Текст книги "Буря"

Автор книги: Дмитрий Щербинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 72 (всего у книги 114 страниц)

Вэлломиру казалось, что они насмехаются над ним – его в жаркую, яростную дрожь бросило от этой уверенности, и теперь он точно решил, что совершит возмездие. Клинок был занесен в воздух – еще через мгновенье должен был обрушиться, и с такой страшной силой, что перерубил бы и Вэлласа и Маргариту – однако, в это самое время вылетел с верхнего темного коридора ослепительно сияющий вихрь-Вэллиат. Свет тут же наполнил это помещенье, однако, все так были поглощены своими чувствами, что и не заметили его. Вэллиат видел окружающий мир скопищем расплывчатых теней, но значимым теперь было только одно – это жжение! О, как он жаждал окунуться в ледяной, промораживающий ветер – он жаждал пить холод, ему казалось, что он может поглотить целое море холода – и он искал выхода, бросился в одну сторону, в другую – сияющей сферой перенесся от одной стене к другой, затем взмыл метров на пять вверх; тут же устремился обратно, еще раз пересек залу, и ни один человек не смог бы нагнать его – с такой скоростью летит направленная тетивою стрела; вот он врезался в столы, и несколько из них, с ужасающим грохотом были перевернуты – один стул отлетел в стену с такой силой, что разбился об нее на части – но все это заняло лишь краткое мгновенье, пока клинок Вэлломира падал на тела влюбленных. Сталь так и не ворвалась в плоть, так как Вэллиат, сам не ведая этого, налетел на Вэлломира, понес с собою, и тут же столкнулся с Вэллосом и Маргаритой…

Никто из них так и не понял, что произошло: так Вэллосу и Маргарите показалось, что танец их перешел в какую-то новую, еще более прекрасную форму; Вэлломиру подумалось, что – он совершил правосудие, и, лишившись всех человеческих слабостей, теперь овладел силой – теперь действительно стал Великим. Со стороны же можно было различить, как сияющий вихрь разросся, как, вспыхнув, и светом эту всю залу заполнив заметался еще быстрее.

Из-за двери, которая темнела в одной из стен, послышались быстрые тяжелые шаги, и заспанный голос:

– Ну, что такое?!.. Кому еще не спиться, а?!.. Что за ночь сегодня!.. О-ох!.. Уж час то предрассветный – самый сон крепкий, а тут!.. Неужели драку пьяную устроили?!.. Ай, Маргарита, ты…

Тут дверь распахнулась и на пороге узкого коридорчика предстал трактирщик, такой толстый, что он заполнял весь этот коридорчик, и ему еще приходилось протискивать свои необъемные бока. Он вошел как раз в то мгновенье, когда сфера вспыхнула, и так то ярко, что, казалось, заполнила, поглотила всю залу – трактирщик вскрикнул, отскочил назад, но не удержал на ногах, и с грохотом повалился на пол. При этом он еще продолжал кричать:

– Маргарита! Спасайся! Пожар! Злые духи!.. Спасайся кто может!..

Однако, его никто не слышал, так как все уже были на улице, все обсуждали пропажу камней. Теперь Вэллиат выл беспрерывно – он жаждал забытья, но забытья не было и пытка продолжалась. Еще несколько раз отскочил он от стены к стене, и, наконец, врезался в дверь ведущую на улицу – дверь с грохотом распахнулась, а он, почувствовав, что открылся, наконец-то, вожделенные простор, устремился к нему с воодушевлением, со скоростью гораздо большей нежели та, с которой он метался по зале.

Это была такая скорость, что стоявшие или же ходившие по двору, успели заметить только белесую вспышку, правда очень яркую – и они вскидывали головы вверх, думая, что – это очень яркий метеор пролетел, и некоторые, действительно, успели увидеть, яркую вспышку, которая тут же переметнулась, скрылась за чернеющей горной грядою..

Скорость была так велика, что, от столкновения с камнем, они разбились бы в требуху, и Вэллиат, смутно различив метнувшуюся на них черную стену – устремил свою волю вверх, и, все-таки, срезал несколько уступов, которые должны были бы переломать им все кости: однако, и тут ничего не почувствовал.

– Маргарита! – кричал, окруженный слепящим светом Вэллас. – Я никогда и не думал, что – любовь это так прекрасно!.. Вот как, оказывается – это же совершено новые чувства, которому человеку, в обычном существовании, никогда не доведется пережить!.. Какой же это восторг! Да-да: как же душу захватывает!.. Ну, а теперь: быстрее – быстрее, еще быстрее!.. Жжет! Ты чувствуешь это жжение?!.. Ну, и пусть жжет!.. Б-ы-с-т-р-е-е!!!

Теперь вихрь подчинялся и воле Вэлласа – так он захотел, чтобы скорость возросла, и, действительно, движенье их еще ускорилось – под ними проносились погруженные в ночь земли – поля сменялись лесами, извивы рек, спали под нависающими снежными уступами берегов – но ничего этого не замечали несшиеся в вихре – все эти земли, все эти образы проносились слишком стремительно – да и не обращали они на них внимания. Вэлломир, вдруг, услышал рядом голос своего брата, и, вдруг, испугавшись совершенного, стал искать его взглядом – он очень хотел его увидеть живым, и все росла в нем тревога – ничего не осталось от прежней уверенности, теперь была жалость; желание во что бы то ни стало исправить совершенное. Но, сколько он ни вглядывался – брата своего так и не увидел, зато все полнилось слепящими вспышками, неуловимо проносящимися телами.

Вэллас, терпящий мукой беспрерывную, наконец не выдержал, стал кричать; и жители всяких потерянных на этих просторах деревенек и городишек над которыми они проносились, были разбужены в предрассветный час заунывным, громким воем, и все единодушно твердили потом, что – это дух древнего врага вернулся в мир, и, обозревая свои прежние владенья, выл от тоски и злобы.

Все они, слитые в единую сферу, едва от этого вопля не оглохли – им казалось, что само мироздание раскололось, и теперь рушиться в рокочущий океан хаоса.

– Кто здесь?!.. Брат – это ты? – выкрикнул Вэлломир. – Если ты… я должен объяснить!..

– Маргарита, Маргарита! – крепче сжимая девушку в объятиях, вскричал Вэллас. – Это мой брат, Вэлломир. Лучше бы нам улететь отсюда – я потом тебе объясню, почему..

Он попытался устремиться в сторону, однако, тут понял, что слит еще с чем-то, что может управлять этим, однако же, и это, так же управляет им.

– Кто здесь?! Кто сдерживает меня?! – так вскричал он, и страстным движеньем любви, метнулся в сторону.

Этот страстный порыв вырваться был столь силен, что ему удалось направить их всех вслед за собою – однако, они, все-таки, были слиты в единое – они все время находились рядом друг с другом.

– Вэллас – это ты?!.. Ты должен меня понять: быть может – это уже ад. Быть может, мы мертвы уже… Но я знаю, брат, ты где-то рядом, в этом огненном вихре!.. Ты должен понять меня, я…

Но тут все вновь потонуло в вопле Вэллиата, а, еще через мгновенье его страдальческий голос прорезался через пламень, с надрывом нестерпимым к ним в уши ворвался:

– Братья!!! Вы здесь ли?!! Помогите мне! Избавьте же от этой муки!.. Не могу больше!.. Что я наделал?! О-о! Плоть моя! Сдерите с меня плоть, чтобы она только не горела так!.. Да сколько же может продолжаться это горение?!.. Спасите!!!

И вот он, в страдании этом, понес их вниз, и такая то сила в этом движенье была, что никто не смог противится – он, ведь, верил, что под ними ледяное море, но там было не море, а заснеженной поле, и жители деревеньки, которая стояла неподалеку, разбуженные воплем, бросались к окнам, и видели, как ослепительный луч, подобно копью небесного воителя врезался в землю, и земля сотряслась, во многих домах зазвенела посуда, а на следующий день, собравшись всею деревней, полня воздух заклятьем отправились к месту падения (причем, по дороге у нескольких женщин случился обморок) – среди белых полей они обнаружили совершенно черную воронку, какой-то смельчак подошел к ней, заглянул и ничего не увидел – подошел деревенский колдун, и сбросил в это отверстие волшебный посох (дабы из ямы не могли выбраться злые духи) – посох то был железным, и удар от его падения должен был бы быть сильным, однако – сколько не ждали деревенские жители, так ничего и не дождались, и вернулись мрачные, уверенные, что теперь поле проклято, а злые духи вырвутся из преисподней и поглотят всех их.

А ночью, врезавшись в землю, они почувствовали, будто окружает их некий темный кисель – впрочем, кисель этот, в скором времени, сменился кровавым сиянием лавы, а они, несомые волей Вэллиата продолжали погружаться все глубже и оставались, при этом, живы.

– Да – это преисподняя! – возопил Вэлломир. – Брат, где ты?! Брат, спаси меня! Брат, прости меня!

– Этот гордец, что ему здесь надо?! – выкрикнул Вэллас. – Оставь нас! Прочь!.. Это твой пламень вокруг пылает?!.. Теперь мы свободны; свободны!.. Оставь же нас!

Вэллас чувствовал все большее жжение, и эта боль, показавшаяся бы ему в иное время нестерпимой, теперь смягчалась, от осознания того, что он держал в объятиях Маргариту. Но он винил в этом жжении ненависть Вэлломира и всеми силами рвался куда-то, неведомо куда – но только вперед, но только прочь, от ненавистного своего брата. Свет вокруг все усиливался – вот стал белесым, слепящим, и, вдруг, оборвался во что-то непроницаемо черное, такое плотное, что гораздо труднее было проталкиваться, нежели прежде. Так полет этот обратился в мученье – они уже не кричали, не переговаривались – теперь слаженно отдавали они все свои силы, чтобы только прорываться через эту чернеющую толщу: несмотря на невыносимое страдание, они, все-таки, понимали, что, ежели остановятся сейчас, то завязнут в ней навсегда…

А затем, эта плотная чернота раздвинулась в некое открытое пространство, объема которого они не ведали, и, даже предположить не могли. В этой черноте было что-то наделенное силой, каким-то жутким подобием разума, что-то могущественное и невообразимое – и они сразу почувствовали это, и поняли, что, ежели будут двигаться, то непременно с этим столкнуться, и общим усилием они остановились; прижались к стене – в свете от них исходящем можно было различить несколько десятков метров, совершенно гладкой, точно полированной черной поверхности, ну, а дальше – все тонуло во мраке – и они чувствовали, что их окружает целый океан мрака, и что этих мест не видел никто из живущих…

Не могли они знать того, что, пролетев через толщи земли, преодолев раскаленную лаву, пробившись через черную породу, по твердостью с которою мог сравниться разве что мифрил, вырвались они в туннель по которому пролетало, совершившее свой путь по дневному небосводу солнце, а в дневное время – проплывала печальная Луна – только эти Майя и знали тайны этого туннеля, знали, какие ужасы в нем таятся – и только этим, защищенных мощью Валаров Майя и удавалось пролетать здесь неприкосновенными. Когда пролетало солнце, то обитавшее здесь становилось бессильным и незримым – но сейчас здесь была темень, и, конечно же, то, что в этом мраке жило, сразу увидело маленькую светлую крупинку, так испуганно вжавшуюся в одну из стен.

А братья видели, как пространство выхваченное их светом, стало заполняться тьмою – так, будто на небо наползала непроницаемая, густая черная туча; и, ежели до этого они слышали какие-то звуки: далекие стоны, какие-то вздохи, то теперь все кануло в мертвенной ватной тишине; и они чувствовали, что что-то невообразимое взирает на них из этого мрака, что оно огромно, что в нем такая сила, что оно может поглотить их в любое мгновенье; что, стоит им только навстречу этой черноте устремиться, и увидят они – и уж навсегда в этом мраке останутся.

– Ты, главное не бойся. – шептал Вэллас Маргарите, и все крепче сжимал ее в объятиях. – Мы сможем вырваться! Я, ведь, тебя открыл! Я любовь только сегодня открыл!.. Да я же со смехом, через весь этот мрак продираться буду! Ха-ха!.. Слышишь ли, Маргарита?!

Но тут подал голос Вэлломир, и вот, что он говорил:

– В этом мраке, в боли, в жжении – голоса моих братьев. Мы должны быть вместе… – но тут он резко оборвался, а через некоторое время стал говорить уже совершенно иным голосом. – Нет-нет – это все слабость! Да – как я мог! Я, Вэлломир! И я Великий, вы должны все подчиняться мне, потому что…

Однако, тут произошло вот что: гладкие стены в одном месте, словно ворота распахнулись, и тут же захлопнулись вновь, выпустив из себя черного ворона. Истинных размеров его невозможно было понять, так как он постоянно летал, но отлетая ли до пределов сужающегося света, или же подлетая к ним вплотную: все оставался одних и тех же размеров. Так же им казалось, будто одно непроницаемо-черное око постоянно на них смотрит. Через боль, в голову каждого ворвался голос:

– Что ж: пришло время познакомиться и нам. Хотя… Мы уже встречались раньше, и вы просто не помните, хотя, смею вас заверить – встреча была очень-очень значимая. Вообще, денечки – мечешься и мечешься – столько дел… Ну, вот и сюда занесло. Хотите ли остаться здесь навсегда, медленно перевариваться в Его сознании, или же, все-таки: избавиться от боли, вновь увидеть небеса – жить, одним словом. Говорите же?

Первым возопил Вэллиат, которого боль уже довела до отчаянья; у которого разум мутился от того, что он не мог принять, от того, во что он никак не мог поверить. И он вопил:

– Высвободи! Спаси! Где я?!.. Хоть кто-нибудь!.. Спасите же меня!!!

От этого болезненного вопля, тьма по краям света заклокотала, сам же свет поблек, наполнился каким т движеньем – казалось, что сотни разодранных, полупрозрачных, серых крыльев кружили вокруг них.

– Я могу вас научить, как обрести силу, чтобы разом вернуться, и встать там, в обычном своем облике: в руках одного из вас умирающее тело – душа еще в нем, но каждое мгновенье этого существование доставляет ей такие мученья, по сравнению с которыми ваши – ничто… Взгляните же на нее внимательно!..

И тут Вэллас обнаружил, что сжимает в руках почерневшее, обугленное тело – тот жар, который коснулся их лишь краем, в гораздо большей степени изжег Маргариту – и теперь Вэллас понимал, почему она ничего, все это время, ему не отвечала – рот ее запекся, так же – и все лицо, и тело запеклось во что-то бесформенное, уродливое, но еще живое, страдающее – да-да, Вэллас чувствовал, как под этой обугленной плотью то начинало часто-часто биться сердце, то вдруг обрывалось… и вот вновь начинало колотится и так то сильно, словно бы орало – и он чувствовал, что, под этой сгоревшей оболочкой заключено столько страдания, что и представить невозможно – от жалости, от состраданья к ней, он, на несколько мгновений лишился сознания… тут же, впрочем, сознание к нему вернулось, и он закричал от душевной муки.

– …Видите – она так молода, так сильна была, что даже и эта рана еще не вырвала из тела дух. Так прильните же к ней губами – вы почувствуете, как будут вливаться в вас великие силы – вы высосете из нее всю жизнь, останется одна высушенная мумия и… это все, что от вас требуется. Скорее же – совсем немного времени осталось.

Тьма надвинулась рывком, и между братьями и этим безымянным ужасом, осталось расстояние не больше вытянутой руки – это Нечто могло бы сразу поглотить их, однако, оставалось недвижимым – быть может, с любопытством на них взирало. Ворон застыл, расправивши крылья, недвижимый – око его оставалось таким же непроницаемым, таким же бесстрастным, как и всегда.

И Вэллиат и Вэлломир были готовы на все, лишь бы только избавиться от этого страдания – они потянулись к изуродованной Маргарите, но Вэллас бешено вскрикнул: «НЕТ!!!» – и заслонил ее своим телом – они, объятый пламенем, сами на себя не похожие, продолжали приближаться; тогда Вэллас, продолжая завывать это: «НЕТ!!!», что было сил оттолкнул их, и они, буранами огненными перевернулись в воздухе, тут же устремились на него, словно раскаленные копья в него вонзились, а он находил силы, вспоминая мгновенья их встречи, отвечал им ударами не менее мощными. В несколько мгновений, переплелись они в клубок, немыслимый для человеческих тел – там, горячие пламенем мускулы перемалывались друг о друга, там раскаленные алмазы-зубы с шипеньем вгрызались в чью-то плоть, там была боль немыслимая, боль поглощающая разум, но, все-таки, никто не хотел уступать. Со стороны казалась, что сфера сжалась в один клуб слепящий, который все трещал, шипел вопил, и, переламываясь, вжимался сам в себя.

Они рвались из стороны в сторону, и видели лики – словно бы свои отраженья, но только вытянутые, сжатые, перекошенные, бьющиеся в беспрерывной агонии – и все это продолжалось и продолжалось, как в каком-то кошмарном сне, из которого нет выхода. Но вот кто-то из них завопил:

– Довольно! Довольно!.. У нас же есть силы, чтобы вырваться!.. Мы сможем!.. Давайте соберем всю свою волю, и рванемся отсюда! Удастся – не удастся, все одно: больше такое не может продолжаться!.. Прочь же отсюда! Вырвемся! Ради нас!..

Они не знали, кто так завопил, так как каждому казалось, что – это именно его желание. И они кричали из всех сил, или же только в глубинах своего сознания надрывались: «А теперь то мы вырвемся отсюда!.. К свободе – к жизни!» Через их вопли прорвалось карканье ворона: «Глупцы! Вы не погибнете, но вы будете поглощены им; доверьтесь мне сейчас, а иначе – веками останетесь в Нем! Поглотите жизнь этой страдалицы!..»

Но теперь братья поняли, что можно черпать силы друг от друга, что каждая их мысль находит поддержку, в этих, хоть и искаженных отраженьях. Вновь ворвался голос ворона, и теперь он говорил с жаром, убедительно уговаривая их послушать его совета – нет – они уже не слушали никого, но всю свою волю, каждый свой помысел направили на то, чтобы вырваться, и они неуловимым росчерком метнулись к черной стене – То, что было во мраке, метнулось вслед, но слишком поздно – они уже пробивали черную оболочку – пробивали с остервененьем, все быстрее и быстрее – вот вырвались в ослепительно белый свет, и там их скорость еще, и гораздо более увеличилась, затем – свет стал кровавым; наконец, в последнем титаническом усилии воли, они в одно мгновенье прорвали толщи земной коры…

Это видел одинокий эльф-странник, что-то ищущий на дорогах этого мира: из вздымающегося над берегом реки оврага вырвалась, уходя в звездную бездну, колонна слепящего пламени, а несколько расщепленных деревьев, которые раньше на том брегу росли, теперь разлетелись, объятые пламенем, на многие десятки метров. Ослепительная колонна огненным водопадом обрушилась вниз, прожгла снег, с шипеньем стала в землю вгрызаться, а среди звезд осталась яркая крапинка – впрочем, в скором времени, она тоже померкла.

* * *

Альфонсо и сидевший на Гваре Гэллиос достигли постоялого двора во время близкое к полудню. Вот только день, рождавшийся таким ясным вырос мрачным, угрюмым, темно-серым. Неведомо откуда нагнало эти темно-серые, низкие тучи; они стремительно проносились над стенами ущелья, и отдавали даже каким-то коричневым оттенком; при таком освещении, ежели приходилось смотреть под ноги, то, казалось, что в глазах темнеет, и что уже наступили сумерки. Время от времени начинал сыпать снег – не то, чтобы очень сильный, но какой-то жуткий, отчаянный – почему-то казалось, что в каждой из снежинок страдающая душа.

– Этот день, как я. – проговорил Альфонсо.

– Что, что? – переспросил старец, который погрузился в свои размышления.

– Да у меня такая же судьба, как у этого дня! – горестно воскликнул Альфонсо. – День был рожден ясным, вот то детство и юность мои, я так многое обещал, я так сиял жизнью!.. Но, вот согрешил, и стал таким же мрачным, отчаянным, стонущим – вот, кажется, в каждой из этих снежинок моя душа – все падаю и падаю, и все никак не могу упасть…

– Нет толка в этих мрачных мыслях. – проговорил Гэллиос, и хотел, видно, сказать что-то светлое, жизнеутверждающее – однако, ничего у него не вышло – такая уж была мрачная обстановка.

Но вот открылся пред ними постоялый двор, который казался каким-то напуганным зверьком, вжавшимся во впадину в каменной груди. Когда они увидели его, то оглушительно взвыл над их головами ветер, и выл он с таким страданием, что, казалось, будто – это живая плоть, которая, пролетая над каменными выступами постоянно об них разрывается, и все стонет, и стонет… Снегопад все усиливался – это были крупные и стремительные темные куски промерзшей водной плоти – в нескольких метрах ничего не стало видно, и тогда Гэллиос предложил переждать на постоялом дворе.

– Вот вы и ждите! Грейте там свои старческие кости, а я должен идти! – взорвался Альфонсо. – Я должен Нэдию видеть, понимаете?!.. – и тут же, подбежав к нему, с мольбою зачастил. – Вы уж поймите, поймите меня – не обижайтесь на меня! Я то без нее не могу, и вот сердцем чувствую – в беде она сейчас – вот так бы и сорвался сейчас же, так бы и бросился из всех сил!

– А мы, все-таки, должны зайти на постоялый двор. Там нас что-то ждет… Ох не доброе, а зайти, все-таки, надо. Я ж тоже сердцем чувствую, и вот боль оно сжимается, словно бы кричит мне: мало ли ужасов в последние дни нагляделся?!.. А, все ж – зайти надо – что-то очень важное нас там дожидается.

Альфонсо стал стучать в ворота, однако – никакого ответа не было. Тогда он надавил на створки, и они с трудом раздались в стороны, обнажая двор. Как же здесь все было жутко – казалось, что – это не постоялый двор, а обитель смерти. В этом темно-сером освещении, с цветами исключительно темными или костно-белесыми, видны были вывороченные, беспорядочно разбросанные бревна; какие-то бесформенные ошметки… Сам постоялый двор поражал какой-то несоразмерностью – с прошедшей то ночи все углы его, все линии, как-то искривились – такую постройку не мог создать человек, она казалась чудищем, затаившимся здесь, у основания этих гор – чудищем порожденным не иначе как безумием Моргота, а то и вовсе – пришедшим из мрака изначального… Но, что именно изменилось со вчерашнего дня, когда впервые они увидели они эту постройку, и, когда показалась она им такой приветливой, уютной – нет, этого невозможно было понять, не было каких-то видимых изменений, просто – от каждого угла, от каждого окна веяло жутью, и хотелось развернуться и, что есть сил броситься подальше от этого места…

Да – вот хоть одна заметная деталь: дверь, а также все окружение двери было снесено, края пролома были неровными, торчали острыми деревянными штырями. Кое-где видны были темные следы пламени.

– Эй, есть ли здесь кто-нибудь?! – громко выкрикнул Альфонсо, подождал несколько мгновений и, не получив никакого ответа, кроме надрывных воплей ветра, вдруг сам страстно завопил. – Нэдия!!! Где же ты?!!

И опять никакого ответа. Они сделали к пролому несколько шагов, и тогда Гвар заскулил, поджал хвост.

– Так и с самого начало видно было – здесь нежить. – пробормотал Альфонсо. – …Да-да – не стал бы Гвар скулить, если бы здесь был живой противник.

– И, все-таки, мы должны туда войти. – негромко произнес Гэллиос.

Вот они вступили на крыльцо, и там Альфонсо еще раз окликнул – и тогда весь дом взвыл, отозвался ужасающим, болезненным стоном, заскрипел, задрожал – и что-то задвигалось в непроницаемых тенях за проломом, и что-то перекатилось там – резко, отрывисто.

Гэллиос слез с Гвара, и спокойно молвил:

– Ты можешь подождать здесь.

Однако, пес не оставил своего хозяина, и переступил через раздробленный порог вслед за ним. Хотя на улице было довольно темно – глаза не могли привыкнуть к сумраку залы, и тогда посох Гэллиоса стал разгораться – в беловатом, не ярком, но ровном сиянии видны стали перевернутые столы, раздробленные стулья… но была еще жуть: конечно же, дело было не в погроме – ужас был в чем-то неуловимом для сознания, и, в то же время, он был в каждой черточке. Случайно Альфонсо взглянул на лестницу, которая вела на верхний этаж, и уже не мог оторваться. Сам коридор к которому она подводила обрывался совершенно непроницаемой чернотой, ну, а лестница искривлялась, где-то в середине ее, ступени скашивались в сторону, и взгляд устремляясь за ними, уходил куда-то далеко-далеко – и все это немыслимо было в здании столь небольшом. На каждой ступени виделось некое движенье, а еще – подобие шепота, завораживающего, через даль прорывающуюся – Альфонсо понимал, что ежели он ступит на первую ступень, то уже не сможет вернуться, однако – чем дольше он смотрел, тем больше разум его охватывала некая дрема, и, словно со стороны, видел он, что делает шаги… ступени… ступени… ничего не было, кроме этого бесконечного множества ступеней – они скрипели, они двигались…

В это время, его одернул за руку Гэллиос, вот и голос его заставил Альфонсо повернуться, встряхнуть головою – теперь ему было жутко от того, что он едва не сделал, и он поклялся больше не смотреть на эту лестницу. А старец говорил:

– Смотри. Вон лежит кто-то.

Теперь Альфонсо казалось удивительным, что он сразу не приметил эту темноватую, резко выделяющуюся некой плавностью груду, которая высилась среди перевернутых столов. Вместе с Гэллиосом, отправился он к ней, и вот уже обнаружил, что – это человеческие, слепленные между собою тела, на них была темная одежда, однако, одежда эта во многих местах разорвалась, от них поднимался дым, и была эта непереносимая вонь паленого мяса – вот мучительный стон вырвался из этой груди плоти, и тут же раздались шаги…

Они сначала были совсем слабым, но все нарастали-нарастали – размеренные, довольно-таки редкие шаги. Казалось бы – тот кто шел, давно уже должен был появиться, однако – удары то все нарастали, а вот идущего, по прежнему, не было видно. Тогда же Альфонсо вспомнилось, что такой же кошмар пережил он, мальчиком лет пяти, в Нуменоре: тогда он стал засыпать, один в большой, темной комнате, и тогда же услышал эти шаги – он знал, что – это не человеческие шаги, что тот кто так ступает – зол и ужасен, и даже представить его невозможно; он тогда кутался в одеяло, иногда с ужасом оглядывал комнату, но не мог понять: заснул ли он, или же бодрствует, а шаги все нарастали – все ближе и ближе – тогда он чуть не вскрикнул, представив, как выставится из мрака некая рука… но тогда, впуская потоки света, распахнулась дверь из коридора, вошла его матушка, и сразу же все кошмары рассеялись – он даже рассмеялся тогда…

Теперь, если бы вошла матушка – это было бы тягчайшим его кошмаром. А шаги все нарастали – это были уже какие-то могучие, должно быть пробивающие пол удары, и все ожидал, что постоялый двор должен затрястись – однако, ничто не тряслось, но все замерло в напряженной ожидании. Он, надеясь найти поддержку, метнул быстрый взгляд на Гэллиоса – тот стоял, опираясь на свой посох рядом с дымящейся грудой, и все в его фигуре выражало чрезвычайное напряжение. Так же застыл и Гвар – он поджал хвост, и, видно, больше всего хотел умчаться прочь, однако, то, что рядом был хозяин, удерживало его.

Невозможно было определить откуда исходят шаги, но вот Гэллиос оглянулся – он смотрел поверх головы Альфонсо; вот прошептал едва слышно: «Лучше не смотри»; но было уже поздно – Альфонсо обернулся. Позабыв о том, что зарекся не смотреть на лестницу, он вновь на нее взглянул, но – теперь ничего не значили эти бесконечные ступени. Но по ступеням спускалась фигура, и вот она то и была ужасна: вокруг нее воздух искривлялся, углы кривились безумными клыкастыми усмешками, там был какой-то расплывчатый белесый лик, и стоило в черты того лица начать вглядываться, как оно начинало стремительно приближаться, так что Альфонсо и не знал – или это она летит к нему, либо – это он сам, не чувствуя тела, мчится к ней.

На мгновенье он прикрыл глаза, открыл их вновь, и тут обнаружил, что фигура эта все еще спускается по лестнице. Она как-то неуловимо растягивалась, кисея из расплывчатых жутких образов все еще вытягивалась из мрака, в то время, как она уже ступила на пол. Неожиданно, облик ее прояснился, и Альфонсо узнал свою матушку: но какие же были резкие, строгие черты, каким лихорадочным, пронзительным светом блистали ее глаза, двигалась она резко; и, вдруг, совсем исчезла – вместе с тем, шаги били все ближе, и Альфонсо чувствовал, что она, незримая, идет к нему – от ужаса он хотя бы и пошевелиться не мог – вот она остановилась, и словно кто покрывало стянул – прямо перед ним был этот лик, он так ожидал увидеть, нечто пугающее, что действительно показались ему какие-то страшные черты, но – вот тут он понял, что перед ним стоит простая девушка, сама смотрит на него с испугом, даже и слезы по ее щекам катятся…

После грохота шагов, тишина показалось мертвой, но вот стал проступать свист ветра с улицы – все сильнее и сильнее он становился; вот леденящий порыв ударил в стены, и они содрогнулись, застонали. Девушка вздрогнула, и тут Альфонсо понял, что она среднего роста, и смотрит на него, мрачного великана, снизу вверх, и так то внимательно, с такой то надеждой в его лик вглядывается!..

– Помогите мне. – прошептала она чуть слышно, плачущим голосом. – …Я едва помню свое имя, но, кажется меня звали Маргаритой… – она всхлипнула, едва сдерживая громкие рыданья. – Кажется, когда то я жила счастливо, но теперь… – тут она все-таки зарыдала, но подошел Гэллиос, положил ей руку на плечо, взглянул своими добрыми, теплыми очами ей в глаза, и вот девушка хоть сколько то успокоилась. – …Я помню, будто огненный вихрь поднял меня высоко-высоко в небо – бил ледяной ветер, я задыхалась, и кто-то сжимал меня… потом вниз – там был ад, мое тело горело! А-а!!! – она вскрикнула, глаза ее расширились болью, запылали страданьем, лик исказился от нестерпимого напряжения; медленно, словно из сердца вырывая слова, стала она проговаривать. – И столько боли! Я сходила с ума от боли! Я хотела орать, но не было рта… Нет-нет – не хочу я больше об этом вспоминать!.. А потом – потом я почувствовала, будто мы оказались рядом с самым ужасным, что есть в мире – с тем безымянным, что лежит, придавленное этим миром, и что питает все кошмарные сны… да, да – самые кошмарные виденья – лишь только жалкий отголосок того, безымянного ужаса!.. Не знаю, почему я не сошла с ума!.. Но потом, что-то понесло меня вверх, но, знаете ли – я явственно почувствовала, что что-то все-таки прицепилось к нам… Потом я поняла, что мы вырвались куда-то высоко-высоко, где я сразу промерзла насквозь, но – Это прицепилось к нам… И теперь… Кажется – это мой дом, но… нет-нет – какое жуткое место!.. Да – теперь я понимаю – это я во всем виновата! Это я принесла с собою ужас, знаете, как ветер лиходей приносят зернышко сорняка – но сорняк то силен, он, подлый, все благородные травы из-под тяжка перебьет – все оплетет. Вот и эта крапинка разрослась здесь теперь… А-а-а!!! – тут она завопила страшным, нечеловеческим воплем и закрыла лицо руками. – …Какие-то образы проступают – я шла по коридору, там наверху, и там… Там такой ужас был!.. Нет-нет!.. Вы только избавьте меня от этих видений!.. Ой, только бы не вспомнить… Там что-то такое!.. Даже и не смотрите туда!.. В том коридоре… Там жуть, жуть, жуть!..