Текст книги "Солона ты, земля!"
Автор книги: Георгий Егоров
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 88 страниц)
Легкий морозец куржавил оголенные березы, серебрил тополя. Снежок поскрипывал под полозьями, хрустел под конскими копытами. Кругом тихо, безветренно. По свежей накатанной дороге движется необычайная процессия: впереди на санях, на высокой подставке, гроб, обтянутый кумачом, следом медленно бредет заседланная лошадь с заброшенными на луку поводьями, дальше в некотором отдалении по четыре в ряд идет эскадрон. У конников красные ленты на папахах и нахмуренные суровые лица.
В каждом селе, через которое проходит эта траурная процессия, к гробу устраивается настоящее паломничество. Бабы всхлипывают, утирая лица концами платков, мужики обнажают взлохмаченные головы и склоняются над гробом. Каждый приходит проститься с телом прославленного командира полка «Красных орлов».
Процессия движется медленно от села к селу, строго на север, в родные места Федора Коляды. Впереди эскадрона, бросив поводья, едет печальный и молчаливый Данилов. Большие карие глаза его сухи и потухли от неизмеримого горя. Он суров и замкнут. Черные широкие брови как сошлись на переносице в начале солоновского боя, так и остались недвижны. Тяжело Аркадию. Никогда в жизни еще не было так тяжело. Словно сердце кромсают на куски… Нет Федора. Пять раз Аркадий поднимал полк в атаку, чтобы захватить раненого друга, трех коней убило под ним самим, двух под Субачевым, ранило Ивана Тищенко, начальника штаба Буйлова, убило Акима Волчкова, двух ротных командиров. Ранен был Иван Катунов, Алексей Тищенко – это только из устьмосихинцев. А вообще много людей полегло. Так много, что комиссар не имел больше права – ни морального, ни данного ему партизанской властью как руководителю – продолжать атаки. Белые ни за что не хотели подпускать к Коляде партизан… А когда утром белые отошли, Данилов разыскал в ложбине Федора. Он лежал за трупом лошади. Одежда его примерзла к кровавой луже. Кругом валялись мертвые белогвардейцы. У Федора были перебиты обе ноги и левая рука. В правой он намертво зажал браунинг, в котором не осталось ни единого патрона.
Хоронили Федора Коляду в Баево на площади. В этот день 22 ноября, когда гроб с телом народного героя опускали в могилу, по приказу Главкома вся партизанская армия дала торжественно-прощальный залп. Этот залп прокатился от Рубцовки до Татарки, от Славгорода до Камня и подступа к Барнаулу. Над могилой легендарного партизана были склонены потемневшие от порохового дыма и пробитые пулями красные знамена.
В отдельном батальоне Кузьмы Линника узнали о смерти Коляды накануне его похорон. (Сразу же после павловского боя батальон был отозван в распоряжение комкора Громова в Каменский уезд и в бою под Солоновкой не участвовал.) Линник был потрясен этим известием. Как и всякий военный, проведший много лет в армии и на фронте, он уже свыкся с потерей друзей, примелькалась ему и смерть, пятнавшая людей без разбора чинов и рангов. Но известие о гибели Федора было ошеломляющей неожиданностью. Линник никак не мог представить этого жизнелюба, вечно бушующего и необычайно храброго человека мертвым. Не верилось, что судьба может быть такой несправедливой. К храбрости и неуязвимости Коляды до того все привыкли, что ни у кого не возникло мысли о том, что его могут убить. Линник вспомнил: в бою за Шелаболиху, когда из-за неразворотливо командира соседнего подразделения его батальон начали сильно теснить белые, создалось критическое положение. Спас тогда Коляда. Линник отступал со своим батальоном, а белые буквально висели у него на плечах, не давали ни малейшей возможности оторваться и сделать перегруппировку сил. Кузьма с Федором Колядой стояли в стороне от отступавшего батальона и наблюдали за ходом боя. Белые, увлекшись преследованием, совершенно оголили свой фланг, открыв доступ к своему штабу. Имей Линник в резерве хотя бы один взвод, он смог бы навести панику в тылу противника и этим спасти положение. Но взвода не было, и Линник нервничал. Оплошность противника заметил Коляда. Вдруг он огрел коня плетью и поскакал… к белым.
– Федор! Ты куда? – закричал Линник. – Постой…
Но Коляда скакал во весь опор, не оглядываясь.
Черными демоновыми крыльями летели за ним полы косматой офицерской бурки. Коляда подскакал к двум убранным коврами кошевкам, грозно спросил:
– Кто тут главный?
Офицеры, ехавшие в кошевках, приняли одетого в бурку и серую каракулевую папаху Коляду за незнакомое им грозное начальство. Один из офицеров быстро вскочил, лихо козырнул:
– Капитан Кауров, ваше пре…
Коляда выхватил наган и разрядил его в обалдевших от неожиданной дерзости офицеров. Потом повернул коня и ускакал.
Белые смешались и побежали обратно. Шелаболиха была освобождена партизанами.
Да разве мало таких случаев знал Кузьма Линник о своем друге и командире. И всегда Коляда выходил не только жив, но и невредим, без единой царапины. И вот его нет…
Линник вернулся с похорон 25 ноября вечером. А утром ему вручили приказ Громова о наступлении на Камень. Речей перед ними не произносили – сами не чаяли дорваться до Камня да закончить бы скорее войну, разойтись по домам на зиму, спокойно пожить до весны…
И вот 27 ноября отдельный батальон Кузьмы Линника, усиленный за счет устьмосихинского запасного батальона, вышел на исходные рубежи – к Дурному логу. Здесь батальон должен был дождаться подхода комкора Громова с 8-м Бурлинским полком и вместе вести наступление на город. Но партизаны не вытерпели. Здоровенный бородатый старовер Агарин, никогда в жизни не державший в руках винтовку и вообще презиравший огнестрельное оружие как несправедливое средство борьбы, первым выскочил из Дурного лога, заорал во всю глотку «Ура» и с пикой наперевес кинулся к зданию скотобойни, в котором засели белогвардейцы. Это было так неожиданно даже для партизан, что они не успели выбраться из глубокого снега в логу, чтобы поддержать товарища. А белогвардейцы, думая, что за этим бородачом сейчас поднимется вся двухтысячная лавина, в панике устремились в город. В скотобойне Агарин захватил замешкавшихся двух солдат с винтовками, брошенные шинели. Когда собирался идти с трофеями назад, навстречу вылезавшим из снега партизанам, в одной из комнат услыхал звонок, заглянул. В комнате никого не было. Он хотел было идти обратно, но звонок снова раздался. Бородач огляделся, прислушался. Звон исходил из висевшей на стене деревянной коробочки. Он подошел ближе. Осмотрел коробку со всех сторон – ничего особенного, однако звенит. Любопытно стало кержаку, не только не видевшему, но и никогда не слышавшему о телефоне.
Подбежавшие к скотобойне партизаны встретили Агарина, обвешанного винтовками, тащившего на улицу диковинный ящик с оборванными проводами. Он нес этот ящик в своих огромных ручищах, как несет медведь улей, и было в этом бородаче действительно что-то медвежье: такая же огромная туша, силища и такое же любопытство, с каким медведь прислушивается к жужжащему пчелиному рою в колоде.
От скотобойни партизаны устремились в ближайшие городские улицы. Несмотря на надвигающуюся ночь, бой разгорался все сильнее и сильнее. Не дожидаясь подхода 8-го Бурлинского полка, батальон квартал за кварталом занимал город.
К рассвету 28 ноября Камень был полностью очищен от белогвардейцев…
* * *
Изгнание колчаковцев шло по всей Западной Сибири. В информационном листке № 4 штаба третьего корпуса партизанской Красной Армии от 28 ноября 1919 года сообщалось:
«События и известия последних дней очень радуют. Полнейший крах правительства Колчака вырисовывается с определенной ясностью…
Военный комиссар Волчихинского районного штаба товарищ Шкатов по телеграфу передает, что подводчик Морозов, увозивший белых из Трубиной на Рубцовку, рассказывает, что командир отряда Корченко получил от Семиреченского фронта предупреждение: все пропало, Колчак арестован и спасайся кто как может.
Хотя это известие вызывает некоторое сомнение в его точности, но паника по линии Алтайской железной дороги, бегство офицеров из рядов армии дает право думать, что это известие близко к истине. Так, помощник командира 2-го Славгородского полка тов. Соколовский от 26 ноября сообщает, что у белых беспорядок, рытье окопов на станции Рубцовка и Поспелиха прекращено, проволочные заграждения снимаются, куда уходят белые, не установлено.
Из всех поступающих донесений видно, что наше положение вполне окрепло. Так, командир 5-го полка от 24 ноября за № 304 сообщает, что им занято село Ключи и послана разведка на Павлодар. В Павлодаре, по сведениям, никакой власти нет.
Тов. Архипов, член Облакома, от 21 ноября сообщает, что выделившийся отряд алейцез из первого полка разросся уже в дивизию.
Весь край Приобья и Чарыша очищен, везде организованы Советы…»
В следующем, пятом информационном листке сообщается, что опрошенные командиром 10-го полка товарищем Шумским «новобранцы, прибывшие из Семипалатинска, рассказывают о паническом настроении войск буржуазии. Все эвакуируются в Зайсан. Новобранцы комиссией распускаются на родину. В городе войск мало. Со станции Рубцовка казачья части ушли, говорят, что они больше воевать не желают. Генерал Евтин, командир 2-го корпуса, плакал, уговаривал казаков остаться и не бросать его. В Барнауле чехи и поляки продают на толкучке награбленное крестьянское имущество».
30 ноября информационный отдел штаба -2-го корпуса сообщил:
«За событиями последних дней едва успеваем следить… Враг сломлен, и только еще одно усилие, один порыв, чтобы смести с пути все то, что мешает жить рабочему народу. Вот события последних дней.
Командир 1-го Алтайского полка от 28 ноября в 9 часов вечера доносит, что им занята ст. Шипуново.
Ребрихинский районный штаб от 26 ноября сообщает, что прибывшие из Барнаула на станцию Топчиха 400 новобранцев перебили свой командный состав. Взяты большие трофеи…
Каргатский районный штаб от 24 ноября доносит, что 9-й Каргатский полк связался с российским фронтом. Разведка 9-го Каргатского полка и разведка советского фронта встретились и, предварительно поколотив друг друга, выяснили, что они били своя своих…
Прибывший из Павлодара уполномоченный штаба корпуса т. Бобра передает, что Сибирская магистраль забита эшелонами до отказа и многие бросают свои вагоны и удирают дальше пешим хождением. Много паровозов примерзло.
Наштакор Жигалин.
Заведующий информационным отделом
К а н т ы ш е в».
События разворачивались стремительно на всех участках. 19 ноября начальник контрразведки Иван Коржаев с летучим отрядом златопольских партизан занял Славгород. 29 ноября 4-м Семипалатинским полком освобождена от колчаковцев станция Рубцовка, 2 декабря на помощь восставшим рабочим Семипалатинска пришел 10-й Змеиногорский полк и занял город. Второго же декабря 5-й Степной партизанский полк вступил в Павлодар, где встретился с частями Пятой Красной Армии. Шестого декабря вторым Славгородским партизанским полком занят город Змеиногорск.
Всюду под колчаковцами горела земля. Четвертого декабря начальник боевого участка Барнаульского направления командир 7-го полка «Красных орлов» Неборак, назначенный после гибели Коляды, доносил Главкому, что им «взято два бронепоезда и занята станция Алейская. Продвижение на Барнаул продолжается. На станции Алейской наши полки соединились с полками Чаузова. Два полка Чаузова вошли под мое руководство».
В городе была полнейшая неразбериха: солдаты средь бела дня грабили и убивали жителей, насиловали женщин, все магазины и лавки были давно закрыты. На станции поминутно вспыхивали драки из-за мест в вагоне – барнаульская аристократия торопилась покинуть Барнаул, покинуть насиженные еще бабками и пробабками места, будто на город надвигалась чума.
Василий Андреевич Большаков прискакал со своим штабом в Барнаул утром 30 ноября. Особняк генерала Биснека охранялся усиленными нарядами солдат. Большакова не хотели было пропустить, но он так рявкнул на часовых, что те, бормоча что-то о строгой инструкции, попятились, освобождая дверь. В приемной толпилось множество офицеров – начальник укрепрайона никого не принимал, говорили, что он занят разработкой новых планов разгрома партизан. Большаков растолкал офицеров.
– Все еще в государственных деятелей играют! Доигрались и так…
У дверей кабинета он скинул бурку, бросил ее на пол и без стука вошел в дверь. Генерал сидел за столом, обхватив голову руками.
– Я сказал, чтобы ко мне никого не впускали, – жалобно проговорил он. Потом поднял голову. – А-а, это вы, Большаков. Что скажете? Прохлопали, голубчик, два полка.
– Их прохлопали тогда, когда не послушали меня и не арестовали поручика Семенова.
– А что, разве это он? – голос у генерала почему-то был слабый, старческий.
– Он разложил оба полка.
– Вот не знал. Надо было тогда же его арестовать. Но все равно это бы не изменило положения… Вы кстати приехали, подполковник. Через полчаса у меня собирается военный совет. Будем принимать какие-то меры. Вы будете нужны. – Генерал говорил тихо, без всякого воодушевления, словно все это уже давно ему надоело и ни во что он уже не верит. – Садитесь, голубчик… А я сегодня в ночь отправлю Венеру Федоровну на Новониколаевск. Там ее вагоны прицепят к одному из правительственных поездов. Но, понимаете, Василий Андреевич, до сих пор не могу выбрать надежного начальника охраны. В ночь буду отправлять поезд, а начальника охраны все еще не подберу. Сколько уж предлагал ей – всех бракует, говорит, не надежен. И откладывать отправку дальше уже некуда. Не согласились бы взять на себя эту миссию?
Большакова раздирала злоба. Кругом все рушится, а этот болван сидит и разглагольствует о своей распутной супруге, занят подыскиванием ей надежного хахаля… Еле сдерживая себя, Василий Андреевич отказался от предложения генерала:
– Нет. Я не так воспитан, чтобы быть в обществе таких дам.
– A-а, ну-ну… – закивал головой генерал.
Василию Андреевичу хотелось встать и заорать на этого мямлю, как на последнего новобранца, дать ему пощечину. Но он сдержал себя. И вдруг пришло желание отомстить этому генералу за его безволие, за развал армии, за мятеж полков, за свои неудачи, за сына Кольку.
– Могу вам порекомендовать капитана Зырянова, – предложил он, тая в душе злорадство. – Храбрый офицер.
– Зырянова? Хм… Венера Федоровна что-то говорила мне о нем… Посидите, голубчик, здесь. Я сейчас схожу к ней, переговорю… – И он вышел через внутреннюю дверь в женскую половину дома.
Немного поостыв, Большаков подумал: опять устроил этому хлыщу Зырянову тепленькое местечко. А потом говорим, что ему везет… Не лучше ли было самому плюнуть на все и согласиться. Но вспомнив Послелиху, восставшие полки, потом дорогу до Барнаула, партизанские разъезды, враждебность крестьян к правительству, решил: не ко времени генеральша. Притом он боялся одного – бездействия. После Кольки безделие в его состоянии – смерть. И его тянуло в самое пекло, тянуло махать саблей, убивать.
В кабинет вернулся генерал. Он был доволен.
– Спасибо, голубчик, Василий Андреевич, выручил ты меня своей рекомендацией. Он, этот капитан Зырянов, здесь, приехал? Ну, я так и понял вас. Поручил адъютанту разыскать его.
Без стука вошел, шаркая ногами, генерал Степняк, представитель генерала Матковского. Поднявшемуся Большакову он протянул руку, поздоровался
– Вы прибыли, подполковник?
– Так точно, ваше превосходительство
– Садитесь.
Сам-то генерал Степняк укатил из-под Солоновки в ту же ночь, когда самовольно снялся 43-й полк.
– Борьба не кончилась, дорогой подполковник, – сказал генерал Степняк. – Борьба только еще начинается.
«Что это они подбадривают друг друга?»
– Какая это уж борьба, ваше превосходительство, – вздохнул Большаков. – Не удержались за гриву…
– Хороший кавалерист, э-э… даже держась за хвост, далеко уедет, – ответил Степняк. – Вот такой, как вы, например. – Генерал Степняк сел в кресло против Биснека, повернулся к Большакову.
– Для вас, подполковник, есть дело большой государственной важности, – начал он. – Пока собираются члены военного совета, мы с вами потолкуем. Дело э-э… такое. Вы местный? Ну вот и хорошо. Сейчас в Алтайскую губернию вступает э-э… эта, Красная Армия. Начнется расформировка партизанских полков и всей этой мужичьей армии. Это э-э… не понравится многим партизанам и в первую очередь з-з… некоторым мужичьим князькам. Они привыкли за время бунта властвовать и не захотят подчиняться воинской дисциплине… Таким образом, в тылу у этой э-э… Красной Армии возникнет новое партизанское движение. Теперь уже не за Советскую власть, а против нее.
– Вы уверены, ваше превосходительство, что такое движение возникнет? – заинтересовался Василий Андреевич.
– Не сомневаюсь. Эсеры, которые сейчас занимают видные посты в партизанской армии, не потерпят диктата э-э… большевиков… Мы хотим поручить организацию и руководство этим новым движением вам, подполковник. Как вы к этому относитесь?
Большаков молчал. Он не боялся опасности. Думал о другом: будет ли толк во всей этой затее.
Вмешался генерал Биснек:
– Речь идет не о приказе. Понимаете? Тут нужно только добровольно, по собственному желанию. Вы человек местный, причем очень энергичный и талантливый, поэтому мы и решили предложить вам.
– Я согласен, – сказал он и подумал: «Мне все равно».
– Вот это хорошо, – сказал генерал Степняк. – Мы и не сомневались в вас. Так вот, отныне мы воевать будем на два фронта… Вы хотите, наверное, сказать, что и до этого мы воевали на два фронта? – Василий Андреевич покраснел: он подумал именно это. – Так вот. Воевать будем на два фронта. Но с той лишь разницей, что до этого второй фронт был э-э… у нас в тылу, а сейчас он будет в тылу у нашего противника.
– Разрешите, ваше превосходительство, задать вопрос.
– Да, да.
– Какая есть ну…, эта… гарантия, что ли бы… или предпосылки к тому, что партизанское движение в тылу у них все-таки возникнет? – Большакова начинала увлекать эта затея со вторым фронтом. И он, колебавшийся в течение последних двух дней, снова обретал уверенность.
– Предпосылки таковы. Скажу вам по секрету. Наши люди вели предварительные ориентировочные переговоры кое с кем, конечно, не говоря, что это для нашей разведки. Так вот, против большевистских порядков настроены командир четвертого партизанского корпуса бывший поручик Козырь, состоящий в партии э-э… эсеров, комиссар Первого Алейского полка Плотников, известный вам по работе э-э… с Милославским Чайников. Ну и кое-кто еще. На правом берегу Оби уже открыто выступает против Советов Новоселов. Он имеет огромное влияние на этого, как его… э-э… на Рогова, и есть полная уверенность, что всю роговскую армию перетянет от Советов. Вот эти люди поднимут восстание за ними пойдет народ, который хлебнет большевистских порядков. А вы, подполковник, будете возглавлять все это освободительное движение. Поняли?
– Так точно, ваше превосходительство.
– В качестве подтверждения слов его превосходительства, – вступил в разговор генерал Биснек, – вот познакомьтесь, подполковник, с копией телефонограммы командира десятого Змеиногорского полка Шумского из Семипалатинска на имя Мамонтова. – И он протянул Большакову листок бумаги.
Василий Андреевич быстро пробежал глазами отпечатанный на машинке текст:
«Доношу, что я больше не в силах командовать вверенным мне полком, так как я, боровшийся 7 месяцев за идею большевизма, за свободу и революцию, также не могу выносить того, что есть у нас. Командир корпуса Козырь не признает идей большевизма, а также советские войска. Я этого не выношу и довожу до вашего сведения, что сдаю полк. Поеду к вам для переговоров.
Командир 10-го Змеиногорского полка Шумский».
– Как видите, подполковник, междоусобица уже началась, командир корпуса не согласен с идеями большевизма. Козырь, кстати, помог большой группе наших офицеров, окруженных в Семипалатинске, вооруженными выйти из города. Он уже понял, к чему ведет вся эта «победа» большевиков. Такова э-э… обстановка. Имейте в виду, что при благополучном начале у вас не за горами полковничьи погоны.
– Благодарю, – вяло ответил Большаков.
А вечером Василий Андреевич провожал генеральшу. Венера Федоровна была по-прежнему очаровательной и милой. И тем не менее Василий Андреевич не жалел о том, что отказался от предложения Биснека сопровождать ее на восток – в такой обстановке его место было в строю, а не у ног и не на пуховиках изнеженной барыньки.
На вокзале к Большакову подошел капитан Зырянов.
– Это вы мне устроили протеже, Василий Андреевич? От души благодарен вам и до конца жизни буду обязан.
– Постарайтесь оттянуть подальше этот конец, – улыбнулся Василий Андреевич.
– Теперь мне ничего не страшно.
«Рад, что удирает с родной земли. Продажная скотина. Вот из-за таких и пошло все колесом», – с неприязнью подумал Большаков и, не простившись с капитаном, зашагал с вокзала.
