Текст книги "Солона ты, земля!"
Автор книги: Георгий Егоров
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 88 страниц)
А ревтрибунал создавался так: председатель облакома Петр Клавдиевич Голиков на одном из своих докладов Главнокомандующему Мамонтову (Мамонтов, правда, не очень часто слушал такие доклады – в основном отнекивался от них) высказал предложение создать при армии ревтрибунал.
– Это что такое, военно-полевой суд, что ли? – уточнил Мамонтов.
– Почти. Но это не военно-полевой. А военно-революционный…
– Ну, и чем они отличаются?
– А тем, что военно-полевой суд защищал интересы буржуазии и капиталистов. Он был орудием в их руках. Он подавлял народные массы. Знаете, как бывало на фронте… Да чего вам, Ефим Мефодьевич, говорить – Сами помните, как бывало военно-полевым судом пугали солдат!.. А ревтрибунал защищает интересы трудящихся…
– В этом и разница? Не густо.
– Как то есть не густо? Разница принципиальная: то было против рабочих, а это – за рабочих.
Мамонтов вяло махнул рукой.
– Что тогда мужика там расстреливали, что сейчас здесь мужика расстреливать будут… – И вдруг повысил голос – Где ты тут, у нас буржуя возьмешь, чтоб расстрелять? Нету их, буржуев-то. Я, почитай, вообще в жизни своей ни одного буржуя живьем не видел. Так, стало быть, опять мужику и отдуваться… Ерунда все это – вся эта затея с ревтрибуналом, У нас разведки мало-мальски сносной в армии нету. Мы о противнике почти ничего не знаем. То, что Коржаев вокруг себя держит – это же не разведка. И не кортрразведка тем более! Милославский в Куликовой под боком у Данилова вон сколько времени орудовал. И контрразведка коржаевская запиналась об него – не могла нагнуться и рассмотреть. И его окружение… – Мамонтов помолчал, обдумывая, уж больно необычный вопрос-то – подытожил уверенно – Вот что надо создавать нам. А не военно-полевой суд. Это самое последнее дело – судить своего же солдата…
– Судить будут преступника, а не солдата. Коль он попал в ревтрибунал, значит, он уже преступник, а не солдат…
– Это суд должен определить: преступник он или нет.
– Не преступник в суд не попадет… Ну, вот я не сделал никакого преступления – с чего ради меня в суд потянут?.. Ну, с чего?
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯОдноглазому жилось все труднее. Все чаще возвращался он в свое одинокое логово с пустым желудком, все чаще гонялись за ним разъяренные псы, и все труднее становилось от них уходить. А ведь было время, когда, казалось, весь мир был к его услугам. Играючи, мимоходом добывал он себе корм: завернул в осинник – тут как тут зазевавшийся зайчишка, залег у водопоя – вот она, быстроногая козочка! Все делалось без труда, без особых усилий. Во всем сопутствовала удача.
Но с того случая все изменилось. Наверное, в жизни каждого матерого волка бывает такое, Они ходили стаей за молодой игривой сайкой. Драки были из-за нее – шерсть клочьями летела, – но стая еще держалась, не распадалась. Вожаком был он, уже взматеревший к тому времени волчина. Его слушались, ему повиновались. Рядом жалась к нему молодая самка – та самая, за которой и ходила стая. Ходить еще ходила, но приблизиться к ней уже никто не смел.
И вот тогда в одну из ночей он и почувствовал людей: в какую сторону ни поведет стаю, всюду человеческий запах, всюду люди. Не выказывая тревоги, он начал кружить и кружить по березняку в надежде отыскать проход из этого кольца. Но прохода не было. Он все чаще стал останавливаться и тщательней принюхиваться. Его беспокойство уже передалось и старым волкам. Оно усилилось после того, как все увидели висевшую по кромке кустарника таинственную цепочку красных флажков. На этот раз вожак остановился надолго, он тщательно обнюхивал издали грозную преграду. Пахло человеческим потом, горьким запахом табака – казалось, люди только затем и курят, чтобы всюду оставлять после себя этот противный запах.
Вожак искал выход. Но, повинуясь своему опыту, не спешил принимать решение.
Уже второй раз попадает он в такую облаву. Первый раз – когда только что встал на самостоятельный путь в жизни. Тогда старый опытный вожак повел стаю между двумя далеко отстоявшими друг от друга такими же красными лоскутами.
На этот раз больших промежутков между флажками не было. Он нашел лишь два свободных выхода, однако эти места подозрительно сильно пахли человеком. И все– таки он решил идти именно в эти проходы – флажки пугали его больше, чем запах человека.
Он подвел стаю к проходу, долго и старательно принюхивался. Напрягся, готовясь к прыжку. Настороженная стая точно повторяла его движения. Даже озорной молодняк присмирел. Все ждали сигнала. И вот он стремительными скачками бросился вперед. Стая ринулась за ним. В тот же миг из сугроба почти в упор грянуло одновременно несколько выстрелов. В глаза вожаку ударило обжигающее пламя, и сразу все потемнело. Несколько секунд он находился в небытии, потом почувствовал хруст снега – значит, он не убит, и не только не убит, он не упал, он бежит! Сзади продолжалась беспорядочная стрельба. Вожак оглянулся, но ничего не увидел – для него была кругом сплошная чернота. На языке – резкий вкус собственной крови. Вслед за ним бежал кто-то из его стаи. По легкой поступи, по еле уловимому запаху увядшего жабрея он узнал облюбованную им молодую самку. Значит, она одна не испугалась, пошла за ним. Остальные, наверное, после первых же выстрелов шарахнулись обратно, и вот теперь их добивают.
Версты через три вожак сел. Правый глаз начал прозревать. Но кровь еще лилась. Самка подошла и стала зализывать рану. Зализывала долго, пока не послышались человеческие голоса – по их следу шли мужики. Но, несмотря на рану, вожак не разрешил молодой самке бежать впереди. Он сам вел ее. Вел окольными путями к давно известным ему кустарниковым трущобам, куда человеку не пробраться. Там он и отлежался, пока не зарубцевалась рана. Там появились у них дети, четыре головастых волчонка.
К осени потомство подросло, мать влилась с ним в стаю, а его, одноглазого, волки не приняли – таков удел всех бывших вожаков. Если он становится. немощным, его разрывает сама стая. Вожак же, оставшийся каким-то чудом в живых, не может быть рядовым волком, он обречен до конца дней своих на одиночество. Так был обречен и одноглазый.
Третий год ходил он один. Эту осень особенно трудно жилось одноглазому – старость и раны делали свое. Он начал сдавать. Все труднее и труднее было прокормиться в лесах. Но он нашел выход: он уже дважды наведывался в крайний около пруда двор в селе. В первый раз – это было летом – ему чуть было не помешала огромная собака. Недавно он второй раз пробрался в этот двор. Собаки уже не было, она валялась на задах ободранная. От нее пахло тем самым дымом, которым долгое время разила его собственная рана на голове. Наверное, хозяин просто-напросто пристрелил ее за то, что она плохо стерегла двор.
Последняя вылазка в знакомый двор была наиболее трудной для одноглазого. Хозяин, несмотря на летнюю пору, стал на ночь загонять овец в хлев. Но не в новинку ему, матерому волку, делать подкоп и разрывать соломенные крыши. В тот раз он перерезал половину овец в хлеву, досыта напился крови. Его так раздуло, что он едва пролез обратно в дыру. И вот сейчас хлев опять манил к себе. И темной осенней ночью он пошел.
Ни одна собака не тявкнула, пока пробирался он к хлеву – не отвык он еще ходить бесшумно. Около лаза, прорытого им в прошлый раз, остановился. Лаз был завален назьмом. Одноглазый стал осторожно разрывать. Рыхлый навоз подавался быстро. Дыра под ним была не забитой. Это показалось одноглазому подозрительным – никогда хозяин не поступает так легкомысленно. Но аппетитнейший запах овечьего жилья ударил в ноздри и вскружил голову. Страшно захотелось еще напиться ароматной, бодрящей овечьей крови. И он нырнул в дыру. Почти тут же грохнул выстрел.
А утром Леонтьич, стоявший в это время с отрядом на отдыхе в Усть-Мосихе, показывал партизанам волчью тушу и без конца рассказывал:
– Повадился, шалава, ко мне, с самого лета отбою нет. Восемь овец зарезал. И ведь какая волчья натура: взял бы одну, съел и уходи, так нет, полдюжины подряд зарезал, а мяса не тронул. Ну не паразит ли? Правда, овечки эти не пропали зря, партизанам отдал, съели во здравие Советской власти. Бога гневить тут нечего, на общую пользу пошли. Но волчишку этого я все ж таки подкараулил. Три дня ночевал в хлеву, а все-таки он не ушел от меня. Хитрющий волчище, хоть и одноглазый.
В первых числах октября Василия Андреевича Большакова срочно вызвали в Барнаул. Пробираться пришлось по занятой партизанами территории, поэтому выехал он на пулеметной тачанке, со взводом конвоя. Добрался почти благополучно, если не считать мелких стычек с партизанскими разъездами, которые разбегались от одной-двух пулеметных очередей.
Рано утром десятого октября по Московскому проспекту прогромыхала тачанка и остановилась около резиденции генерала Биснека. Забрызганный грязью, Большаков пробежал в парадный подъезд. Едва он успел раздеться внизу, как его пригласили в кабинет генерала. На ходу вытирая платком лицо, он прошел через приемный зал, в котором, как и в былые времена, околачивалось много вылощенных офицеров. «По-прежнему блюдолизов полно», – с неприязнью подумал Василий Андреевич.
Уполкомвойск, похудевший, осунувшийся, нервно ходил по кабинету. Большаков вытянулся и замер у двери. В Биснеке уже меньше чувствовались картинность и позирование. Сейчас в нем преобладала нескрываемая удрученность, придавленность. «И с такими помощниками Верховный намеревается победить! Правильно он тогда назвал его болваном. Проминдальничал с господами большевиками».
Наконец генерал заметил Большакова, распростер руки, пошел к нему:
– Здравствуй, здравствуй, голубчик Василий Андреевич. Поздравляю тебя. – Биснек опять становился самим собой – разыгрывал государственного деятеля. – Поздравляю тебя с чином подполковника. – Он похлопал Большакова по плечу.
Василий Андреевич удивился: это сообщение нисколько не обрадовало его. «Зачем мне это теперь? Кольки нет…»
– Благодарю вас, ваше превосходительство, – еле слышно щелкнул он каблуками.
– Проходи, проходи, голубчик, садись. Штабс-капитану Милославскому тоже повышение вышло. Но жаль беднягу… Поручик Титов сообщает, что помочь ему почти невозможно. Выход только один – бежать им обоим. Но мы не можем согласиться на то, чтобы ради Милославского раскрывать Титова. Титов нам сейчас дороже Милославского, тем более, что последний находится в тюрьме, а не на посту командира партизанского отряда. – Биснек прошелся по кабинету и, словно в оправдание своей жестокости, добавил: – Жертвы неизбежны.
Большаков сидел в кресле, одним ухом слушал генерала. После смерти сына Василий Андреевич очень изменился – какое-то гнетущее оцепенение сковало его. Он жил, как во сне.
– Положение в губернии… – между тем продолжал Биснек, – очень серьезное. Если бы весной, когда вы, подполковник, ездили в ставку… – переходя на полуофициальный тон, говорил уполкомвойск. – Если бы тогда главнокомандующий дал хотя бы два-три батальона, мы бы сейчас не стояли перед катастрофой. Да, да, перед катастрофой.
Биснек порылся в столе, достал отпечатанный на машинке листок.
– Вот прочтите, что прислал Титов.
Василий Андреевич взял протянутый ему листок. Читал медленно, вяло.
Приказ № 1
по партизанской Красной Армии Алтайской губернии
§ 1
Согласно постановлению командного состава от 7-го октября сего года вся наша армия сводится в корпус с разделением на две дивизии; все отряды сводятся в полки. Из бывшего отряда тов. Мамонтова образуется пять полков, из отряда тов. Громова организуется 6-й полк, из отряда тов. Коляды – 7-й полк и из отряда тов. Львова – 8-й полк.
§ 2
Согласно тому же постановлению назначаются: главнокомандующим всеми силами крестьянской Красной Армии Западной Сибири ТОВ. Мамонтов, командиром корпуса тов. Громов, начальником штаба Корпуса тов. Жигалин (Бурцев), командиром Кулундинского полка тов. Голиков.
Всем командирам частей, районным штабам, волостным и сельским Комитетам и комиссарам принять это к сведению.
§ 3
В целях поднятия порядка и боеспособности нашей крестьянской Красной Армии с сего числа вводится в армии строгая революционная дисциплина, и за мелкие проступки виновные будут наказываться товарищеским судом, а за крупные преступления – высшим военно-революционным судом.
§ 4
С сего числа по всей армии должны быть прекращены всякие смены и замены, отпуска из действующей армии могут быть разрешены только по важным причинам, а перед боем и во время боя не разрешать ни в коем случае.
§ 5
Всем командирам полков приказываю привести свои полки в порядок и боевую готовность и ежедневно сообщать в штаб корпуса о числе людей, лошадей и оружия полков. После каждого столкновения с противником командиры полков должны не позднее суток подавать сведения о числе убитых и раненых и о числе трофеев и потерь.
§ 6
Командиры полков, батальонов и рот должны точно знать в любое время о количестве людей, оружия и патронов в их полку.
§ 7
Утверждаются в должности командиров полков:
1– го Алейского – Тибекин,
2– го Славгородского временно избранный т. Шумейкин,
5– го Степного полка Киц (Простой),
6– го Кулундинского полка т. Голиков и
7– го полка «красных орлов» т. Коляда.
§ 8
Согласно тому же постановлению командного состава (см. § 1) комиссаром действующей армии назначается тов. Романов и помощником его временно т. Рябовол.
Командир корпуса Громов
Начальник штаба корпуса Жигалин.
Василий Андреевич все еще держал перед собой приказ, а мысли, равнодушные, вялые, текли: полки – пусть будут полки, не все ли равно.
Биснек, видя оцепенение Большакова, понял его совсем по-другому, похлопал Василия Андреевича по плечу.
– Ты, голубчик, не падай духом. Говорят, не так страшен черт, как его малюют. Эти мужичьи полки – далеко не боевые единицы. От первого же соприкосновения с регулярными войсками разбегутся.
– А где они, эти регулярные войска? – тихо спросил Большаков.
– Есть такие войска. В наше распоряжение переданы два полка из польского корпуса, казачий полк и полк голубых улан атамана сибирских казачьих войск Анненкова, отряды чехов. – Биснек снова перешел на официальный тон, начал декламировать. – Я пригласил вас, подполковник, для того, чтобы ознакомить с планами разгрома мятежников. Сюда прибыли командиры частей, участвующих в операции. Мы ожидали вас вчера, но вы опоздали, и мы провели совещание без вас. Вас, наверное, не было в Камне? Мы так и предположили. Так вот, я вас должен вкратце ознакомить с планом разгрома. Смотрите. – Биснек отдернул шторку на карте. – Вдоль Алтайской железной дороги на юго-запад от Барнаула приступают к действиям чехи. Они очистят от партизан линию между Барнаулом и Семипалатинском. В этом районе, между станциями Поспелиха и Рубцовка, сейчас уже ведутся операции в направлении Волчихи и Солоновки. В Славгороде сконцентрировались казаки подполковника Когутневского. Поляки и ваш отряд будут вести наступление двумя колоннами из Камня. Мы окружим эти мужичьи полки и, стиснув их с трех сторон на небольшом участке, ликвидируем, уничтожив не только вооруженные силы партизан, но и их базы. Вы меня поняли?
– Так точно.
– Вы должны совместно с польским полком в ближайшие дни захватить резиденцию их так называемого Облакома – село Глубокое и штаб корпуса – село Баево. От ваших действий во многом будет зависеть успех всей операции. Капитан Могильников вручит вам пакет с картами и другими документами. Если у вас вопросов ко мне нет, то я бы хотел, чтобы вы сегодня же выехали обратно.
Большаков минуту помолчал.
– Есть у меня к вам, ваше превосходительство, один разговор.
– Слушаю вас.
– Разговор по поводу поручика Семенова.
– Что-нибудь с ним случилось?
– К сожалению, нет. Мне кажется, что поручик Семенов – большевик.
– Вот уж никогда не думал. У вас есть какие-нибудь улики против него?
– Прямых улик нет. Но все его действия: панибратское отношение к солдатам, к населению захваченных пунктов и даже пленным бунтовщикам – вызывают у меня подозрение в его неблагонадежности. Я бы просил вас, ваше превосходительство, во избежание возможных эксцессов в отряде убрать его от меня.
– Ну-у, голубчик! Надо личные чувства попридержать.
– Тогда я не ручаюсь за его безопасность, – резко сказал Большаков.
– Если вы уж так ставите вопрос, то… Что же делать, куда его деть? Впрочем, я скажу, чтобы ему заготовили предписание. Отправим его в резерв Ставки, пусть там разбираются.
– Благодарю вас. Разрешите идти?
– Да, да, прощайте.
В приемном зале к Василию Андреевичу подошел адъютант Биснека, молодой щеголеватый штабс-капитан.
– Поздравляю вас, подполковник. – Взял Большакова под руку и повел в дальний угол. – Венера Федоровна узнала о вашем приезде и приказала мне разыскать вас и немедленно доставить к ней.
Василий Андреевич смущенно отступил, показывая свой костюм.
– Видите, я одет как?
– А это даже лучше, подполковник, больше экзотики. Прямо с поля боя, с запахом порохового дыма…
– Как вам угодно, – равнодушно пожал плечами Большаков. – Я готов.
Генеральша, стройная тридцатилетняя дама с высокой пышной прической и оголенными плечами, встретила его в своей гостиной.
– Добрый день, мсье Большаков! – нежным и очень мягким голосом приветствовала она его. – О-о, вы суровы и одеждой и лицом, как подлинный рыцарь! – она протянула белую холеную ручку. Василий Андреевич несколько неуклюже наклонился и поцеловал ее.
– О вас, любезный подполковник, и о вашем отряде здесь буквально ходят легенды. И я – извините женское любопытство – не могла удержаться от искушения пригласить вас. Садитесь, мсье. Нет, нет, не туда. Вот здесь садитесь, рядом со мной.
Большаков опустился на краешек стула, поставив между ног серебряную, с насечкой саблю. Рядом с ним была та самая женщина, которую он полгода назад видел в бинокль в ее спальне…
– Расскажите, голубчик, о каком-нибудь подвиге. У вас, наверное, их много было… Вы бы хоть одного бандита привезли с собой живого, показали бы мне. Знаете, все кругом говорят: бандиты! бандиты! А ни одного бандита поймать не могут.
– Какие там у меня подвиги! Вот штабс-капитан Зырянов – это действительно герой!
– Неужели? Расскажите о нем, голубчик. Ну, пожалуйста, я прошу вас. Как он там живет?
Он знал, что интересовало генеральшу…
– Жизнь у нас трудная, солдатская. Все время в опасности.
– А его могут убить? – с неподдельным испугом встрепенулась она.
– Убить, конечно, могут. Но он не из тех, какие поддаются.
– Это правда? А скажите, пожалуйста, бандитов этих много?
– Тучи несчетные.
– О, какой ужас! И скоро вы всех их разгоните?
– Скоро должны разогнать.
Битых два часа Василий Андреевич отвечал на глупые вопросы избалованной барыни, холодно поглядывал на нежную белизну ее плеч, на подкрашенные ресницы наигранно-лучистых глаз. Вышел он из гостиной раздраженным. Во внутреннем кармане мундира уносил пахнущий духами конверт с письмом для Зырянова и в руках – небольшую шкатулку с каким-то сувениром для него же.
ГЛАВА ВТОРАЯПартизанские полки только начали формироваться, Когда правительственные войска повели свое второе широкое наступление.
В седьмой полк «Красных орлов» входили четыре батальона по пятьсот бойцов каждый, эскадрон разведки. Полку был придан отдельный усиленный батальон члена Каменского совдепа Кузьмы Линника, высокого поджарого кавалериста. В его батальоне было 1200 человек. Для пополнения строевых рот полка был создан запасной батальон под командой Неборака.
Весть о наступлении противника застала Федора Коляду в Овечкино в самый разгар формирования полка.
Адъютант полка Иван Буйлов только что закончил чтение приказа Громова, в котором предписывалось 7-му полку «Красных орлов» встретить идущую на Глубокое колонну противника и разбить ее. Федор недовольно выслушал приказ, сердито покосился на рукописный лист.
– Легко по бумаге расписать: «Встретить и разбить». У них, вон пишуть, два орудия и пятнадцать пулеметов, а в мэнэ бильш половины полка пикарей.
В избу, где размещался штаб полка, вошел Тищенко.
– Во, комиссар, побачь, – бросил Федор через стол бумажку. – Не успели ще як надоть сформироваться, а вже полетели из штабов грозные приказы.
Тищенко внимательно прочитал приказ, потом отложил его, посмотрел на Коляду.
– А ты думал, зачем полк формируют, за милиционерами гоняться по степи?
Федор слегка покраснел, поняв, что комиссар намекает на то, как он почти все лето гонялся за кучкой милиционеров Яшки Терехина, сердито ответил:
– Ты милиционерами не попрекай. А полк доверили мэни, и на верную погибель я его не поведу. Я тоже кое– чему навчився.
Тищенко уже знал норовистый характер Коляды. Но он не хотел спорить с командиром полка при подчиненных. В штабе сидели, кроме четырех комбатов, два ротных командира, адъютант полка Иван Буйлов, связной командира полка Василий Егоров, командир эскадрона разведчиков Чайников. Не будь их, он бы сейчас отчитал Федора за полуанархическую демагогию. Но, оберегая авторитет командира полка, Тищенко повернул разговор по-другому. Он улыбнулся, хлопнул Федора по плечу.
– Мы с тобой, Федор Ефимович, люди маленькие, приказано встретить, и разбить противника, значит, кровь из носу, а надо встретить и разбить. Как это сделать – пусть об этом голова болит твоя, ты командир полка – фигура. – Тищенко знал, что Федор гордился своим новым чином, поэтому бил на его самолюбие.
Холодок в глазах Коляды оттаял, он пододвинул к себе разложенную на столе карту. Спросил у Ивана Буйлова:
– Разведка ще не возвернулась?
– Нет.
Ждали долго. Федор, не снимая шинели, сидел за столом и в который раз уже впивался глазами в карту-трехверстку, цепким глазом перебегал от Овечкина в разные направления – искал возможное место боя. Через час в штаб быстро вошел Чайников, небрежно козырнул.
– Противник на Завьялову не пошел, товарищ командир полка. Повернул на Гонохово.
Федор пожал плечами.
– Не пойму, шо вин кружится, як зачумленная овца: то на Овечкину шел, потом на Завьялову свернул, а зараз на Гонохово. Мабудь, хочет сбить нас с панталыку.
– Я тоже так думаю, товарищ комполка, – заметил Чайников. – По-моему, и в Гонохово он не пойдет, а неожиданно вдарит на Глубокое по Облакому, тут недалеко. Как бы не прозевать.
– Смотри, ты у мэнэ головой отвечаешь за противника. Упустишь – расстреляю.
Чайников еле заметно улыбнулся – нравился ему новый командир. Милославский против него слюнтяй был. А этот по-настоящему лихой. Милославский хитрый был, какую-то свою линию гнул, непонятную Чайникову. Хоть и говорят сейчас, что Милославский будто бы шпион, но все это, конечно, ерунда, не верил Чайников этому. А вообще-то он был действительно непонятным человеком. Зачем ему понадобилось убивать Белоножкина? Никакой он не офицер, этот Белоножкин. А если и выслужился в офицеры, то сам-то он из мужиков, это все знали. Тут не иначе какая-то хитрость Милославского. Не любил Чайников хитрых людей. Померяться силой в бою – это дело, а подставлять ловушки для людей он считал нечестным.
До сих пор он не может понять, кто так старательно оберегает его и отводит от него все подозрения почему это вдруг после всего случившегося его даже назначили командиром отдельного эскадрона разведки. Как ни туговат был на размышления Чайников, но и он понимал, что это дело чьих-то рук. Кто может это сделать? Разве Васька Егоров? Он теперь близкий человек у Коляды, говорят, они старые дружки. Но зачем ему это? Он с Егоровым никогда не дружил. Кунгуров? Тот не был причастен к убийству и поэтому не попал в компанию Милославского. Но ведь он состоит рядовым бойцом у Чайникова! Чайников, наконец, махнул рукой – куда кривая вывезет. Раздумывать было некогда – новый командир не давал бездельничать.
К полуночи полк прибыл в Гонохово. Оказалось, что противника здесь нет и он сюда не заходил. Коляда рассвирепел.
– Чайников!! Где Чайников?
Чайников подскакал, приложил было руку к фуражке, но Коляда в ярости огрел его плетью через плечо, потом еще и еще. По дубленой шубе гулко раздавались удары. Чайников сидел в седле и только поворачивал спину… под удары и смотрел на Коляду веселыми глазами.
– Товарищ командир, разрешите шубу снять, так не больно.
Федор плюнул под ноги коню.
– Дурак!..
– Товарищ командир, сейчас противник будет. В один миг доставлю…
Федор рассмеялся и отъехал.
Через час полк повернул на Гилевку. Начал накрапывать дождь, мелкий, нудный и по-осеннему холодный. К утру, пока добрались до Гилевки, он извел всех. Партизаны ворчали на свою собачью жизнь, на мировую буржуазию, некоторые, помоложе, не стеснялись запустить словечко и повыше – в адрес небесной канцелярии. Кони фыркали, подрагивали холкой, стряхивая назойливую холодную влагу. Только командир полка не обращал внимания на дождь. Он ехал верхом впереди колонны. Был, как всегда перед боем, молчалив, собран. Противник в несколько раз сильнее его полка. Ему это было известно. Значит, напролом здесь не возьмешь, надо схитрить, надо использовать свое преимущество неожиданного появления.
В версте от села Коляда собрал командиров батальонов и рот, поставил задачу: главный удар нанесет первый батальон, он должен вклиниться в центр села, разрезать расположенные по квартирам подразделения противника и этим самым не дать их командованию стянуть силы в кулак.
– Удар должон быть як гром средь ясного дня, – сказал Коляда. – Треба сразу панику им зробыть. От первого батальона усе зависит. Остальные окружают село
з трех сторон. Будет выход тильки на Мысы… ну, на эту, то есть, как ее, на Завьялову. Тут у леску Лынник устроит засаду с эскадроном. Ясно?
– Ясно.
– Зачинаем, – махнул он рукой.
В начале боя Егоров находился около Коляды. Потом, когда Федор не вытерпел, спрыгнул с коня и бросился в цепь, побежал и Василий. Кругом трещали выстрелы. Выскакивающие из хат поляки в панике метались по огородам. Коляда бежал впереди Василия. Вот он поравнялся с каким-то партизаном, бежавшим с оглядкой.
– Ты чего?
Партизан молча показал ему пику, мол, с этим «оружием» много не навоюешь… Коляда отдал ему свой браунинг, выхватил у него пику и побежал дальше, в гущу рукопашной схватки. Василий потерял его из виду.
Он догнал партизана, которому Коляда отдал браунинг, и заглянул в лицо. Сразу же узнал мосихинского крестьянина, который приехал поступать в отряд вместе с попом и с… овечками. Тут же вспомнил, как этот старик Леонтьич – так его звали все в отряде – хвастал своей берданой и грозил в первом же бою не ближе, чем на полета сажен наповал сразить беляка и как потом при выстреле нечищенную двадцать лет бердану разнесло в руках старика. Чуть было самого не покалечило – осмалило бороду, ободрало руки, едва глаза не выжгло. Василий поравнялся с Леонтьичем, не мог удержаться от улыбки. Спросил:
– Ну как, старина, не жалеешь свою бердану?.. Что-то тихо бегаешь.
– А куды мне торопиться…
Тут Егоров увидел выбежавшего из-за угла поляка, Василий вскинул было винтовку, но следом за поляком, держа в одной руке пику, выскочил Коляда. Поляк – за другой угол, Федор – за ним. Поляк скрылся за избой, Федор – тоже. Поляк снова появился из-за угла, где первый раз увидел его Егоров. И тут Коляда настиг его. Почти не размахиваясь, ударил пикой в спину. Поляк запрокинулся, глаза вылезли из орбит, а пика на две четверти вышла через грудь.
– Ого, медведище! – ужаснулся силе удара Василий.
Коляда с выхваченной у убитого им поляка винтовкой скрылся в общей массе партизан. Василий побежал в проулок, откуда доносились выстрелы. В ограде одного из домов суетились люди, крутились лошади в упряжке. Егоров сразу увидел пушку. Белополяки или разворачивали орудие для стрельбы, или прицепляли к передкам. Так или иначе – медлить было нельзя. Василий выстрелил. Один поляк упал. Но остальные не разбегались. Офицер кричал на них и махал саблей. Василий выстрелил в офицера, он взмахнул руками и тоже упал. И тут, наконец, пушка была нацеплена на передок, шестерик коней, запряженных попарно цугом, рванул и, валя прясла и плетни, помчался огородами к лесу. Василий выстрелил еще раз, еще… и патроны кончились. Тут он увидел пробегавшего дружка Малогина.
– Пашка! Стреляй по коням, пушку увозят!
– Чем стрелять, пикой?
– Эх я, разиня! Упустил. Из-под носа упустил пушку! – Василий грохнул винтовку о землю. – Теперь Федор морду набьет за это.
– Правильно, – «успокоил» друга Малогин. – Так и надо.
– Да морда – она что… Ей ничего не сделается, не морду – пушку жалко. – И, поднимая с земли винтовку, сокрушенно махнул рукой: – Надо было сразу по коням бить.
После боя Василий рассказал Коляде об увезенной из-под носа пушке, тот обозвал своего связного разиней, балдой и ушел в штаб. Василий был несколько разочарован.
Утром Коляда обходил выстроенный полк, осматривал партизан: их выправку, вооружение. На левом фланге, переминаясь с ноги на ногу, стоял Леонтьич. Колядовский браунинг он засунул за опояску. Когда командир полка подошел к нему, он вздернул кверху подпаленную огромной лебежиной бороду, браво развернул плечи, выпятил живот. Коляда узнал его, подошел ближе.
– Браунинг мой не потерял?
– Никак нет, товарищ командир. А вы мою пику случаем не обронили где?
Коляда улыбнулся. Потом крикнул ординарцу:
– Васька, принеси ту винтовку.
Егоров подал винтовку. Коляда протянул ее Леонтьичу.
– На. Но ежели побачу, шо в бою будешь… тыхо бегать, отберу. Понял?
– Так точно. Теперь меня и конем не догонишь.
– Ну то-то…
В гилевском бою партизаны захватили 40 винтовок японского образца, 120 русских и английских гранат, 4 ящика и 9 цинок патронов, ствол и замок пулемета «максим».
Так была разгромлена первая колонна правительственных войск, вышедших из Камня. Вторую колонну разбил Громов. Ее остатки – в частности, отряд Большакова – ушли на Тюменцево.
