Текст книги "Буря"

Автор книги: Дмитрий Щербинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 114 страниц)

На мгновенье, воцарилась тишина, а затем – разразился жалобный визг «Помидора»:

– Спасите! О-ох! Спасите ж вы меня!

Вот тело «гориллы» задергалось, и, в, конце концов, было отдернуто в сторону. Новый поток «огарков» устремился на Эллиора, который, покачиваясь от слабости, поджидал их на прежнем месте. А на плече его болталась голова «огарка».

* * *

Ячук все еще слышал испуганный голос мальчика, еще помнил, как держали его тоненькие, трясущиеся ручки. Маленький человечек из всех сил, задыхаясь, бежал по большому коридору с разбитыми клетками, но от кошмарных видений убежать он был не в силах: вот масса спрессованных тел, вот поднимающаяся из них рука, вот мальчик, который спасаясь от холода, падает в бурлящее кровяное озеро, а потом что-то безжизненное, тощее из этого озера всплывающее.

– Нет… нет… нет! – шептал и кричал Ячук, но виденья не отставали – были они более ярким, чем что-либо виденное им до этого.

Он не знал сколько времени так бежал, он не обращал внимания и на усталость, хотя очень устал, но мчался он на рокот – кажется, там кричали тысячи голосов; и огромные стальные кувалды, врезаясь в гранитную твердь, разбивались вместе с камнем вдребезги.

И вот выбежал он в обширную залу, где грохот и вой заставлял дрожать и пол и своды; кое-где даже сыпались камни, кое-где потолок покрывался трещинами, и оттуда вырывались облачка каменной пыли.

Это была одна из главнейших шахт орочьего царства, и это была именно та в шахта, где юный Грот потерял отца, и бросился за него мстить. Такая же жажда крови, кипела и во всех остальных освобожденных. Даже и те из них, кто и не мечтал о кровавом возмездии, видя, что творят все остальные, поддавался всеобщему пылу; и сам становился частью толпы.

Сюда подошли основные силы восставших, и здесь они почти удвоились. Сюда же подошел большой орочий отряд – этот отряд не был главной частью всей их армии, но, в отличии от выступивших прежде, представлял довольно значительную силу. Это было крупнейший отряд, который удалось собрать орочьим начальникам по коридорам верхних уровней, где большинство орков были пьяными. Этот отряд должен был сдерживать восставших – не дать им освободить тех пленников, которые находились в этой пещере – однако, они не успели; и теперь, ворвавшись через широкие ворота, столкнулись с яростным сопротивлением.

Орков было много – они валили беспрерывным, закованным в броню потоком; однако, освобожденные пленники, у которых никакой брони не было, но были только кирки, дрались с такой иступленной яростью, что орки дрогнули, стали отступать.

В это время появились отряды троллей, и повторялось тоже, что и в железном туннели до этого, только в гораздо больших размерах. Троллей были сотни, но на них набрасывались тысячи разъяренных созданий – кирки обрушивались на них, и тысячи ударов сливались в один зловещий крик; сыпались искры; некоторые удары достигали троллевых глаз и такие были смертельны; но большинство же только царапало могучих троллей, только приводило их в большую ярость. Они пробивались в залу клиньями, в которых свистели молоты, и падали, переломленные тела восставших; к таким клиньям невозможно было подойти, они оставляли за собою завалы из тел; но восставшие, видя, как гибнут их близкие, так же приходили в большую ярость. Они, забывши что их ждет неминуемая гибель, стремительными валами кидались на отряды троллей. И передние, действительно, неминуемо гибли, а вот те, кто бежал следом, валились на троллей; и на них тоже обрушивались удары; но от напора и тролли падали; и все там перемешивалось; взметались кирки, страшные вопли перемешивались один с другим.

Одновременно с Ячуком, ворвался в эту залу крупнейший отряд троллей; и каждый из них было с тролля великана, которого с таким трудом завалили в железном коридоре. Каждый из них был напоен какой-то гадостью, и теперь они, размахивая тонными молотами, ничего не понимая, врезались в толпы восставших; и стали проделывать в них целые просеки – раз взмахнут закованным в броню кулачищем; и десяток изувеченных тел, сметая и иных летит в сторону – они возвышались над клокочущими вокруг толпами раза в два. Вот какой-то ловкий смельчак сумел взобраться одному из троллей на голову, и, вставши на плече, обрушил удар киркой в глаз. От вопля тролля, вздрогнула зала; некоторые даже отпрянули в сторону, а он схватил смельчака, сдавил его – раздался треск костей и что-то бесформенное полетело в сторону.

И, как и прежде в толпе нашелся какой-то горлопан; который смог перекричать рокот битвы; и простой, но чувственной речью, привести восставших в еще большее искупление. В его криках было про то, что ежели они перебьют троллей, тот тут же обретут свободу; а, ежели – нет – обратно в цепи. Конечно, эти искренние и безумные вопли, среди стоном и воплей, когда все пропитано было запахом крови – не могли не возыметь своего действия.

И вот с еще большим остервенением, нежели прежде, бросились толпы на троллей – те размахивали кулачищами, те разбивали и разбивали, а рабы висли на их кулачищах, толпы сбивали их с ног; кого-то отталкивали к стенам; в это же время, ворвался в ворота какой-то ударный отряд орочьего войска – они были в блестящих кровавым цветах доспехах, с длинными ятаганами, двигались очень быстро, и рубили сильными, точными ударами. Построившись в какой-то хитроумный порядок, они пытались оттеснить рабов от стены, где уже туго приходилось гигантским троллям – однако, боевой порядок был нарушен; и в результате все перемешалось, сбилось в несколько слоев – сотни рабов еще напирали из глубин зала и вот тогда от стен пошел этот страшный треск. То переламывались, раздавленные рабы и орки…

Ячук смотрел в это жуткое месиво, и не в силах он был оторваться: казалось, что там какая-то кроваво-темная масса выплескивала из своих глубин сотни искаженных страданием лиц и морд, и тут же заглатывала их вновь; из этой массы ежесекундно вырывались сотни ятаганов, кирок, молотов, кулачищ – и все это словно одно обезумевшее существо было, которое терзало, рубило, изламывало себя. И в эту массу влеплялись все новые и новые, обезумевшие от ярости толпы и восставших и орков; из ее глубин истекало несколько бурлящих кровяных потоков, и все эти потоки сцеплялись в конце концов вместе у дальней широкой стеною, которую еще недавно терзали враги. Там, грозно урча, вспениваясь собиралось кровяное озеро, и тоже готовилось броситься в бой – поглотить, вобрать в себя всех их. Та же стена, у которой происходила давка, все больше покрывалась трещинами; оттуда сыпались довольно массивные глыбы, и погребали и людей и орков. От страшного напряжения трещали и крошились даже тролли-великаны – никто не мог выжить в том месиве.

– Что ж это такое? – шептал Ячук, который, как вбежал в залу, как увидел все это – стал пятится, однако, когда услышал долетевший из глубин коридоров вой волколаков – остановился; и не знал уж куда ему теперь деваться.

И, действительно, куда было деваться маленькому человечку? Все огромные пространства орочьего царства были бесконечно чужды ему. Куда тут было бежать? И он стоял, сотрясаясь от ужаса, считая мгновенья, надеясь, что что-нибудь подскажет, как поступить ему дальше.

Наступило такое мгновенье, когда из месива возле стены, раздались вопли:

– Все! Все! Нет их! Ох, кто ж давит?!

Действительно, все орки о тролли были перебиты или передавлены; и все же немало еще восставших было передавлено, пока остальная часть не отползла все-таки в сторону.

Остатки орочьего отряда отступили, и не звенела больше сталь, только орали, стонали раненные. Эта бойня продолжалась не дольше, чем бойня в железном коридоре, однако, погибло в ней значительно больше – так как в железном коридоре рубили друг друга на линии метров в десять; здесь же месиво растянулось на несколько сот метров; к тому же все перемешалось, и разрубалось еще и в глубине себя. Теперь, когда орки были перерублены, когда восставшие отступили от стен, на некоторое время все замерли в нерешительности – им нужен был какой-то предводитель, который указывал бы им, куда направлять свой пыл. Нашлось сразу несколько предводителей – они выступили вперед, завопили что-то про свободу, и побежали по той широкой, уходящей вверх дороге, по которой ушли остатки орочьего отряда. Около десяти тысяч восставших было перерублено, оставалось еще не менее двадцати тысяч; и тут выяснилось, что в безликой толпе есть и женщины и дети; были и такие, которые с горестными воплями звали своих родственников; все же большая часть устремилась вслед за новоявленными предводителями по дороге – они бежали плотной лавиной, постепенно всасывались в ворота, и обнажая то, что было сокрыто под их ногами – а там были трупы: все было завалено изуродованными трупами, и особенно много было их у стен – там были какие-то спрессованные кровоточащие валы, на которые и издали то смотреть было жутко.

И вновь услышал Ячук за своею спиною вой волколаков; он сделал было несколько шагов вперед, но замер в нерешительности – и волколаки, и месиво эти представлялось ему одинаково жутким. Он хотел было отбежать к дальней стены, но, только взглянул туда, и увидел, что все там заполнено кровью – поверхность залы под небольшим уклоном уходила вглубь скала; и вот клокочущее кровяное озеро, пусть и небольшим слоем, успело заполнить большую часть всего пола – кажущаяся черной кровь, издавала мучительный стон; словно живое существо собиралась валами, которые набрасывались друг на друга, пронзались сотнями отростков, и перемешанные, разрывающие друг друга изнутри, с воплем падали вниз.

Вот Ячук опустился коленями на холодный камень, и зашептал какие-то молящие слава – он даже не знал к кому обращается, и речь его была бессвязна, но он чувствовал себя таким одиноким; и одно в его молитве можно было понять – он молил, чтобы указали ему дорогу, чтобы помогли найти Фалко и братьев…

А рабы, тем временем, продолжали втягиваться на ведущую вверх дорогу. Все больше открывалось изуродованных, истоптанных, лежащих друг на друге тел. Те немногие, которые помнили в эти мгновенья о своих родственниках, и чувствовали, что они погибли – ходили, с горестными восклицаньями, среди этих тел – склонялись над ними, шли дальше, и все рыдали, рыдали…

В какое-то мгновенье, втягивавшаяся в проход толпа дрогнула; опять началась давка – они словно налетели на какую-то невидимою стену; многие стали заваливаться назад; и, наконец, донесся из этого коридора, громкий рык какого-то могучего зверя; а вслед за тем – точно лавина, вылетел оттуда вопль ужаса. «Отходим! Бежим! Назад! ААА!!!» – многочисленные эти голоса слились в единый вопль, и восставшие спешно поворачивались, однако, многие не успевали, и направившаяся назад лавина тел сметала их под ноги – чрез какое-то время эти несчастные смешивались с телами павшими ранее…

И вновь Ячук видел перекошенные ужасом лики – один за другим эти несчастные падали, сминали друг друга, и, все-таки, каждый надеялся, что именно он выживет, обретет свободу: они бежали без всякого порядка, и, не видя даже своих соседей, разбегались по всей этой зале. Часть из них бросилась к кровяному озеру – многие из них падали в эту кипящую массу, тут же вскакивали, но уже залитые с ног до головы этим темным, стекающим с них, казались частью этого озера. Те из них, кто вздумал остановиться хоть на середине пути, сметали, вбивали под кровь бегущие следом; ну а те кто добежал до самой дальней стены – очутился в кипящей крови по пояс – ибо столько ее вытекло из тысяч разодранных тел – и видно было, как кровь кидалась на этих несчастных; слышно было, с каким ужасом они вопили – они пытались отступить от стены, но напирали новые толпы, вжимали их в кровавые истерзанные камни, и вновь многие были там передавлены.

Иная часть отступавших бросилась в ту сторону, где стоял Ячук. Где-то позади вновь завыли волколаки – да, даже если бы их не было там, не было смысла убегать – толпа передвигалась столь стремительно, что за короткое время все равно настигла бы Ячука, растоптала бы его. И маленький человечек пробормотал: «Ну вот: или ты сейчас что-нибудь придумаешь, или пропадешь».

В голове его мутилось; всякие кошмарные виденья, стремительно одно другое сменяя, вихрились в его сознании; но, все-таки, усилием воли он смог припомнить прошлое, когда он, еще принц маленького народа, стоя на брегу Андуина, разучивал древние заклятья и он проговорил, на родном своем языке, зная, что, ежели он хоть в одном слове ошибется – все пропало:

 
– Пусть пламень из сердца взовьется,
Окутает светом меня,
Во тьме он пускай разольется,
Слепить пусть он светом огня!
 

Ячук говорил громко, но вряд ли его тоненький голосок мог услышать кто-нибудь в надвигающейся толпе; ну а если бы даже и услышали – в этом не было бы никакого прока – разве же могли они остановиться. И до столкновения оставалось лишь несколько мгновений; и человечек понимал, что сейчас на него обрушатся эти ноги, и будут топтать его, топтать, захрустят кости. И он понимал, что слово «огня!» – может стать последним его словом.

Но заклятье подействовало. В одно мгновенье, окутался Ячук ярким золотистым облачком, которое, пульсируя вместе с ударами его сердца, взвилось куда-то вверх, под самый купол; встало пред бегущими нежно пламенеющей колонной. Свет был и дивен и хрупок – многие из восставших многие годы не видели подобной красоты; и бегущие впереди, чувствуя, как легко они могут эту красоту разрушить, пытались остановиться – они были в некотором замешательстве, не знали, что делать дальше.

И вновь начиналась давка – слишком их много было, слишком хрупок был каждый из толпы против общей исполинской массы. В рядах бегущих позади, нашелся какой-то горлопан, который заревел: «Это же выход! СВОБОДА!!!»

Ячук вскочил на какой-то метровый валун, и, размахивая руками, что было сил закричал: «Нет же! Нет! Остановитесь!» – при этом, бывший вокруг него свет, собрался в глубокое, нежно быстро облако; и похож он был и на костер, и на огромный, наполненный солнечным светом лист.

Маленький человечек, с ужасом, с болью понимал, что спасая свою жизнь, он загубил неведомо сколько жизней: да – кто-то пытался остановиться, кто-то с остервененьем напирал сзади – и ряды бегущих сминались; и все ближе, хоть и не так быстро, как прежде, приближались к нему. Гибли мучительной смертью десятками, и Ячук уже не мог принять, что вот все они гибнут из-за него – он пытался утешить себя мыслью, что все это дурное виденье, что просто не может этого быть, и, все-таки, ему было жутко…

Они были совсем близко, и вот приметил Ячук в первых рядах огромную фигуру, и сразу признал в нем сородича Мьера – на великана напирали сзади, об него разбивались, он пошатывался, но, все-таки, еще удерживался на ногах – он увидел Ячука, и теперь внимательно его разглядывал, пытался расслышать его за ревом толпы. Ну а маленький человечек, что было сил надрывался:

– Остановитесь все! Остановитесь!

Он и забыл в эти мгновенья, что делает все это ни потому, что может принести какое-то благо для этой толпы, а только для того лишь, чтобы спасти свою жизнь. Медведь-оборотень в темных глазах которого блистало золотистое облако, решил, что у этого человечка именно есть какой-то замысел, и он развернулся, и, продолжая медленно отступать, так он, все-таки, вынужден был отступать под столь многочисленным напором, вскричал зычным гласом:

– Остановитесь! Слушайте его! Он укажет нам дорогу!

Голос великана был столь силен, что его услышал каждый в этой многотысячной, ревущей толпе. Кто-то останавливался, кто-то продолжал еще двигаться – вновь, и во многих местах произошла давка, вновь кого-то затоптали; и не так-то легко было остановиться, когда из-за больших ворот напирали все новые в ужасе вопящие; а за вновь разорвался рык некоего могучего зверя. И тогда многие в этой толпе завопили, обращаясь к Ячуку: «Убереги нас!» – и в это время появился и само чудище которое так оглушительно ревело; с этим чудищем столкнулись восставшие на ведущие вверх дороге, от него, с таким ужасом и бежали.

Действительно, было тут чему ужасному – видно, эта гадина осталась еще с Морготовых времен; видно, каким-то темным волшебством было выведено в одном из подземелий его крепости. Чем-то похожее на огромную, черную черепаху – оно передвигалось несравненно быстрее любой черепахе – передвигалось прыжками; у нее был покрытый отвратительными белыми нитями панцирь из под которого, на короткой толстой шее высовывалась покрытая отвратительными гноящимися наростами шеи, и глаза тоже гнили, их покрывала болезненная бело-зеленая пелена. У чудища была огромная, усеянная многочисленными рядами гнилых клыков пасть, из которой выплескивалась кровь, и вываливалась слизь. Вокруг пасти быстро извивались многочисленные щупальца, оканчивающиеся острыми наконечниками. Эти наконечники насквозь пронзали всех, кого настигало чудище, и затягивали к нему в пасть – ряды клыков с треском смыкались. Видно, каждое мгновенье существования наносило этому чудищу невыносимое страдание; оно и ревело, и стонало; и, жадно набивая свою утробу никак не могло остановиться. Какие-то смельчаки стали взбираться по гноящейся плоти, пытаясь добраться до глаз, но чудище стряхнуло их и растоптало.

Вот оно совершило прыжок – словно отвратительнейший из кузнечиков пролетело метров двадцать; и пало многотонной своей тушей среди толпы, передавило, при этом, очень многих. В прыжке чудище задело и свод залы; и так уже потревоженный, и так уже еле сдерживаемый – ведь многие подпорные столбы были смяты толпами; потолок затрещал раскололся широкими трещинами; несколько крупных валунов упали на панцирь чудища, однако – оно даже и не заметило этого. Теперь, толпы восставших окружали его со всех сторон, и оно медленно поворачивалось, неустанно заглатывая их в свою пасть. Те из восставших, которые были ближе к воротам, завопили:

– Там еще такие!!! Идут!!! Идут!!! А!!!

Что тут началось! И те кто отбежали к дальней стене; и пытавшиеся остановиться, пришли в такой ужас, что и забыли про Ячука. Все эти массы рванулись вперед; и, конечно же, немало было передавлено. Медведь-оборотень, видя, что кричать теперь бесполезно, бросился к Ячуку, подхватил его в свою могучую ручищу, а потом сомкнулась вокруг ревущая, давящаяся толпа, и даже такому великану пришлось нелегко – он напрягал все силы чтобы не упасть; и держал по-прежнему золотящегося Ячука пред собою в вытянутой руке. Маленький человечек видел, как перемешивались десятки и сотни искаженных лиц, как они искажались еще больше от страшного воя; как одни валы плоти поглощались иными валами – а в то мгновенье, когда они врывались в коридор с разбитыми клетями – большая часть толпы, несомая тысячами бегущих позади, не могла втиснуться в этот проход, который шириной был не более пятнадцати метров, и вот запомнилось Ячуку женщина которая вынуждена была бежать на гребне этой волны – она была уже избитая, окровавленная, а в руках она держала ребенка лет пяти – она сохранила его в сохранности, и вот теперь пыталась передать назад – конечно, его никто не мог принять; и в последнее мгновенья она прижала его груди, вскрикнула какое-то ласковое слово, а потом то – все от удара сотряслись стены, и ничего там уже не осталась живого, только кровь хлынула под ногами…

В это время те восставшие которые оказались между чудищем и воротами, видя, что еще несколько таких же чудищ подоспевают в залу, пытались закрыть ворота. Их было там около двух сотен, и все они – и мужчины, и женщины, и дети – все, и из всех сил налегали на створки. А ворота были очень тяжелыми, к тому же – потолок над ними прогнулся, и они задевали за него.

– Братцы, да что ж это?!! О-ох! – в ужасе вопил кто-то из них, и от вопля этого, остальные с еще большим отчаяньем надавливали на створки – те скрипели, вырывали из проседающего потолка камни, и медленно – слишком медленно закрывались.

Сразу несколько болезненных воплей вырвалось с той дороги; и чудище, узнавшее голоса своих собратьев, бросилось к воротам – его обуревала жадность, и оно хотела поглотить тех, кто был возле ворот само – лишь бы только не досталось оно тем, кто приближался. Оно не рассчитало силы своего прыжка, а потому, со всего размаху, многотонной свой массой врезалась в одну из створок – эта створка, вырвав веера искр, а так же, несколько крупных глыб захлопнулась, и даже, несколько выгнулась. Вторую же створку еще продолжали закрывать – чудище хватало тех несчастных, стремительно заглатывало, новых хватало – те вопили от ужаса, но продолжали закрывать створку; и та была уже почти закрыта, когда подоспели иные чудища, они, учуяв запах крови, пришли в остервененье, и с размаху ударили – первое чудище, уперлась лапами в камни, и, сдерживая створки, стремительно продолжало заглатывать, все еще пытающихся закрыть ворота – те уже и не понимали зачем это делают – впрочем, им больше ничего не оставалось. От удара еще больше прогнулся потолок; ряды широких трещин безжалостно разрывали его; и одна за другой, все больше сотрясая залу, вырвались многотонные глыбы. И вот чудища, ударили в ворота разом – ничто не смогло сдержать этого удара; чудище у ворот перевернулось; а створки, с оглушительным треском проламывая просевший потолок, разломились; да еще ударили в стену с такой силой, что она передернулась.

Чудища с жадные воем прыгнули в залу, и в тоже мгновенье обрушился потолок; те верста камня, которые нависали над ними, словно исполинские челюсти сжались; и произошло это столь быстро, что никто сначала и не понял в чем дело: только была зала, а вот осталась только малая ее часть, где восставшие вбегали в коридор – остальную же часть заменила каменная стена, вокруг которой сильно клубилась пыль, под этой стеной были погребены и последние из отступавших, но большая часть успела уже или втиснуться в коридор, или же раздавиться саму об себя.

Вперед всех вырвался медведь-оборотень, который, на поднятой руке пред собою, словно живой факел, нес Ячука. Вот навстречу ему метнулись волколаки; а он одного из них отпихнул ногою, второму раздробил череп страшным ударом своего кулачища – иные волколаки, поджавши хвосты бежали.

Все бегущие следом, видевшие свет в руках великана, уже уверились, что он обладает каким-то волшебством, и выведет их таки к Свободе. Так бежали они довольно долгое время; и, наконец, Ячук крикнул своему спасителю:

– Куда же бежим мы?! Вы знаете?!

Оборотень, продолжая бежать, кричал:

– Что же – неужели останавливаться? Опять давка начнется!.. А куда бежим?! Да откуда ж я знаю, куда нам бежать, и что делать?! Где ж выход то, кто ж поможет нам!

– Так тоже нельзя! – выкрикивал Ячук. – Нам бы в какую-нибудь залу, где можно было бы остановиться; я придумаю что-нибудь. Но нельзя же так, без цели, по этим коридорам бегать – это же страшно как!

И, как раз в одном из боковых коридоров показалась довольно большая, пустующая зала, туда они и завернули. Неведомо, зачем эта зала была выдолблена – она имела квадратную форму; а выточенные в камне углы ее, расплывались в полумраке, ибо в зале было лишь несколько факелов. В зале не было никаких предметов, и, возможно, ее еще просто не успели заполнить.

У стены, между двух отдаленных факелов и остановился медведь-оборотень. Ячук перебрался к нему на плечо, и казалось теперь, что вместо головы у великана теперь мягкое золотистое облако; вбегавшие в залу, разгоряченные, лихорадочно дышащие восставшие, теснились к этому свету; и каждый то из них ожидал, что именно его этот свет спасет.

– Скажите им спокойным голосом, чтобы усмирились они. – прошептал на ухо медведю Ячук.

Тот заговорил глубоким, медовым голосом; и восставшие, которыми заполнился весь зал, и еще продолжали напирать они из коридора – разом успокоились. Им, ведь, нужен был предводитель; они, ждали какого-то указания, и вот, услышавши его – с готовностью исполнили, тем более, что исходило это повеление от того, кого они уже почитали своим избавителем.

И они все остановились; не говорили ни слова – и все ожидали, что же он скажет – это ожидание передалось и тем, кто еще был в коридоре, и они перестали напирать – тоже замерли; тоже ожидали, что же такое мудрое скажет сейчас их избавитель.

А Ячук и не ведал, что ему теперь говорить. Он вызвался остановить их, только затем, чтобы дать передохнуть, чтобы не бегали они с такой безысходной отчаянностью, по этим каменным лабиринтам. И вот теперь он чувствовал на себя сотни, а то и тысячи взглядов – из полумрака, освещенные его светом, выступали лишь первые из них; но по тому гулкому эху, которым поднималось от тяжелого их дыханья, человечек мог предположить, сколько их было на самом деле. И вот он обратился к оборотню:

– Я громко говорить не могу, так что вы передавайте то, что я буду говорить…

– Уж я постараюсь. – заверил его великан.

По рядам, в предчувствии речи, прокатился рокот; и они все непроизвольно вздрогнули, приблизились к ним на шаг. И вот Ячук начал говорить, а оборотень рокотал каждое его слова – при первых словах человечек еще не знал, к чему выйдет его речь, но в конце говорил уже уверенно:

– Я здесь оказался не случайно. Я знаю, что можно подняться у подъемников; но там можно подниматься лишь небольшими группами, а их наверху могут поджидать. К тому же нет какого-то плана, а, ведь он был составлен… Да – знаете ли вы, что восстание это было продумано, что есть настоящие предводители, которые все знают?

– Где ж они?! – нетерпеливо выкрикнул кто-то из задних рядов.

Медведь, тем временем, продолжал выкрикивать слова Ячука:

– К несчастью, перед самым началом, они были кем-то выданы. Но их не убили – нет. Их повели к НЕМУ. И вот я их и искал; они то вам и нужны. Только вот не ведаю я, кто такой этот ОН, и где его искать не ведаю.

Тут поднял тощую руку, какой-то старец похожий на скелета; и дрожащим, срывающимся от долгого бега голосом, выкрикнул:

– ОН может быть и верхний – то глава орочьей армии; а может быть и нижний ОН. Только про того нижнего мне одно ведомо – он такое чудище, что даже если бы все люди, какие есть на белом свете, собрались бы супротив его, так все равно бы не совладали.

Ячук на мгновенье задумался, затем молвил:

– Ежели так, то лучше нам все-таки к этому нижнему ЕМУ идти. К тому-то верхнему и пробиваться бесполезно – вокруг него вся орочья армия стоит; и все костями ляжем, а его даже и издали не увидим. Вся надежда на этого нижнего; ведь его то из вас никто и издали не видел, только все страшные истории рассказывают.

– Говорю вам – все люди с ним не справятся! – выкрикнул старец, но на него шикнули.

По толпе стали раздаваться голоса – все более и более возбужденные; наконец, закричали наперебой: «Веди нас! Мы найдем их!»

Через великана Ячук передал:

– Сам то я не знаю дорог, в те подземелья. Но, просто надо искать лестницы которые все ниже да ниже ведут.

– Да! Да! – ревела толпа. – Веди же нас, по этим лестницам!

Первая из таких, ведущих в недра земли лестниц, нашлась в одной из стен этого зала; она была пробита самым грубым образом; и больше напоминала какую-то берлогу, из которой шел ток горячего, смрадного воздуха. Восставшие в нетерпении у этого прохода толпились, едва сдерживались, чтобы самим туда не бросится; однако, дали пройти вперед оборотню; который нес в вытянутой руке золотящегося Ячука.

* * *

Несколькими верстами ниже Ячука, в таких недрах земли, о которых и не ведал никто из живущих на поверхности, кашляющий, истомленный Робин собрался для отчаянного, последнего прыжка. Перед ним простилался ряд перебитых пауком колонн; он упирался спиной в стену, а последние оставшиеся колонны должны были рухнуть, от следующего удара бронированной паучьей головы.

Юноша прыгнул, и, в это же мгновенье, паук нанес удар; природные колонны с треском переломились; но в это время Робин был уже в нескольких метрах от этого места, он вскочил на ноги; побежал. Если бы не кровавый дым, от которого сжимались болью легкие, если бы не израненные паучьими лапами ноги, он, быть может, смог бы убежать – найти какой-нибудь узкий туннель и забиться туда; но так он смог пробежать совсем немного, споткнулся о один из многочисленный выступов на полу, повалился.

Он еще пытался подняться, уперся ладонями в жаркий камень, и все кашлял, а руки его в локтях предательски дрожали. И в это мгновенье паук поймал его. В его спину, вдавилась паучья лапа; да с такой силой, что затрещали ребра. Плотная волна смрада – плотная волна смрада – такая невыносимо сильная, что невозможно было дышать, нахлынула на него; и в это же мгновенье, две паучьи челюсти стали сжимать на его шеи – боль была такая, что у него потемнело в глазах; он слабо застонал, попытался вырваться, но, конечно тщетно – челюсти еще сильнее сжались, и он почувствовал, что еще немного, и шея переломиться; он чувствовал, как стекал по ней паучий яд – кожа обжигалась.

Никогда раньше не чувствовал он так близко своей смерти. И тогда он впервые понял, что вот сейчас его может не стать; и оборвется его молодая жизнь так же, как и тысячи иных жизней; о которых он и не ведал, но которые тоже думали, что они будут жить и любить вечно. И ему было жутко от того, что душа покинет это тело, и он вознесется в какие-то иные, высшие сферы; и что уже не увидит Веронику, так как он мечтал ее увидеть; а увидит уже как-то по иному в тех, высших сферах.

Но паук, хоть и был разъярен таким упорством своей добычи, решил не убивать юношу сразу – ему нравилось наблюдать за долгими мученьями своих жертв; а потому он не перекусил ему шею, и даже не поразил его сковывающим движеья ядом – но, поднял его воздух; и выбрасываю из одного из своих отростков белую липкую нить, быстро обвязал ее Робина так, что юноша оказался, как в коконе, и только голова торчала из всей этой массы, которая сдавливала его тело.

И вот, спеленавши, паук повесил его на один из шипов, который торчал из его тела. Так юноша и висел вниз головою, да при каждом движенье чудовища раскачиваясь из стороны в сторону; ударяясь об его полупрозрачный жирный бок, из которого выступала смрадная слизь.

Как не боролся с подступающим забытьем Робин, оно, все-таки, взяло верх. Сколько времени пробыл он без сознания, Робин не знал, но, когда очнулся, оказалось, что по прежнему весит вниз головой, правда уже не на выступе в паучьем теле; а на сплетении нитей под потолком. Он огляделся, и сразу узнал это место – в нескольких метрах от него перекрывала туннель призрачная паутина, в которой застыли несколько вампиров. И он сразу приметил, что у одного из вампиров перерезана глотка, и нет крыльев: «Успел! Успел! Значит, все-таки, успел!» – и как же обрадовался Робин, когда ощутил, что Жив! Значит, еще не все потеряно; значит, еще будет встреча.