Текст книги "Буря"

Автор книги: Дмитрий Щербинин

Как только вошел предводитель тысячного отряда, Альфонсо неимоверным усилием смог подняться на ноги, заговорил стремительно:

– Вы должны выслушать меня! Вы…

Он запнулся, не ведая что тут сказать, чтобы вдруг перевернуть все, чтобы все эти армии двинулись на восток немедленно. Где-то в глубине сознания он понимал, что принятие подобных решений зависит вовсе не от него, но чувствовал в себе и силы, способные сдвинуть все эти армии, которые он и не видел то еще. И вот он молчал – только стон из груди его поднимался, только глаза, на израненном лице так и пылали, так и изжигали страстью.

– …Вы понимаете, понимаете… Сейчас я все объясню! – громко выкрикнул он, и тут же принялся говорить нечто бессмысленное, опасаясь, чтобы только этот эльф не перебил его.

Однако, эльф именно перебил его, проговорил:

– Мне все уже известно. В эту ночь ты вел себя, как герой. Твоей отвагой были спасены жизни многих. За это ждет тебя награда…

– Нет – не то! – выкрикнул Альфонсо. – Ваши армии… Говорите, когда выйдут они… Нет – даже и не говорите, я скажу – они немедленно должны выходить, потому что…

Он едва не выкрикнул, что так надо для спасения Нэдии, однако, все-таки, успел остановиться – напряженно думая о том, чтобы можно было сказать. Он закрыл глаза, и зашептал довольно громко:

– Ну же – приди и немедленно! Приди – я зову тебя! Ты нужен мне – приди!..

* * *

А в это самое время, и всего лишь в нескольких повозках от Альфонсо клокотали чувствами его младшие братья. В прошедшую ночь, они так и не видели демонов-вихрей, так как случайностью, или волей провидения, но они не напали на больничную повозку.

Ночью они бодрствовали: они сидели на своих кроватях, в них страсти пылали, но они не двигались, скованные каким-то колдовским оцепененьем; все выжидали чего-то, и вот дождались – когда услышали крики Альфонсо. Первым, стремительно заговорил Вэллиат, лицо которого (как и лица иных) успело излечиться от ожогов, и вновь имело цвет болезненно серый, и вновь выступила испарина, он говорил своим сжатым, напряженным голосом:

– Хватит прозябать – мы должны действовать, чтобы…

– Действовать под Моим руководством. – тут же перебил Вэлломир, и поднялся, гордо выпятив грудь.

– Сейчас шут выкинет одну забавную шутку! – рассмеялся Вэллас, но смех этот был таким злобным, столько в нем затаенной горечи было, что уж, право – лучше бы это не смех был, а, действительно: какой-нибудь стон.

И Вэллас, действительно, хотел устроить какое-нибудь шутовство – он уже и придумал, что сейчас вот выбежит и из всех сил закричит, чтобы приветствовали нового короля Вэлломира великого. А при этом бился в его голове образ Маргариты – это был болезненный, страшный образ. Он вновь и вновь видел занесенный снегом постоялый двор; вновь и вновь слышал пронзительный свист ветра – мириады снежинок кидались на него, а среди них – стояла наполненная мертвенным светом, расплывчатая Маргарита, руки к нему протягивала, звала его. И все это: и шутовство, и воющий ветер, и Маргарита – все это переплелось между собою, все было одинаково значимо, и чувствовал Вэллас, будто сознание его раскололось, будто сам он растворяется в каком-то мраке…

– Спаси меня… – проговорила Маргарита, и тут их руки встретились – Вэллас почувствовал пронзающий холод, который от них исходил. – …Я здесь совсем одна! Так холодно! Спаси меня, любимый!

– Да я же шут! – с болью выкрикнул Вэллас. – Быть может, не помнишь, сколько боли я тебе причинил?!.. Чего же от меня хочешь?!.. Опять в болото нырнуть?!..

– Но в глубине, в сердце то своем, ты, ведь, совсем иной. Вспомни, как мы в первый раз танцевали – ведь, счастливы же тогда были. Значит, можешь без этого надрыва. Ты можешь меня вызволить…

– Что же мне делать?!

– Да только согласие твое и нужно. Прими от меня силы, отрази…

В это время, Вэлломир начал было проговаривать очередную, торжественную речь, да так и осекся, и ему пришло виденье подобное, он, вдруг, оказался сером воздухе, а вокруг стремительно летели вверх крупные снежинки, его не задевали – пред ним медленно размахивал темными крылами исполинский ворон, в голове раскатывался его глас:

– Хочешь ли получить силу?..

– Да, да! – выкрикнул Вэлломир с жаром, но тут же осекся, и медленно, с достоинством проговорил. – Да – Я приму это подношение.

Вэллиату же привиделось, будто стоит он на узкой каменной полосе, древней и покрытой трещинами – при малейшем его движенье появлялись новые трещины, вниз, во мрак отлетали камушки. А мрак был повсюду: и вверху, и по сторонам, и там – под ногами; и он чувствовал, что, ежели оступиться, так падение его будет вечным, ибо нет в этой бездне дна, нет и образов – он знал, что будет падать вечно, и постепенно его сознание затухнет – он попросту лишиться разума.

И, как только раздался голос, который предлагал ему принять власть, так он Заорал, что: «Да! Да! Конечно же согласен!»

Таким образом, каждый из них, не выходя из больничной телеги общался с силами запредельными, и согласился принять их власть. Эльф, который следил за больными, видел, как эти трое, в возбуждении до этого переговаривавшиеся, вдруг замерли; забормотали что-то несвязное, обращаясь к воздуху – вытягивали дрожащие руки, выкрикивали что-то. Эльф подошел к ним, попытался успокоить их добрыми словами, положил было руку на плечо одному из них, однако, тут произошло следующее: глаза каждого из них вспыхнули – и у каждого своим светом. Эльф, чувствуя, что здесь какое-то могучее колдовство, хотел было поднять тревогу, да не успел – пред ним что-то вспыхнуло, что-то закружило, сдавило его тело – затем, почувствовал он легкость и радость небывалые, увидел пред собой дорогу, устремился по ней навстречу блаженному свету…

Уже бывшие окрест люди и эльфы: все те, кто выполняли отвратительную работу – собирали бесформенные ошметки, дабы хоть это не досталось воронью, – они то и видели, как одна из повозок, вдруг разорвалась, как разорвалось бы куриное яйцо, окажись вдруг в нем разом три здоровых орла. От телеги попросту ничего не осталось, земля содрогнулась, а на волю уже вырвались три могучих, к самому небу вздымающихся вихря.

В поперечнике каждого из них было не менее пятнадцати метров, все они заходились в бешеном вопле, стремительно передвигались, и, так как, сразу же тесно им друг рядом с другом стало, так и разлетелись они в стороны, с ревом вгрызаясь в землю, сотрясая ее, вздымая целые тонны снега – одним из них было раздроблено еще несколько телег, но вот все они сорвались с тракта, стремительно стали передвигаться по окрестным полям. Зрелище было и завораживающее, и жуткое – каждый чувствовал, что в любое мгновенье один из этих беспорядочно дергающихся, слепых вихрей может поглотить и его.

В сильном багровом сиянии, которое на многие версты окрест пробивалось из тучевых сводов – смерчи были подобны ожившим, обезумевшим колоннам, которые верхними своими гранями поглощали и эти ледяные тучи, от чего еще больше разрастались в стороны. Они отлетели от тракта на версту, а затем – один из них стал приближаться – он мчался словно ураганный ветер, прокручивался сотнями леденящих лезвий; вот уже совсем рядом оказался, и для эльфов и людей подобен был смертоносной стене – и многие падали в снег, многие бежали куда-то слепо; но, все же, кому было суждено – тот был поглощен в эту стену, иных же эта напасть минула, хотя они еще долгое время не могли придти в себя, и поверить, что остались живы.

Итак, вихри разрастались, двигались все быстрее, трясли землю, то отлетали на несколько верст, то вновь приближались, иногда задевали, дробили тракт, стоявшие на нем телеги. К тому времени, большинство из конного отряда успели спешиться, помогали собирать останки, и вот, когда один из смерчей приблизился корни метнулись в стороны, но никакая скорость не могла помочь многим из них…

– Выпустите же меня! Я смогу вам помочь! – выкрикнул Альфонсо, когда начался весь этот грохот.

Предводитель конников, который разговаривал с ним, сразу прошел к выходу, и отдернув занавес, увидел, что происходит – соседняя повозка была взвита куда-то вверх, да и эта взметнулась метра на два в воздух – смерч задел ее своим краем.

– Что же это твориться? – проговорил эльф в изумлении. – Неужто враг опередил нас, неужто сам пожаловал к Серой гавани?..

– Да именно! – с готовностью выкрикнул Альфонсо. – Что – никак дождались?! Я же и раньше говорил – немедленно надо выходить навстречу, иначе – сбросит вас в самое море!..

Эльф и не слушал его – и он, и все бывшие в повозке были поглощены зрелищем, ибо подобный разгул стихий помнили лишь немногие из них, и случилось то в глубокой древности, когда Валары брали штурмом твердыни Ангбарда. И только предводителю удалось выстоять на месте, когда очередная ревущая стена, переметнулась к ним, через несколько верст, и, оглушив промчалась в нескольких шагах: земля передернулась, повозка подлетела, перевернулась, и в этом грохоте Альфонсо ни на мгновенье не прекращал выкрикивать:

– Вы должны дать мне жезл! Я смогу остановить их!..

В это время, Нэдия перехватила сзади желтыми своими клыками веревку, принялась ее перегрызать…

Конечно, три эти вихря были Вэлломир, Вэллиат и Вэллас. Конечно, каждый из них стремился к своей цели, и видел пред собою не братьев, но двух могучих противников, тракта же, телег, эльфов, людей, коней и всего прочего они попросту не замечали. Они устремлялись друг на друга, иногда задевали друг друга гранями, разлетались, в восторге безудержном еще и новых сил набирались, и вновь, навстречу друг другу устремлялись. Наконец, столкнулись все трое и в одном месте, неподалеку от тракта – потом, еще многие годы там была воронка нескольких метров глубиною, вся почерневшая и выжженная – никакие цветы и травы не росли в ней. Тогда же грохот слышен был и в Серой гавани до которой сорок верст было, грудь Среднеземья содрогнулась, а лед на поверхности моря пошел трещинами, вздыбился.

Три колонны слились в одну, и теперь эта была многометровая, предельно сжатая, какими-то болезненными рывками передвигающаяся стена. Земля тряслась беспрерывно, тучи закручивались в эту круговерть, и она металась все быстрее – билась, стонала, пыталась разорваться, но была уж столь плотно сжата, что это было невозможным – вот колонна эта переметнулась на несколько верст, а вот, с треском разорвав воздух, вновь вернулась, пронеслась у тракта взбороздив и снег и землю на несколько метров – и вновь, в слепом рывке метнулась куда-то в сторону.

Как раз к этому времени Нэдии удалось перегрызть путы на руках Альфонсо, ну а дальше уж он освободился в несколько мгновений – он приметил, что посох у предводителя отряда конников, и вот уж оказался рядом с ним, схватился за этот посох – нет – эльф не выпустил его так просто, он словно бы слился с этим посохом. Это был эльфийский князь, он владел и волшебством, силы в нем были великие и он один мог бы выстоять против сотни троллей, едва ли и десять людских богатырей смогли бы сдвинуть его с места, если бы он только этого не пожелал, однако, против порыва Альфонсо и ему не удалось устоять – и он вслед за ним вынужден был вырваться из повозки – он удерживал посох и кричал через грохот:

– Тебе с этим не справиться – ни за что погибнешь!

Однако, Альфонсо ничего не отвечал; но, чуть выгнувшись вперед, продолжал продираться в сторону, куда теперь на несколько верст отлетел вихрь.

– Остановись! – повелительно выкрикнул эльф. – Ты и сам погибнешь, и посох погубишь! Не так надо!..

Видя, что на Альфонсо его слова не действуют, он нараспев принялся выговаривать одно из заклятий – тут бы Альфонсо и несдобровать, но опять подоспела Нэдия – она, сломавши два клыка, в столь короткий срок сумела разгрызть и свои путы, и вот теперь впилась в запястье эльфа – сразу же прокусила до кости, да и кость затрещала; эльфу же подумалось, что – это демон на него напал, вскрикнул он от неожиданности, выпустил посох, а Альфонсо уже метнулся вперед – побежал так быстро, как только мог.

Он мчался, не видя ничего кроме этого орущего, всасывающего багровое небо смерча, он вытягивал навстречу ему посох, лик его искажала напряженная ухмылка; темная сеть морщин залегала по его лику. На нем уже были темные одеянья, и вновь был он подобен стихии могучей – тьма клубилась вокруг него.

Вот свободную его руку перехватила Нэдия, резанул ее безумный хохот:

– Ну что – покружимся?! Что б он нас раздробил наконец-таки! Ха-ха!.. Ах ты, смерч поганый!.. Ну, поглоти нас! Ха-ха!

– Назад! – взвыл Альфонсо, и смог оттолкнуть ее да так, что она отлетела на несколько метров, в снег повалилась.

Сам же он, не оглядываясь, чувствуя, что сейчас она его догонит, продолжил свой бег – он видел, что смерч удаляется, и теперь уж отлетел на много верст, так что его едва было видно.

– А-а, не уйдешь! Все равно загоню тебя в угол! Бежишь?! Трус ты – трус!..

В это время, его обхватила сзади Нэдия, и он вновь завопил ей, чтобы она возвращалась, она же кричала, что – никогда, что он бредит, что им вместе суждено погибнуть; и вновь (в какой уже раз!) – сцепились в борьбе, крутились в снегу, рвали друг друга, потом поняли, что тряска усиливается, что грохот становится оглушительным, и тогда вскочили. В правой руке Альфонсо оказался сжатым посох, в левую же вцепилась Нэдия.

Все это время эльф, предводитель конников, бежал за ними, все надеялся спасти и их, и посох, и, все-таки, когда остановился, их разделяло еще шагов пятьдесят. Он видел две маленький фигурки, которые стояли на фоне стремительно надвигающейся ревущей стены. Стена вздымалась на несколько сот метров, и эльфу пришлось приложить некоторое усилие воли, чтобы, по крайней мере, не закрыть глаза – выдержать это зрелище: ведь, он уверен был, что и эти двое погибнут, и смерч, набравшись еще больших сил, поглотит и его.

Однако – вышло совсем по иному.

От фигуры Альфонсо вырвалась, заполонила всю долину, зарница слепящего света, она молнией ворвалась в грохочущую стену, в одно мгновенье охватила, сковала эти стремительные грани – и вот прекратился грохот (хотя в ушах еще звенело), прекратилось всякое движенье, а затем, вся эта пышущая светом колонна устремилась к земле, разметалась на многие метры сверкающими быстрыми…

Свет померк почти мгновенно: рассеялся как слабый туман под порывами ураганного ветра. Вновь все заполнилось опадающим из туч багровым свеченьем; взвыл ветер, но – это уже был обычный ветер, который сорвал со снежного пласта верхний слой, понес, закружил призрачной стеною из замерзших кровинок.

Эльф увидел, что фигурки стоят на прежнем месте, бросился к ним, и нагнал, когда Альфонсо уже склонялся над телами своих братьев. Они лежали в окончании вихревой борозды, на развороченной, промерзлой земле; были бледны, черты заострились, вообще же в недвижимых их телах чувствовалось такое напряженье, что и дотронуться до них было страшно – того и гляди разорвутся. Альфонсо спрыгнул в борозду, упал перед ними на колени, стал звать по именам: но, так как это не возымело никакого действия, все же дотронулся до лба одного из них – все же дотронулся до лба одного из них.

Он дотронулся наугад, но вышло, что – это был Вэлломир – он так и подскочил; тут же, с выпученными глазами, с бешеной силой вцепился Альфонсо в плечи, стал надрываться:

– Будет кара! Ничтожество! Да как ты смел! Разворочу, растопчу!.. Да как ты смел Меня остановить, в этот Великий День.

Альфонсо до этого и не подозревал, что в вихре заключены его братья; теперь сразу понял, и, перехватив его за руку, зачастил:

– Прости меня, прости, брат! Я уж стольким зло причинил…

– Ты… Нет тебе прощенья; за этот грех тебя…

– Нет, нет – за это я и не прошу прощенья. Сейчас я спас и тебя, и остальных двоих; кажется, и еще кому-то жизни спас…

Эльф уже был рядом, он выхватил клинок, и говорил:

– Старший из вас совершил подвиг, а младшие… Да, ведь это вы подняли эти вихри! Ведь вы в них кружили! Вы владеете великой силой, и вы должны быть… скованы магической цепью; да, да – именно в таком виде предстанете вы на суд Гил-Гэлада.

Наступило пробужденье и для Вэлласа. Единственное, что он помнил от прошедшего: был какой-то грохот, он видел пред собою призрак Маргариты, он устремлялся к нему, однако, она каждый раз успевала от него ускользнуть, а он жаждал танцевать, он страстно звал ее, молил прощенья, а она все манила, и… ускользала. Он набирался больших сил, мчался, вслед за нею все быстрее – потом он столкнулся с каким-то ужасом, и была борьба, затем – этот мрак.

Вэлласа разбудили два голоса: в одном ухе звучала мелодичная речь эльфа, в другом – настойчивый, сильный глас ворона:

– Это все эльфийские козни. Устрой же ты над ними потеху, сыграй шуточку – просто в ногу ему вцепись!

Даже в подобном состоянии Вэллас понимал, что подобная выходка – это что-то дикое, тупое; он даже понимал, что так будет еще хуже, чем есть, и, все-таки, уже не мог остановиться – опять им завладели эти маленькие, хохочущие бесы; и вновь не отдавал он себе отчет в том, что делает – вновь была только животная страсть – во что бы то ни стало устроить это. И вот он дернулся, обхватил эльфу ногу, что было сил вцепился в нее зубами…

А Вэллиат помнил, будто та узкая каменная полоса, на которой он до этого стоял, рухнула в бездну; одновременно он почувствовал приток сил, и вот началась эта страстная борьба, ради того, чтобы не рухнуть вниз. Он цеплялся за воздух, он отдавал все силы, чтобы только удержаться; чувствуя под собою бездну, он орал от ужаса. Он вслепую метался из стороны в сторону, жаждя найти хоть какую опору, и так продолжалось до тех пор, пока он не столкнулся с некой стихией, которая тут же и вкрутила его в себя. Когда нахлынул мрак, он еще орал от ужаса. Потом стало возвращаться сознание, а, вместе с два голоса услышал: ворона и эльфа. Вот, что говорил ворон:

– Слышишь – эльф вещает, и он совсем рядом. Сейчас тебя поднимут, стану лечить, но ты, все равно, не проживешь долго…

– А ты только скажи, что мне делать! Скажи! Скажи! – выкрикнул Вэллиат, даже и не замечая, что лишь слабый стон с его губ сорвался.

– Я тебе тайну поведаю: почему, думаешь, эльфы никому не рассказывают тайну своего бессмертия.

– Не знаю! Говори же скорее…

– Ты очень нетерпелив, а причиной всему твоя горячая молодецкая кровь.

– Да, да – и я не хочу, чтобы она когда-нибудь остывала! Говори же скорее!

– Именно в крови все и дело – в эльфийской крови. Ведь, кровушка эта, словно живая вода, для иных народов. Стоит, ведь, только кому ее испробовать, так и обретет вечную жизнь. Да не простая кровь, не из пальца – из вены, та самая, что через сердце их проходит. Потому и держат они это в тайне – а то бы много охотников нашлось…

– Что же мне делать?! – в ужасе, чувствуя не облегченье, но какую-то новую боль, вскричал Вэллиат.

– Да очень просто. Сейчас этот эльф оступиться – прямо пред тобой рухнет, ты ему в шею вцепишься.

– Да не вампир же я! Не смогу!

– Тогда – смерть. Тогда умрешь, без следа растаешь. Один лишь шанс у тебя.

Зрение вернулось к Вэллиату, но не полностью: мир представлялся ему скопищем кровавых теней, а поблизости, возвышался некий темный столб, вещающий эльфийским голосом. Как раз в это время совершил свое шутовство Вэллас – вцепился эльфу в ногу, да еще дернул из всех сил. Несмотря на неожиданность, несмотря на сильный рывок и боль, эльф бы все-таки устоял, но он стоял на развороченном пласту земли, и этот то пласт, отдернулся в сторону, так что и эльф повалился – шея его оказалась возле Вэллиат.

Голос ворона забился в его голове едкой желчью: «Что же ты медлишь? Либо сейчас крови отведаешь, либо все то, чего боишься и свершиться. Все исчезнет – воспоминанья, чувства – все изойдет в ничто, как и у всех остальных людей. Ради вечной жизни соверши это!»

И с таким отчетливым ужасом предстал перед Вэллиатом мрак – та узкая, черная клеть, в которой не пошевелиться, в которой ни одного образа нет, что он решился, и он закрыл глаза, и вслепую дернулся к этой шеи, вцепился зубами – тут, словно судорогой свело его челюсти – почувствовал, как что-то жаркое заполняет его рот, почувствовал отвращенье, но, все-таки через силу сглотнул, и тут его стало рвать – он откинулся в сторону, забился по земле, и теперь орал уже вслух.

Все это произошло столь стремительно, что Альфонсо, погруженный в собственное страданье, и не успел ничего предпринять. Вот эльф стоял, говорил вот повалился, и вот уже вновь был на ногах, но схватившись рукой за шею, и из под руки сильно хлестала кровь – залила, в несколько мгновений, всю его одежду; эльф пытался еще что-то сказать или крикнуть, но уже не мог – силы быстро его покидали. Вот он медленно опустился на колени, затем – перевернулся на спину, и вот уже лежит, весь окруженный кровью, со взглядом, становящимся все более спокойным, устремленным в эту низкую, темно-багровую массу. Пошел редкий снег – снежинки были крупными, и в исходящем из туч свете крови казались совершенно черными; казалось даже, что – это пепел.

А Вэллиата все продолжало рвать, он бился, рыдал, кричал что-то; вот замер, и, вдруг, резко вскочил на ноги, одним прыжком переметнулся к Альфонсо, и, сжимая его за руки, что было сил закричал:

– Да что ж это такое?!.. Брат ты мой!.. Что ж это с нами?! Да кто мы?!.. Есть ли мы вообще?!.. Быть может, мы призраки уже?! А?! А?!! Что мы творим?! Что за жизнь у нас?! Так, ведь, никто… Вот сейчас захочет, и опять мы что-нибудь страшное сделаем! Мы же, как куклы на веревках! Да – куклы! Сейчас вот оставили нас, сейчас мы можем дрыгаться, слова свои говорить, но это только потому, что у того, быть может, сейчас какие-то иные дела!.. Ну, а стоит ему только к нам обратится, и вновь уж будем делать что-то чуждое, что и не хочется нам вовсе делать!..

Вэллиат дико оглядывался по сторонам, искал поддержки, вот его стал обнимать Альфонсо, но он дико вскрикнул, вывернулся, в сторону отпрыгнул.

Гордо выпятив грудь, приговаривал Вэлломир:

– Все было исполнено по Моей воли. Наглец получил возмездие…

Тут зашелся хохотом Вэллас – он схватил за руку дрожавшего рядом с ним Вэллиата, и смог подняться; продолжая смеяться, он выкрикивал:

– Да тут же все шуты! Здесь же сборище шутов! Ха-ха!

– Довольно! Довольно! – выкрикнула Нэдия, и, хотя хотела она взмолиться, получился хриплый, страшный крик ведьмы, который заставил Вэлласа рассмеяться еще больше прежнего.

– Стойте! – громко страстно вскричал Альфонсо, и, видя-слыша, что все это продолжается, схватился за голову, еще громче заорал. – Стойте!!!

Это был могучий вопль, который, словно от сводов пещеры отразился от бордового купола над головами, эхом раскатился по окрестным, истерзанным долинам. А неподалеку от них пролегал глубокий овраг, на дне которого спала подо льдом река, там неведомо как оказалась большая воронья стая, и вот, от крика Альфонсо – они, темным облаком взмыли навстречу снежному пеплу; оглашая поля своим карканьем закружили под мрачными сводами – так и не решаясь коснуться их, словно бы действительно были эти своды из камня.

А Альфонсо, с силой сжимая лицо, повалился на колени (он чувствовал, что Нэдия обхватывает его голову, целует его страстно) – он выдавливал:

– Мы сейчас должны вспомнить, то, что завещал нам Гэллиос…

– А что, что он нам завещал, а?! – со страстью ухватился за это Вэллиат. – Ну, говори же – что он там наговорил, перед смертью! Что нас может спасти?!

– Память наша…

– Память?! – Вэллиат даже взвизгнул, по мертвенному его лицу струился пот, он исходил жаром. – Да он бредил! Бредил старик! Да! А я то думал, что хоть какая-то; хоть самая маленькая зацепочка для нас есть!.. Зачем же душу растравил… Да какую, к дьяволу, душу?!.. Видишь, видишь – и я теперь тоже бредить начинаю! Нет же никакой души, а тело и мозг только!.. Да и что говорить, когда уже сказано было!.. Ну, давай, утешай меня! Воспоминаньями! Да ты шут! Да шут – такой же шут, как и Вэллас! Воспоминанья! Ха! Бред! Да что в моих воспоминаньях – одна боль, один страх! А ничего иного то и быть не может, для каждого трезвого, кто понимает, как ужасна наша жизнь…

– Пожалуйста, выслушай меня! – вскричал Альфонсо. – Он же говорил, что есть у каждого в жизни такое мгновенье, которое, как бы дверка к спасенью; мгновенье это высшим светом озарено. У кого-то эта, может быть, встреча с любимой. Быть может, один раз то ее и увидит, среди созданий земных… Точнее – увидит отблеск высшей, небесной любви, и та любовь воплотится в этом образе, и вот будет такой счастливец вновь и вновь вспоминать мгновенье встречи, как бы и жить, в мгновенье этом, и стихи в этом мгновенье, и поэмы писать будет. Так что же может быть сильнее этого воспоминанья?.. Может быть, и не с девой эта встреча; быть может – воспоминанье из детства – например: залитая светом поляна, там тепло, там поцелуи небесные – и это тоже любовь, так же как и виденье той девы – ведь и та дева светлым облаком вспоминается – ведь, все это высшее, как проблеск грядущего. И всю жизнь над к этой дверки стремиться… Каждому, каждому дано такое мгновенье, и обстановка не имеет значенье – ведь можно загнивать среди злато и шелков (и даже скорее там), а можно жить истинной жизнью в нищете, но в любви с природой; даже и в темнице, если в душе спокойствие и вера – даже там может прийти такое мгновенье. И я говорю, что у каждого есть такое мгновенье; только, к сожалению, не многие, имеют силы удержать это в себе. Вот послушайте стихи…

– Да, да – говори стихи! – с надрывом выкрикнул Вэллиат. – Читай и плач, и думай, что все это искренно… Впрочем – уже ничего не имеет значения! Мы, все равно, куклы… пусть и этот бред звучит!

 
– В моих прогулках одиноких,
К печали сердца моего,
Среди видений близких и далеких,
Пришла и гибель чувства одного.
 
 
Вчера, вчера в лучах заката видел,
Как юноша в родимый град спешил,
И вечность там забвением обидел,
И сердце хладом темным поразил.
 
 
Ведь он спешил, со светлыми очами,
Навстречу – дева юная, навстречу ночи шла,
И как зиме дается знак грачами,
Так высшая любовь в сердцах нежданно расцвела.
 
 
Я видел ясно и случайно – судьба их вместе,
Еще мгновенье, и они прошли;
Вовеки не узнают друг о друга вести,
Дороги мира навсегда их развели.
 
 
И горько мне не расставанье,
Но тишина, – молчание минут,
И то, что ясное в очах ЕЕ сиянье,
Стихов и песен в этом сердце не зажгут.
 
 
И юноша пошел еще быстрее,
Понурил плечи, на дорогу взгляд свой опустил,
То свет во мраке вечности повеял,
Но он его уже забыл.
 

– Да, да! – рыдая вскричал Вэллиат. – Как раз то, что сейчас нужно! Опять, про эти следы, про эти хождения по следам любимой!.. Ведь, я же говорил уже, от чего все это исходит!.. Говорил, ведь – так что же еще?!.. Чего же более – я у вас спрашиваю?!.. Что ты этим стихотворением…

Альфонсо принялся было объяснять, но Вэллиат не дал ему договорить; он вдруг, брызгая кровавой слюною, взмолился:

– Теперь все, что расскажешь выслушаю. Всему, всему, что поведаешь поверю… Нет, нет – опять брежу! Опять!.. Но я постараюсь… Брат ты мой – ты только говори; а мне так хочется поверить. Но, ведь, обман все это!.. Конечно, понимаю, что сказать ты этим стихотвореньем хотел! Ну, а теперь объясни еще – где такое воспоминанье взять!.. Я боль… Бо-о-оль одну помню!!!..

– Да воспоминаний то много, из Нуменора…

– Как из Нуменора?! Как же могут быть из Нуменора, когда… Ты что-то скрывал, да ведь?! Ведь ты же знаешь наших родителей. Ведь неправда, что младенцами в бурю прибило к берегу, а ты был с нами, но тебе память отшибло! Ведь – это же все нарочно придумано?!

– Да – я убил вашу мать!

– Что?! Что?! – это уже Вэллас подхватил. – Какая же интересная меня окружает компания! Ну – это что ли самое твое дорогое воспоминанье, братец?! Так расскажи-ка во всех подробностях; ведь ты же, наверное, каждую ночь вспоминаешь! Ха-ха! Правда, смешно?! – он тоже не мог сдержать слез.

Альфонсо и не знал, как смог выговорить это признанье, и теперь обернулся к Нэдии, у нее ища поддержки, а она то выкрикивала, то шептала что-то – состояние ее были лихорадочным, однако – она продолжала его целовать.

– …Ну, вот и выговорил! – вскричал Альфонсо. – Но сейчас не об этом; потому что… потому что нестерпимая уже эта боль, и неясно, сколь долго страданье это продолжаться может… Довольно…

– Нет уж – ты давай про мать! Может у нас именно с ней светлый воспоминанья связаны! – все еще смеясь, но со злобой выкрикнул Вэллас.

Альфонсо закрыл глаза, и, должно быть, минуты три молчал. Рядом орал молил и проклинал его, брызгал кровавой слюной Вэллиат; Вэллас что-то быстро и громко говорил, смеялся и плакал – целовала его и вскрикивала Нэдия. В эти три минуты, он смог успокоиться – к нему пришло блаженное воспоминанье из ушедших лет. Он, так часто поглощенный иными чувствами, уже долгое время не вспоминал этого, и теперь воспоминанье пришло таким ярким, словно бы он пережил его впервые.

– Это был памятный день. Последний праздник Восхожденья, который мне доводилось видеть. Я помню город у подножья горы, я помню улицы и дворцы, которые – словно прекраснейшие сны. Потом было восхождение по мраморной лестнице. К самому небу тянулась она… Так много чудес окружало меня, все время пути, но запомнилось то мгновенье, когда мы ступили на последнею ступень, и там оглянулись. Именно на мгновенье и оглянулись, так как следом шли и иные люди. Тогда открылась родная, на многие-многие версты простилающаяся земля, купол звездного неба, Млечный путь – все это казалось таким близким! А, ведь и земля – все эти многие и многие, лежащие в ночи версты – все это, как во сне, казалось как бы частью собственной души – понимаете ли – я почувствовал тогда, свою причастность ко всему этому; почувствовал, что и далекие светила, и ступень на которой я остановился – все это одинаково мне близко, что вся эта бесконечность есть крупинка в душе моей, и сам я крупинка этого необъятного, любящего меня. Тогда я готов был любить каждого человека, каждое создание, как брату и сестру, да и чувствовал, что так и должно быть, что так и будет, но уже в каком-то ином бытии. А рядом были вы – совсем еще младенцы, но с какой же любовью, вы, маленькие, смотрели на звезды! Каждую то, из этих бессчетных звезд вы любили. Я помню – от одного взгляда на вас, слезы у меня выступили; я, ведь, так счастлив был, что вы можете так ясно чувствовать; и самому было жалко, что потерял уже такую простую, святую любовь к высшему… Вот оно – это мгновенье, как сумел так и описал; а потом, ведь, мы повернулись – пошли к храму Иллуватора, а там… там уж красоты неописуемые, там и цвета, и музыка, которым нет подобия на земле. Но, все же, запомнилось именно это мгновенье. А вы то вспомнили?! Вы должны были запомнить! Не могли забыть! Ведь, вам то только один раз довелось на ту вершину взойти… Вспомните чувства свои тогдашние! Пусть вы и младенцами тогда были! Пусть!.. Это же самое светлое, что в вашей жизни было, и где-то в глубине все равно должно было остаться.