Текст книги "Солона ты, земля!"

Автор книги: Георгий Егоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 64 (всего у книги 88 страниц)

2

Шумит степь весной! Тут и заливистый звон ручейков, и басовитое журчание крошечных водопадиков на промоинах, шорохи выпрямляющей травы и еле различимый, далекий свист торопливых утиных крыльев в темном вечернем небе, глухой стон выпи на болоте и задавленное расстоянием едва слышимое уханье филина в невидимом перелеске. Все это сливается в равномерный глухой гуд, и кажется он, этот гуд, протяжным вздохом пробуждающейся земли.

Сергей слушал степь чутко. Иногда он даже останавливал лошадь – чтобы чавканье копыт не мешало. Сидел в седле замерев. Слушал, как дышит земля, как от нее исходит дурманящий своей первобытной чистотой дух, как радуется приходу весны все кругом. И вдруг все кругом померкло – неожиданно, приступом подкатила горечь. Два месяца уже вот так. Казалось бы, ни с того ни с сего разойдется мгновенно по телу желчь, защемит сердце. И сразу перевернется весь мир, потускнеет. В такие минуты жена его из обаятельной, милой превращается в хитрую, распутную девицу, а он сам – в несчастного, обманутого мужа– рогоносца.

Знал, что во многом он не прав по отношению к жене, во многом его претензии надуманы, незаслуженно оскорбительны для Лады. Но если внешне он кое-как сдерживался, не подавал жене вида, то мысли, скользкие, гаденькие, обуздать не мог.

А сегодня он вдруг по-другому посмотрел на жену, почему-то показалась она ему такой же несчастной, как и он. Вспомнил ее притихшую, смирную, и стало ее жаль. Впервые по-настоящему жаль. Конечно, она не виновата в случившемся – ведь она же не хотела этого! Виноват, конечно, он. Виноват, что понадеялся на ее самостоятельность, виноват, что мало (все-таки действительно очень мало!) уделял ей внимания, виноват, что оставил ее одну наедине с ее свободным временем – а она же ничегошеньки еще не умеет и не знает в жизни! Разве трудно оступиться такой, как она! И тебе ли не знать девичьи сердца? Ведь еще не так уж давно ты сам бесцеремонно входил и выходил из них, не задумываясь о последствиях. А теперь семейную жизнь ты хочешь строить по– новому, по-современному. Так начинай с себя… Ну, ничего, с сегодняшнего дня надо по-настоящему забыть все прошлое. А, собственно, что забывать-то? Ничего же не было… А ты помнишь, в который раз принимаешь такое решение?.. Ну, это не беда… Вода вот уходит с полей – это беда. Неужели нельзя ничего придумать, чтобы не упускать ее в овраги? Ведь это же хлеб, прямехонько, чистоганом хлеб уходит с полей, чуть ли не килограмм на килограмм… А честно ли, все ли рассказала она тебе? А может, это совсем не так было, как она говорит… Ну, вот, ты опять за старое. Она же могла совсем тебе не говорить о случившемся, и ты бы знать не знал ничего… Правильно. Все-таки она молодец!..

Конь шагал размашисто, поматывая головой, словно и он был рад весне, журчанию ручейков и прорвавшемуся наружу черноземному запаху, рад наконец-то принятому хозяином твердому решению покончить с самоедством…

В сгущающихся сумерках послышалось тарахтенье ходка – легкое, слаженное постукивание смазанных колес. Оно приближалось быстро – человек ехал, видать, убористой рысью. Наконец, на пригорке вырисовалась дуга с конской головой. Через минуту ходок поравнялся с Сергеем.

– Тпру-у! – натянул вожжи седок, приглядываясь к верховому. – Никак Сергей Григорьевич? – воскликнул он. Выпрыгнул из ходка.

Сергей тоже узнал председателя петуховского колхоза «Красные орлы» Кульгузкина. Когда-то Данилов сказал, что Кульгузкин куда гибче и податливее Пестрецова. Сейчас все чаще Сергей вспоминает эти слова.

– Здравствуйте, Сергей Григорьевич, – протянул тот руку слезавшему с седла секретарю райкома. – Поля наши осматривали?

– Да. В «Светлом пути» был и на ваши поля заехал.

– Хорошо тает, дружно. Воды ноне много. Хлебом засыпемся.

– Воды-то много, да уходит она с полей.

– Это тоже вы правильно заметили. В лога уходит, – поспешно согласился Кульгузкин.

– А ничего нельзя, Михаил Ксенофонтыч, придумать, чтобы задержать ее?

Кульгузкин замахал руками.

– Что вы, Сергей Григорьевич, нешто такую махину удержишь! Это ежели бы в русле она была, тогда другой разговор. Можно было бы плотину построить. А тут ведь по всей степе она.

– Да-а, – протянул неопределенно Сергей. – А что если попробовать мелкие запруды сделать, а? Легкими снегопахами побороздить по косогорам, а?

– Можно пробороздить для пробы. Только мэтээс не согласится зряшную работу делать.

– При чем тут эмтээс. Если колхозу надо, эмтээс сделает – не все ли равно, за что ей натуроплату получать.

Кульгузкин мялся.

– Ей-то все равно. А вот колхозу…

– А что колхозу?

– Лишняя-то работа вроде бы ни к чему она.

– Она не будет лишней, окупится.

– Это, конешно. Вы зря советовать не станете. Только кто его знает, что из этого выйдет…

Сергей понял, что разговор ничего не даст, – не с тем председателем затеял. Кульгузкин на риск ради эксперимента не пойдет. Сухо попрощался, вскочил в седло. У него закипела злость на этого трусливого, осторожного человека. «Ему же хочешь сделать лучше, а он крутится, извивается, как уж под вилами, будто его толкают на преступление, – Сергей сердито огрел плетью лошадь и та, сбившись с ноги, перешла было на галоп, но он попридержал на крупной рыси. – Пестрецова бы сейчас, – подумал он. – Тот бы что-нибудь присоветовал».

Домой Сергей приехал затемно. Глянул – в кабинете Первого свет. Передал лошадь конюху, направился в райком.

Геннадий Михайлович Шатров разговаривал по телефону. По тому, как он, подобрав под стул ноги, повернулся лицом к телефонному аппарату, с подчеркнутым вниманием слушал и согласно кивал головой, Сергей понял, что секретарь разговаривает с начальством.

– Да, да… правильно… мы тоже думали об этом, но, понимаете, как-то не решались сами-то…

И снова замирал, глядя на деревянную коробку настольного телефона с высокой рогулькой для трубки.

– Да, да… правильно… мы тоже считаем, что это очень необходимо… Сделаем обязательно.

Повесил трубку. Сердито покосился на тот же самый аппарат.

Сергей спросил:

– Что они предлагают?

– Да так, – махнул рукой Шатров.

Обычно тихий, уравновешенный, сейчас он был явно недоволен, хотя только что восторгался тем, о чем ему говорили из крайкома.

– Ты, случаем, об этой своей идее не писал в крайком? – спросил он настороженно.

Сергей понял, о чем тот спрашивает и о чем говорили по телефону. Речь шла, видимо, о строительстве районной сельхозвыставки. Эту идею Сергей выдвигал еще зимой. Но Шатров ее отверг как ненужную затею. И вообще он не любил лишние хлопоты. А сейчас об этом же, наверное, звонили из крайкома.

– Нет, я не писал, – ответил Сергей.

Но по тому, как первый секретарь внимательно посмотрел на своего горячего, молодого помощника, было видно, что он не совсем поверил его словам. «Ну и пусть, – решил Сергей. – Это даже очень хорошо».

С первых же дней избрания Сергея секретарем, они с Шатровым никак не могли понять друг друга. Разные характеры. Так и не развеяв его сомнения, Сергей заговорил о воде, уходящей в овраги и низины; о виденном сегодня на полях.

– Вся не уйдет, – успокоил его Шатров. – Земля-то уже оттаяла сверху, впитывает в себя.

– Плохо она впитывает, Геннадий Михайлович. Я проверял. Сверху на три-четыре сантиметра влажная, а глубже не проникает. Корка образовалась на пахоте. По ней вода и скатывается.

Шатров досадливо тряхнул головой.

– Ну, хорошо. Что ты предлагаешь?

– Пробороздить корку, например, снегопахами, сделать запруды.

– Ты думаешь, о чем говоришь? – сморщился Шатров. – Какой же трактор потянет по такой грязище снегопах?

«Да, пожалуй, этого я не учел, – признался себе Сергей. – Даже НАТИк и тот забуксует».

А мысль об уходящей бесцельно воде все-таки бродила – неужели ничем нельзя задержать?

3

На следующий день он поехал в родную Михайловку. Разыскал Николая Шмырева, работающего теперь бригадиром, спросил без околичностей:

– Видел, как вода уходит с полей?

– Как то есть уходит? – не понял тот.

– Ну, в низины сбегает.

– А куда же деваться, если ее много и весна дружная?

– В землю надо чтобы впитывалась.

– Сколько можно, впитала, – все еще не понимал тот куда клонит его друг.

Сергей горячился.

– Седлай коня, поехали. Я тебе объясню на месте.

Вернулись они часа через три забрызганные грязью.

Свернули к амбарам, где под навесом стояла вся эмтээсовская техника, закрепленная за колхозом. Вскоре оттуда вышел трактор Митьки Тихомирова, подцепил брошенный на задворках деревянный клин и направился в сторону Марьиной рощи.

Поле для эксперимента выбрали возвышенное, около Марьиной рощи на гриве. Здесь всегда получали самый низкий урожай, хотя земли были неплохими – выгорал хлеб, выдувало почву. Поэтому рисковали немногим.

Всю ночь друзья провели на этом елбане. И только один раз внизу, на склоне, Митькин трактор забуксовал на развороте.

– Значит, пахать надо только на возвышенностях, – рассуждал вслух Сергей. – В низинах тракторы не пойдут.

– А в низинах и незачем, – улыбнулся Николай. – Оттуда и так влага никуда не уйдет.

Сергей засмеялся.

Правильно. Как это я не сообразил?

– Да. А еще секретарь райкома партии? – подковырнул Николай. И вдруг простодушно спросил: Слушай, Серега, неужели ты – секретарь райкома па-р-ти-и, а? Подумать только – третье лицо в районе! Это же – фигура!

– А что, разве я не фигура? – толкнул Сергей друга в бок.

– Нет, не в том дело. Понимаешь, мне всегда казалось, что секретари райкома– это люди, которые ни за что не могут быть похожими на нас, смертных. И вдруг – Серега – секретарь райкома партии. Ни какого-то там комсомола, а райкома партии! А вот лазишь ты тут по колено в грязи по полю ночью, как тракторный: учетчик. И вообще, какой– то ты, не внушающий доверия, – засмеялся Николай. Нет, правда мне почему-то кажется, что ты все-таки не настоящий секретарь, а? Как ты сам-то смотришь на это?

Сергей похлюпал сапогом в лужице, вздохнул.

– Признаться, я и сам не верю, что я секретарь. Кажется, что это какая-то ребячья игра – взяли и выбрали в секретари поиграть.

– Ага! – согласился Николай. – Настоящим секретарем я считаю, например, таких, как Данилов. Вот это секретарь!.. Переверзев был пугалом. Ему бы в милиции работать или пожарным инспектором, а не секретарем. А этот самый, как его… ваш теперешний… Шатров. Он, по-моему, так себе – ни рыба ни мясо. Приезжал как-то к нам, выступал. Так крутил возле да около. Ничего конкретного не сказал.

– Что поделаешь. У него такая манера. Характер такой.

– А я считаю, что у всех секретарей характер должен быть один.

– Какой?

– Такой, чтобы если выступил секретарь, так как будто шторы раздвинул – всем чтобы светло было и все ясно стало, как днем. Понял?

– По-онял, – протянул Сергей. – Ты вот смотри: клин прошел, и ручейков как не бывало – не бежит больше вода-то. В землю уходит… А это ты правильно говоришь, чтобы именно все ясно стало. Вот с Даниловым, бывало, поговоришь и чувствуешь, как в тебе зуд появился, такой зуд, что ты не усидишь на месте – хочется что-то делать. Не каждый секретарь так умеет заряжать людей. Это, брат ты мой, искусство, и оно, наверное, богом дается при рождении. Мне такое, должно быть, не дано. Не умею.

– А ты духом не падай, – успокоил его Николай. – Ты только-только оперяешься. Научишься. Зажег же ты меня с Митькой Тихомировым своей идеей. Толкемся вот ночь. А, казалось, зачем нам это надо…

4

На одном из совместных заседаний бюро райкома и исполкома было все-таки принято постановление о строительстве районной сельхозвыставки. Ответственным за строительство утвердили Сергея Новокшонова. Шатров так и сказал:

– Тебе все хотелось отличиться. Вот и отличись. Но имей в виду: не сделаешь – придется отвечать. Строго спросим.

И закрутились дни безостановочной каруселью.

На время сева Сергея закрепили за самой дальней Стахановской МТС, которая обслуживала двадцать пять колхозов. Сутками пропадал он в поле. Иногда, возвращаясь на центральную усадьбу, заезжал ночью к матери. Сегодня он явился тоже далеко за полночь. Разбудил мать. Та, как глянула на него, запыленного, исхудавшего, всплеснула руками.

– Боже мой! Нетто можно так работать! Почернел весь. Глаза-то кочергой не достанешь – ввалились.

Сергей уже не улыбался, как раньше, когда был в комсомоле. Устало стянул запыленные сапоги. От него пахло полем, соляркой и терпким мужским потом.

– Спать хочу, – вяло произнес он. – Через три часа будешь вставать корову доить – разбуди меня.

– И не думай! Пока не выспишься – не пошевелю. Погоди немного – сейчас яишню поджарю. Умывайся пока.

– Не надо. Дай кринку молока.

Пил через край долго, звонко сопя в кринку. Тут же и уснул на лавке.

Едва солнце выпустило первый лучик из-за Марьиной березовой рощи и во дворах замычали коровы, он уже вскочил, опять бодрый и энергичный. Напоил коня у колодца. Потом засыпал ему зерна, побежал на речку. Белый слоеный туман висел над водой. Противоположного берега не видать, хотя он совсем рядом, и вообще, у речки ничего не видно, кроме самых ближних кустиков. Разделся. Потер ладонями грудь, руки, живот, размял мышцы. Постоял немного, оглянулся по сторонам, сбросил трусы. «В сырых трусах в седле потом ездить негоже». И бултыхнулся. Обожгло тело, как крапивой. Вынырнул, Крякнул восторженно и начал мерять саженками, крутиться волчком в воде. Низко над головой висел густой туман, и казалось, что купается Сергей в молоке. Стало тепло. Еще раз нырнул, долго греб под водой, вынырнул, отфыркнулся и поплыл к берегу. Когда уж нащупал дно и побрел, упруго рассекая животом воду, вдруг увидал между кустов Лизу. От неожиданности опешил. Лиза стояла босая, в ситцевом сарафанишке, комкая в руках передник, и не спускала лихорадочно блестевшего взгляда с Сергея. Этот взгляд, как током, хлестнул Сергея и пригвоздил к месту. Стояли так друг против друга не двигаясь, не отводя глаз.

– Лиза, отвернись я выйду, – наконец тихо попросил он.

– А я тебя не стыжусь, – улыбнулась она трепетной, какой-то не своей, медленной улыбкой. – Видишь, вот сама пришла…

И все-таки, когда он начал выходить из воды, закрыла лицо скомканным передником. Сергей подхватил трусы, встал за куст и торопливо стал их натягивать. Но движения его становились все медленнее и медленнее. И вдруг, влекомый необоримой внутренней силой, он решительно шагнул к Лизе, схватил ее судорожно, жадно.

– Сереженька… – выдохнула она, бессильно опускаясь у него в руках.

Потом, когда шагал по скользкой росистой тропинке, видел перед собой почему-то не Лизино лицо, расслабленное, с закрытыми глазами, а Митькино – ее мужа – улыбающееся, широкогубое, испачканное мазутом, подмигивающее прямыми коровьими ресницами: «Ты, Серега, на нас с Колей можешь положиться, не подведем…» Сергей досадливо поморщился. «Фу! Как теперь я буду ему в глаза смотреть?.. Угораздило же меня… Ух, какая я свинья! Какая свинья! Сергея передернуло.

– Замерз? – услышал он певучий голос. Поднял голову, увидел соседку, выгонявшую корову. – Нешто в такую пору купаются. Вешняя вода еще не прошла.

Сергей промолчал, толкнул ногой свою калитку. Навстречу ему поднял голову, заржал конь.

Сергей сел за стол у окна завтракать, когда Лиза рысью прогнала по улице корову вдогонку ушедшему стаду.

– Проспала, голубушка, пронежилась на ручке у мужа, – донесся голос соседки.

Сергея обдало холодом: «А если кто-нибудь видел – тогда в село не показывайся, и Лизке житья не будет…»

Не утерпел, спросил у матери:

– Как Лиза-то живет с Митькой?

– Да ничего вроде. Он ведь смирный, работящий.

Сергей поковырял вилкой яишню с салом – есть не хотелось, отодвинул сковородку, молча вылез из-за стола. Мать стояла у топящейся печи со скрещенными на сковороднике руками и печально смотрела на сына.

– Ты поешь, поешь! Может, молочка выпьешь?

Сергей отрицательно потряс головой. Стал надевать пиджак.

– Как у тебя дома-то? Как живете-то? Что-то ты смурной какой-то стал.

– Ничего живем, – нехотя ответил он и пошел седлать коня. Хотел вспомнить Ладу, но перед глазами поплыла непривычная, трепетная Лизина улыбка. И тут почувствовал Сергей, что стало легко в груди, будто расквитался за самую горькую обиду…

По селу тарахтели брички – трактористы и сеяльщики выезжали в поля. Его обгоняли подводы, мчавшиеся вскачь. Из них ему кричали что-то сельчане, приветствовали. Он тоже улыбался, время от времени помахивал рукой им вслед.

Около проулка столкнулся с теткой Настей, матерью Кости Кочетова. Остановил коня.

– Здорово, тетя Настя!

– Здравствуй, Сереженька, здравствуй, – улыбнулась она, заглядывая снизу вверх на сынова дружка.

– Что Костя пишет?

– Что пишет? – рассерженно повторила Она. – Ты много писал матери, когда учился? Так и он – за зиму три письма прислал, и то рада-радехонька.

– Вы уж его, теть Настя, строго-то не судите. Город – дел по горло… А как дед Леонтьич себя чувствует?

– Горе с ним. Чисто малое дите. Колобродит по селу. Намеднись собрал ребятишек и партизанскую войну устроил – армия на армию. А сам впереди с деревянным тесаком, только борода по ветру…

На конторском крыльце Сергея встретил председатель – отец Митьки Тихомирова – Дмитрий Дмитриевич. При Шмыреве он был колхозным счетоводом, а потом вдруг сделали председателем самого крупного в Стахановской МТС колхоза. Покойный Переверзев любил такие неожиданные выдвижения – послушные руководители обычно бывают из таких людей.

– Ни свет ни заря, а вы уж, Сергей Григорьевич, на ногах, – заулыбался он навстречу секретарю райкома. – Все заботитесь.

«Не только на ногах, – подумал Сергей, глядя на его лисью, улыбку, – но твою сноху уже обласкал в кустах и о ней позаботился», А вслух спросил;

– Сегодня сеять кончите?

– Должны, Сергей Григорьевич, должны закончить. На вчерашний день было девяносто два и три десятых процента.

Сергей спрыгнул с седла.

– Пойдемте в контору, прикинем, в какой бригаде сколько еще осталось.

Он первый неторопливым твердым шагом поднялся на крыльцо – не уступил председателю, который по годам в отцы ему годится. Какая-то беспричинная неприязнь давно таилась в душе Сергея к Тихомирову. Ничего тот плохого никогда Сергею не делал, с сыном его, с Митькой, выросли вместе, приятелями были, а вот не нравится ему старый Тихомиров и все. Было в нем что-то хитроватое, лисье и даже лицо такое же, как у патрикеевны, вытянутое вперед, с тонким, загнутым кверху носом. Приторной своей услужливостью они с петуховским Кульгузкиным очень были похожи друг на друга. И Сергей понимал, что они – наследие Переверзева, что такие и только такие ему нравились.

В конторе Сергей потребовал бригадные сводки.

– Бригадиры еще не уехали в поле?

– Нет еще.

– Позовите их всех сюда! – приказал и, к своему удивлению, не почувствовал неловкости от такого тона.

Пока по одному собирались бригадиры, на ходу отдавая распоряжения, переругиваясь с кладовщиками, тракторными учетчиками, Сергей изучал тщательно разграфленный лист ежедневного сводного отчета по севу с четкими, по-бухгалтерски виртуозно выведенными цифрами.

– За последние три дня темпы снизились, – проговорил он, не поднимая головы.

– Это, Сергей Григорьевич, получилось вследствие того, что семена не успеваем подрабатывать.

– До этого успевали, а сейчас не успеваете? – покосился он на председателя.

– Да вот, так получилось. Нехватка в людях образовалась.

– У вас семена в бригадах или в общем колхозном амбаре?

– В амбаре. Все вместе.

– Сейчас же закрыть контору – всех на ток. Конюхов всех – тоже. Пройтись по домам, стариков попросить: пусть все, у кого решета сохранились, придут, помогут подсевать вручную. Сегодня все сеялки должны работать без остановки дотемна… – Поднял голову. – Та-ак. Бригадиры все собрались? – окинул он глазами председательский кабинет. – Николая нет.

– Вон идет, – сказал кто-то, выглядывая в окно.

Сергей придвинул разноформатные листки бригадных

сводок, заглянул в них, спросил:

– У кого сколько осталось сеять?

– У меня больше всех, – сказал бригадир третьей бригады, – пятьдесят пять гектаров. Не управлюсь сегодня.

– Сколько сеялок? Один сцеп?

– Один.

– У кого меньше всех осталось сеять?

– У Николая Шмырева.

– Он уж, должно, закончил.

В это время в кабинет вошел Николай.

– Ты кончил сеять? – спросил Сергей.

– Нет. А кто сказал?

– Сколько осталось?

– Тридцать пять,

– Перегони один сцеп к Ивану в третью бригаду.

Николай поморщился, буркнул:

– Пусть забирает.

– Кто сегодня еще не управится?

– Мне, Сергей, туговато будет, – медленно протянул бригадир из пятой. – Сорок семь осталось. Три сеялки не вытянут.

Сергей еще раз заглянул в разбросанные веером сводки, потом обвел глазами бригадиров.

– Давайте так договоримся, товарищи: мы тут люди все свои – кто первый отсеется, помогите Гриньке. Сорок семь он, конечно, не осилит одним сцепом. Договорились?

– Ладно, поможем. Пусть только он в другой раз свинью не подкладывает другим бригадам.

– Какую свинью?

– Он знает.

Сергей, подведя черту, хлопнул ладонью по столу.

– Значит, дело такое: хоть копыта на сторону, а сев сегодня закончить.

Бригадиры закивали, улыбнулись.

– Закончим, товарищ секретарь.

Сергей тоже улыбнулся:

– Ну, то-то! Смотрите, ребята, чтобы наш колхоз первым по эмтээс отрапортовал.

– Ты, Серега, лучше позаботился бы, чтобы эмтээс тракторы как следует ремонтировала, – поднялся бригадир четвертой бригады Игоня Волков. – Думаешь, почему я нынче так завалился? Из-за тракторов. В прошлом году зяби не напахали – из борозды их волоком таскали в мастерскую всю осень. И нынче то же самое. Валька тетки Лукерьин не успел плуги прицепить, а уж побежал в мэтэмэ с какой-то железкой.

– Хорошо. Я скажу директору. – И спросил, как обычно заканчивал подобные беседы Данилов – Ну, кому что еще неясно? Вопросов больше нет? – Сказал те же слова, что и Данилов говорил, а вышло как-то не по-даниловски, суховато, официально. И это почувствовал не только он, но и бригадиры – его вчерашние товарищи. Молча поднялись они и пошли из кабинета…