея допрашивали, на дыбу хотели поднимать, он все равно ни бельмеса не знает: что, как и откуда…

И тут взгляды Сергея и Кати впервые встретились. Хоть и сумеречно было во дворе, но он все-таки заметил в ее глазах теплую искорку участия и легкое смущение. Оттаяло в груди у него. Она сказала:

– Завтра все поедем в бригаду. Поживете, посмотрите, может, нам что подскажете…