Текст книги "Буря"

Автор книги: Дмитрий Щербинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 106 (всего у книги 114 страниц)

* * *

В этом же мраке был и Хэм. Он, пробывший последние колдовские дни, в Холмищах, а точнее – в воображаемых им, сказочных Холмищах; как только пал на снег, да услышал вой ветра – испытал такое отчаянье, что пролежал в забытьи до тех пор, пока не нахлынул на него кроваво-грязевый поток; тогда уже в беспросветном мраке, он бросился куда-то, и бежал до тех пор, пока року не угодно было столкнуть его с Маэглином.

Маэглин, все это время заходился стоном, и слепо, без всякой цели, брел куда-то. Мучительная боль сжимала сердце, и он понимал, что, ежели остановится, так сразу же сойдет от этого мучения с ума. Но вот налетел на него хоббит – тоже рыдающий, тоже молящий, чтобы вернулся свет; и, конечно же, в таком страдании, они сразу друг друга поняли, накрепко схватились за руки и уже больше не разлучались – лепетали друг другу, о полях, о облаках, о вольном ветре, и все шли и шли куда-то.

* * *

Но, ежели Маэглину довелось встретить Хэма, то Вэллас никого не встретил. После кошмара с бесами, когда он в течении нескольких часов испытывал смертную боль – этот несчастный еще не пришел в себя; и все вздымались в его сознании кошмарные образы, и он едва понимал, что происходит. Раз набросился на него оборотень, а он даже и защищаться не смог, и, когда затрещали ребра – даже и боли не почувствовал, ведь он привык куда к большей боли. Он бездумно переставлял ноги, и чувствовал темную душевную боль. Он не в силах был зацепиться за какое-либо воспоминанье – и это-то и приносило ему самое большое мучение. Жутко было чувствовать, как душа закрывается слизью, как он превращается во что-то безвольное – ему казалось, что еще через дюжину шагов он обратится в грязь – впрочем, и эта боль постепенно заглаживалась. Вот, из тех снежных стягов, что вихрились перед ним стала складываться некая фигура. Через несколько мгновений он узнал ее, и тут же протянул руки, схватился за ледяную плоть, которая выгнулась и затрещала. Эта была Маргарита. Конечно! Какое могучее, возрождающее воспоминанье! Вот он схватил ее за руки, и, все еще испытывая боль, которая все тело его изламывала, зашептал:

– Я прошу: давай вновь начнем танцевать! Как тогда – помнишь – в том постоялом дворе!.. У нас было тогда несколько мгновений, но это были, – веришь ли, – самые счастливые мгновенья моей жизни. Да – потом я очень провинился перед тобою, я зло тебе причинил – у нас ведь был чудесный домик на берегу моря, но я не сдержался – бесов из себя выпустил – все там разрушил. Но, вот теперь, через страдания я прошел, и нет их больше во мне. Точно, точно нет! Я просто хочу быть с тобою. Маргарита, пожалуйста, продолжим наш танец! Ты только не оставляй меня здесь, одного…

Нет – эта, сотканная из призрачной дымки Маргарита и не собиралась его оставлять. Она сама обхватила его, прижала к своему ледяному телу, да с такой силой, что уже переломанные ребра Вэлласа затрещали – его кровь смешивалась с бьющейся вокруг кровью и грязью; Маргарита приблизилась вплотную к его лицу, слиплась с ним леденящими губами; и в голове своей Вэллас услышал ее голос:

– Ну что – нравится?.. Будем в танце кружится – да, да?

На Вэлласа снизошло озарение, и он понял, что – это вовсе не Маргарита, а лишь призрак ее тьмой сотканной, по впалым щекам его покатились слезы, и он зашептал:

– Да, конечно, хоть ты вовсе и не она. Но, все равно, и за этот призрак спасибо – пусть это и обман, пусть и с целью какой-то, а, все равно – лучше того мрака, в котором я шел. Да – давай танцевать, милый мой, холодный призрак. Давай – только не рассыпайся в скелета или в слизь – веди меня к своей темной цели, но, все рано, внешне напоминай ее; а я буду воображать, что – это настоящая Маргарита, и хотя бы, до того страшного, к чему ты меня подведешь – буду счастлив. И на этом спасибо тебе… Спасибо…

И тогда эта ледяная, из мрака сотканная Маргарита несколько отодвинулась от его лица, и взгляд ее стремительно стал темнеть – вот уже два непроницаемых вороньих ока смотрели на него – из них вырвались, оставляя на щеках темные следы, густые кровавые слезы. Шепот, в котором чувствовалась великая, хоть до поры и сдержанная сила, поднялся в его голове:

– …Что же вы, такие ничтожные, прожившие какую-то жаркую горсточку лет; такие глупые – что же вы такое тяжкое, мучительное сомнение в сердце моем выбиваете?.. Вот ты говоришь о любви, говоришь о надежде – это должно презреть, но нет – не могу же… Почему ты говоришь это свое: «Спасибо»? Почему, почему – ответь?..

– Да потому что не на что больше надеяться!.. Ведь все хорошее, что есть в этом мире – все это от любви исходит…

Эта призрачная Маргарита на несколько минут замерла: пристально вглядывалась в него непроницаемыми своими вороньими глазами, а по щекам ее стекали все новые и новые слезы. Но вот она встряхнула головою, и холодная усмешка исказила уголки ее губ – она проговорила:

– …А бесы то шевелятся…

– Да нет же – нет! – с горячностью выкрикнул Вэллас. – Ошибаешься ты – избавился я уже от всех бесов.

– Да их без конца твоя душа порождать может. Ты вот только что мне в светлом чувстве, в преданности клялся, а через минутку уже повторится то, что на морском берегу было.

– Нет – да что ты; да что ты!.. – горестно вскрикнул Вэллас; однако, уже чувствовал как то прежнее, бесовское уже зашевелилось в его душе; при этом он забывал и то, что перед ним стоит не настоящая Маргарита, но только призрак. – Тебе легко так говорить: да – тебе, такой рассудительной, все знающей. А ты помоги мне – не говори про бесов, а вот изгони их из меня всех… Да – всех!..

Улыбка на губах ее стала шире; она прошептала так, что ледяные иглы, ворвавшись в ухо, пронзили всю голову юноши:

– Да что же их изгонять – они и без того сейчас полезут. Ну а «всех» – я ж говорю, что нет им числа – как же бессчетное можно изгнать…

Голова у Вэлласа кружилась, а тут еще эта переламывающая все тело боль: если бы он не держался за эту леденящую Маргариту, так бурлящий, наполненный мертвыми телами поток давно бы подхватил его и унес. В нем было нежное, преданное к ней чувство: он действительно хотел подхватить ее, в танце закружить; однако, все дело было в том, что она не была частицей его духа, его мира – она была прекрасна, добра, даже и близка его, но, все-таки полного единства, когда бы она на каждый его порыв отвечала – не было. И вот от этого несогласия появилась крапинка раздражения, и Вэллас в привычке своего характера не стал эту крапинку тушить, но, напротив, уцепился за нее – и раздражение это, и злоба, с каждым мгновеньем стали расти, и вот он уже ни о чем, кроме злого этого чувства и думать не мог – он смотрел на усмехающуюся Маргариту, и скрежетал зубами, и тяжело дышал, и, словно раскаленный обруч сжимал его голову.

– Ты, наверное, только и умеешь, что насмехаться! А вот полюбить ты меня сможешь?!.. Да – нет, нет – все притворство – все какие-то утешающие слова; ну а настоящей то любви нет… Ну, зачем ты сейчас предо мной стоишь, зачем чего то говоришь, когда такая холодная, когда нет в тебе того истинного, испепеляющего чувства!..

– Я могу тебя испепелить…

– Жалкая тень – опять ты насмехаешься!.. Будто не понимаешь про что я говорю! Зачем, зачем ты пришла – зачем опять мучаешь меня?!

Он приходил в злобу еще большую от того, что он выплескивал ей чувства самые сильные, искренние, она же, оставалась все такой же спокойной, опять-таки – чуждой ее душе оставалась. И вот он, стал ее отталкивать, и она упала в эту грязь, но и этого ему мало показалось – он ее еще ногой пнул, и выкрикнул:

– Так то! Плыви с этой грязью!.. Призрак ты бесчувственный, а меня оставь! Все меня оставьте!..

Таким образом, из того темного забытья, в котором он пребывал до этого, Вэллас, в несколько мгновений, перекинулся в совсем иное – вновь пылающее, вновь безумное, гонящее его куда-то состояние. Он испытывал и страшную боль в груди, и слабость; однако – эти чувства были ему теперь отвратительны – он с ними боролся, и в страстных, мучительных порывах ему это удавалось. Он испытывал к этой холодной Маргарите жгучую, сильную ненависть – как же она, которую он так любил, единственная, которая могла спасти его, никак ему и не ответила?.. И вот он бросился за ней, уже плывущей в грязи, смотрящей на него своим леденящим ликом – нагнал, схватил за руку, сильно дернул к себе, выкрикнул:

– Ты ничтожество! Ты даже и приближаться ко мне не смей!.. Ах, ты… Обманщица – призрак проклятый!..

И тут он взревел от ярости, с силою толкнул ее в грудь, после чего, завывая от боли своей душевной, бросился, не разбирая дороги, куда-то. Он бежал, но злоба на Маргариту не проходила – она, Единственная, обманула – она издевалась над ним! И он, не в силах удержаться от страстных своих порывов, ухватывался за самые низменные из своих чувств – вот в какое-то мгновенье ему показалось, что Маргарита достойна была большей кары, и вот он уже решил, что за боль, которую она ему причинила надо ее втоптать в эту грязь – убить, в клочья разодрать – лишь бы только не смела она больше так мучить его. И это было уже не просто желание – это уже страсть была, и он, обернувшись стал ее высматривать – тут же, словно раскаленный, клинок распорол изнутри его грудь – он взвыл от нестерпимой боли, а потом и от ужаса, но, все-таки, удержался на ногах. Да – его грудь вновь была разворочена, и оттуда, вместе с болотной тиной, стали выбираться бесы. Альфонсо бежал, и выл: «Прости – не мог я с собой совладать!.. Ну, а ты?!.. Было мгновенье, когда я тебя без злобы любил, когда хотел танцевать с тобою… Что же ты тогда не уберегла меня?!.. Что же ты?!..» – и вновь в нем клокотала злоба. Ему жутко было, от этих, вырывающихся из него бесов, ему было тошно на себя, ему страстно хотелось чистоты, любви, красоты, но он ничего не мог поделать с теми изжигающими вихрями злобы, раздражения, отчаянья, которые буквально сотрясали его тело. Из его развороченной груди беспрерывно вырывался поток болотной тины, и в нем со злобным хохотом бились бесы – его жуткие, облезлые подобия, которые тут же разбегались в стороны, сцеплялись – кто с эльфами, кто с призраками: они драли их стремительно, с остервенением – они вопили бранные слова – иногда и друг на друга налетали, в яростных своих порывах, разрывали друг друга на части – и тут еще грязь хлестала. Вэллас понимал, что, как только он остановится, так сразу окажется погребенным под этими, беспрерывно выбивающимися из него телами – потому он продолжал прорываться куда-то в этом полумраке – с беспрерывным воплем налетал на кого-то… Вот перед ним появился лик Маргариты, с очами ворона, из которых не текли теперь кровавые слезы, но в которых он злобу почувствовал:

– Ну что – не можешь остановится? – шептала она с нежностью. – …Так вот и все ваши «светлые» чувства на самом деле – лишь мгновенные порывы. Просто твое чувство слабее чувства иных. Ты сам себя разрушаешь. Но и чувства иных тоже легко разрушить. Все то в вас напускное… Вы действительно ничтожества – вы достойны того, что вас ждет…

Вэллас, продолжая заходится воплем, вытягивал к ней руки, однако – она все летела и летела перед ним – а он ничего не мог поделать со своей злобой, и все новые бесы вываливались ему под ноги, кидались в бойню.

Между тем, мрак вновь начал сгущаться, и снежное кружево усилилось. Теперь толпы снежинок, закручиваясь колоннами, стремительно вихрились, подхватывали в свое жадно вопящее чрево сцепившиеся фигуры – подхватывали без разбора – и людей, и эльфов, и бесов, и призраков – уносили вверх, в порывисто клубящуюся плотную массу…

* * *

Когда нахлынул мрак, Вэллиат ужаснулся, что это и есть смерть. Вот начали вопить, и он жадно к этим исступленный выкрикам метнулся: ведь это же были хоть какие-то голоса – хоть что-то, в этом мраке безысходном. Ничего не видя, он схватил кого-то за руку у плеча, и, конечно тот – как и все перепуганный, напряженный до предела – сильно ударил Вэллиата, но не клинком, так как клинок этот некто уже выронил, а рукою. Удар был силен, а Вэллиат, незадолго до этого проведшей часы в бойне с бесами – истомился – от этого удара он на какое-то время лишился чувств, пал под ноги, и под копыта. Только по случайности его не затоптали, не раздавили тогда – впрочем несколько раз на него все-таки наступили, а очнулся он, когда некое массивное тело ударило его в голову. С пребольшим трудом удалось ему подняться, а вокруг был все этот мрак: «Неужто умираю?!.. Неужто вот силы оставят меня – и всегда будет этот мрак, только уже без криков, вообще без всего?!.. Неужто я растворюсь где-то там, в этом мраке безысходном?!..». Он чувствовал, как кровь стекает по его лицу, и по отбитому телу – он чувствовал как волнами подступает слабость, и страстно с этой слабостью боролся. Вот сделал шаг, второй – вот бросился бежать, чувствуя, как под ногами бьется что-то – несколько раз на него налетали какие-то тела, сбивали с ног, но он тут же продолжал движение, и был рад этим чувствам – ведь было же, по крайней мере, хоть что-то…

Если бы он бежал так все время, так и вырвался бы из этого мрака, повалился бы где-нибудь в снегу, да и замерз бы, истомленный. Однако, судьбою ему было уготовлено иное: на него набросился один из призраков, и тут же выдрал кусок плеча; затем – сжал свои леденящие клыки на груди, затрещали ребра, и Вэллиат почувствовал, как холод ворвался в его сердце, как жалобно, прерывисто оно забилось. Призрак уже уверен был, что эта добыча ничего не сможет сделать, и он сможет насладится теплой кровью. Вэллиат же, в несколько мгновений, вспомнил все мучительные мгновенья своей жизни, вспомнил и ту родинку, в форме вороньего ока, которая на его груди была: «Да, да – я был рожден с дурным знаком, я ж самого рожденья обречен был умереть! Ну нет же! НЕТ!!! Я поборюсь еще! Ведь никто – слышите вы?! – Никто так сильно, как я не жаждет жить! Прочь смерть! Прочь!», тут ему представилось, что этот оборотень сейчас вцепиться ему в горло – он даже почувствовал, как трещат в его когтях эти слабые кости – он чувствовал, как они все глубже погружаются в его грудь, и вот, со страстным, могучим воплем вывернулся – и от этого один из клыков пронзил его легкое – юноша, в страстном упоении, в своей жажде жить – все-таки вывернулся, бросился прочь. Он слышал, как взвыл призрак, сделал несколько могучих рывков – потом довольно долго, все с той же жаждой вырваться из забытья, мчался, но уже в обратную сторону. Нет – тот призрак не гнался за ним, нашел какую то иную жертву, но Вэллиат чувствовал, что вместе с бьющей из груди кровью, неудержимо уходит от него жизнь. Он не мог видеть своей раны, но раз дотронувшись до нее рукою, почувствовал куски плоти, хаотично свешивающиеся, поразившие его своим холодом, и он завыл от ужаса перед смертью – и уже не смел дотрагиваться, только вот чувствовал, что каждый рывок дается ему теперь со все большим трудом – так же, и ноги его все больше увязали в грязи, и он уже знал, что это не от того, что грязь густеет, а ноги, лишаясь крови, слабеют, и, не смотря на всю его страсть – ничего тут нельзя поделать. Он, вдруг с ужасом представил, как пройдет еще какое-то время, и его ноги ослабеют настолько, что он, как не будет рваться вперед – не сможет больше ни одного шага сделать. Вот он захотел закричать, призвать, чтобы жизнь, все-таки, не уходила от него, но его легкие были разодраны, и вышел только булькающий хрип, от которого он много сил потерял.

Кто-то иной, на его месте, давно бы уже пал, но он еще делал медленные шаги. Вот перед ним появилось призрачное сияние, а в нем – жуткий, расплывчатый лик, от которого повеяли новые леденящие волны, дрожью его сцепили, и… Он понял, что – это и есть его смерть. Она шептала:

– Ну, чего же ты боишься?.. Забытья?.. Пустоты?.. Того, что ничего не будет? Но почему, – что тебе в этом существовании? Разве же ты радовался когда-нибудь – испытывал некое высшее счастье, или так называемую любовь?.. Все это тленные иллюзии, и ты даже не понимаешь, зачем это тебе нужно. Но вот ты закроешь глаза, нахлынет мрак, и… все – ни боли, ни стремлений – ничего. Вся жизнь твоя в боли прошедшая словно дурной сон забудется…

– Нет! Н-Е-Т!!!

Вэллиат закрыл глаза, закрыл лицо руками, и, почувствовав, как стекает его теплая кровь, стал пятится, а спокойный голос смерти все плыл рядом с ним, все уговаривал, уверял, сколь прекрасно это вечное забытье. И, хотя Вэллиат чувствовал страшную слабость – будто он не спал уже несколько дней, эти слова смерти не только не успокаивали его, но только вселяли большую жажду вырваться от нее, и он шептал:

– Нет – не хочу я этого забытья! Да – моя жизнь прошла мучительно и не было в ней ничего, кроме напряженья, кроме терзаний беспрерывных!.. Но, ведь, столько я еще жажду сотворить!.. Понимаешь, ты, смерть поганая – не затем же я появился, чтобы помучится и уйти! Я творить жажду – понимаешь ты!.. Что же мне сделать, чтобы вырваться из этой боли?!..

– Мучится хочешь?! Творить то, что прахом потом станет?! Что же – ежели хочешь так пей кровь эльфов. Ты, ведь, уже пил – ну, вот и еще испробуй.

Вэллиат резко открыл глаза, и тут обнаружил, что лик смерти по прежнему плывет перед ним в воздухе. Он все пятился, пятился, и тут налетел на эльфа – тот был сильно изранен оборотнем, и, как так в это время стал появляться призрачный, мертвенный свет, то и Вэллиата смог увидеть – он протянул свою окровавленную руку, вцепился ему в плечо, зашептал:

– Хорошо… человек… помоги мне выйти отсюда, пожалуйста… – и взмолился голосом совсем уж слабым. – Жить…

Все его тело покрывали многочисленные, глубокие раны, и выступавшая из них кровь, слабо светилась. Теперь смерть вкрадчиво зашептала у Вэллиата в голове: «Вот видишь – он уже совсем слаб, а пройдет еще немного времени, и он все равно умрет – так испей его крови, воскресни от нее!» Вэллиат вспомнил, как уже пил эльфийскую кровь – появилось омерзенье; однако – тут слабость передернула его тело, склонила голову, и он, на несколько мгновений вновь впал в забытье. Вот очнулся и обнаружил, что, вместе с эльфом, медленно оседает в грязь. Эльф держал его за плечи, но руки его слабели, уже соскальзывали, очи закрывались, и из под ресниц выходил лишь слабый проблеск света. Он еще шептал, но совсем тихо, побелевшие губы не шевелились: «…Вынеси меня отсюда, пожалуйста… К свету…» И вновь вкрадчивый голос: «Чего же ты медлишь? Ты же сам так жаждал жить недавно? Вот было сейчас забытье, и ты только чудом из него вырвался, но – это уже в последний раз. Представь: сейчас ты опустишься на колени, вновь это забытье придет и… Все – после этого уж не вырвешься, только мрак – гостем моим станешь…» – тогда Вэллиат вскрикнул от ужаса – от этого же крика еще многих сил лишился, вновь стал в забытье проваливаться, и тут, в отчаянном, стремительном порыве приник к шее эльфа, разодрал ее, и жадными глотками принялся поглощать кровь. Вскоре он почувствовал приток сил, и даже смог вскочить на ноги; однако – я не думаю, что это произошло из-за эльфийской крови, но скорее из-за того волшебства которое его все это время окружало, да и несло куда-то, в своем страстном порыве.

Голова его по прежнему кружилась, однако – теперь он вновь мог стремительно передвигаться, и вот бросился куда-то, сбил несколько фигур, и тут вновь зашептал в нем голос смерти: «Ты мало выпил крови – посмотри – она уже скоро вся изойдет!» Тут Вэллиат взглянул на свою грудь, и увидел эту страшную рану: раздробленные, ребра, вывороченные внутренности – из этого месива вытекала светящаяся эльфийская кровь – и, только он увидел это, как ноги его вновь стали слабеть, и вновь вкрадчивый голос зашептал: «Ты должен бороться за свою жизнь – вновь испить крови, а иначе, совсем скоро, вновь в забытье провалишься…», и больше этому голосу ничего не требовалось шептать – Вэллиат увидел перед собой эльфа, и на этот раз не столь сильно израненного, он, выставив перед собою клинок пятился, и вот Вэллиат налетел на него сзади – в припадке гнева, и на себе, и на все миро устройство требующее от него такого деяния, он перехватил его за шею, резким рывком свернул, и тут же сдавил зубами – почувствовал как рот наполнился этой раскаленной кровью, жадно, ради жизни своей сглотнул – тут же рот вновь наполнился, и вновь он сглотнул. Он поглощал кровь из этого эльфа до тех пор, пока она не перестала бить, и, хотя он испытывал страшное омерзение – хотел напиться так, чтобы потом вновь это не пришлось совершать…

К концу он, правда, уже и не испытывал омерзения – просто совесть его не могла выдерживать такого насилия; и вот он как-то убедил себя, что в этом совсем и нет ничего плохого – он привык. А потому, когда вскоре после того, как он оставил это тело, он и на следующего эльфа налетел, и вновь голос потребовал, чтобы он, ради жизни своей, пил его кровь – Вэллиат не противился – и на этого налетел, и этому шею свернул, и его кровь стал заглатывать. Раскаленная кровь клокотала в нем, сознание мутилось, хотелось со всех ног нестись куда-то, и что-то разрушать – он уже не мог связать своих мыслей, тем более и голосу этому вкрадчивому противится не мог: «Нельзя долго пить кровь одного – ведь она остывает – достаточно лишь первых нескольких глотков – сделал их, и тут же перебегай к другому!» – так и делал Вэллиат. Темное волшебство по прежнему окружало его, наделяло некой небывалой силой, а потому эльфы и израненный, и здоровые с которыми он сталкивался, не могли оказать ему никакого сопротивления. Он всем им раздирал глотки, делал несколько судорожных глотков, и тут же продолжал свой бег. Он, впрочем, где-то в глубине сознания, еще надеялся, что вскоре все это прекратится, и он, излеченный, вырвется к свету. Он даже и голоса не слышал, а тот шептал тихо, но со злобою, с болью: «Вот такие вы – ничтожества! Так легко вас довести до состояния животного, когда вы, чтобы шкуру свою спасти, на любое преступление готовы…»

* * *

Как только захлестнула их тьма, Аргония сильнее обняла Альфонсо за плечи; затем, повела руками, обвилась за его шею, и крепко-крепко прижалась к нему. При этом шептала:

– Ну, вот и все – теперь то ни за что – слышишь ты – ни за что тебя не оставлю!.. Вот будешь ты от меня вырываться – все равно не оставлю! Будешь кричать, что счастье твое не со мною, но не оставлю тебя, в этом мраке!.. Потому что – слышишь ты?! – Нет тебе здесь без меня счастья! Нечего тебе искать – мы же любим друг друга, и чего же боле?!..

Она кричала все громче, так как нарастали вопли, а так как они ехали на первом коне, то на них первых и напали призраки. В эти мгновенья Аргония вновь стала воительницей и встала на защиту своего любимого. Она вся насторожилась – и уловила едва приметное, стремительное движенье в воздухе, и она выхватила свой клинок, перегнулась через Альфонсо и нанесла сильный удар во мглу. Она поразила первого из призраков, который как раз метился в Альфонсо, однако – сразу вслед за первым следовали и иные; она страстным ударом отбила и следующего, тут уже и сбоку на них бросились. Угрюм, хоть и стоял без движенья, но потоки волков смогли оттеснить в сторону эльфийских коней; и теперь совсем сторон клокотало, скрежетало клыками что-то незримое, жаждущее их крови.

– Любимый! – страстным, сильным голосом, вскричала Аргония, отбивая очередную атаку. – …Ты должен помочь мне, одна я не справлюсь!..

Действительно – это было страшное место – и требовалось встать друг другу спиной, чтобы сдерживать беспрерывный напор. Вот один из призраков вцепился в копыта Угрюма, но конь даже и не пошевелился – зато призрак болезненно, прерывисто взвыл, и обратился в туманное, леденящее облако. Когда нахлынул мрак, Альфонсо испытал очередное, невыносимое для иных людей, но для него просто еще одно страдание, от которого ни для кого незримая темная паутина морщин изуродовала его лик. Да – померк свет; а для него этот свет был Нэдией – ведь кто же как не она могла сиять на тех отчаянных верстах, через которые он, в едином порыве пронесся? Но вот свет померк, а потом – эта мгла, и вот он стал звать ее, все сильнее и сильнее надрывая свой голос. Он по прежнему не слышал криков Аргонии, не чувствовал, с какой страстной силой обвила она шею, и как потом призывала отбивать атаки оборотней. Он не слышал и сторонние вопли – он как человек страстно одержимый, для которого существует только одна цель, к которой он продирается уже долгое-долгое время – перестал воспринимать все окружающее, все это не относящееся к его цели. И потому, когда очередного набросившегося на них призрака не успела отбить Аргония, и он вцепился в его руку – он не обратил на это внимания. Воительница по прежнему ничего не видела, однако – чувствовала, что происходит с ее любимым, и вот, с воплем бросилась на этого призрака, могучим рывком отдернула от его руки, однако, при этом, и свой клинок выронила, и полетела вниз, где уже клокотала кровавая грязь. Альфонсо бы и этого не заметил – так как он все ревел имя Нэдии – однако Аргония, страстно боролась за свою любовь – она тут же вскочила на ноги, перехватила его за руку, и с силой дернула его с седла.

– На седле мы не сможем отбивать – они со всех сторон! Спиной к спине! Скорее! Слушай же меня! Слушай!

Тут она из всех сил встряхнула его за плечи, почувствовала, что несется на них очередной призрак – отдернула его в сторону. Альфонсо стал рваться куда-то в этой черноте – он не видел ни единой искорки, однако верил, что Нэдия должна была быть где-то рядом – ведь как же иначе?! Это была самая гуща, и, когда появился мертвенный свет, стало видно множество призраков – вот один из них бросился на ничего не видящего Альфонсо. У Аргонии даже клинка не было, но она метнулась наперерез – она готова была тут же жизнь пожертвовать, хотя и страшно ей это была – так как она любить жаждала, Его видеть! Но она ни на мгновенье не задумывалась, и действительно – погибла бы, но тут, наперерез бросилась еще одна массивная тень – это был Гвар. Верный пес, несмотря на полученные в битве с бесами, раны – нашел в себе силы прорваться через ряды призраков, он учуял слабый-слабый след своего хозяина, и вот подоспел как раз вовремя. Он сбил призрака налету, за мгновенье до того, как тот вцепился бы в ее плоть. Пес из Нуменора, и это порождение темных ущелий покатились по земле – и победа легко бы досталась громадному псу, но тут на него налетело еще несколько призраков – визг, скрежет клыков, треск костей, брызги темной крови – все перемешалось, и ничего уж было не разобрать. Тут из близко подступающего, густеющего мрака вывалился один из нуменорцев – в спину его вцепился, с пронзительным треском перегрызал горло очередной призрак. На мгновенье Аргония встретилась со взглядом этого несчастного, умирающего – так была мольба, о спасении – видно, как страшно ему было умирать; он очень многое хотел рассказать – что-то очень сокровенное, было там и недоумение – да как же так! Да как же со Мною это могло случится?! Но вот этот взор затемнился, затух – еще раз передернулось лицо, и стало лишь куском мяса обтянутым кожей; тогда Аргония почувствовала всю чудовищность происходящего вокруг – тоже что и Вероника, и Фалко, да и каждый, кто еще не поддавался этим вихрям и животным своим порывам. И ей до боли жалко стало, что этот неизвестный ей человек ничего уже не расскажет, что все, что он, с такой жаждой хотел поведать – навсегда ушло вместе с ним, и никак уже этого прекрасного не вернуть, но вот лежит кусок мяса, кровью истекает. Она осознала, что так же в каждое мгновенье кто-то гибнет, и это было так тяжко, что она в страдании своем, на мгновение даже и про Альфонсо позабыла. Впрочем – только на мгновенье и позабыла. Тут же бросилась к мертвому, спину которого с остервенением драл, пытаясь сгладить беспрерывный, рвущий его изнутри холод, призрак. Она, все-таки, не была такой все любящей как Вероника, и в призраке видела только врага – отпихнула его сильным ударом ноги, таким же сильным рывком выдернула из судорожно скрючившихся пальцев убитого его клинок – призрак на нее прыгнул, а она разрубила его – обернулась и обнаружила, что Альфонсо уже успел куда-то уйти. Тогда она волчицей взвыла, бросилась куда-то наугад – еще несколько призраков на нее бросились, а она стала наносить стремительные, точные удары. Недаром прошли многочисленные уроки, которые давал ей государь Троуна – она убивала, принимала стремительные и страшные решенья, как точнее нанести удар, краем глаза замечала движенье, и тут же оборачивалась туда.

Призраки, словно сговорившись окружили ее плотным кольцом, и один успел таки прыгнуть сзади – воительница тут же пала, выронила клинок, перехватила его за нижнюю и верхнюю челюсти, которые уже готовы были сомкнуться на ее шее, с исступленной, богатырской силой их дернула – она не испытывала страха, и не ради своей жизни так боролась – но она понимала, что с каждым мгновеньем Альфонсо уходит все дальше, что, быть может, и на него уже набросились призраки. Итак, она разодрала эту глотку – холод пронзил ее шею, но она уже подхватил клинок, разрубила очередного противника, собралась и в могучем прыжке метнулась вперед…

Вот он – Альфонсо! На него налетел-таки волк-призрак, и, как нарочно – особенно крупный – они повалились в текущую грязь, и теперь стремительно крутились там – причем Альфонсо не столько старался этого призрака одолеть, сколько просто рвался вперед – и ему это удавалось. Ведь он рвался в упоении, ведь появился же этот мертвенный свет, и он уже вообразил, что от того, что он приблизился к Нэдии этот свет появился. Призрак был только досадной помехой. Аргония уже подбежала к ним, однако, не удара клинком не наносила – они постоянно крутились, и можно было попасть в Альфонсо.

А этот страдалец слышал привычный, спокойный вороний голос: «Долго, долго я тебя вел. А теперь вижу, что ошибался. Да – я уже много раз тебе про это говорил: из-за какой-то бабы ты превращаешься в ничтожество, сопли распускаешь. Вспомни, вспомни… Нуменор – звездная дева Кэния… Забыл уж верно? Ну а ты по ней так же страдал, и я тебе так же уверял, что в ином твое начертание. Ну, вот и исход всему… – тут в голосе прорвалась злоба. – …Вместо восторгов творения, вместо владения звездами – ты уж позабыл, конечно, что тебе, когда-то и звездные небеса узки были! – Вместо этого, поддавшись своим ничтожным чувствам ты стал червем, ты обезумел. Вот это действительно трагедия – тот, кто мог бы стать благодетелем человечества, погибнет безвестный здесь, в грязи, и никто даже не узнает о его гибели, никто не узнает, что мог бы он сделать… А – да тебя уже и эти слова не трогают – вот до какой степени ты отупел, с этим проклятым чувством!.. – тут в голосе еще большая злоба поднялась – даже и заклокотал, задрожал этот голос – и все нарастал этот гневный вал. – …Да мне и самому это чувство знакомо!.. Оно и сейчас меня жжет! Я и сейчас слышу одну страстную песню! И во мне, слышишь ты, борьба происходит!.. Вот ты был главной фигурой – вот тебя я сейчас испытаю, и ежели выдержишь испытание – прощу! Слышишь ты – оставлю вас всех, и кружитесь вы в своих ничтожных чувствах! Один я тут – один, понимаешь ты?!.. Запутался я!..»