Текст книги "Солона ты, земля!"

Автор книги: Георгий Егоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 88 страниц)

3

– Слово по персональному делу товарища Сладких имеет заворг окружкома товарищ Чахлов.

Поднялся невысокий крепкий мужчина в черной толстовке, подпоясанной узким ремешком. Отбросив свесившиеся на лоб прямые волосы, он раскрыл папку.

– В окружной комитет партии обратился с просьбой о пересмотре его персонального дела коммунист с 1914 года товарищ Сладких, исключенный райкомом третьего октября прошлого года. Я зачитаю из протокола заседания нашей окружной контрольной комиссии. Протокол заседания

номер девять парттройки контрольной комиссии ВКП(б). Присутствовали члены парттройки Остроумов, Юдкин, Яркина. Фамилия, имя, отчество разбираемого: Сладких Степан Алексеевич; соцположение – из крестьян, служащий; партстаж с 1914 года, номер партбилета 0551276; род занятий – секретарь райколхозсоюза с окладом 80 рублей; возраст 39 лет, образование – низшее; служил в Красной Армии, в старой армии, с четырнадцатого по 1919 год был в плену; в других партиях не состоял. За халатность имел раньше выговор. Строгий выговор – за уклонение от выплаты алиментов. Решением районного комитета партии от 3 октября 1929 года (протокол № 84) Сладких, из рядов ВКП(б) исключен за бесчеловечное отношение к своей родной матери.

Из дела установлено: товарищ Сладких, желая избавиться от больной старухи-матери, которая находилась на его иждивении, отвез ее на станцию железной дороги, купил билет на короткое расстояние и отправил ее. Что сделалось с его матерью, неизвестно.

На заседании окружной контрольной комиссии товарищ Сладких допущенный проступок признает, представляет положительные отзывы от парторганизации (прилагается докладная записка товарища Кацель).

Окружная партийная контрольная комиссия постановила: заслушав личное объяснение, считать решение районной контрольной комиссии и бюро райкома партии от З.Х. 29 года об исключении правильным, но принимая во внимание искреннее признание им своего проступка и положительные отзывы парторганизации, решение райкома и его контрольной комиссии отменить, товарища Сладких членом ВКП(б) восстановить. Объявить строгий выговор с предупреждением за поступок, не достойный члена партии.

Считать товарища Сладких политически проверенным, партийной чистке вновь не подвергать.

– Вот такое постановление, товарищи, вынесла окружная контрольная комиссия ВКП(б).

Ответственный секретарь окружкома поднялся за своим столом.

– Есть предложение утвердить это постановление. Возражений нет? Принято. Поздравляю, тебя, товарищ Сладких, с восстановлением в партии. Присядь здесь, вместе со всеми. Ты будешь нужен по второму вопросу… Персоналыщики еще есть? – спросил ответсекретарь окружкома, обращаясь к заворгу.

– Есть еще один. Председатель Попереченского сельского Совета Кротов.

– A-а… Кротов? Давай его сюда.

– Его нет.

– Опять нет? Это который раз?

– Третий раз откладываем. Говорят, болеет опять. Прислал справку фельдшера и заявление с просьбой разбирать без него.

– Ну, что, товарищи? Может, действительно обсудим без него, а?.. Докладывай, – кивнул он Чахлову.

– Суть дела, – начал Чахлов, – Кротов систематически пьянствует. Четырнадцатого марта, находясь на заезжем дворе коммуны «Красный партизан», ударил пинком колхозницу Литягину Пелагею, которая шла с самоваром и будучи больная. Колхозники возмущаются такой выходкой председателя советской власти. Дальше… Всегда ходит по селу пьяный с наганом в руке. В райкомовской справке дальше написано следующее: пьянствовал с Карповым и бегали друг за другом с наганами и гонялись потом по огородам зa 14-летним мальчишкой – за Иваном Першинниковым. Есть здесь и заявление самого Кротова с покаяниями. Зачитать?

Зачитай.

В комиссию по чистке советско-партийного аппарата от председателя Попереченского сельсовета Кротова Василия. Занорг оторвался от бумажки, пояснил: Я буду читать так, как тут написано.

Конечно.

«В том, что я Кротов даю чесное и комунистическое и партизанское слово в том что я Кротов етих ошибок больше делат небуду и ето больше отменя неповторится Товаришы дело в том что я недорожу етим заработком ну и дорожу совестью. Мне будет очен неудобно перед своимя товарищами перед партийсами и перед партизанами я теряю бутто вся Связь с товаричами и я так волнуюс заету проклятую рюмку я с кулаками и подпевалами с кулатскими буду в корен бороться но от товаришов буттобы буду отолкнут и даю чесное слово то исти ошипки справлю и прошу всех товарищей дать мне каконибут партийное наказание ноети ошипки мною проделаны простит Прозба моя ковсем товарищам не отбрасыват миня от себя и от партии и небросайте миня от себя перед Товарищами в гряс лисом. Яваш.

Ксему подписуюс В Кротов

27.111.30 г.

Прозба если нелзя ето дело зделат то приколот ету бумашку отослат с материалом где будет разбор»

Члены бюро, напряженно слушавшие и с трудом вникавшие в смысл этого своеобразного (мягко говоря) покаяния, наконец облегченно вздохнули – дошел до них общий смысл: я – ваш! Не отторгайте меня! Не отбрасывайте меня от себя – я такой же, как вы. И вы такие, как я…

Ответственный секретарь окружкома обвел долгим взглядом поочередно всех членов бюро. Особо задержался на Данилове – он один из всех секретарей райкомов партии округа, который может высказаться против. И не только высказаться, но и возражать. И все-таки сказал:

– Я считаю: надо оставить его в партии. Несмотря ни на что, он все-таки наш человек. Все задания – и по продразверстке, и по коллективизации, и по мобилизации средств и выполнении финансовых планов, по выполнению контрольных цифр по займу он всегда выполнял досрочно. У него в сельсовете – ответственный секретарь заглянул в блокнот на столе перед собой, – у него стопроцентный охват подпиской на заем единоличного и колхозного сектора, неорганизованного и организованного населения. Он это умеет делать.

– Пить он не умеет! – сердито произнес Данилов.

– Пить не умеет – это точно, – согласился ответственный секретарь. – Стоит выпить хоть немного – ничего уже не соображает. Я его давно знаю.

– Он и трезвый ничего не соображает, не только, когда выпьет, – продолжал Данилов. – Думаешь, чтобы выполнить наши указания, нужно какое-то соображение? Не-ет. Соображения не нужно.

– То есть как не нужно, Аркадий Николаевич?

– Чтобы выполнить наши указания, надо быть просто держимордой. И ничего больше не надо.

– Ну, ты напрасно это говоришь. Это я тебе конкретно заявляю.

– Ничего не напрасно. Все наши указания не для народа, а против народа. Поэтому народ и противится. Поэтому и нужны такие вот держиморды, которые досрочно все выполняют.

Ответсекретарь окружкома насупил брови.

– Аркадий Николаевич, я очень тебя уважаю как известнейшего партизанского деятеля, я преклоняюсь перед твоим авторитетом, но ты – извини меня – опять становишься в оппозицию к генеральной линии партии. И я вынужден тебя предупредить…

Все члены бюро и работники аппарата окружкома настороженно притихли, поглядывая то на ответсекретаря окружкома, то на секретаря райкома – частенько так схватываются эти два человека. Многие считают, что по уму, по масштабу мышления Данилову бы управлять округом, а не этому, нынешнему. Но знают и другое: Данилов крайкому партии не угоден – слишком занозист, слишком ершист, со старыми партизанскими замашками, не с теми, которые называются «партизанщиной», а с теми, которые поднимали людей в атаку… Вот и держат его на одном из захолустных районов.

Кротова и на этот раз в партии, конечно, оставили – без него и без таких, как он, окружком давным-давно бы разогнали, не одно задание наверняка не было бы выполнено. А кто потерпит такого секретаря окружкома, который не выполняет и не в состоянии выполнять указания крайкома!…

Вторым был вопрос об итогах хлебозаготовок в районах округа.

План хлебозаготовок минувшего года, – доложил ответскретарь окружкома, выполнен по всем секторам на шестьдесят два процента. Из них колхозный сектор выполнил на сто процентов, единоличниками выполнено на двадцать шесть целых и две десятых процента и кулацко-зажиточный сектор на тридцать один процент. Но я должен сказать, что с одного гектара сдача зерна составляет в колхозах девяносто пять килограммов – меньше центнера – в индивидуальных хозяйствах сто пять килограммов, а в кулацко-середняцких – полтора центнера.

Выходит, у кулаков урожайность и вообще продуктивность гектара выше, чем у всех остальных? – спросил Данилов.

– Урожайность, конечно, выше. У кулака всегда десятина давала больше, чем у бедняка. Разве ты не знал этого раньше? Но хлеба он сдал меньше, чем колхоз.

– Он больше себе оставил, чем мы колхознику оставили, – заметил Данилов.

– Конечно.

Значит, опять кулак будет с хлебом, а колхозник опять будет в бедности, как и до революции, в смысле до коллективизации, да?

– Нет. Этого мы не допустим. Хлеб, у кулака возьмем.

– Опять с наганом? Опять, как, при военном коммунизме?

– Да, опять с наганом.

– И до каких пор?

– Пока не уничтожим кулака, как класс. Партия так вопрос ставит.

– Кулака уничтожим, но урожайность-то от этого не поднимется, хлеба-то не прибавится.

– Прибавится, – уверенно сказал ответсекретарь. – Трактора придут в деревню.

Данилов сморщил лицо, как от чего-то кисло-надоевшего.

– Слушай, ты же не на митинге. Все это я знаю и все члены бюро знают… Что-то не то мы делаем в деревне. Ровно десять лет назад один очень умный человек сказал мне: не с наганом надо идти в деревню, а с товаром. Нужна встречная торговля, и мужик даст хлеб. Я ему тогда говорил: нету у нас товаров, война шла шесть лет, не до товаров было. Но вот прошло десять лет, можно бы и товаров наготовить, а мы по-прежнему отбираем хлеб у мужика. Колхозы создали, чтоб удобнее было отбирать… Что-то в корне не то мы делаем. Я не знаю, как надо. Но знаю одно: не так надо обращаться с мужиком… Прошу прощения. Продолжай, пожалуйста.

Ответсекретарь окружкома партии считал себя трибуном, да и все его ближнее окружение так считало. Он мог выступать на любую тему, по любому вопросу, выступать азартно, вдохновенно, умел зажигать слушателей. Вот и сейчас хлебозаготовки (хоть и прошлогодние) – неиссякаемая тема для него. Он не любил жевать и пережевывать одни и те же факты, примеры в своих выступлениях. Находил все свежие. Старался, во всяком случае.

– Но не, думайте, что только кулацко-середняцкие элементы оказывали сопротивление на хлебозаготовках. Правильно говорит Аркадий Николаевич. Что-то не то у нас получается. Вот смотрите. Сильное сопротивление в сдаче хлеба государству оказывали, как ни странно, некоторые колхозы, главным образом мелкие, карликовые. Они заявляли, что первым делом обеспечат себя хлебом, а потом уж будут сдавать государству. В отдельных местах этим мелкобуржуазным настроениям со стороны партячеек не только не давалось отпора, но даже поддерживались эти правооппортунистические настроения… Можно привести много примеров. Секретарь партячейки колхоза «На страже» (он же и председатель этого колхоза) отказался сдавать хлеб государству, мотивируя тем, что? мол, хлеба нет – весь раздали колхозникам. Или еще такой пример. Правление колхоза «Трудовик» оказало ожесточенное сопротивление в сдаче хлеба. Мы вынуждены были распустить правление, снять председателя с должности и исключить из партии. После этого колхоз выполнил план на сто сорок три процента!.. У нас зачастую правые дела переплетаются с левыми загибами. Вот пример. В двух колхозах Попереченского сельского Совета Кротов и уполномоченный райкома и райисполкома устроили обыск у всех колхозников. Поголовно. Я должен сказать так: если вы уж устроили обыск, так обязательно найдите спрятанный хлеб. А они не нашли хлеба. Ни у кого. Тем самым дали повод разговорам, что вот, мол, хлеба нет, а власти подозревают нас, будто мы ворюги… Сплошь допускали перегибы при обнаружении им. Сплошь и рядом отбирали хлеб у бедняков наравне с кулаками. Таким образом, партячейки слабо вели борьбу на два фронта – с правым оппортунизмом и с явными загибщиками, объективно помогавшим правым, примиренчески относились к извращениям правильной партлинии.

И еще вот о чем я хочу сказать. О пьянстве. Пьют, что называется, наповал. В Масляхинском сельсовете, на пример, весь актив заражен пьянством во главе с председателем сельсовета. Твердые задания зажиточными хозяйствами далеко не выполнены, и мер к ним не применено, а наоборот, их всех распустили из пределов сельсовета с бедняцкими и середняцкими справками. В этом же сельсовете колхозы «Опора» и «Красный пахарь» вообще отказались от сдачи хлеба – ни фунта не сдали государству. После этого не понятно, чьей опорой являются такие колхозы… А Крутихинский сельсовет нами распущен целиком как не оправдавший доверия партии и избирателей. Сельсовет этот в абсолютном виде бездействовал и защищал интересы кулацко-зажиточной части села. А вот еще хлеще в колхозе «Красная Армия» Буяновского сельсовета руководителем был бывший кулак. По распоряжению этого руководителя-кулака в колхозе было забито сто штук овец, восемь свиней, один теленок, и все мясо роздано в тот же день колхозникам. И, видимо, такие и подобные факты были, конечно, не единичными, были не только в колхозах нашего округа, а и вообще в крае. Поэтому, наверное, и была послана по райкомам и окружкомам телеграмма крайкома партии следующего содержания, – ответсекретарь взял со стола большой телеграфный бланк. – Я не буду зачитывать весь текст, прочту только конец этой телеграммы крайкома. Вот слушайте: «…шестое, особо злостные колхозы один тире два в виде исключения распустить зпт руководителей предать суду немедленно взыскав с колхозников налог самообложения по ставкам единоличников». Поняли, товарищи, как ставится вопрос?

– Может, не так надо ставить его, этот вопрос? Может, – не распускать и не облагать страшным налогом этих бедных колхозников? – перебил Данилов. – Может, изучить причины – почему все это происходит. Разобраться досконально. И окажется, что не разгонять надо, а может, помочь этим людям встать твердо на ноги?

– Чем мы поможем? Скотину, которую забрали у кулаков, отдали им. Инвентарь отдали им, дома, забранные у кулаков, отдали тоже им. Что еще им надо? Что мы можем еще дать?

Данилов как-то вдруг загадочно улыбнулся:

– А может, взять, да кого-нибудь из секретарей окружкома, как говорят, «бросить на низовку» – послать к ним председателем, а? Сделать колхоз-гигант во главе с секретарем окружкома.

– А не получится это – из пушек по воробьям?..

– Боюсь, что получится другое: порох-то в этих пушках давным-давно отсырел… Не бабахнет – пшик получится. Это скорее всего. Бумажные мы все. Давно от хозяйства, А некоторые никогда в нем и не были, в хозяйстве-то. До сих пор не знают, с какой стороны лошадь запрягают.

– Сейчас к тракторам надо привыкать, а не к лошади, – заметил вполголоса директор МТС.

– Во-во! – воскликнул Данилов. – Это мы умеем. Полтора трактора получили на район и сразу лошадь побоку, и сразу все – на трактор! Где ж мы все на одном поместимся?..

– Ну, уж так прямо и один – скажете же вы, Аркадий Николаевич.

– Ну два… три – не больше. Я думаю вот что: может, нам таких, как Кульгузкин, как вот Сладких, людей, так сказать, набивших руку на создании колхозов, взять и поставить во главе создаваемых ими колхозов, а? Вот сейчас, после этого бюро, будем посылать Степана Алексеевича Сладких куда-то в район организовывать колхозы? Ведь для этого ты оставил его на второй вопрос? – повернул голову Данилов к ответсекретарю.

– Да, для этого. Думаю, что мы пошлем большую группу партактива.

– Вот взять и сказать товарищу Сладких и еще там остальным, кого наметим, сказать им: выбирайте себе район, село на жительство и организуйте там колхоз и руководите им. – Данилов вопросительно посмотрел на членов бюро. – Вот такое предложение я вношу.

Ответсекретарь согласно закивал.

– А что! В этом есть резон. Как, товарищи вы считаете? Краевой комитет партии нас нацеливает на то, чтобы мы считали, что хлебозаготовки не кончились прошлой осенью. Они продолжались всю зиму. Продолжаются и сейчас. Хлебозаготовки в стране идут круглый год. И мы должны это помнить. Поэтому предложение Аркадия Николаевича, по-моему, очень кстати. Дельное предложение. Сегодня, прямо с этого бюро, мы должны разослать уполномоченных по районам нашего округа с задачей – усилить темпы хлебозаготовок, а там, где еще не завершена полностью коллективизация, завершить ее самым интенсивным образом. Особенно это касается твоего района, Аркадий Николаевич. У тебя очень неблагополучно со стопроцентным охватом коллективизацией. К вам поедет уполномоченным с самыми неограниченными правами товарищ Сладких. У него богатый опыт на этот счет. И вообще у него не дрогнет рука. Возражений нет, надеюсь?

Кто мог знать, что это было последнее партийное поручение Степана Сладких…

4

Пока вы все и каждый в отдельности не поймете, что без колхозом нам жить нельзя, до тех пор никто из этого помещения никуда не выйдет, – Кульгузкин строго осмотрел зал.

Люди сидели ровными рядами на скамейках и покорно смотрели на президиум. Но покорность эта была только кажущейся. Это было скорее всего окаменелое упрямство. С самого утра сидят люди не евши, не пивши. Поначалу еще кое-как старались мотивировать свое нежелание создавать один колхоз в Петуховке. Говорили:

– Когда мужик сына женит, почему он отделяет его? Отдельный дом ему строит, хозяйство ему заводит, почему? – допытывался всегда смирный, рассудительный Мокрошубов, тезка Кульгузкина, тоже Тихон. – Почему? Да потому, что две бабы в одной избе ни за что не уживутся. Ни в жисть!.. А ты…

– Погоди, погоди, – поднялся из-за стола приезжий уполномоченный со смешной фамилией Сладких, говорят, закадычный друг Кульгузкина. – Погоди. А почему тогда, «ели уж ты привел такой пример почему младшего сына оставляет мужик при себе и все хозяйство на него переписывает?

– Так тут же проще пареной репы: старые становятся. И уже не сноха свекровке, а свекровка снохе подчиняется. Понял? Все равно кто-то должен верховодить между двух баб. Непременно. А ты, друг ситный, хочешь полдеревни под одну крышу загнать, – говорил он приезжему в надежде его вразумить. Кульгузкину он уже ничего не говорил, знал, что бесполезно. А на этого еще надеялся, как-никак издалека приехал, может, что-нибудь поймет в крестьянской душе.

К вечеру поняли, что бесполезно что-либо доказывать, что Кульгузкин, что этот Сладких – одного поля ягодки. И вообще вся ихняя власть – антихристово семя. Надули людей в гражданскую войну – воевали за одну власть, а подсунули опосля совсем другую… Так уныло рассуждали мужики, озираясь на двери, норовя выскользнуть во двор. Но в дверях незыблемо стояли два милиционера.

В пассивности просидели до позднего вечера. Потом начали возмущаться.

– Да что же вы творите? – кричали из зала. – Люди вытерпят. Они за десять лет привыкли ко всему, а скотина? Скотина непоеная и некормленая стоит! Скотина-то не колхозная, а своя.

– Это в колхозе некому бедную ни накормить, ни напоить…

Кульгузкин и уполномоченный окружкома Степан Сладких поочередно выступали перед мужиками, уговаривали.

– Дурьи вы головы, – горячился Степан Сладких, – для вас же стараемся, в новую светлую жизнь вас зовем, а вы, как бараны, уперлись. Хотите, я с вами останусь? Вот клянусь, останусь с вами в колхозе. Изберете председателем – буду председателем. Не изберете – буду рядовым колхозником. Вместе с вами буду работать в поле, со скотиной буду.

Собравшиеся, особенно женщины, подозрительно оглядели его галифе с кожаными леями, хромовые сапоги с утиным носом «Джимми». Единодушно решили: этот на скотный двор, в навозную жижу не пойдет. И вообще, на рядовую, физическую работу его, пожалуй, палкой не загонишь…

– Нет! – решили мужики. – Не будем больше создавать колхоз! Хватит одного колхоза в селе. Он и так-то на ладан дышит. А тут еще хотят…

– Вот, мил-человек, гусь ты наш лапчатый, куды ты нас толкаешь? Ты вот посмотри на тот колхоз, который в заречной части, который за Тунгаем. Его ж, должно, специально, в насмешку назвали «К счастливой жизни». Они же, эти колхозники, скоро ноги протянут. Ты посмотри: скотина, которую они согнали, почти вся подохла. А которая не успела сдохнуть, дорезали, съели. Двор-то скотный пустой у них! А урожай? Урожай у них – себя прокормить не могут. В план ничего нынче, в смысле, в прошлом году не сдали. Ни фунта! А ты сватаешь нас.

– Там руководить не умеют. Товарищ Сталин сказал: Нет плохих колхозов, есть плохие руководители…

– Ну вот, мил-человек, гусь ты наш лапчатый, бери этот колхоз и подними его. А мы посмотрим: ежели с пупа не сорвешь, поднимешь, тогда, может быть, и создадим свой колхоз.

– Ты – кулак! – закричал вдруг уполномоченный Сладких. – Ты – враг советской власти!..

– Да не кулак я, – проговорил он доброжелательно, С нотками покровительства. – Кузнец я. На, посмотри на мои руки… И ни какой я не враг советской власти. Партизан я. Красный партизан. Завоевывал эту власть. И в партии состою пятый год… Ленинского призыву я…

Гнать надо таких, как ты, из партии! Гнать за искривление классовой линии!.. – кричал уполномоченный. – Примазался к партии!..

– Нет, не я, это ты примазался к партии! – начал помаленьку сердиться кузнец, но все еще не теряя покровительственного тона.

Сам тон, каким с ним разговаривал простой деревенский кузнец, и обвинения, высказанные им, вконец оскорбили уполномоченного окружкома партии Сладких. Он вдруг тяжело задышал.

– Да я… да ты знаешь, я… – у него дух перехватило. – Да я… Это я-то примазавшийся… Да я…

Вскочил Кульгузкин, обнял за плечи друга.

– Ты, Нефедов, зря городишь, не знамши… Степан Алексеевич в партии с четырнадцатого года! Еще до революции вступил, а ты на него… Когда мы с тобой были еще совсем несознательными, он тогда уже в партии был.

Сладких оттолкнул Кульгузкина, шагнул вперед.

– Вы, темная масса! – бросил он в зал. – Идете на поводу у всяких горлопанов, идете против линии партии!..

Из заднего ряда раздался бодрый мужской голос с явно сдерживаемыми нотками раздражения:

– Ты, парень, поосторожнее со всякими названиями, тебя не знаем и знать не хотим, мы тебя сюда не звали, а пришел, так веди себя прилично. И кто ты такой, мы не знаем. А Нефедов родился тут. Он тут уважаемый человек на всю деревню. Так что запросто можешь выхлопотать себе по шее… Понял?

– Ах, вон ка-ак?! Мне угрожать?! Я – уполномоченный окружкома партии с самыми чрезвычайными правами, а мне – угрожать?! Я приказываю: закрыть двери! Никого не выпускать!.. Я научу уважать представителей власти!..

Как керосину плеснули в лениво тлевший костер – вспыхнуло пламя. Те, кому в партизанщину было двадцать пять – тридцать, кто в основном и вершил гражданскую войну, сейчас вернулись домой, через десяток лет взматерели, только-только вошли в силу, кровь партизанская еще играла в жилах. Подняли милиционеров на руках, отшвырнули в сторону, скамейками, как в древности их предки тараном, вышибли двери. Сладких с Кульгузкиным кинулись на перехват, выхватили наганы, начали стрелять вверх, чтобы задержать толпу. Но вошедшую в ярость русскую толпу удержать выстрелами невозможно. Толпа, наоборот, кидается в такие секунды на близкие выстрелы. В данном случае, тем более среди толпы, большинство бывших фронтовиков. Смяли Сладких, смяли Кульгузкина, стрелявших вверх. Выхватили у них наганы. Кто-то выстрелил одному и другому в упор в грудь. Толпа растаяла быстро. Быстро, но не поспешно. На пороге и в коридоре лежали Степан Сладких и Тихон Кульгузкин в луже крови.

* * *

Кульгузкин выжил. Степана Сладких хоронить в Тюменцево, на родину не повезли. Окружком партии распорядился похоронить Сладких Степана Алексеевича, члена-партии большевиков с 1914 года со всеми почестями как героя на площади в центре села Петухово. Были речи, почетный караул, пионерские шеренги, приспущенные знамена. На похороны приехал первый секретарь райкома партии Данилов. Тоже произнес речь, назвав покойного еще одной жертвой классовой борьбы за счастье людей, за социализм. Выступал представитель окружкома, пообещал назвать будущий колхоз его именем, именем Степана Сладких… Пообещал и – все. И уехал.

Кульгузкина долго лечили. Вернулся в Петуховку через год притихшим. Уже не выступал так рьяно на собраниях – то ли время ушло, то ли здоровье..