Текст книги "Солона ты, земля!"

Автор книги: Георгий Егоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 84 (всего у книги 88 страниц)

4

Понедельник в райкоме всегда многолюден. Вернувшиеся субботним вечером из командировки являлись в свои кабинеты, обменивались впечатлениями, разбирали накопившиеся за неделю бумаги. На прием к первому секретарю старались попасть именно в этот день – в другие его не захватишь.

Народ в кабинете Новокшонова не задерживался. Вопросы новый секретарь решал по-военному четко. Многословия не любил. Бесцеремонно обрывал, спрашивал самую суть. Иногда советовался с сидящими тут же в кабинете завсельхозотделом или заворгом.

В этот понедельник в райком приехала Пестрецова. Проблем привезла много. Так и заявила прямо с порога.

– Давайте, Анна Михеевна, коротко выкладывайте ваши вопросы.

И пока та перечисляла, Сергей Григорьевич отмечал:

– Этот вопрос вы решите сегодня с заведующей сельхозотделом Верой Ивановной Величко… Это – пойдете в райисполком к председателю. – И тут же позвонил Урзлину, чтобы тот сейчас же принял ее.

– Бригадиров надо менять, Сергей Григорьевич. Посоветоваться хотела, кого поставить.

– Это тоже с Верой Ивановной. Она приедет к вам и на месте там договоритесь. Еще?

– Насчет Лопатина, Сергей Григорьевич, хотела поговорить.

– А что Лопатин?

– Не надо бы его под суд отдавать.

– Это почему же?

– Колхозники простили ему все. Два месяца уже в рот не берет. Работает рядовым. Старательно работает. Так переживает, что жалко смотреть на него.

Сергей Григорьевич молчал.

– Вы поговорите с ним сами, – настаивала Пестрецова.

– Он с вами приехал?

– Здесь он. Чуть ни насильно привезла.

– Ну, хорошо. Пусть после всех зайдет.

А люди шли и шли. У каждого своя боль, своя забота. В коротких перерывах он иногда глянет на Веру Ивановну, чуть улыбнется – ну, как мол, товарищ зав, новая работа?

Когда вошел Лопатин, Сергей Григорьевич отпустил заворга и своего помощника, оставил только Веру Ивановну.

– Садись, Лопатин, – кивнул он на стул. – Закуривай.

– Спасибо, Сергей Григорьевич, накурился уже там, – кивнул он на приемную.

Сергей Григорьевич вышел из-за стола и зашагал по кабинету, Вера Ивановна молчала, уткнувшись в свои записи. Потом Новокшонов подсел к Лопатину и как можно обыденнее, проще спросил:

– Как же, Федор, получилось-то у тебя? Был такой сильный председатель. И вдруг – на вот тебе!

В глазах Лопатина была тоска и отчаяние. Но он не опускал их. Смотрел на секретаря райкома выжидательно. Сергею Григорьевичу в эту минуту он напомнил раненого селезня. Так же вот жалобно, с надеждой смотрит он, раненный, на приближающегося человека. Не смерти, а помощи ждет селезень.

– Надломился я. Сергей Григорьевич. Кульгузкина, Тихомирова – тех не сломаешь, гнутся они. Хоть в кольцо сгибай, все равно выдюживают. А я не выдюжил. Шатров исподтишка сломал.

Величко оторвала голову от бумаг, смотрела на бывшего председателя с чисто женским сочувствием.

– Сначала пытался кричать: «Партбилет отберу! В окопы отправлю вшей кормить!» Потом видит, что я сам готов уйти на фронт, начал давить: «Все, – говорит, – в наших руках, можем в тюрьме сгноить, можем к ордену представить…»

– А что он хотел-то?

– Известно что, – чтобы крайком был им доволен, чтобы самого на фронт не отправили.

– Ну, и что он от тебя требовал?

– Не от одного меня. Чтобы район не плелся в хвосте, делали знаете что? Фиктивные квитанции выписывали на несданный хлеб и этим самым план выполняли.

– А как же потом сводили концы с концами?

– Это я не знаю.

– Ну, и ты шел на такие махинации?

– Вот я и говорю, сначала не шел, а потом не устоял. Вот и пить начал.

Сергей Григорьевич мельком глянул на Величко. Та смотрела на Лопатина удивленными глазами.

– Кому из председателей еще предлагал он такие махинации?

– Точно не знаю. Но, видимо, всем председателям крупных и крепких колхозов. Хитро делал. Никто же не поверит, что слабый колхоз план выполнил. А Кульгузкин, Тихомиров, я и еще кое-кто «выполняли». Это было вне подозрений.

Лопатин достал кисет, торопливо закурил. Не поднимая глаз на Новокшонова, добавил:

– Война потом все спишет… Так он говорил нам.

Когда Лопатин ушел, Сергей Григорьевич сел напротив Веры Ивановны и молча, озабоченно уставился на нее немигающим взглядом.

Зазвонил телефон. Нехотя поднялся, подошел к своему столу, снял трубку.

– Да… Я, – сердито рявкнул в трубку. И вдруг лицо у него просияло. – Конечно, конечно, сегодня приеду!..

Потом снова сел. Спросил Веру Ивановну:

– Что будем с ним делать?

– А я не знаю. На бюро надо. Там решат.

«Вот так, – крякнул Сергей Григорьевич. – Опять она тебе очки вставила, опять ты забыл, что уже не командир бригады, а секретарь райкома…»

– А все-таки, с каким мнением вы пойдете на бюро? Вашему отделу готовить этот вопрос.

– По-моему, под суд отдавать его не стоит. Человек он не пропащий.

– Ну, хорошо. Готовьте на следующее бюро. А я сейчас уеду в Михайловку. – И доверительно добавил – Друг детства из армии вернулся. Может быть, завтра я и не буду в райкоме…

5

На побывку приехал Костя Кочетов. Не в военной форме и погонах, какими привыкли сельчане встречать служивых, а в шикарном заграничном костюме, галстуке, лакированных туфлях явился он в Михайловку. У деда Леонтьича от обиды даже губы затряслись.

– Как же ты так, Костя? Воевал, говоришь, воевал, а ни погонов у тебя, ни орденов. Вон друзьяк твой Серега в полковники выслужился, на грудях полный иконостас – курице клюнуть негде…

Костя отшучивался:

– Что ты, дед, меня равняешь с Серегой. Он в армии служил, а я в тебя пошел – партизан.

– Все одно ордена должны быть.

– Ордена есть, дед. Четыре штуки. Только я их не ношу.

– Зря. Требуешь, что ли? Ордена они кровью добываются, ими требовать нельзя…

К вечеру пришел Николай Шмырев с Оксаной, потом явился Сергей. Долго обнимались, рассматривали друг друга.

– Ты, Серега, солидный стал. Прямо-таки настоящий хозяин района.

Едва сели за стол, Сергей сразу же спросил Костю о том, как погиб Аркадий Николаевич.

– Без меня это было. Я в самом логове немцев сидел – был партизанским резидентом в районном центре. А через две недели Ким погиб. Так нелепо погиб, что до сих пор не могу смириться. Шальной снаряд залетел к штабной землянке. Осколком и убило Кима.

Долго сидели молча. Каждый по-своему вспоминал Данилова. Не только Сергей, Костя с детства знал его – сколько помнил мать и деда, столько и его. Николай знал Аркадия Николаевича меньше, чем его друзья, но все равно и для него он с незапамятных времен был окружен ореолом святой непогрешимости и человеколюбия. Это чувство к нему перешло от отца, работавшего при Данилове председателем колхоза. И только, пожалуй, старому Леонтьичу – деду Охохо – трудно было в эту минуту определить, какие воспоминания остались у него от бывшего партизанского комиссара – давно в голове старика перепутались были и небылицы.

– Ну дак чо, ребяты, – первым нарушил молчание дед. – Светлая была головушка у Аркадия Миколаевича. Бывалыча когда партизанничали мы с ним в девятнадцатом годе, он тогда еще говорил – Ты, Пётра Левонтьич, есть наипервейший ерой в моем полку… Саблю тогда серебряную, снятую с плеча…

– Ты чего, чего опять?.. – одернула его Настя.

– А что, нельзя вспомнить хорошего человека?.. Давайте, ребяты, за упокой его души выпьем. Хоть мы с ним и неверующие оба, царствие ему небесное, все ж таки по русскому обычаю полагается выпить.

Сергей поддержал деда вполне серьезно:

– Не знаю, пьют или не пьют за упокой души комиссаров и секретарей райкомов, но чтобы вечная память об Аркадии Николаевиче сохранилась в народе, за это давайте выпьем, друзья.

Немного погодя Сергей продолжал:

– Книгу бы об Аркадии Николаевиче написать. Ничего у нас о героях гражданской войны на Алтае не написано. А чем, например, Коляда хуже Чапаева? Ничем. Вся и беда-то только в том, что не написали о нем вовремя хорошую книгу. А ведь Коляда питомец Данилова. Писать о Коляде – это значит писать прежде всего о Данилове. Без Данилова никак не представишь не только Коляду, но вообще и сколько-нибудь полную картину гражданской войны у нас на Алтае. Эх, если бы я умел, – я бы написал об Аркадии Николаевиче такую книжку, чтобы ею зачитывались все, как мы зачитывались Павкой Корчагиным.

– Книжка должна быть обязательно с прикраской, – заявил неожиданно Костя. – Если написать так, как было в жизни, это же совсем неинтересно будет читать.

– Это смотря какая жизнь.

– Любая. Думаешь, у молодогвардейцев все было так, как Фадеев написал? Нет. Конечно, он что-то прикрасил. Геройское усилил, а негеройское опустил совсем.

– А ты был там? Откуда ты знаешь? – спросил Николай.

– Там не был. Но я знаю, что такое подпольная работа. Совсем не так гладко там получается и, я бы сказал, не так уж все геройски… Вот у тебя, Сергей, много орденов. А начни писать о тебе и – не особо разбежишься. Книжки не получится.

– На орденах не получится, – засмеялся Николай, – на его любовных делах выехать можно. У нас любят про любовь читать.

– Но-но, ты брось… – улыбнулся Сергей.

– Нет, правда, Сергей, – уже серьезно сказал Николай. – Пора тебе кончать свои любовные похождения, не мальчик, а секретарь райкома. Не солидно получается. Над Лизкой девки смеются: далеко, мол, ты пойдешь с ним! А она знаешь что ответила? Мне, говорит, далеко не надо – до ближних кустов бы да почаще…

– Николай! – смущенно, но строго окрикнула Оксана.

– А я что, виноват, раз она так говорит, – развел он руками. – Ты или женись на ней или кончай это дело. А то в Петуховке – Катя, здесь – Лизка, у себя там в райкоме, говорят, обхаживаешь заведующую сельхозотделом Веру Ивановну.

– Болтовня это насчет Веры Ивановны, – насупился Сергей. – А вообще-то – женюсь. Решил.

– На ком, на Лизке?

– На Кате.

– Вот это – дело!

– Предлагаю выпить за такое мудрое решение вашего секретаря райкома, – поднял стакан Костя. – Это, наверное, единственное мудрое дело, которое он совершил на своем новом поприще?

Николай затряс головой.

– Нет, Костя, тут я с тобой не согласен. Уж что-что, а насчет работы он молодец! С его возвращением весь район проснулся, зашевелился. Какая-то струя новая влилась. Наверное, уж десятка полтора председателей снял, человек двенадцать посадил…

– Тринадцать, – уточнил Сергей.

Костя вдруг посерьезнел.

– Если этим мерилом мерять, то Переверзев был самым деятельным секретарем, – заметил он. – Тот почти всех председателей пересажал.

– Нет, Костя. Ты говоришь о совсем разных вещах, – возразил Николай. – И время не то и Сергей нисколько не похож на Переверзева. Это ты напрасно.

– Ну и слава Богу, если это не так. Я очень рад.

– Серега все-таки молодец! – подвыпивший Николай был разговорчив и чувствителен. – Я удивляюсь, Сергей, откуда у тебя только берется энергия. Круглыми сутками по району мотаешься и еще на девок хватает. Когда ты спишь?

Сергей засмеялся.

– На ходу сплю, как лошадь.

– На ходу спал Шатров. Болезненный какой-то был…

Сергей тряхнул головой.

– Да-a, ты его не знаешь. Сегодня случайно открылась еще одна из его махинаций. Завтра поручу прокурору разобраться в этом деле, в крайком буду писать. Безнаказанно оставлять нельзя…

Другое время настало, другими стали и сами михайловские друзья Сергей, Костя, Николай. Скучно было Оксане и деду Леонтьичу в такой компании. Несколько раз дед Охохо пытался перебить разговор друзей, но его никто не поддержал. И только потом, когда они вволю наговорились о колхозных делах, стало повеселее – Костя начал рассказывать, как он партизанил, как жил среди немцев, как играл роль их холуя – даже однажды тер спину в ванне немецкому коменданту.

– До сих пор понять не могу, как у меня хватило силы сдержаться и не задавить этого питекантропа, – ударил Костя кулаком об стол. – Комендант типичный садист. Первое впечатление о нем было такое: очень вежливый, культурный немец. А потом я узнал, что он сам пытал захваченных подпольщиков. Причем в пытках изощрялся до виртуозности. И в то же время был неимоверным трусом. Дом, где жил, превратил в крепость, поставил пулеметы, охрану. Зная эту его слабость, я время от времени пугал его – приносил, якобы подобранные около моей водокачки, партизанские листовки и письма с угрозами. А письма эти я писал сам. Как уж я в них изощрялся, облаивая этого ихтиазавра! Он бледнел и трясся от страха. А потом, когда фронт начал приближаться, я получил приказ убрать это доисторическое существо. Целый день я обдумывал как бы поэффектнее это сделать. И решил повесить его середь бела дня в его же собственном кабинете.

– Наверное, переполоху наделал? – спросил крайне заинтересованный Николай.

– Тогда было не до переполоху, возразил Костя и вдруг засмеялся. – Вы бы посмотрели, ребята, какое было лицо у этого одноклеточного, когда я ему скачал, с кем он имеет дело, и зачитал ему приговор. Глаза у него из орбит повылазили, причем на этот раз не от страха, а от удивления: я – и вдруг партизанский разведчик!..

6

Редактору районной газеты Юрию Колыгину нравилась его новая работа.

– Газетчик – это то же самое, что разведчик в армии, – всегда все раньше других знает, – говорил он Альке, ходившей последние месяцы беременности.

Шло время, и бывший комсомольский секретарь начал понимать, что газетчик не только должен знать все раньше других, но и уметь осмыслить каждый факт, каждое явление жизни.

В марте район одним из первых в крае выполнил план ремонта тракторов. Это была победа нового руководства. На очередном пленуме райкома Сергей Григорьевич говорил:

– Знаю, многие недовольны были, когда я жестко требовал от вас темпов ремонта, когда никому не давал передышки. Шептались по зауглам. Теперь видите плоды своей работы?

Юрий рассматривал из президиума довольные лица директоров МТС, поблескивающую рыжую физиономию Кульгузкина, сосредоточенного Лопатина, работающего сейчас председателем в Воеводинске, в колхозе «Светлый путь», задумчивые глаза михайловского председателя Шмырева. Давно уже эти люди, наверное, не испытывали такого удовлетворения от своего труда. Приятно сидеть на таком пленуме, слушать фамилии стахановцев: приятно слушать речи о достижениях – на снегозадержании, на вывозке навоза… Приятно потому, что и доля твоих усилий есть в общей этой победе.

Юрий иногда поглядывал на Новокшонова, удивлялся – лицо секретаря райкома было, пожалуй, единственным, на котором не было отпечатка удовлетворения. Оно, как всегда, озабочено и даже сурово.

Рассматривая зал, много видел Юрий новых председателей – они особо бросались в глаза своими шинелями, армейскими бушлатами. Видел и старых, давно уже знакомых, примелькавшихся за два года работы в районе. Одного только Юрий понять не мог – почему среди старых председателей еще сидит Кульгузкин. Не здесь бы ему сидеть надо за его плутни и махинации.

После пленума Юрий спросил об этом первого. Тот недовольно буркнул:

– В тюрьму всегда успеет. Здесь он больше пользы сейчас даст.

– А колхозники недовольны. Говорят, Кульгузкину всегда все с рук сходит.

Сергей Григорьевич помолчал, нехотя ответил:

– Всем не угодишь…

В апреле, в самую распутицу, взял однажды Новокшонов с собой в Петуховку Юрия. Ехали вдвоем в ходке. Райкомовский вороной рысак маховито разбрасывал по сторонам грязь. Сергей Григорьевич, завернувшись в дождевик, сосредоточенно молчал и лишь изредка кидал по сторонам на оголившиеся поля короткие взгляды. Юрий тоже молчал.

Весенний воздух был одуряюще чист и свеж.

– Ну как, сын растет? – вдруг спросил Новокшонов.

– Растет, – ответил не поворачивая головы Юрий. – Уже улыбается.

И опять надолго замолчали. Эта зима для Юрия была какой-то необычной. В чем ее необычность, он никак не мог понять. Не потому, что он стал отцом – это само собой, не потому, что был захвачен новой работой. Необычность была в чем-то другом. В душе что-то творилось, какая– то тревога вкрадывалась в нее. Откуда она вкрадывалась, что ее породило? И на фронте бывали тревожные дни. Но там не та тревога – там терзали предчувствия. Здесь же совсем другое – почему-то тревожили успехи района. Словно было в этих успехах что-то временное, преходящее. Казалось, не сегодня завтра что-то случится и сразу исчезнет вся эта кипучка, вся шумиха – будто от радужного сна оторвутся люди. Лишь с Алькой он поделился своими думами. Та рассудила быстро:

– Привыкли, что район в хвосте плетется, вот и не верится сейчас, что начали вылезать в передовики…

Может, она и права. Были дни, когда он уже почти совсем соглашался с Алькиными доводами. Но посидит на бюро райкома партии и снова начинает шевелиться сомнение. Почему именно после бюро?..

Сергей Григорьевич неожиданно обратился к Юрию.

– Получили семенную ссуду, полторы тысячи центнеров. Как думаешь, кому дать в первую очередь? На всех все равно не хватит.

Юрий подумал немного.

– Я бы прежде всего дал отстающим колхозам. А вообще надо на бюро разобраться с каждым колхозом в отдельности.

Новокшонов отвернулся, ничего не сказал. И, видимо, так ничего бы и не ответил, если бы не чувствовал на себе выжидательный взгляд Юрия.

– Я знал, что ты так ответишь… об отстающих колхозах, – сказал он наконец.

– У вас другое мнение?

Сергей Григорьевич улыбнулся.

– Десять лет назад… даже пять лет назад, – уточнил он, – я бы тоже так поступил… по молодости. А точнее, не по молодости, а по простоте своей. – Он не спеша туго намотал вожжи на головку плетеного коробка, достал кисет и, поглядывая на взыгравшего вдруг рысака, стал закуривать. И только потом, когда закурил, взял опять вожжи, продолжил, словно испытывая терпение собеседника – А теперь я так не сделаю. В отстающий колхоз отдавать сейчас семена – не в коня травить овес. Сильный колхоз от этих семян даст нам хлеб, а слабый и семена не вернет. Понял, редактор?

– Понял. Но не согласен.

– Это я тебе для сведения, – словно не расслышав, добавил Сергей Григорьевич.

– Для сведения, чтобы я на бюро не возражал, да?

– А при чем здесь бюро? Я с тобой разговариваю не как с членом бюро, а как с редактором.

– А я и как редактор не согласен.

– Почему?

– Потому, что подставлять подножку и так еле стоящему, нечестно.

– Они давно уже не стоящие.

– Тем более, бить лежащих – мало чести.

– Стране нужен хлеб. Дать его – в этом и есть наша честь.

– Значит, вы считаете: все равно – как, лишь бы была достигнута цель? Цель оправдывает средства, да?

Сергей Григорьевич ничего не ответил. Лишь дрогнули уголки губ. Не то улыбка, не то гримаса дернула.

– Поэтому и Кульгузкина не отдали под суд? – не отставал Юрий.

Сергей Григорьевич расхохотался. Рысак испуганно всхрапнул, шарахнулся. Новокшонов еще сильнее натянул вожжи. Повернулся к Юрию и все еще веселыми глазами внимательно посмотрел на него.

– Молодой ты, а дотошный оказывается!

После этого до самой Петуховки ехали молча.

В селе они застали непонятную суматоху – куда-то бежали люди, что-то кричали, проскакали два пацана верхом на одной лошади… Около сельсовета Сергей Григорьевич остановил женщину, спросил, что случилось.

– Тунгай тронулся! – весело крикнула она. – В конторе никого нет, все там!

Сергей Григорьевич привязал жеребца к коновязи.

– Пойдем, посмотрим, – предложил он. Скинул дождевик и в длинном кожане нараспашку зашагал по грязи к берегу.

Юрий нагнал его у самой реки. Полсела толпилось на обоих берегах капризной речушки. Ледоход на Тунгане – это любимое зрелище. Все кричат, мальчишки снуют по берегу взад-вперед, кидают камни, палки в воду, даже забегают на приставшие к берегу льдины.

Люди узнали секретаря райкома, охотно расступились.

Тунгай бурлил. Желтая, мутная вода, кружась и завихряясь воронками, стремительно проносилась мимо. Пенистые гребни ее с шипением бросались на берег и, на мгновение обессилив сбегали обратно. А уже в следующий миг еще более рассвирепевший Тунгай с легкостью Геркулеса швырял огромные ноздреваные льдины на прибрежный песок. Они трещали, тяжело оседали и, наконец, разваливались. На стремнине льдины крутились словно в руках силача– озорника. Он поднимал их на ребро, вертел волчком, а потом, рассердившись, сталкивал их друг с другом. Грохот и стон висел над рекой.

Юрий иногда посматривал на Новокшонова. Тот стоял твердо, словно врос в землю – как и вообще стоял в жизни! Было в нем в эту минуту что-то торжественное и даже монументальное. «Наверное, перед боем на фронте он так же стоял на своем командном пункте, – подумал Юрий. – И, наверное, по мановению его руки в бой устремлялись танки, круша и сметая все на своем пути». И Юрий почувствовал, что с такую минуту он и сам, не задумываясь, устремился бы в бой…

Вдруг в треске послышался новый оттенок. Это трещали сваи моста. Мост шатался. Люди закричали, кто-то даже заскочил с багром на льдины, видимо, собираясь разбить затор у свай. Все кинулись к мосту. Только Новокшонов не шевельнулся – стоял и смотрел.

– Надо что-то делать! – не выдержал Юрий. – Мост-то сорвет.

Сергей Григорьевич перевел взгляд на громоздившиеся перед сваями льдины.

– На подпорках не удержишь. – Покосился веселым глазом на Юрия и закончил – Так же, как на подачках не поднимешь отстающие колхозы…

Долго потом не выходили из головы эта фраза. Правильно! Разве можно возражать против этого? И что мост на подпорках не удержишь, – рано или поздно все равно снесет – новый надо строить, крепкий, – тоже правильно. Не с подпорок и не с подачек надо начинать строить послевоенную жизнь. И все равно сомнения мучили. Вроде все правильно, а все-таки что-то не так!