Текст книги "Буря"

Автор книги: Дмитрий Щербинин

 
– Откуда как ни из рассказов,
Узнал о небе, о весне,
О листьях, и о росах малых,
В которых день горит в заре.
 
 
И то, что никогда не видел,
Со слов во мраке полюбил,
И образ ясный, образ милый,
Я в кандалах, в себе носил.
 
 
А если бы не эти сказки,
Ни звуки песен и цветов,
И редкие в темнице краски,
В дыханье призрачных ветров.
 
 
Ах, если б жил один во мраке,
Так не стремился б к красоте?
С печалью темной в долгом браке,
Я не мечтал о высоте?
 
 
Неужто, сердцем не почуял,
Что есть любовь, весна, гроза?
И громов майских святу стаю,
Я не услышал никогда?..
 
 
Я никогда бы не услышал,
Но сердце вверх бы все рвалось,
Душа мечтой далекой дышит,
В ней пенье к звездам поднялось!
 

– Все, что только можно вообразить хорошего – уже есть в нас! Прекрасная человеческая душа, уже с самого мгновенья рожденья!.. Но скажи, скажи государь – почему, по твоему, этот юноша – одноглазый, с изуродованным лицом – и ты видел его, государь! – почему он нашел в себе силы бороться, и в каждое мгновенье жизни следовать своей мечте – так свято верить, что мечта это когда-нибудь непременно осуществится – почему он, измученный, избитый, голодный не боялся ничего, и почему ты, отважный, казалось бы, воин, боишься хоть раз сделать что-то необычайное, исходящего не от предрассудков, но от сердца?! Что из того, что посчитают тебя сумасшедшим, зато правда на твоей стороне! Через много тысяч лет ни о тебе, ни об королевстве твоем не вспомнят, а, если бы даже и вспомнили, то вспомнили бы обо всем как о сущем безумии, и лишь твой поступок, которого ты так боишься…

– Да, да, да! – нетерпеливо перебил его Троун. – Знал бы, как хочется мне последовать этому совету! Но нет – я, все-таки, отдаю отчет, что – это будут пустые слова!.. И, все-таки, теперь с еще большей силой понимаю, что не смогу без тебя обойтись! Учи меня!..

* * *

Исчезновение Вероники было воспринято всеми, как величайшая трагедия. Только она была среди всех этих утомленных, замерзающих, умирающих от голода, и вот налетело некое темное облако, подхватило ее, да и унесло, столь стремительно, что никто и опомнится не успел. Ее уже не было, а они все стояли, пораженные, все ожидали, что она вернется – потом поднялся плач – это был страшный заунывный плач, это были такие чувства, которых могло и не выдержать, разорваться сердцем – у многих ослабленных оно и не выдерживало, и они умирали в великой скорби, заливаясь слезами. Многие чувствовали, что этой новой боли их тела не выдержат, и, все же, понимая, что – это приведет к смерти, не могли остановится.

Нашелся кто-то надрывисто вопящий:

– Мы должны следовать бежать в погоню! Неужто кто-то мрака мог испугаться?! Пусть там ничего не видно – наша жизнь итак стали бессмысленной с ее потерей. Вы представьте только: ежели мы достигнем блаженной земли, неужто будем там счастливы без нее?! Такой же безысходный мрак будет и там, без нее, без богини нашей!

Эти вопли воодушевили Цродграбов так как и они чувствовали тоже самое. Даже и те, которые до этого, подобные высушенным мумиям лежали почти без движенья на полу, теперь пытались подняться – и они стонали, и они кричали – настолько мучительна была для них эта потеря. Да – среди них был Барахир, но и его, прежнего своего бога, они принимали теперь только как приближенного Вероники, в которой видели они высший свет. И вот они стали требовать, чтобы он вел их в погоню. Для Барахира утрата Вероники так же была тяжелым ударом, но он, все-таки, находил в себе силы сопротивляться этой безрассудной жажде – бросится в погоню:

– Мы даже не знаем, куда он унес ее. Быть может – в воздух, и это, даже, скорее всего. Неужели не понимаете, что, в этом мраке многие и многие падут в ущелье…

– Нас не страшит смерть!.. Да мы итак уже мертвы без нее! – перебили его многие и многие голоса.

– Но я говорю – скорее всего, мы вовсе не найдем ее…

– Значит – все погибнем!.. Без нее нам все равно не жизнь! Веди же нас!..

Барахир вновь стал возражать, и сам стоял бледный – едва на ногах держался. Но тут вмешался Дитье – ведь этот юноша тоже был влюблен в Веронику, и никогда еще не сознавался в этом только из-за скромности своей. Теперь он поддержал Цродграбов:

– Да – нам действительно нельзя не терять больше ни мгновенья. Сейчас же отправляемся в погоню…

Теперь уж никак сомнений не было – и Цродграбы закричали, забурлили, не слушая предостережений Барахира, который, впрочем, и не кричал долго, так как видел тщетность всяких возражений.

Теперь скажем про Сикуса. Этот несчастный, вечно зажатый страдалец-влюбленный, с такой страстью выкрикнувший в последний раз: «Люблю!» – все эти дни проведший в забытье, заледеневший словно мумия – теперь он почувствовал, что Вероники нет рядом, и то подобное смерти, спокойное состояние оставило его, и вновь пришли мученья, и даже еще большие, нежели прежде. Он неожиданно открыл темные глаза, да тут и закричал, в невыразимом мучительном страданье – его иссушенное тело затрещало от напряженья, казалось – в любое мгновенье должно было пойти широкими трещинами, да и разорваться.

– Темно! Так темно здесь! – вопил он мучительным голосом. – Где ж ты?! Люблю!!! Люблю!!!

От этих безумных воплей задрожали пещерные своды, и в какое-то мгновенье всем показалось, что рухнут на них; от этих же воплей очнулся и горбатый – до этого он храпел у кровати Ринэма, но теперь, дико озираясь, вскочил – тоже стал выкрикивать имя Вероники, а затем – схватил какую-то железную подставку, и, тяжело дыша, встал с нею у стены – с вызовом смотрел на окружавших его, словно бы только и ждал, что они бросятся на него. Но на горбатого никто не обращал внимания – Цродграбы, вывались в колдовскую темноту, и пещера стремительно освобождалась. Конечно, несмотря на жажду вновь обрести Веронику, далеко не все могли идти самостоятельно, и таких несли на руках: несли и Сикуса и Вэлломира, несли и многих Цродграбов, настолько ослабших, что не понятно было – живы они, или же уже умерли.

До того как Рэнис унес в блаженную страну Веронику, можно было насчитать еще более ста тысяч Цродграбов; а через несколько часов, перед рассветом, когда первые, измученные, промерзшие, стали выходить из ущелья в долину – осталось не более тридцати тысяч. Тела иных поглотили ущелья. В беспросветном мраке никто не видел этих падений, и только приглушенные, быстро обрывающиеся вопли вселяли ужас. Они шли взявшись за руки, и поскользнувшиеся увлекали за собой многих…

Возможно, и тридцать тысяч не достигли бы равнины – так как ни одного мостика через ущелье не осталось. Однако – Барахир и Дитье, которые шли впереди, почувствовали под ногами оперенье, и потом уж догадались, что – это ворон, все время бывший поблизости, наблюдавший в тяжкой тоске через мрак, перекинулся от одной стены ущелья к другой – вслед за ними, по спине ворона прошли и тысячи Цродграбов…

Впрочем, эти полные смерти часы, ничем не запомнились – ведь в них не было образов, был только холод, да страх, да еще густая обволакивающая их чернота.

Природные каменные стены расступились, и они увидели Самрул, из которого вылетали отсветы факелов – он подобен был зловещему оку повисшему в бесконечном мраке.

Это зловещее око было единственным образом, которое они видели; и всем им передалось такое чувствие, что – это око и есть причина всех их бед, и вот они, не выпуская рук, но, сумевши выстроится в широкую сеть, не в силах уже остановится, не слушая редкие разумные советы устремились, утопая в снегах, навстречу этому сиянию – после пережитого многочасового ужаса, их уже ничто не могло остановить, вот только усталость смертная была…

* * *

А несколькими часами раньше, в ту же долину, вышло и племя «мохнатых», несшее на своих плечах троих «богов»: Даэна, Дьема и Тарса. Самого главного из богов – Тарса, они несли впереди, и им казалось, что он указывает им дорогу, и шепчет заклятья от злых духов, хотя он только ругался, и время от времени, когда на него находили приступы ярости, тщетно пытался вырваться из лап.

Еще издали увидели они Самрул, а, так как ничего подобного раньше и не представляли, то пришли в благоговейный ужас, и попадали на колени – долго вопили что-то невразумительное, а затем, все-таки, пришли к решению, что – это город счастья, на котором лежит проклятье злого бога. И они долго вопили какую-то неразумную, торжественную речь, в которой молили своих «богов» избавить их от того, злого заклятья, провести в «чудесный город». Даэн и Дьем слишком устали – им нужен был солнечный свет, их измучила долгая зима; судорожные же рывки Тарса, они восприняли, как желание отдохнуть немного, и потому разбили среди долины лагерь. В снегу они вырыли ямы, раскопали достаточно дров, так как чувствовали, где под снегом кроется какой-нибудь куст, или же деревце – скоро, с помощью кремния, развели небольшие костерки, и повернув свои мохнатые морды, со страшно выпученными белесыми глазищами, к своим богам, принялись заунывно, на разные голоса молить: «Арро!.. Арр-рро!.. Арр-рро!!!»

– Да я бы и сам, хоть какого Арро сейчас покушал! – блекло улыбнулся истощенный Даэн.

Однако, такой ответ совсем не удовлетворил «мохнатых» – они то помнили, сколь много «Арро» было нанесено холодной водой, и, конечно же, по милости богов. Старуха-ведьма, столь страшная, что на нее без дрожи и смотреть было нельзя – она принялась уверять своих соплеменников, что, для того, чтобы задобрить «богов», им надо принести жертву – и вот выбрали одного, который был несказанно рад такой судьбе, и раньше, чем «боги» успели понять, что происходит, и остановить – ему переломили шею; а хлынувшую кровь стали собирать в ладони, и, как величайшее сокровище, подносить Им.

Тарас расхохотался, выкрикнул что-то злое, и ударил подносившему ему кровь «мохнатого». Для братьев же, которым казалось, что только совсем недавно покинули они блаженную Алию, все эти ужасы были слишком уж невыносимы – они не могли привыкнуть к этой жестокости, им хотелось обрести крылья, взмыть над горами, да обратно, в ту маленькую страну, где все так мило сердцу. Им было дурно, они воротили головы, еще что-то пытались говорить, убеждать «мохнатых» остановится – однако, им, все-таки, поднесли эту горячую, липкую кровь к губам – а там и того и другого тяжкое, беспросветное забытье охватило.

В чувства их привели те же «мохнатые» – они с силой трясли их за плечи, вопили наперебой, и от исходящего от них смрада, почти невозможно было дышать. Беспросветная, так много в себя вместившая ночь, уже близилось к завершению, однако – это совершенно не было заметно – темень стояла такая же как и в начале, и только из Самрула долетали слабые отголоски пламени.

За пару часов до этого «мохнатые» тоже принялись тормошить «богов» – тогда надвинулась, но стремительно пролетела над ямами, над их головами лавина из призрачных волков – теперь, хоть и с трудом, да и то, из-за отсветов Самрула, разглядели они Цродграбов, которые, взявшись за руки, длинной цепью, надвигались со стороны Серых гор.

Напомню, что «мохнатые», хоть и с трудом, хоть и коверкая, частично выучили язык «богов» и теперь требовали:

– Спасения! Убить их! Сделать Арро из них!..

Цродграбы были слишком разгорячены, чтобы остановится, когда увидели это, исходящее, казалось, из самого снега сияние – даже, когда увидели мертвенный блеск этих огромных, звериных глаз, и узнали, тех призраков, из-за встречи с которыми столь многие из них погибли под горами – они бежали столь же стремительно; даже и Барахир, который понял, что приемные его сыновья там, не пытался замедлить этот безумный бег, но громко звал их по имени.

Перед Цродграбами открылись эти, тускло освещенные редкими костерками ямы, а навстречу уже выскакивали разъяренные «мохнатые» – эти дикие создания, конечно же узнали тех, кто выгнал их из обжитых мест, кто отнял у них богиню-Веронику – теперь они вообразили, что эти «Враги» покушаются и на их «богов» – потому дрались с остервененьем, и, несмотря на то, что Цродграбов было значительно больше, на первых порах даже взяли некоторое превосходство. Этот отчаянный отряд «мохнатых» сдерживал «врагов», в то время, как иной отряд, стремительно уносил «богов», в сторону города, да при этом – еще не уставали молить их, чтобы помогли обратить «врагов» в Арро…

* * *

Оставим их, перенесемся к персонажу, давно оставленному без внимания. Речь пойдет об Сильнэме, который был когда-то эльфом, прошел через подземелья Утумно, и через века одиночества, в темном лесу; который двадцать лет простоял статуей, и никому не высказывал, что пережил в эти двадцать недвижимых лет – если до этого в нем еще виден был эльф, хоть и темный, хоть и мрачный, и озлобленный, то после этих двадцати лет, он почти совершенно лишился рассудка – и была у него теперь только одна цель – месть.

Напомним, что волею рока, попал он, к эльфам Ясного бора, и всколыхнул их, с помощью ворона, устроил так, что была похищена одна эльфийка и ее брат, а выведено все так, будто это, проходившие поблизости Цродграбы их похитили. Ему даже удалось войти в некоторое доверие к государю Тумбару – и это, несмотря на свой орочий облик. Напомним, что они преследовали Цродграбов и в горном ущелье, когда те, вслед за «мохнатыми», уходили под Серые горы. Вперед бежал сам государь Тумбар, рядом же с ним Сильнэм, однако – каменная глыба закрылась прямо перед ними, и они остались во тьме – хотя и не надолго. Эльфы достали изливающие серебристо-звездные светильники, и при этом свете, на небольшой площадке было устроено совещание.

Кое-кто предлагал повернуть теперь, вернуться в «милый, Ясный бор», но большинство, все-таки, стояли на том, чтобы продолжать преследование, говорили при этом: «Да – пусть из-за двоих похищенных погибнет двести наших воинов, но наш народ никогда не бросал свои дочерей и сынов в беде – мы будем идти до последнего» – так и решили.

Глыбу привалили с иной стороны запором, и, чтобы проломить ее потребовалось бы много времени, однако – один из эльфийских кудесников положил свои вытянутые музыкальные пальцы на каменную толщу, прошептал несколько заклятий, и вот камень пошел трещинами, обратился в прах, который подхватил ветер, вознес призрачной колонной к небесам.

Вскоре, эльфы уже осматривали пещеру – довольно быстро нашли и проход в дальней ее части, и вышли к озеру с ледяной водой.

– Нет, мы не пойдем подгорной дорогой. – тут же решил государь Тумбар. – Мы не ведаем тех троп, а след этих дикарей будет нелегко найти…

На самом то деле, и на него, и на всех иных эльфов словно бы наваливались эти каменные своды, словно в клети чувствовали они себя в этом месте, и хотелось поскорее выйти под свет звезд, и вдохнуть хоть и морозного, но свежего воздуха. И они повернулись, поспешили выйти из пещеры.

Среди эльфов нашелся один проводник, которому доводилось, спасаясь от орочьих отрядов, переходить через Серые горы, он заявил, что верстах в двадцати к югу, есть совсем неприметный, и очень опасный перевал.

Эльфы уже собирались идти вслед за ним, как на плечо Тумбару уселся сокол – один из многочисленных их дозорных, и заявил:

– А не лучше ли прорваться через орочье царство? Ведь рабы восстали, было перебитое великое множество орков, а оставшиеся сидят, трясутся – у вас сильный отряд, вы можете прорваться через верхние уровни…

Никогда прежде, рассудительный Тумбар не согласился бы на такое – ведь понимал же он, что, как бы не были слабы и напуганы орки, все-таки, в своем железном доме, они могли перебить много непрошеных гостей – однако, пробудилась в нем жажда поскорее перейти через Серые горы, да еще и подвиг совершить…

Впрочем – я уж не стану описывать подробно, что у них еще было, как спорили они, но в, конце концов, решено было прорываться через орочье царство и пошли они не на юг, но на север. Они шли вдоль исходящей холодом каменной стены, и уже видели впереди кровавые, похожие на нарывы искорки – то светились вырубленные над вратами окошки – эльфы пригнулись, и почти слились со снежным пластом, остановились в полуверсте от ворот, и там Тумбар обратился к Сильнэму:

– Вот тебе еще одно задание, и проверка. Пройдешь ко вратам, и стучи, кричи, чтобы пустили тебя, что с важными ты сведеньями. Скажи, что принес известие от самого Верховного владыки – и они должны отрыть ворота, так как очень ждут таких известий.

Тогда Сильнэм кивнул беззвучно, и побежал к воротам – ему приятно было чувствовать власть над несколькими тысячами орков – он знал, сколь многое зависит от него, как на него надеяться, и в темной его душе происходила борьба – хотелось и эльфов выдать, и достичь вместе с ними тех, кто, по его мнению, был повинен в тех двадцати годах, которые он статуей простоял в Темном лесу – эта жажда отмщения им одержала, в конце концов верх, и он, подхватив какой-то камень, что было сил забарабанил им в железные створки. Ему долго не отвечали, но вот, метрах в трех от земли с тяжелым скрипом раскрылось маленькое окошечко, и, вместе с кровяным светом, вырвался оттуда и испуганный, грубый голос, который на орочьем спрашивал, кто пришел. Тут Сильнэм, без всякого удивления понял, что знает все эти слова – и сам закричал в ответ то, что требовалось – из него вырывалась истинно орочья, похожая на треск перемалываемых камней, речь.

– Помощь?! Помощь?! – рычал неведомый орк из окошко. – Наконец то помощь! Нам так нужна помощь! Где же она?!

Сильнэм объяснил, что ему поручено донести эту весть только до их правителя, и тогда створки с глухим рокотом стали раскрываться. И вновь охватило Сильнэма мучительное искушенье: вот сейчас протиснуться в приоткрывшуюся щель, рассказать про эльфов – потом и героя из себя вывести, пользоваться всякими благами.

Он так презирал эльфов! Он презирал их за то, что они жили в довольствии, дышали теплым воздухом, пели, веселились, в то время, как он страдал, сходил с ума от одиночества – да много за что их презирал, и уже первые слова этого нового предательства вырвались из него, как увидел он в проеме ржаво-железные, выхваченные кровавым светом угловато-острые своды, и ненависть ко всему этому орочьему одержала верх, над всякой иной ненавистью – и столь сильна была эта темная ненависть, что он даже и роль свою не мог уж доиграть до конца: сразу же в этот проем и бросился, замахнулся на растерянных ждущих какого-то чуда орков – нанес исступленный удар. Потребовалась минута, чтобы лесные эльфы успели подбежать к створкам, в течении этой минуты Сильнэм беспрерывно крушил черепа, дробил кости, метался весь окровавленный, на демона похожий – орки понявши в чем дело, так же кидались на него с яростью, пытались прорваться к механизму, который закрывал врата. Однако, когда в залу ворвались первые эльфы – орки совершенно обезумели от ужаса, решили, что теперь то непременно ждет их погибель, и бросились во многочисленные железные проходы – они даже ятаганы отбрасывали, вопили о помиловании – но эльфы их и не преследовали – они строились боевыми порядками возле раскрывающихся все шире, вопящих от натуги врат. Один Сильнэм никак не мог остановится – он с исступленными воплями бежал вслед за отступающими, догонял то одного, то другого – с налета разбивал ему череп, делал еще могучий прыжок – еще одно убийство свершал. Так, не слыша окриков эльфов ворвался он в узкий железный коридор, а вскоре – в малую залу, всю заставленную громозкими железными конструкциями – в этой тесноте он был окружен орками, и там завязалась жуткая, кровавая схватка, которая продолжалась до тех пор, пока все бывшие там орки не были перерублены, а израненный, ничем не отличный от них не отличный Сильнэм, не повалился на эти тела…

Очнулся он через несколько часов, в полумраке, и тут же понял, что эльфы не смогли его найти, и уже далеко ушли. Он зарычал, заскрежетал клыками, и бросился, по коридору не ведая, куда он его выведет, не помня, даже, с какой стороны он прибежал.

Тишина охватывала эти обычно полнящиеся скрежетом, воплями и стонами железные проходы, и только гулкие одинокие шаги Сильнэма, да его тяжелое дыхание разносилось по ним. Вот ужасающе прямой коридор, вот разветвление, еще разветвление, заваленная железными кубами зала, еще коридор, еще разветвление… так тянулось долго-долго, и с ужасающим однообразием – все одно и тоже – все гнусное, глаза режущее. Один раз совершенно невыносимый, безумный вопль разорвался по коридорам, и все нарастал; казалось – вот сейчас некое жуткое чудище бросится на Сильнэма; однако – достигнув наивысшего предела, вопль оборвался, а эльф-орк, сам вскрикивая от ужаса, бросился к этому голосу, и его то нашел безошибочно – это был застенок, там, среди ужасающих, железных орудий, среди бессчетных приспособлений, сотворенных, чтобы медленно разрушать тела, вкованное в цепи, болталось тело настолько изувеченное, что уже невозможно было определить не только: человек это или эльф, но и к какому оно принадлежит полу – уже не было ни глаз, ни носа – все представляло какой-то вывороченный, спекшийся ком, но еще был рот, из которого стекала темная кровь, еще был голос – беспрерывно стонущий, надрывный, настолько мучительный, что хотелось быстрее повернуться, броситься прочь, позабыть этот кошмар.

Однако, Сильнэм не стал убегать, он подошел к Этому, и, понимая, что, ежели попытается снять его, так и умертвить может, потому и дотрагиваться до него не стал, но спрашивал уже без злобы, без презрения: «Кто ты?» – Он просто видел такого же страдальца как и он сам, вспоминал, как сходные, безумные мученья испытывал в Утумно – и вот жаждал узнать о нем побольше, даже и помочь ему хотел – было странное, давно позабытое чувство, от которого тепло разлилось в груди. И вновь тот же мучительный, неведомо кому принадлежащий голос – все-таки, Сильнэм смог разобрать надрывные слова:

– Они восстали… Что вам?.. Тайну?!.. Колдун… Какой колдун?!.. Нет колдуна!!! А-а-а!!! – он зашелся долгим воплем, забился в цепях – Сильнэм попытался его успокоить, сказать несколько успокаивающих слов, но страдалец забился еще сильнее, и, сквозь вопли его, прорывались слова. – Они восстали! Я ничего не знаю! А-а-а!!! Я в толпе бежал – ранили меня, отстал я заблудился! А-а-а!!! За что?!! А-а-а! А! А-аа!!! Убейте, убейте меня!.. О смерти молю! А-а-а!!!..

Все-таки, Сильнэм стал высвобождать это из цепей, и, чувствуя, какие муки причиняет, сам, от боли заскрежетал клыками. А потом он подхватил это, совсем ослабшее, трясущееся, кровью истекающее, и понес по железному коридору, часто спотыкаясь, приговаривая:

– Ну, ничего-ничего – вот сейчас мы найдем такое место, где можно отдохнуть. Все будет хорошо, я излечу тебя…

Он говорил это очень искренно, но через некоторое время понял, что не найти ему такого места, где можно было бы отдохнуть – он понял, что будет он идти день, неделю – все те же железные коридоры будут тянутся, ветвится, все те же залы заставленные железками будут резать глаз, и вот он опустился на пол, а тело уложил себе на колени, и тут же жаркая кровь пропитала его ноги, он почувствовал глубокие рубцы – ему стало невыносимо тошно, и он, склонившись, над чем-то бесформенным, что должно было бы быть ликом, зашептал страстно:

– Только бы вырваться! Из этой преисподней и к свету! Да, ведь – да?!..

Однако, Это не понимало его слов, но только все визжало, дергалось, исходило кровью – Сильнэм испытывал все большую жалость, и, склоняясь над этим ликом кровавым, все шептал:

– Ты же, как я – ты то меня должен понимать! Ты будешь жить – слышишь; слышишь ли меня?!

По прежнему Это могло только бессвязно выкрикивать, и тут увидел Сильнэм, что пред ним сидит черный ворон (напомним, что – это происходило еще за несколько дней до беспросветной, колдовской ночи) – ворон смотрел на него непроницаемым черным оком, вопрошал:

– Хочешь ли быть спасенным?

– О, да, да! – с готовностью выкрикнул Сильнэм, и с яростью пронзительной, губы сжавши, прохрипел. – Но только уж не тобой, темное отродье! Будь ты проклят со своим колдовством!..

– А мне интересно смотреть на тебя. – спокойно вымолвил ворон.

– Что же интересно?!..

– Дух твой. Века ты во мраке скитался, столько пережил, а, ведь, помнишь еще первую свою любовь. Помнишь, как ходил с нею на брегу спокойного озера под звездами, как слова любви шептал, как дух твой тогда пылал, творил. Глубоко, глубоко сохранились в тебе эти воспоминанья, не так ли?

– Да сохранились! – с яростью зашипел Сильнэм. – Но не твое это дело! Убирайся прочь, или уж поглоти меня, раз ты такой могучий!..

– А хотел бы оказаться на брегу того озера?

– Что – и с Ней там встретится?!

– Ее уж нет давно, а вот с этим вот, что у тебя на руках, но только уж излеченным – хотел бы? Чтобы только вы, озеро и звезды были – хочешь ли этого?!

Сильнэм даже не успел ответить, а уже оказался на свежем воздухе, пред ним действительно сверкало звездами озеро, а в черной-черной глубине небес, помимо бессчетных россыпей звезд, вытягивался еще и Млечный путь. От столь неожиданной перемены, резкая боль сжала сердце Сильнэма – он огляделся, и тут увидел молодую девушку, которая лежала пред ним – вот она вскрикнула, стремительно вскочила на ноги, огляделась.

– Вы эльф, эльф?! – спрашивала она звонким голосом.

– Да. – отвечал Сильнэм, так как он действительно чувствовал себя эльфом, да и голос из него вышел вполне эльфийский.

– Тогда объясните, что за ужасающий сон мне привиделся. Нет, нет – под этими звездами уже многое забылась. Я была молоденькая девушка, на наше селение напали орки, все пожгли, многих убили – меня увели в плен – был кошмар, какое-то время я… я служила им для увеселений, быстро состарилась – рудники – однообразный кошмар, потом – самая жуть! Нет, нет – всего этого не было, не так ли?! Я просто уснула – просто был кошмар, но теперь он прошел. Не так ли?

– Да, да. – в растерянности проговорил Сильнэм. – Что – действительно ничего не было?! Быть может, и веков этих не было – быть может, и Солнце еще никогда не всходило, и мы эльфы лишь недавно проснулись, и не ходил я к Утумно. И все, что было во мне плохого – все привиделось, все мираж?!

Он поднял голову к небу, и с жадностью стал вглядываться в звездную россыпь. Пролетело несколько падучих звезд, а он проговорил чуть слышно, задумчиво:

– Неужто от всего сейчас откажусь?! Неужто и от ярости своей, от мести?! Как же льют они свой свет – так и полощут душу – так прямо чувствую – потоки грязи они из души вымывают! Больно мне, а оторваться, все ж, никак не могу! Красота то какая! Они ж тянут к себе!.. Ты, девушка, скажи – видишь ли меня – эльф ли я?! Эльф ли я?!

Девушка вскрикнула, отступила в сторону, вымолвила дрогнувшим голосом:

– Вы так страшно сейчас говорите! Вы эльф – да, да – прекрасный эльф златокудрый, но какой же страшный в ваших очах блеск!..

Сильнэм шагнул к ней, а она вскрикнула, еще отступила да и замерла – бледная, хрупкая, призраку подобная.

– Дай мне свои руки! Пожалуйста – дай мне свои руки! – взмолился Сильнэм.

Девушка смотрела на него с ужасом – хотела видно умчаться прочь, но настолько была напугана, что даже и позабыла, что ноги у нее есть. А Сильнэм сразу это понял, и вскрикнул:

– Значит, все-таки, отверженный я; презирают меня, стало быть… Не могу я так больше! Да уж лучше бы ты куском мяса была, в том коридоре железном – там то, по крайней мере, ты близка мне была – страдалица безумная! А тут у тебя и рассудок, и зрение – да будь же ты проклята со своим рассудком!

И вот Сильнэм, взвыв от отчаянья, от вновь нахлынувшего чувствия собственной отверженности, бросился он к озеру, бросился в его черные воды – нырнул в эту прохладную глубину, плыл все глубже и глубже, и, когда коснулись его лица мягкими своими пальцами водоросли, когда он, испугавшись этого прикосновения, перевернулся и увидел пробивающееся сквозь водную толщу сияние небес звездных, увидел стайку мальков, которые, весело серебрясь, среди звезд кружили – тогда он понял, что жизнь прекрасна, и что поскорее надо выплывать, а то он рискнул задохнуться.

И тут – о чудное виденье! – та девушка, поняв, что он решил утопиться, бросилась вслед за ним – легкая ее тень погрузилась в воду, и мириады звезд всколыхнулись над его головою – она, подобно прекрасному ангелу, вокруг которого, словно живые, словно светлячки кружили звезды, обволакивали ее своим светом – она спускалась к нему – он же устремился к ней, и вот их руки встретились, и вот, они вырвались на поверхность, и обоим показалось это столь чудесно, что они, позабывши о недавней боли своей, рассмеялись ясным жизнерадостным смехом – даже и поцеловались, поспешили к берегу, где, взявшись за руки, улеглись на травяной ковер, и долго, не говоря ни слова, любовались небесами.

– И что же делать теперь? – спросил, наконец, Сильнэм. – Мы, кажется, должны этим вот небесам радоваться, песни слагать, любить друг друга?

– Я не знаю… – прошептала девушка. – Мне и страшно, и хорошо рядом с тобою. Мне страшно от воспоминаний, которые стали совсем уже смутными, но, все равно – едва ли кому-нибудь доводилось сталкиваться с таким вот ужасом!..

– Неужто все, что надо было – это оказаться у такого вот озера, под звездами, да рядом с тобою, и все – все стало легко и блаженно? – проговаривал Сильнэм. – Неужто столь малое составляет все наши, даже и самые сильные чувства?!

– Я не знаю, о чем ты говоришь, но хотела бы найти свой дом. Я знаю – где-то здесь, под звездами, должен он находится… Но – это же все ненастоящие! – взвыл он вдруг с болью, и вскочил на ноги – от ужаса его дрожь пробирала.

Девушка была рядом с ним, и она, конечно, испугалась, и, почувствовав его боль, припала к нему в нежном поцелуе – сама то, бедняжка, дрожала от страха, но уж очень было ей жалко этого прекрасного, страдающего эльфа.

Но вот он отстранился от нее, и все то повторял, с мукою:

– Ведь – это же все мираж! Все это ворон для нас сделал, чтобы только полюбопытствовать, понять что-то.

– Ворон ты говоришь?! Быть может, в этом вороне – могучий кудесник, но вот что скажу: никакой кудесник – никто кроме Единого не мог создать эти звезды. Что им, далеким и прекрасным, и до нас, и до наших страстей, и до этого ворона – я не привыкла говорить так возвышено, но разве можно говорить как то иначе, под этой красою?!

– Хорошо – не он это небо создал, так он нас перенес сюда, и теперь наблюдает! Эй ты – ответь, чего ты хочешь, чего ждешь?! Я чувствую, чувствую – ты же рядом, ты все наблюдаешь за нами… И мне не спокойно, так не спокойно сейчас на душе!.. Мрак во мне! Мрак!..

Девушка с нежностью, со страхом вглядывалась в его очи, шептала:

– Там действительно мрак – борись же с ним, на звезды гляди…