Текст книги "Солона ты, земля!"

Автор книги: Георгий Егоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 88 страниц)

12

Солнца ещё не было, но его приближение чувствовалось – половина неба лучилась. За огородами в прибрежных кустах восторженно, взахлеб надрывались птахи.

Катя любила встречать солнце, любила видеть, как зарождается новый день, поэтому иногда просила мать будить ее на заре. Прислонясь к резной стойке крыльца, она задумчиво смотрела на неуспевший еще выцвести сатиновый полог летнего неба, на умытую зелень палисадника, на мережные строчки жнивья за околицей. Утренняя свежесть, крадучись, пробиралась под накинутое на плечи пальто.

Пастух Давыдка, щелкая длинным бичом, выгонял с колхозного двора молодняк. Гладкие, нагулявшие жирок годовики взбрыкивали, толкали друг друга куцыми лбами, резвились на широкой пустынной улице. Что-то было в них по-ребячьи задиристое и беззаботное – то, что еще недавно переполняло и саму Катю и что теперь, казалось, навсегда покинуло ее. Изо дня в день терзает себя за свою вспыльчивость, за вздорный, необузданный характер. Почему, чего ради чуть ли ни с самой первой минуты знакомства – на кургане – нагрубила она Сергею? Что плохого усмотрела она в том что он попросил ее, местную жительницу, показать ему курган и гробницу? Ответила: посмотрите сами? Глупо. Очень глупо. Или когда ребята приглашали Сергея поехать с ними в бригаду, пожить там несколько дней, посмотреть, как идут репетиции? Она не нашла ничего более умного, как сказать: «Если не хочет, пусть не едет – начальству виднее…»

А вчера увидела его с ребятами из Михайловки – подкосились ноги. Закружилось, завертелось все в голове. Хорошо успела за перила крыльца ухватиться. Наверное, вот так девицы, в романах которые описаны, и падают в обморок. Не верила, всегда называла их, таких, дурами. Вот и сама дожила до этого. Оказывается, запросто можно упасть в девичий обморок…

Из денника прошла мать с ведром, долго гремела в сенях кринками. Ноздри защекотал приторный запах парного молока. Утренняя сырость все настойчивее и бесцеремоннее обнимала Катю.

Ты чего это выставилась на крыльце раздетая, – недовольно сказала мать. В избе чужие люди, сейчас вставать будут.

«В самом деле. Выйдет, а я тут…»

А через час, провожая Сергея до сельсовета, где у него лежало седло, Катя говорила:

Мы тут затеяли одно дело – хотим отвоевать церковь под клуб. Как лучше это сделать?

Сергей, не поднимая головы, ответил:

Надо согласие верующих. И потом – решение сельского Совета.

Вы сколько думаете пробыть в Николаевке?

Дня четыре.

Почувствовал, как встрепенулась Катя.

На обратном пути заезжайте. У нас как раз будет заседание сельсовета. Поможете нам.

– Ладно.

– Только обязательно, – в голосе послышались просящие нотки.

Сергей глянул на нее.

– Хорошо. Обязательно заеду. И обязательно отвоюем церковь…

Потом он седлал рыжего. А она стояла и смотрела. Потом так же молча прошли они, ведя коня в поводу, до моста. Здесь он сел в седло, чуть улыбнулся Кате, и жеребчик дробно ударил копытами по настилу моста, размашисто зарысил по мягкой проселочной дороге. Катя стояла на мосту и смотрела ему вслед, как смотрела, может, в далеком девятнадцатом году ее мать, провожая ее отца в партизанский отряд молодого тогда Данилова.

13

С детства любил Сергей ездить верхом. Еще мальцом мечтал служить в кавалерии, читал книги об уходе за конем, по джигитовке, с мальчишеской пылкостью любил Буденного, наизусть знал все боевые походы Первой конной. И сейчас, будучи секретарем райкома, выпросил у Данилова седло и с удовольствием разъезжал на единственном райкомовском жеребчике.

Рыбьей чешуей сверкало на дороге множество крохотных лужиц, смачно чавкала под копытами загустевшая за ночь грязь. Жеребчик, игриво помахивая головой, шел проворно. Не менее благодушно был настроен и его хозяин. Еще вчера он ехал в Петуховку с затаенным чувством тревоги, а сегодня было радостно на сердце. Он вспоминал, как вчера после разговора на сельсоветском крыльце Катя, непривычно смущенная, пригласила их к себе ночевать, как была беспомощной в первые минуты дома.

Поначалу Сергея беспокоило угрюмое молчание Катиного отца. Тот сидел на голбце – возвышении сбоку печи, курил самокрутку и изредка, будто мимоходом, посматривал на гостей. Сергей заметил, что Катя была похожа на мать: такая же белокурая, с белыми ровными зубами, только глаза, большие, темные, задумчивые, были отцовские.

Разговорились только за ужином. Оказалось, что хозяин хорошо знал отца Сергея.

– Лихой был партизан! – вспоминал Тимофей Назарович. – Вместе мы с ним воевали в седьмом партизанском полку у Коляды. Был такой полк «Красных орлов». Колхоз наш сейчас в честь его прозывается. Много нас тогда из села было в этом полку, поэтому и назвали после колхоз этим именем. Многие уже теперь поумирали – давно ведь было дело. А кто и разъехался – в руководстве теперь многие, кто учился-то после гражданской. Вот. А отец твой погиб в Солоновке. Жаркий там бой был. Командира нашего ранили, Коляду, обе ноги перебило пулеметом. А батька твой возле него был, так и погиб вместе, не бросил командира. Железный был человек. Обличием ты на него смахиваешь, только он был суровый на вид, исподлобья больше смотрел. И в бою был такой же суровый. А как человек – душевный.

В эти мунуты Сергею казалось, что его отец – герой, о каких он много читал в книгах. Думал: неужели когда-нибудь в книжке рядом с Колядой напишут и о его отце, как пишут о сподвижниках Чапаева, Щорса? Лестно было еще и то, что все эти боевые дела знает именно Катин отец и что рассказал он о них в присутствии Кати…

Сергей не торопил жеребчика. Большую часть пути ехал шагом – так лучше думалось.

Миновав последний колок, рассыпанный у самой поскотины, Сергей въехал в Николаевку. Он боялся, что не застанет никого в колхозной конторе. И, действительно, опоздай он еще на несколько минут, пришлось бы долго ждать местных властей, потому что, как правило, обедают и деревне по два-три часа. Но Сергею повезло. В правлении он встретил собиравшегося уходить домой председателя колхоза Пестрецова, грузнеющего сорокалетнего мужчину.

По какому случаю к нам? – улыбнулся тот, протягивая Сергею руку. Кажется, сенокос ведем не хуже других, сводки об этом посылаем. К чему бы это уполномоченный пожаловал?

Я в комсомольскую организацию. Мне – Шевелева, нового секретаря вашего.

– Витьку? Можно. Это мой шуряк. Пойдем ко мне на квартиру, он со мной живет.

Шагая рядом с Пестрецовым, Сергей вспомнил, как Данилов однажды сказал о нем: «Хорош председатель, добрый хозяин, но недальновидный, учиться не хочет, агрономию не признает. Лет пять еще протянет, а потом колхозники от него откажутся…»

Председательский дом, высокий, крестовый, с большими светлыми окнами, стоял на взгорке недалеко от колхозной конторы. На крыльце их встретил малец лет семи. Он сидел на ступеньке и старательно выбирал из корзинки смородину, сортировал: которая почернее – на варенье, а позеленее– сушить. Отец любовно потрепал мальчишку за вихры.

– А где Витька?

– Вон в огороде с мамкой огурцы собирает.

Пестрецов подошел к высокому тыну, крикнул:

– Виктор!.. Поди-ка сюда.

Через минуту из огорода вышел с пустыми ведрами паренек лет семнадцати – года на два-на три моложе Сергея.

– Вот секретарь райкома комсомола приехал к тебе, – сказал Пестрецов и направился в дом.

– Товарищ Новокшонов! – паренек обрадованно схватил его руку. – Понимаете, я совсем запутался!.. Не знаю, что делать и как организовать работу. Урзлин был у нас, наговорил мне много, но я почему-то ничего не могу из его указаний выполнить. Когда говорил он, я понимал, а сейчас понять ничего не могу. Вы надолго к нам? Расскажите мне еще раз, а я запишу подробнее, а то я такой заполошный, все путаю и все забываю. Пойдемте в контору, там у меня все дела, какие велел завести мне Урзлин.

Он было направился к калитке, потом вдруг остановился.

– Вот это здорово! – воскликнул он и виновато посмотрел на Сергея. – Вы, наверное, с дороги проголодались и устали, а я скорее в контору…

Обедали в большой горнице: сам Пестрецов, Виктор, семилетний Володька, Сергей и хозяйка, молодая женщина с чистым румяным лицом; Сергей удивился – она казалась намного моложе мужа.

За столом Пестрецов все время шутил то над сыном, то над Виктором.

– Вы ему из райкома мандат хоть какой-нибудь дайте, – подмигивал он Сергею. – Чтоб сразу видно было, что человек облечен доверием… А то без мандата какой, он секретарь, его Вовка и тот перестал слушаться.

Или:

– Виктор, ты теперь начальство на селе, а начальству не с руки холостому быть, не солидно растрясать свой авторитет по вечеркам. Давай мы тебя женим. Отделю тебя честь по чести: полдома отдам, скотиной поделюсь, а?

Вовка морщил нос, измазанный сметаной, тоже гнул за отцом:

– Женись, Вить, на Марейке Полосухиной, а я к тебе буду в гости ходить. А ты меня сметаной кормить будешь?

Сергею понравилась эта веселая дружная семья, он с удовольствием поддерживал разговор, от души смеялся.

До вечера Сергей работал на покосе с ребятами, а потом заседали – спорили о роли и задачах комсомола в деревне на данном этапе строительства социализма. После доклада Сергея о международном и внутреннем положении Страны Советов выяснилось из выступлений, что комсомольская организация здесь давно воюет с потребкооперацией. Всю свою роль и свои задачи в деревне «на данном этапе» ребята сводили к требованиям контроля над торгашами.

– Кумовство да сватовство развели и все товары из-под прилавка гонят!

– С поличным поймали продавца.

– В стране не хватает ситца на рубахи, а Марья Шимонаиха полог к кровати сшила!

– Не допросишься, чтобы книг привезли, за каждой брошюркой в район ездить надо!

А «война» эта с кооперацией началась, как выяснилось, с того, что полгода назад организация решила устроить комсомольскую свадьбу двум своим комсомольцам. Ребята собрали деньги, хотели сделать молодоженам свадебный подарок. Обратились к правлению сельпо, чтобы продали самое необходимое не по нормам, а чуточку побольше – событие, мол, немаловажное, надо сделать людям исключение. Правленцы сочли затею комсомольцев ребячьей выдумкой, баловством и не стали даже разговаривать. С этого и пошло.

Как ни старался Сергей повернуть собрание на более широкую дорогу, разговоры все равно сворачивали на сельповский проселок. На второй вечер Сергей пригласил на собрание председатели сельского Совета. Тот рубанул сразу: Правильно ребята толкуют – с сельпом у нас неладно. Давно собираемся заняться им, да все руки не доходят. Переизбираем ревизионную комиссию! Там они все пообнюхались, сжились. Свежего человека туда надо, чтоб плесень ихнюю расчистил. Правильно я толкую, ребята?

– Правильно!.. И мы то же самое говорим.

– Анну Пестрецову председателем ревкомиссии.

Точно. Хотя из комсомольского возраста выходит и ребенок у нее, но все одно она им там жару даст!

– Давайте, ребята, так решим: пока сенокос не начали по-настоящему, давайте соберем пайщиков и проведем перевыборы. Правильно я толкую?

– Правильно!

– Перевернуть там все вверх тормашками!

– Вверх тормашками не будем переворачивать, а с головы на ноги поставим. Что касаемо свадьбы. Тут вы сами виноваты. Пришли бы ко мне: и я бы вмешался. А ведь вы, нынешняя молодежь, все сами хотите делать, на свой храп, со старшими посоветоваться не желаете. Правильно я толкую?

– Оно, конечно, можно было и зайти.

– Ну вот то-то и оно. А теперь у меня к вам деловое предложение: хлебоуборочная кампания не за горами – создали бы вы бригаду по контролю за ремонтом сельхоз-инвентаря, а? Колхоз ваш, само собой понятно, готовится, все ремонтирует. А вы бы проверяли. Лишним не будет. Глядишь, и заметили – что-то недоделано. Вы тут как тут – взяли бы да и доделали. Правильно я толкую?

– А что, ребята, возьмемся?

– Ни одной железяки мимо своих рук не пропускать без проверки!…

Когда председатель сельсовета ушел, Сергей внес новое предложение:

– А что если нам сделать несколько субботников в помощь семьям красноармейцев – кому дров заготовить, кому сена накосить, крышу починить.

– Можно! Очень даже можно!..

Кто-то предложил создать «легкую кавалерию», которая бы «совала нос во все колхозные дыры» и затем вывешивала листки с карикатурами на лодырей и разгильдяев, вытаскивала бы наружу все недостатки и злоупотребления.

Расходились с собрания за полночь. А утром – на покос.

На третий день с утра накрапывал дождь. В поле не поехали. Собрались на субботник. Вышли всей организацией. Дед-хозяин стоял внизу, приткнув ладонь к глазам козырьком, консультировал:

– Вы, ребятки, конек, конек хорошенько заделывайте, а то осенью моча пойдет, насквозь прольет.

– Витька, ты куда, шельмец, – кричал он через минуту, – такую доску хорошую пилить собираешься? Клади ее вместо вон той, суковатой, целиком. А суковатую пили, по сучку пили. Видишь, какой он большой, все равно выскочит, дыра будет… Ох вы, молодо-зелено. До чего ж бестолковые еще… Колька, басурман! Куда же ты сэстоль гвоздей в одну доску колотишь?

– Ничо-о, дед, гвоздей хватит. Пестрецов раздобрился.

– У-у, шалопут, «раздобрился».. Он раздобрился на дело. А ты сдуру-то и лупишь.

– Чтоб прочнее было.

– Прочнее, когда гвоздь к месту вбит. Выдерни, говорю тебе, непутевый… А в дырки забей кляпушки.

Не пропускал и Сергея:

– Ты, мил человек, топор-то не так держи – сыграет и – по ноге… Поверни доску-то… Вот. А теперь теши…

Когда начали сумерки опускаться, дед скомандовал:

– Шабашьте, ребята. Пошли ужинать. Бабка сготовила.

– Нет, дед, добьем до последу. Завтра некогда будет – на покос уедем, пообдуло сегодня.

– Сам доделаю. Спасибо вам. Ваняшке отпишу, пусть не беспокоится, друзьяки, мол, твои помогли, обхетали избу.

– Сидел бы уж сам-то. Тебя на крышу подсаживать надо всей комсомольской организацией приходить…

– А опосля еще снимать…

Ишь ты, доволен, что молодой да проворный! Таким, как ты, я был, а таким, как я, ты еще будешь. Только, правду сказать, мы то по молодости больше дурью занимались. Коров на бани затаскивали, ворота переставляли. А чтоб так вот, пользу людям – не додумывались. Вожака такого не было…

Вечером Сергей с Пестрецовым и Володькой долго сидели на крыльце и разговаривали о надвигающейся хлебоуборке, о ремонте скотных дворов, о подготовке к зиме. С самого начала разговором завладел Пестрецов и весь вечер кружил да кружил вокруг хозяйственных забот – любил человек свое дело, жил им. За что и уважали его колхозники.

Мирон Гаврилович, – перебил Сергей. – А вы когда-нибудь задумывались о том, правильно ли вы работаете или нет?

– То есть как – задумывался ли? В конце каждого года подводим итоги: если хлеба получили много, значит, хорошо поработали. А если мало – значит, плохо.

Но ведь урожай не всегда от вашего труда зависит. Прошел дождь вовремя – вот и урожай. Нет дождя – весь ваш труд пошел насмарку. Так ведь?

– Ну, ото уж как водится. Это не только у нас. У всех так. Испокон веку так было.

– Испокон веку колхозов не было. А сейчас у нас колхозы. И пора уж нам не зависеть от милостей природы

– Говоришь, от милостей? А куда ты денешься? Не даст, как говорят, всевышний дождичка – вот тебе и вся тут агрономия.

– А кроме дождичка, есть еще севооборот.

– Он что, влагу дает земле?..

– Он все дает. Вы знаете, что такое севооборот?

Пестрецов замялся. Значит, не знал.

– Севооборот – это правильное использование земли. Ведь если сеять много лет пшеницу по пшенице, урожая же не будет. Каждый об этом знает. А почему?

– Потому, что тощает земля.

– А если после пшеницы посеять на этом же поле, например, картошку, будет урожай?

– Должон быть.

– А почему?.. Земля-то ведь истощена…

Пестрецов заинтересованно покосился на Сергея.

– А в самом деле – почему?

– Или, например, люцерну после пшеницы посеять, уродит? – продолжал Сергей.

– Люцерна уродит непременно. Уже пробовали, сеяли.

Сергей выждал, пока у Пестрецова окончательно разгорится любопытство, и продолжал:

– Дело в том, что каждое растение забирает из почвы не поровну все ее элементы, а одно растение забирает больше, например, фосфора, а другое, допустим, азота. Будешь все время одно и то же сеять, почва и истощится. Если три-четыре года подряд посеять на одном поле лен, то потом, на пятый год он совсем не уродится… Так вот, севооборот предусматривает такое чередование культур, при котором должны восполняться истраченные минеральные элементы. И не только естественным путем всполняться, но и вноситься в виде удобрений.

Пестрецов слушал с нескрываемым интересом.

– А где взять столько удобрений, чтобы пополнить? «Сельхозснаб» дает с гулькин нос. На всю площадь разве хватит?

– Навоз! Навоз возвращает до восьмидесяти процентов минеральных элементов, взятых растениями из почвы!

– Это, стало быть, получается круговерть: ты берешь эти самые элементы, ешь хлеб, кормишь зерном скотину и еще восемьдесят процентов возвращается обратно с навозом? Что-то больно много в отходы-то выкидывается? Выходит, если ты скормил скотине центнер зерна, то на пользу идет только двадцать килограммов, а восемьдесят – в навоз? Что-то не то.

– Не восемьдесят процентов зерна идет в отходы, а восемьдесят процентов минеральных элементов, взятых из почвы этим зерном.

– Но оно же растет из земли…

– Растет-то оно из земли, но берет от земли всего-навсего один-два процента своего общего веса, а остальное зерно берет из воздуха, поглощая углекислый газ, и из воды. Поняли?

– Слушай, а ты что, разве агроном? Откуда ты все это знаешь? – Пестрецов подозрительно посмотрел на Сергея.

Сергей тряхнул головой.

– Не-е, не агроном. Это Аркадий Николаевич говорит: если ты работаешь в деревне, значит, должен знать хотя бы основы агрономии. Вот и читаю.

– Интересно…

На второй вечер Пестрецов уже сам затеял разговор.

– Это, стало быть, получается, хлеб наш из воздуха да из воды? Земля тут будто и ни при чем? Один процент – это почти что ничего… Чудно!.. А этот самый из воздуха-то…

Углекислый газ?

Да. Мы, что, им дышим и растение тоже?

– Нет. Наоборот, мы выдыхаем углекислый газ, а растения его поглощают.

– Так это получается даже хорошо?

– Конечно. Вы же замечали, что в деревне воздух лучше, чем в городе. А почему? Потому, что здесь кругом растения. Они поглощают углекислый газ и возвращают в атмосферу кислород, который нужен нам, чтобы дышать им.

– Ну и ну… Додумалась же природа… Смотри, ничего не пропадает в ней.

Сергей, поощренный детским любопытством и вниманием одного из самых авторитетных председателей в районе, вывертывался наизнанку – выкладывал все, что знал, и впервые, пожалуй, в жизни искренне пожалел, что знал-то он очень мало – самые верхушки.

Когда уезжал, Пестрецов с непривычной для него задушевностью сказал:

– Ты хороший парень, Сергей, забегай к нам почаще. А что касаемо комсомолии, поможем, не беспокойся. – Он по-хозяйски проверил подпругу у Сергеева коня, похлопал его по холке. И, чуть стушевавшись, отвернул лицо. – Спасибо тебе за беседы. Через недельку поеду в город по делам, обязательно куплю этих самых книжонок по этой… по агрономии. Любопытно почитать…

14

Из открытого окна доносился медлительный голос:

– Я считаю, товарищи, что сейчас председатель колхоза должон, сам, своими руками проверить каждую жатку, каждую молотилку и каждую сеялку, и каждую веялку. Через неделю будет уже поздно…

Сергей узнал – голос был Кульгузкина, председателя колхоза «Красные орлы», на вид неуклюжего, медлительного, а в делах очень проворного и ловкого. Чем-то он напоминал Пестрецова – может, тем, что всякое дело обязательно повернет на выгоду колхозу. С прицелом живет мужик. В то же время это были люди очень непохожие друг на друга. Пестрецов любил показать свой колхоз с самой лучшей стороны, не прочь все достижения колхоза принять на свой личный счет, любит покрасоваться в президиуме. Кульгузкин же, наоборот, – всячески прибедняется. Даже внешне они разнятся: Пестрецов дородный, уверенный в себе, Кульгузкин – рыжий, неряшливый, всегда вроде бы заспанный. Как-то спрашивал Аркадия Николаевича, как он относится к тому и другому. Данилов ответил:

– Пестрецов капитальный председатель. Кульгузкин полегковеснее, но зато хитрее, гибче, быстрее реагирует на обстановку, более податливый…

Из окна тек ручеек вяловатых слов:

– Я не знаю, кому как, а мне кажется, что комбайны пускать надо на самые спелые поля – ни на день раньше, ни на день позже.

На крыльцо выскочила Катя.

– Как хорошо, что вы приехали!

Здороваясь, он задержал в своих руках ее шершавую ладонь, смотрел в смеющиеся глаза. Под вздернутой по-детски капризной губой ослепительно белели ровные плотные зубы, сверкали влагой. Она показалась ему еще лучше, еще милее.

– Думал, опоздаю. Задержался в Николаевке… – говорил Сергей вполголоса, не в силах оторваться взглядом от Катиного лица.

– Нет, только начали. Наш вопрос третий. Сейчас обсуждают подготовку к уборке, потом будет финансовый вопрос, а уж после – наш. Не раньше, как к полуночи.

Никакого следа обиды или отчужденности. Наоборот, Катя была приветливее, чем когда-либо.

– Ну, как мои друзья? Понравилась им ваша бригада?

– Говорят понравилась. – Катя улыбнулась хорошо, лучисто. – Костя чудной парень. Поморил нас всех со смеху с Васей Музюкиным схлестнулся. Вася же шуток не понимает – все всерьез говорит. А тот с ним спорит, заводит его. Вся бригада до коликов каталась со смеху…

Из сельсовета вышел Федор Лопатин, молодежный бригадир. Суховато поздоровался с Сергеем. Тут же отвернулся, стал гладить ладонью потного жеребца. Потом пошел из ограды.

– Ты куда, Федя? – спросила Катя.

Он, не оглядываясь, махнул рукой.

– Пойду. Тут обедня длинная. А вы и без меня справитесь. Подкрепление прибыло…

Сергей недоуменно поглядел на Катю. Она потупила глаза. И вдруг он догадался: «Неужели у них любовь?»

– Что это он так? – спросил настороженно.

В Катиных глазах мелькнули злые искорки.

– Ревнует, дурак, – проговорила она тихо, но твердо. И добавила еще тише – Привязался ко мне…

И все-таки непринужденность исчезла.

Пойдемте в Совет, – сказал Сергей, пропуская ее вперед.

В большой прихожей комнате было многолюдно, душно. Они присели на скамейку у двери. Катя напряженно молчала.

Ораторы, один словоохотливее другого, менялись на трибуне. Ребята несколько раз выходили покурить. Время неумолимо приближалось к полночи. Когда дошла очередь до вопроса о передаче церкви под клуб, все оживились.

– Чего там говорить, стоящее дело!

– Заслужили!

– Ребята молодцы, вон сколь переворочали за лето.

– И опять же эта бригада…

– Вырешить!..

– Оно вроде бы и не совсем удобно – церква она, хоша ныне и не в моде, но как-никак освященное место, а там будут с девками тискаться.

– Ты, дед, по себе судишь: должно, за этим только и в церкву ходил в молодости-то, а?

– Прошу слова… Слово дайте!

– Нефедов, дай ему слово, пусть отведет душу…

Слово дали. Поднялся хлипкий, но ершистый мужичок.

– Я что хочу сказать? – начал он. – Наши старики, простите за слово, как кобели на сене: сами не молются и не дают веселиться людям, которые в поте лица трудятся на благо нашей жизни…

– Ясна-а!

– Давай голосуй!..

– Отдать церкву ребятам, пусть забавляются!

– Правильно! Чего она глаза мозолит?

– Ежели б старичков слухали, и колхозов не было бы! – тоже артачились.

Со времен коллективизации уже привыкли легко, не задумываясь, рушить веками устоявшееся.

Выходили из сельского Совета шумной толпой.

Перекликались.

– Федор Лукич, ты сейчас поедешь домой, али утро будешь ждать?

– А чего его ждать? Оно уже почти утро.

– Прихвати меня с собой.

– Ну, ребяты, спектакли чтобы, как в городском театре были!

– Не подкачайте.

– Старухи теперь этим дедам житья не дадут…

Катя вышла на крыльцо и остановилась, пропуская народ мимо.

– Сергей! На одну минутку… – сдавленным голосом окликнула Сергея.

Он остановился, как заарканенный. Задержался около него и кое-кто из парней. Сергей потоптался на месте.

– Л-л… – ладно… Я сейчас приду, – сказал он им. И те пошли.

От калитки донесся приглушенный голос:

– Бестолковые же вы… разве не видите… – Дальше Сергей не расслышал.

Они направились к Катиному дому. Оба молчали. Сергей разглядывал купол неба, утыканный мерцающими шляпками звезд, Катя, нагнув голову, смотрела под ноги. Сонную тишину села вспугивали разноголосый отдаленный гомон людских голосов, тележный скрип, топот конских копыт. Депутаты разъезжались по домам.

Сергей все крепче и крепче прижимал Катин локоть.

– Хороший будет клуб, правда? – наконец, сказал он.

Катя молчала. Сергей искоса сверху вниз глянул на нее и хотел сказать что-то еще.

– Не надо говорить, – прошептала она и вдруг прижалась к нему всем телом. – Давай лучше молчать…

Голову Сергея обнесло, словно он неожиданно полной грудью хлебнул сгущенный аромат цветущей сирени. Он порывисто схватил сбитые, выскальзывающие из рук Катины плечи и стиснул их. Катя стояла перед ним маленькая с запрокинутой головой. Они смотрели друг другу в глаза, смотрели уже не таясь, ненасытно.

– Сережа…

Катя не заметила, как очутилась на руках у Сергея. Он нес ее по улице молча, и она ощущала на своей щеке его прерывистое дыхание…

И только через неделю, когда Сергей приехал, они снова встретились. Была лунная светлая ночь. Обнявшись, они стояли в тени палисадника и любовались залитой зеленоватым светом улицей. Сергей взял ладонями Катину голову и повернул к себе.

– Дай я хоть насмотрюсь на тебя вволю.

Она чуть слышно рассмеялась.

– Боишься забыть?

– Нет.

– Какие у тебя глаза! Темные, большие.

Катя опустила ресницы.

– Где ты была раньше? – встряхнул он ее за плечи. – Как я тебя раньше не заметил?

А я тебя заметила раньше. Я тебя в прошлом году в секретари выбирала.

– Да-а? – изумился он. – Что же тогда сразу не объявилась, что живешь ты такая вот в Петуховке?

Катя засмеялась.

– Как бы это я объявилась?

– Взяла бы да и подошла ко мне. Я бы тебя сразу и увидел. А то целый год тебя не знал. Сколько мы хорошего потеряли за это время!

– А правда, Серёжа, хорошо ведь, ага? – Она прижалась щекой к его широкой груди. – Знаешь, как у тебя сердце стучит? Тук-тук, тук-тук, тук-тук. – Она по-детски вытянула губы в трубочку и изобразила стук сердца. – Как на нашей мельнице паровик: тук-тук, тук-тук…